3.1.3. Драма жизни, трагедия — вот тот подлинный ключ, которым открывается тема Игоря Северянина в русской поэзии «серебряного века»
Литературоведческий и лингвистический анализ поэтического языка демонстрирует ощущение трагедийности, боли, поиски правды, которые не менее важны, чем утверждение эгофутуризма. Близость к классическому наследию (хотя реально отношение Северянина к классике осталось не изученным), преемственность не только в названии самой «главной» и нашумевшей книги - «Громокипящий кубок» (тютчевские строки из «Весенней грозы»), но и в мотивах лирики дополняют объяснения феномена популярности Северянина, не только в России, но и за рубежом (он переведен на все языки мира).
Основной мотив лирики Ф.И. Тютчева - не душевная гармония. Не воля и покой, а «сердце, полное тревоги», «вещая душа» на переломе времен:
О, вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия! Двойственность бытия человека - один из постоянных мотивов в лирике Северянина предреволюционного и начала революционного времени (1915 -1918 г.г.):
Все для него, все для него — От мелкой мошки до тапира, -Для человека, для того, Кто мыслит: наподобье пира
Устроить жизнь, и вечно сиро Живет, как птица, как трава...
(«Баллада XVI»)
Здесь и прием классического сравнения человека с птицей (вспомним тютчевское «жизнь, как подстреленная птица...»), и оценочная антитеза «богатство - бедность», и соотношение и литоты и гиперболы: мошка — «мелкое двукрылое насекомое (СОШ, 294); тапир — «непарнокопытное млекопитающее тропических лесов с вытянутыми в хобот губами и носом» (СОШ, 644).
Образ мятежного человека, который счастлив, пока он колеблется и ропщет, «перешел по наследству» к Северянину от М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева, А.А. Блока и других классиков русской поэзии:
Жизнь — в нашей власти: мы дотоле
Трепещем, бьемся и живем,
Пока в нас много ярой воли
К тому, что жизнью мы зовем...
(«Стихи в ненастный день») Необычны и кумиры, которых избирает Игорь Северянин среди своих современников.
Это поэт Константин Фофанов (ему посвящено более десятка названий стихов, открытых посвящений, эпиграфов и т.д.) - «милый Вы мой и добрый», измученный «от вечного одиночества», «вешнопевец» и «король царства грезы», а также Мирра Лохвицкая, русская поэтесса начала XX века. Современная критика подчеркивает «определенную близость двух литературных репутаций Фофанова и Северянина как кумиров невзыскательной публики, как бы незаконно и курьезно занявших неподобающее им место в пантеоне русской поэзии» (Тарланов, 2000, 12), отмечает важность знакомства с К. Фофановым для Игоря Северянина как личности и эгофутуризма как модернистского направления, для которых уроки фофановской эстетики, образы и мотивы его творчества оказались значимыми (Кошелев, Сапогов, 1988; Михайлов , 1989; Греков , 1990; Бабичева, 1990; Тарланов, 2000 и др.).«Двойное» художественное освещение «темы» Фофанова состоит в соединении «несоединимого»: жизнеутверждающей, оптимистической тональности «Королевича Мая», «опьяненного мгновеньем», и страдающего творца, «поэта-пророка», превращенного в «безвольного раба», мучимого больными видениями и глубоко одинокого в бездуховной толпе. Эта страдающая личность повлияла и на Северянина, начинавшего отходить от обычных своих восторженно-гедонистических эмоций.
Своеобразное видение, необычность пристрастий и поклонений может быть свидетельством одиночества Северянина как в вымышленном мире, так и в настоящем:
Не поняты моей страной
«Стихи в ненастный день», три года
Назад написанные мной
Для просветления народа.
В них радость; счастье и свобода,
И жизнь, и грезы, и сирень!
Они свободны. Как природа,
Мои «стихи в ненастный день»!
(«Баллада XIII»)
В зрелые годы творческие поиски Северянина проникнуты философскими мотивами, его мировосприятие отвергает классовый или социальный подход к «вечным» ценностям добра и зла, правды и неправды, природы и человека. Нравственность становится для него единственным критерием, мерилом ценности окружающей действительности.
Словно в продолжение мыслей Ф.М. Достоевского о невозможности построения счастья на слезах и крови, Северянин упрямо и настойчиво с помощью знаков-функций и знаков-прагмем, то есть прямых символов оценки, повторяет мысль о превосходстве человека над миром:Жизнь человека одного — Дороже и прекрасней мира.
Биеньем сердца моего Дрожит воскреснувшая лира
(«Баллада XVI»)
Однако творчество Северянина было обращено к определенной части читательской аудитории, которая искала в искусстве отражение своей повседневной жизни, но в приукрашенном виде. Эстетические ожидания этой части читателей-слушателей (вспомним устное исполнение поэтом своих произведений) повлияли на формирование героя-маски, от лица которого Северянин обращается к публике. Одной из отправных точек поэзии он выбирает жанр городского романса, оснащенный образами и художественными приемами классической и современной ему литературы:
Это было у моря, где ажурная пена.
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла в башне замка Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж...
(«Это было у моря») Музыкальность (напевность), завораживающий ритм, легкость восприятия, поэтическая лексика отражают все признаки истинной поэзии. В реальности же это мастерская дразнилка, пародия. Конкретный адресат влияет на формирование поэтической манеры, и «банальное» (любовь пажа к королеве) в творческом сознании поэта становится предметом искусства.
«Искренное» и «примитивное» своим со-противопоставлением создают мощное начало его творчества. Изображая внутренний мир обывателя, поэт руководствуется его этическими и эстетическими стереотипами, демонстрирует сквозь призму своего мировосприятия - либо иронично, либо пафосно - его потребительское, бездумное отношение к быту:
Все жирное, что угрожает стану,
В загоне у тебя. Я не виню,
Что петуха ты знаешь по Ростану
И вовсе ты не знаешь про свинью
(«Гурманка»)
Злая трагическая ирония переполняет художника, когда он изображает отношение своего героя к нравственным ценностям.
В стихотворении «Марионетка проказ» его героиня — кружевная, капризная властелина жена, считая холопами без различия всех, оскорбляет толпу, которая остается безнадежной рабой, исполнив свою прихоть по отношению к красивому оборванцу:А когда перепуганный — очарованный нищий
Бессознательно выполнил гривуазный приказ,
Утомленная женщина, отшвырнув голенищи,
Растоптала коляскою марьонетку проказ... Особую роль в создании героя-маски играет насыщенность языка злободневной (в том числе, политической) лексикой, отражающей многослойную оценочную семантику: марионетка — «кукла, приводимая в движение кем-то или чем-то» — в прямом значении, «человек, слепо действующий по воле другого». — в перен. значении (СОШ, 274). Эта имя-прагмема относится как к образу зла (жены властелина), так и к образу добра (красавца-нищего), и в этом семантическом насыщении, придающем особую емкость северянинским оценкам на основе способности слова к энантиосемии — противоположности оценок, также состоит специфика его идиостиля, обусловленная творческими приемами. Та же двойственность оценки реализуется и в слове «проказа» в сочетании марионетка проказ. Лексема-омоним проказа употребляется поэтом (сознательно или бессознательно?) для выражения насмешливой иронии: проказа в значении «шалость» (СОШ, 498) и злой иронии: проказа в значении «тяжелая кожная заразная болезнь, считающаяся обычно неизлечимой» (СОШ, 498). В импликационале этого слова в контексте стихотворения отражается и грубая сатира: больных проказой держали в резервациях, отдельно от здоровых людей. Болезнь бездуховности, безнравственности Северянин уже не только осуждает, но и клеймит с помощью имплицитных оценок, реализуемых в игре слов, эксперименте в области формы. Использование абсолютно разных омонимических значений одного слова (полная лексическая омонимия) в одном контексте для усиления эмоционально-оценочного эффекта рефрена, одноименного названию стихотворения — марионетка проказ, относится к числу специфических средств выражения экспрессивной оценки в идиостиле Игоря Северянина.
Герой-маска изображается и с помощью обилия красочных эпитетов, и с помощью эпатирующих неологизмов, отражающих творческие установки автора, в том числе многочисленные самооценки, автоиронию:
Я упоен. Я вещий. Я тихий. Я грезер.
И разве виноват я, что лилии колет
Так редко можно встретить, что путь без лилий сер?..
О, яд мечты фиалок, - о, Сгёте de Violette ...
(«Фиолетовый транс») Очевидно, что поэтический язык Северянина стремился к отражению «мелочности переживаний», желаний претенциозности тривиального читателя, на чей вкус во многом ориентировался поэт, надевая на себя «маску». Однако настоящего и мудрого лица поэта, его иронической усмешки - как доброй, так и злой, реализованных в художественном пространстве языком оценок, современная Северянину критика так и не расслышала. Отметим, что одной из творческих установок автора было прямое выражение ценностного отношения к объекту критики, с помощью знаков-прагмем и столкновения слов различной стилистической окраски:
Каждая строчка — пощечина,
Голос мой — сплошь издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши.
Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно,
Тусклые Ваши Сиятельства.
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!
(«В блесткой тьме»)
В этом тексте поэт срывает маску банальности, лишает карнавального «действа» оценочную ситуацию и, на наш взгляд, выражает свое истинное отношение - критика, порицателя, судьи к толпе обывателей, располагая оценочные знаки-прагмемы (свернутые оценочные суждения) в градации конца оценочной шкалы: пощечина — издевательство - кукиш — презрение. Архисема «оскорбление» объединяет эти стилистически разнородные слова, детерминируя динамику отрицательной зоны шкалы оценки: «довольно плохо» -«очень плохо», динамику негативной шкалы эмоционально-психического напряжения: презрение — пренебрежение - унижение; динамику неодобрительных коммуникативных намерений: порицание — осуждение — оскорбление в их взаимодействии, обусловленном взаимосвязью семантической структуры оценочных лексем в строении данного текста.
Оскорбление словом — издевательство, оскорбление действием — пощечина и кукиш, оскорбление отношением - презрение. От «маски» - имплицитной оценки - здесь остался только оксюморон тусклые сиятельства, отражающий игру зрительных модусов перцепции: тусклый - включает семы «мутный, малопрозрачный, неяркий, слабый, матовый, безжизненный, невыразительный» (СОШ, 666); сиятельства имеет помету «устар.», слово несет высокую стилистическую окраску и отличается «книжным», торжественным содержанием - «титулование князей и графов» (СОШ, 587). Оценочный импликационал извлекается поэтом из производящей основы — глагола «сиять», семантическая структура которого состоит из набора сем, противоположных по значению лексеме «тусклый» — ср.: «тускнеть»: «блестящий», «яркий», «выражающий радость, любовь», «сверкающий». Объединение в оксюмороне признакового слова и процессуального производного для выражения отрицательной оценки позволяет еще раз подтвердить ее двойственный характер - выражение в оценке ценностного признака и ценностного отношения одновременно.Анализируемое стихотворение написано в 1913 году - между созданными «на потребу» публике «Мороженым из сирени» и «Ананасами в шампанском», то есть не на склоне дней - как итог жизни и ценностного отношения, а в период следования своим творческим установкам поэта «площади», демонстрирующего в стихах ее искусство. Но трагедия Северянина в том и состояла, что этого - истинного (почти издевательского) признания ни критики, и ни филологи в те времена не заметили. Вероятно, приняли за шутку. В результате «маска» поэта-грезера слишком прочно «приросла» к живому лицу «короля поэтов».
Образ лирического героя Северянина дореволюционных лет сформировался уже к началу 10-х годов XX века. Северянин сумел создать героя — идеальное воплощение массового мифа о Поэте. Герой его лирики - человек, озабоченный теми же хлопотами, что и средний горожанин, буржуа, но, в отличие от них, умеющий выглядеть необыкновенным, недоступным гением. В этом сочетании понятности и недосказанности (гениального умолчания), некоторой размытости очертаний, нечеткости и состояла, вероятно, привлекательность се-верянинского персонажа для определенной части публики. Этот герой существовал вне времени и исторического контекста, хотя и был остро злободневен и моден, однако все противоречия времени, трагизм времени проходили мимо его внимания.
Северянин мастерски использует стереотипы в восприятии поэзии массовым читателем: он создает текст с некими смысловыми пустотами, которые делают читателя соавтором текста, наполняющим их собственными субъективными оценочными представлениями о прекрасном (эстетическая оценка), правильном (морально-этическая оценка), приятном (эмоциональная оценка).