3.1.1. Поэзия для Игоря Васильевича Лотарева (4 (16) мая 1887 года — 21 декабря 1941 года) была особым родом деятельности
призвание к которому он ощутил с самого раннего детства. Даже его автобиография изложена в форме поэмы под метафорическим названием «Роса оранжевого часа»: Родился я, как все, случайно...
Был на Гороховой наш дом. Сочетание «несочетаемого» сопровождало поэта с рождения: отец, Ва-силий Петрович Лотарев, происходил из «владимирских мещан», стал военным инженером и дослужился до штабс-капитана. Мать, Наталия Степановна, принадлежала к дворянскому роду Шеншиных, была дочерью предводителя дворянства Щигровского уезда Курской губернии; в число ее родствеников входили: Н.М. Карамзин, А.А. Фет, A.M. Коллонтай, выдающаяся певица Е.К. Мра-винская. Родители поэта развелись в 1896 году, и ребенок стал жить с отцом у его родственников в Череповецком уезде Новгородской губернии. Там, на любимом Севере, пробудившем вдохновение поэта, возле «благословенной» реки Суды прошли его отроческие годы и юность, он закончил 4 класса Череповецкого реального училища, к которому относился с большой долей иронии: Не забеременела школа Моим талантом и умом,Но много боли и укола
Принес мне этот «мертвый дом»,
Где умный выглядел ослом. После кратковременного пребывания с отцом на Дальнем Востоке, где неизгладимое впечатление на юношу произвел Военно-морской флот, и, прежде всего его внешний антураж:
Какой бы ни был ты понурик,
Не можешь не взнести бокал,
Когда справляет крейсер «Рюрик»
В ночь феерическую бал!.. будущий поэт «на конфликт открытыйринясь» уезжает к матери и с 1904 года (вернее, с 31 декабря 1903 г.) поселяется в Гатчине под Петербургом. Любовь к отцу - строгому, но справедливому, тоска по ласковой и доброй, но нелепой в окружении приживалок матери формировала у поэта острое зрение, умение видеть за внешне добрым внутренне злое и наоборот, способность видеть не только яркие краски, но и полутона. Игорь Лотарев уже вполне осознал себя поэтом и начал посылать свои литературные опыты по различным изданиям.
Чаще всего они назывались поэзы, и были подписаны одним из псевдонимов - Игорь-Северянин (через дефис). Псевдоним воспринимался поэтом как второе имя, отражавшее близость к «царственным» именам, в частности, к имени «Игорь» по святцам, которое было дано мальчику в честь героического князя Игоря Олеговича. К тому же приложение «Северянин» означало место особой любви поэта - Северные земли.
Дебютировав в 1905 году в журнале «Досуг и дело», Северянин в течение ряда лет оставался малоизвестным молодым автором. В 1908 году его признает один из литературных кумиров того времени - К.М. Фофанов, а в 1910 году к нему пришла скандальная известность - благодаря нелестному отзыву Л.Н. Толстого о его поэзии «Хабанера 11». В период между 1904 - 1912 годами Северянин издает 35 брошюр стихов небольшими тиражами. И вот, наконец, в 1913 году происходит «безусловное событие в русской поэзии» (Шумаков,
1990, 430) — выход в свет северянинского сборника стихотворений «Громокипящий кубок».
Одной из важнейших интонаций биографии поэта является совмещение им поэтической деятельности с деятельностью, по сути, артистической: исполнителя, декламатора своих стихов. О выражении внутренней силы поэзии во внешней - устной манере исполнения - Северянин пишет так:
Позовите меня, - я прочту вам себя,
Я прочту вам себя, как никто не прочтет...
Кто не слышал меня, тот меня не постиг
Никогда-никогда, никогда-никогда! Авторский дар принес Игорю Северянину славу одного из основоположников русских ресисталей — устроителей авторских читок перед многотысячной аудиторией. По определению Бориса Пастернака, «соперник Маяковского» на эстраде, Игорь Северянин с неизменным блистательным успехом выступал при переполненных залах в Москве, Петербурге, Киеве, в Крыму, в самых отдаленных городах России.
Необычным (сочетанием несочетаемого) здесь можно назвать стремление поэта выглядеть на эстраде не человеком, пишущим стихи, а Поэтом с большой буквы - таким, каким он представлялся массовому читателю (слушателю).
Отсюда внешний сценический облик и особенная манера чтения, отмечаемые многими мемуаристами (Исаков, Шумаков и др.): строгий черный костюм, скупая жестикуляция, подчеркнутая отстраненность от сидящих в зале. Он не разделял позиций своих коллег по футуристическому цеху, вступавших в живой контакт с аудиторией, эпатирующих своей внешностью и манерами, и не стремился к естественности. Специфика Северянина-декламатора состояла в «поставленном голосе с особой певучей интонацией», то есть в музыкальности, наличии «контрапункта» (Сергей Прокофьев), «распева», благодаря которым стихи в исполнении автора приобретали особую глубину: «... Заброс головы, полузакрытые глаза, дуга усмешки и - напев, тот самый, тот, ради которого...тот напев — нам - как кость — или как цветок... - Хотели? Нате! — в уже встающий - уже стоящий - разом вставший — зал» (Цветаева, 1995, 7, 421-422).Эту манеру чтения Северянин практически потерял в Эстонии, где жил после 1918 года, но на гастролях, выступая перед эмигрантской публикой, поэт возвращался к этому самому «напеву» (М. Цветаева). Исследователи предполагают, что эта потеря была одной из причин спада интереса в России к поэзии Северянина в конце 10-х начале 20-х годов.
Сложность жизни в Петрограде в первом послереволюционном году была причиной, по которой поэт перевез в приморский поселок Тойла бывшей Эс-тляндской губернии свою больную мать (здесь Северянин неоднократно отдыхал летом, начиная с 1912 года). Последний грандиозный успех на территории России ожидал его 27 февраля 1918 года на многолюдном «поэзовечере» в Политехническом музее в Москве, где Северянин был провозглашен «королем поэтов», а известнейший Владимир Маяковский занял лишь второе место.
Из Москвы Северянин уехал в Тойла к матери, которая была тяжело больна. Иностранная интервенция и немецкая оккупация обусловили невозможность возвращения поэта на Родину, что впоследствии принесло ему немалые страдания. Итак, Игорь Северянин остался в Эстонской буржуазной республике, где в 1921 году умерла его мать, где в том же году он вступает в брак с Фелиссой Михайловной Круут, дочерью тойлаского плотника, юной поэтессой и чтицей, «ненаглядной Эстонкой», «женщиной с певучими глазами», помогавшей впоследствии поэту переводить эстонскую поэзию на русский язык по подстрочникам (Игорь Васильевич, прожив с 1918 по 1941 год в Эстонии, не знал ее языка).
Эстонский период в жизни поэта, как и его послереволюционная поэзия, мало изучены, но некоторые штрихи, демонстрирующие противоположные моменты поведения, сложные жизненные коллизии, все-таки следует отметить. Резкая противоположность «летнего» Тойла - столицы эстонского искусства, где отдыхали поэтесса Марие Ундер и драматург Артур Адсон, поэты Аугуст Алле, Хенрик Виснапуу, Вальмар Адаме, Б. Правдин и многие другие, «зимнему» сезону в Тойла, глухому и тоскливому, без литературных кружков и гостиных формировали надменного Северянина в «роли гения» «на людях», в Таллиннских кафе, в шикарных ресторанах, в окружении меценатов... И, наоборот, с близкими (например, Юрием Шумаковым) во время прогулок вдоль морского побережья Северянин воодушевлялся воспоминаниями о Сологубе, Бальмонте, Блоке, Маяковском, взволнованно рассказывал об общении с Федором Шаляпиным, Леонидом Собиновым и других замечательных личностях: «Игорь Васильевич подчас казался нервным, взвинченным, как бы готовым к удару. Мне думалось: Северянин страдает одновременно не только манией величия, но и манией преследования» (Шумаков, 1991, 436).
Поэт много переводит, в 1929 году выходит антология «Поэты Эстонии» - избранное из переводов на русский язык; много гастролирует, в основном за границей ( в силу «непрозрачности» границ СССР) — в Берлине, в Париже, в славянских странах. Но и здесь его жизнь сопровождается аномалиями: землетрясение в Бухаресте, в которое он непременно должен был попасть, крушение поезда в Югославии. Относясь к этим событиям с некоторой долей иронии и надеясь на свой талисман, Игорь Северянин пишет:
Летишь в экспрессе — жди крушенья!
Ткань доткана — что ж, в клочья рви!
Нет творчества без разрушенья —
Без ненависти нет любви
(«Гармония контрастов») Стихотворение «Гармония контрастов», написанное в середине эстонского периода жизни поэта - в 1935 году, образно отражает процесс эволюции поэта, несет в себе гармонию противоположных оценок, сочетание положительного и отрицательного, ассонанса и диссонанса:
Познал восторг — познай страданье.
Раз я меняюсь — я живу.
Застыть пристойно изваянью,
А не живому существу!
Изменения происходят и в личной жизни поэта - он расстается с Фелис-сой Круус, которую винит в своем невозвращении в СССР по причине ее ревности и нежелания работать. Северянин жалеет, что не расстался с женой еще в 1921 году, во время гастролей в Берлине, когда друзья уговаривали его уехать на родину: «Я все боялся ее оставить: мне казалось, или она покончит с собой, или возвратится одна на Родину... Жаль, что не нашел тогда в себе силы с нею расстаться: этим шагом я обрек себя на то глупое положение, в котором находился все годы, без вины виноватый перед Союзом» (см. И. Северянин. Заметки о Маяковском).
Из писем поэту Георгию Аркадьевичу Шенгели ясно, что последние годы жизни Северянина были наполнены дисгармоничными событиями. С одной стороны, светлая любовь к Вере Борисовне Коренди, с другой, материальные лишения, нищета из-за невозможности печататься и невозможности давать по-эзоконцерты по причине болезни, жизнь не на природе, в милом сердцу Тойла, а в ненавистных антиурбанисту Северянину городах - Таллинне, в болотистой Пайде: «Минутами я чувствую, что я не вынесу безработицы, что никогда не оправлюсь в этом климате, в этой комнате, вообще — в этих условиях. Душа тянется к живому труду, дающему право на культурный отдых. Последние силы иссякают в неопределенности, в сознаниии своей ненужности. А я мог бы, мне кажется, еще во многом быть полезен своей обновленной родине! И нельзя жить без музыки. Без стихов. Без общения с тонкими и проникновенными людьми. А здесь - пустыня, непосильный труд подруги и наше общее угасание. Изо дня в день. Простите за этот вопль, за эти страшные строки: я давно хотел сказать (хоть сказать!) Вам это. Моя нечеловеческая бодрость, выдержка и жизнерадостность всегдашняя порою (и часто-часто) стали мне изменять...» (И. Северянин. Из письма Шенгели 17 января 1941 года).
Отечественная война застала Северянина больным. 22 декабря 1941 года он умер, и умер непонятым. Судьба Северянина и в России, и в Эстонии напоминает судьбу блоковского героя «Балаганчика», повествующего о драме непонятого художника. Сам он мог смело и скорбно, сочетая «несочетаемое» в жизни и отражая его в творчестве, написать о себе, перефразируя знаменитые строки Ивана Мятлева:
Как хороши, как свежи будут розы, Моей страной мне брошенные в гроб.
(«Классические розы») Эти строки и выбиты на его могильной плите на Александро-Невском (русском) кладбище в Таллинне.
Противоречивая судьба, в которой сплелись «двусмысленная слава и недвусмысленный талант...», требует отдельного обзора этапов творчества поэта. Естественно, контекст его жизни неотделим от контекста творчества, и все же — описание художественного мира, воплощенного в языковой картине мира творческой личности, нуждается в некоторых комментариях.