4.2.6. «Человек» как член оппозиции художественного мира в идиости- ле Игоря Северянина реализуется субъективным отношением поэта к ключе- вым понятиям жизнь - смерть, поэт — поэзия, мечта — быт
Манифестируя свое отношение к названным реалиям, поэт прибегает к взаимоотношению с ключевыми полями мира природы, гармонизируя с помощью «обожаемой» им природы дисгармонию человеческого существования:
Я жизнь люблю! Мне дорога природа!
Весна моя! Моя душа юна!
(«Увертюра к Т.
VIII») Лингвистические наблюдения за этими отношениями со всей наглядностью демонстрируют тот факт, что художественный мир Северянина эволюционировал от неприятия и иронии над дисгармонией жизни до полного признания этой дисгармонии гармоничной и прекрасной.Познал восторг — познай страданье.
Раз я меняюсь — я живу.
Застыть пристойно изваянью,
А не живому существу!
(«Гармония контрастов», 1935) Центральным вопросом северянинской картины мира является оппозиция «жизнь - смерть». Причем «жизнь» выступает как особое исходное представление, которое выступает в разных обликах, может наделяться разными взаимоисключающими признаками, но ими не исчерпывается. Чаще всего жизнь выступает не как сиюминутное, сконцентрированное существование в конкретной точке, а как объект оценки, предмет потребности субъекта. И этот объект подвергается пристальному вниманию поэта, старающегося убедить в высочайшей ценности жизни читателей.
Изображение Игорем Северяниным действительности сквозь трансформирующую призму индивидуального восприятия обусловливает специфическое использование диффузных слов различных ключевых семантических полей в роли семантических предикатов или атрибутов (актантов пропозиции в оценочной ситуации):
Я смел, и прям, и прост, и светел,
И смерти явно я бегу.
Я все простил, я все приветил,
А большего я не могу!..
Что значит жить? Для вас, - не знаю...
Жить для меня — вдыхать сирень...
по
В крещенский снег стремиться к маю, Благослаеляя новый день...
«Избыток» жизни — в любимых поэтом образах весны, мая, солнца, поэзии; смерть, небытие, отсутствие жизни ассоциируется с осенью - порой без-жизния, сном, зимой, критикой, прозой.
Однако особенность поэтики Северянина заключается в широкой вариативности оценки: то, что в одном тексте выступает как отрицательное, в каком-либо другом может получить противоположную оценку. Например, подчеркивая вечную ценность «жизни» как понятия, как смысла существования на Земле, Северянин упорно и настойчиво повторяет мысль о превосходстве человека над миром:
Жизнь человека одного — Дороже и прекрасней мира
(«Баллада XVI»)
И в то же время дает прямо противоположную оценку: земля важнее бессмертия человека:
Земля цветет, вчера еще нагая.
Цветет душа, ее цветам внемля.
Нисходит в сердце радость всеблагая.
Ценней бессмертья — смертная земля!
(«Не устыдись...») В тесном семантическом пространстве текста, как это характерно для идиостиля Северянина, человек (представленный номинациями душа, сердце, то есть своей чувственной, не рациональной природой) и природа (представленная диффузными ключевыми словами планета — земля, растения — цветы, то есть конкретным миром) «сливаются» воедино. Поэт воспевает, прославляет с помощью двух ярких оценочных приемов земную природу как аналог земной жизни, используя сравнительную степень прилагательного-прагмемы ценный и однокоренные слова с противоположно заряженной оценочной семантикой: бессмертье — смертный.
Ill
И даже в одном смысловом пространстве текста данного стихотворения автор выражает противоположную оценку жизни, реализуя свою особенность мировидения (согласование несогласуемого):
Один лишь раз живя на этом свете
И ощущая землю только раз,
Забудь о судьбах будущих столетий:
Вся жизнь твоя — в лучах раскрытых глаз. Сиюминутность ощущений (один лишь раз, луч, забудь о будущем и т.д.), обращенная субъектом на самого себя (а не на природу) создает мозаичность образа, смысл бытия не ограничивается сферой природной жизни, и в этом отражается сложность мироощущений поэта, реализуемая языком его оценок.
Лингвистические наблюдения показывают, что поэт часто понимает жизнь абстрактно, ставит ее в позицию семантического субъекта, олицетворяя свойственные ей признаки, придавая ей облик имени собственного::
Я верю во время, как в лучшее чудо!
Я знаю, что Жизнь — не умрет!
(«Поэза скорбного утешения») В начале второго периода творчества, окончательно оставшись в Эстонии, поэт особенно часто обращается к теме жизни и смерти - этому способствуют и события 20-х годов: гражданская война, последствия революции и т.д.
Образ «жизни» наполняется ментальным содержанием, градуируется: жизнь лирического героя с его субъективным восприятием этого процесса противопоставляется жизни других людей. Интересна в этом отношении его «Блестящая поэза» (1921), где в поэтическом тексте выражается с помощью приема анафоры и композиции кольца целая цепь градаций субъективного отношения лирического героя («я» поэта) к личной жизни. Анафорическое Я жить хочу в процессе развития темы вовлекает различные ключевые слова мира природы и мира человека (птица, вода, музыка и т.д.), реализуясь в градационном сравнении: совсем не так, как все — крылато, как орел — надменно, как креол — как умный человек — как жизнь сама живет. Конечный элемент градации, представляя собой вершину рассуждения о личной жизни, апофеоз абстракции, иронически раскрывается во внутренней характеризующей оценке (как белка в колесе — боящиеся в бурях хора вод — меж двух соединившихся нельзя - опередивший на столетье век — вернувшийся назад ...по крайней мере, лет на пятьдесят — кто в мире может ворожить Сплетеньем новым вечно старых нот). Пространственная, временная, качественная, императивная субъективные модальности, реализуемые лексической семантикой диффузных слов, выражают романтическую иронию. Требования лирического героя к жизни так велики и разнообразны, что становится очевидной их недостижимость, а многоликость жизни подчеркивается еще раз, как бы предваряемая в тексте стихотворения «Всеприем-лемость»:
Я выпью жизнь из полной чаши,
Пока не скажет смерть: «Пора!»
Сегодня — гречневая каша,
А завтра — свежая икра!.. Личное начало, субъективная оценка сопровождает мотив смерти, либо сопровождающий жизнь, либо - редко - появляющийся в одиночестве. В стихотворении «Поэза к смерти», построенном как оценочный текст — отрицательная оценка-запрет, автор демонстрирует уже не романтическую, а саркастическую иронию, основанную на предметно-логическом и эмоционально-экспрессивном несоответствии языковых средств воплощения поэтического образа.
Предметно-логическое несоответствие состоит, на наш взгляд, в обращении к смерти как к живому существу с опорой на авторитет высшей — Божьей - власти, оценочный смысл которой актуализируется синтаксической фигурой повтора:Именем Божьим тебе запрещаю войти В дом, где Господь повелел жизнь жить и цвести, Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть! а также в отождествлении смерти с оружием - «в стали кинжальной и в пушечном емком жерле».
Эмоционально-экспрессивное несооответствие как мотив иронической оценки заключается в резком стилистическом противопоставлении презрительного обращения к смерти: Эй, проходи, проститутка! с общим «высоким» статусом лексики стихотворения. Следует тем не менее подчеркнуть, что сама лексема проститутка никаких стилистических помет в словаре не содержит, однако всему лексическому контексту поэтической речи Северянина это слово чуждо, и тем больший диссонанс оно вносит в текст.
Ироническое самолюбование своей смертью характерно для первого пе- риода творчества Северянина. Здесь мотив смерти сплетается с мотивом поэта и поэзии. Отношение к поэту окружающих трансформируется сквозь призму его отношения к себе - поэту, «новейшему из новых». Это отношение реализу- ется во взаимодействии диффузных значений слов из всех находящихся в ху- дожественом пространстве речи поэта ключевых полей: растений - ...положат в гроб фарфоровый На ткань снежинок Яблоновых; цветов - На гроб букеты вы положите: Мимоза, лилия, фиалка; бытовых предметов и артефактов: Не пове- зут поэта лошади, Век даст мотор для катафалка.... Флористическое оформ- ление мотива похорон развивается садовым орнаментом в музыкальном сопро- вождении: Под искры музыки оркестровой , Под вздох изнеженной малины.... Протрелит полонез Филины....... Резкий диссонанс между печальным содержа- нием события — мои похороны и радостными чувствами, которые обуревают окружающих: Все будет весело и солнечно, Осветит лица милосердье обуслов- ливает лирическую иронию в оценке поэтом собственной смерти: смерть пере- растает в бессмертие:
И светозарно, ореолочно Согреет всех мое бессмертье!
Оценки жизни и смерти как бытия и небытия человека теснейшим образом переплетаются в идиостиле Игоря Северянина с оценками поэзии, без которой он себя не мыслил и поэта, которого считал важнейшим представителем человечества, олицетворением его весны, счастья и радости — королем жизни: Мой дом стоит при въезде на курорт
У кладбища.
У парка и у поля.Он с виду прост, но мною дом мой горд:
Он чувствует — там, где поэт, там воля.
В нем за аккордом я беру аккорд, Блаженствуя, мечтая и короля
(«Секстина VIII»)
Но и в воплощении мотива поэта и поэзии Северянин не изменяет своему ироническому мироощущению. С одной стороны, он утверждает: Душа поэзии — вне форм... С другой стороны, оценки поэта окрашены в самые экспрессивные и эмоциональные краски, неразрывно слитые с музыкой (см. пример выше) и с образами жизни и смерти:
Я с первобытным неразлучен, Будь это жизнь ли, смерть ли будь. Мне лед рассудочный докучен, -Я солнце, солнце спрятал в грудь!
(«Пролог»)
Предваряя анализ метафорических образов (II глава работы), отметим образ соловья как синоним поэта и поэзии Я— соловей, и кроме песен Нет пользы от меня иной, певца Я не делец. Не франт. Не воин. Я лишь пою-пою-пою...
Все противоречия своей души вложил Северянин в текст обращения «Поэту», где предназначение поэта поставлено традиционно высоко, в противопоставлении толпе:
Не пой толпе! Ни для кого не пой! Для песни пой, не размышляя — кстати ль!.. Пусть песнь твоя — мгновенья звук пустой, -Поверь, найдется почитатель И снова возникает мотив: поэт — царь, властитель мира, которому подчинены мысли и чувства людей. Здесь Северянин (1907 г) выступает как тонкий лирик, который помнит «кто, зачем и где ты»:
Пусть индивидума клеймит толпа:
Она груба, дика, она — невежда.
Не льсти же ей: лесть — счастье для раба,
А у тебя - в цари надежда... Таким образом, семантическое пространство поэтической речи Северя- нина наполнено диффузными значениями слов ключевых семантических полей, детерминирующих конкретный мир природы, гармоничный и предпочитаемый поэтом, и мир человека, часто наполненный дисгармонией и вызывающий на- смешливую, горькую, саркастическую иронию. Слова - экспоненты этих полей - способны приписывать друг другу ценностные признаки, расширяя свой се- * мантический потенциал, развивая метафорические значения. Экспоненты клю-
чевых семантических полей в большинстве случаев выступают как знаки-коннотации, приобретающие оценочный и эмоциональный ореол в зависимости от интенций субъекта оценки и коммуникативно-прагматического контекста.