4.2.6. Прагматика настоящего времени
Прагматические аспекты функционирования форм наст. вр. обычно связываются прежде всего с их актуализирующим воздействием: ситуация, обозначаемая формами наст, вр., включается в поле зрения (актуальный мир) говорящего в противоположность «психологической отстраненности» прош.
вр. [Булыгина, Шмелев А. 19926: 240—242].Представление же о наст. вр. как о форме, обозначающей серединную фазу ситуации, определяет другие его семантические обертоны: снятие временных границ, незавершенность и обобщенность. Они отражены в следующей характеристике наст, вр.: «Настоящее — это нечто преходящее, это текучесть, какое- то вечное продолжение без начала и конца. (...) Настоящее в его, так сказать, “целом” (хотя оно именно и не есть целое) принципиально и существенно не завершено: оно всем своим существом требует продолжения. (...) Поэтому, когда настоящее становится центром человеческой ориентации во времени и в мире, — время и мир утрачивают свою завершенность как в целом, так и в каждой их части» [Бахтин 1975: 463, 472].
Одним из примеров использования такого рода возможностей наст, вр. является «настоящее экспозиционное», служащее для подчеркивания значимости идей, мнений, точек зрения, сохраняющих, по мнению говорящего, свою важность и актуальность до настоящего времени [Galton 1966: 17—18; Гловинская 1989: 114—116]. Так, в своем историческом обзоре концепций, касающихся природы оценки, Н. Д. Арутюнова использует преимущественно формы наст, вр.:
- Аристотель выражает в этом сомнение, (...) имеет в виду,
(...) возражает Платону, (...) считает, (...) приводит и другой довод, (...) анализирует значение, (...) задает важный вопрос [Арутюнова 1988: 12—14].
Характеризуя подобный способ изложения, М. Мамардашвили писал, что в этом случае «мы получаем не хронологическую последовательность, а некую вертикаль или веер, створки которого располагаются не линейно, а сосуществуют.
Это как бы не ускользающая, а скользящая точка одновременности. Какое-то вертикальное или веерное сечение, позволяющее нам соприсутствовать с Платоном, Декартом, Буддой и т. д.» [Мамардашвили 1992: 62].Другой пример — характерное для диалогической речи «настоящее интерпретационное», когда говорящий, имея в виду некоторое частное событие прошлого, квалифицирует его как проявление определенного типа поведения субъекта действия: Ты преувеличиваешь/; Ну что ты упрямишься! [Апресян Ю. 1988: 69; 1995: 231—232; Гловинская 1989: ИЗ—114; Падучева 1996: 149—151][329].
В одних случаях оценка относится только к одному конкретному эпизоду; чаще всего это характеристика только что сказанного или сделанного:
- [Таисия Петровна] Без нас ты бы мигом пропал. [Николай] Вот тут ты ошибаешься. Я не пропаду никогда и нигде (Л. Петру шевская. Уроки музыки); [330]
- [Серебряков] Когда я постарел, я стал себе противен. Да и вам, должно быть, противно на меня смотреть. [Елена Андреевна] 7ы говоришь о своей старости таким тоном, как будто мы все виноваты, что ты стар (А. Чехов. Дядя Ваня).
В других случаях говорящий, основываясь на единичном факте, может давать обобщенную характеристику субъекту действия, выходящую за рамки одного конкретного случая:
- Я повез его к Ек. П. Пешковой — в Барвиху. По дороге он читал свои стихи — негромкие, но подлинные, чуть-чуть бледноватые — о своем детстве, которое я помню так хорошо. Читает он стихи старинным петербургским напевом, как и его сверстник, Коля Чуковский (К. Чуковский. Дневник).
Деконкретизующие свойства наст. вр. широко используются и в качестве одного из приемов «языковой демагогии». В «Дневнике писателя» за февраль 1876 года Ф. М. Достоевский описывает уголовный процесс по делу Кронеберга — офицера, избившего свою падчерицу за то, что она однажды попыталась открыть сундук, в котором лежали деньги. Адвокат Спасович, стремясь для смягчения вины подзащитного преувеличить вину девочки, демагогически использует двоякого рода дезактуализирующие способы обозначения ее проступка.
Во-первых, это глаголы НСВ в общефактическом значении (Она воровала, она крала!), навязывающие представление о неединич- ности соответствующих действий в прошлом, а во-вторых, формы наст, вр., предполагающие, что девочка не только поступала так раньше, но и будет вести себя так же и в дальнейшем: Когда отец узнал, что она ворует, то действительно пришел в большой гнев. Ср. также аналогичный современный пример «демагогического» использования общефактического НСВ:- Знаете, сейчас какой-нибудь неуч с деньгами приходит, скажем, в МГУ или Академию наук, арендует там зал на два часа, читает там галиматью про 52-й размер ноги снежного человека, а потом отправляется гастролировать дальше, но в афишах уже указывает, что читал лекции в МГУ или РАН. И ведь читал, не придерешься. Но фальсификаторы долго в науке не живут (Итоги, 4.11.2003).
В заключение, возвращаясь к высказыванию И. Г. Франк-Каменецкого, приведенному выше в § 4.2.1, можно сказать, что «неуловимой подвижной гранью между прошедшим и будущим» является именно момент речи: «тот факт, что голос мгновенно и без следа исчезает, делает его идеальным означающим для идеи настоящего — момента между прошлым и будущим. Более того, именно через говорение человек по преимуществу и переживает настоящий момент как момент присутствия, как момент бытия» [Ямпольский 1996: 193]. Сами же формы наст, вр., обозначая серединную часть ситуации, включающую момент речи, тем самым предполагают ту или иную ее ненулевую протяженность во времени. При этом говорящий, видимо, исходит из понимания настоящего как неизменного;ср.формулировку этого принципа в изложении историка: «когда с точностью до взаимозаменяемости в практическом обиходе человек может воспроизвести те или иные явления, они выступают для него как настоящее. А прошлое начинается там, где происходит выход за пределы воспроизводимости и заменяемости» [Кузнецова 1982: 26]. При этом очевидно, что такого рода границы «воспроизводимости и заменяемости» устанавливает в каждом отдельном акте речи сам говорящий, основываясь на своем личном опыте.