13.2. Цитаты из классической литературы

Одним из наиболее частых аргументов в пользу русской пассивности являются цитаты из художественной литературы.

Да они [русские - Е.З.] славные. Но всё лежат (В.В. Розанов.

Потому ведь мы, русские, какой народ? Мы все ждём: вот, мол, придет что- нибудь или кто-нибудь - и разом нас излечит, все наши раны заживит, выдернет все наши недуги, как больной зуб. Кто будет этот чародей? Дарвинизм? Деревня? Архип Перепентьев? Заграничная война? Что угодно! Только, батюшка, рви зуб!!! Это все - леность, вялость, недомыслие! (И.С. Тургенев. Новь).

• Да-с, непременно, - самодовольно заговорил Мотовилов. - Дело надо держать в руках. Без хозяина нельзя. Мы, русские, не можем жить без руководства (Ф.К. Сологуб. Тяжёлые сны).
• И русские правы, что хандрят, - сказала Катерина Васильевна, - какое ж у них дело? Им нечего делать; они должны сидеть сложа руки (Н.Г. Чернышевский. Что делать?).

Мы многим обязаны Востоку: он передал нам чувство глубокого верования в судьбы провидения, прекрасный навык гостеприимства и в особенности патриархальность нашего народного быта. Но - увы! - он передал нам также свою лень, своё отвращение к успехам человечества, непростительное нерадение к возложенным на нас обязанностям и, что хуже всего, дух какой-то странной, тонкой хитрости, который, как народная стихия, проявляется у нас во всех сословиях без исключения (В.А. Соллогуб. Тарантас).

Восприимчивый характер славян, их женственность, недостаток самодеятельности и большая способность усвоения и пластицизма делают их по преимуществу народом, нуждающимся в других народах, они не вполне довлеют себе. Оставленные на себя, славяне легко «убаюкиваются своими песнями», как заметил один византийский летописец, «и дремлют».

Возбужденные другими, они идут до крайних следствий; нет народа, который глубже и полнее усвоивал бы себе мысль других народов, оставаясь самим собою.

Чтобы сложиться в княжество, России были нужны варяги.

Чтобы сделаться государством - монголы.

Европеизм развил из царства московского колоссальную империю петербургскую (А.И. Герцен. Былое и думы).

«Ах, молодой человек, молодой человек! Как мало в Вас предприимчивости! Впрочем, все мы русские таковы: с развальцей, да с прохладцей, да с оглядочкой. А драгоценное время бежит, бежит, и никогда ни одна промелькнувшая минута не вернётся назад. Ну-с, живо, по-американски, в три приёма» (А.И. Куприн. Звезда Соломона).

Но снова я увидела колебания с его стороны, о которых уже говорила выше, его нерешительность вовремя вмешиваться в ход событий, чтобы избежать грядущих неприятностей. Это была одна из его ярких национальных особенностей, виденных мною у многих русских. Она делает их жизни чем-то зыбким, предоставленным случаю, что составляет одно из наиболее важных отличий их природы от природы западных европейцев (M.F. von Meysenbug. Memoiren einer Idealistin).

Высокий и сильный, он принадлежал к тому типу солдат, которые привыкли быть столь же пассивно и абсолютно послушными, как русские (О. де Бальзак. Крестьяне).

Подрыв мин был единственным занятием, которого избегали турецкие солдаты, отчасти из-за их вполне осознаваемой неловкости, в то время как русские с их пассивным послушанием таких проблем, как известно, не имели [при поиске добровольцев для подрыва мин - Е.З.]... (H. Goedsche. Sebastopol).

Христиане-русские были склонны к выпивке и лени, у них не было чувства собственности, и если бы не было соответствующих несправедливых законов, землёй на юге России до сих пор владели бы евреи (Г. Уэллс. Взыскуемое великолепие).

Следует принимать во внимание, что при наличии достаточно большого корпуса литературы не составляет труда найти в ней достаточно цитат, доказывающих или опровергающих практически любую точку зрения.

Русский человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его хоть в Камчатку, да дай только тёплые рукавицы, он похлопает руками, топор в руки, и пошёл рубить себе новую избу (Н.В. Гоголь. Мертвые души).

Русский народ - страстный, талантливый, сильный народ. Недаром русский мужик допер в лаптях до Тихого океана. Немец будет на месте сидеть, сто лет своего добиваться, терпеть. А этот - нетерпеливый. Этого можно мечтой увлечь вселенную завоевать. И пойдет, - в посконных портках, в лаптях, с топоришком за поясом... (А.Н. Толстой. Хождение по мукам).

Уж так повелось: куда судьба русскую женщину ни забросит, всюду она извернётся, силу в себе такую найдёт, о которой она дома, пока скатерть-самобранка под рукой была, и не знала (С. Чёрный. Пасхальный визит).

Лицо гидрографа скривилось, как от боли.

- Извините покорнейше, - сказал он. - Но я терпеть не могу Достоевского! Где он умудрился видеть таких русских людей, какими он их описывает? В каком сословии? [...] Русские люди - не нытики, они ведь не ковыряются один у другого в потёмках души и разума. Слава Богу, мы, русский народ, уже не раз доказывали миру, что являемся народом самого активного настроения (В.С. Пикуль. Богатство).

Какой поразительный народ! Не ошибусь, если скажу, что по своим характеристикам их [русских - Е.З.] существо есть слияние азиатского и европейского, но помимо этого нельзя не заметить и некоторые другие необъяснимые сходства; смесь со скандинавами, татарами и финнами кажется неоспоримой. Их язык похож на польский, но сами люди, очевидно, совсем другие! Лёгкость и весёлость та же, что и у всего славянского племени, но присутствует значительно больше таланта осознанной игры по сравнению с поляками, значительно больше изворотливости, упорной воли... Когда дело доходит до серьёзного, какую они выражают настойчивость и упорство, какое терпение, как они работают, сколько в них выдержки, очевидно, азиатской! [...] Мужчины выглядят несокрушимыми и непоколебимыми, будто неумолимый рок (E.M.

«Европа, дескать, деятельнее и остроумнее пассивных русских, оттого и изобрела науку, а они нет». Но пассивные русские, в то время как там изобретали науку, проявляли не менее изумляющую деятельность. Они создавали царство и сознательно создали его единство. Они отбивались всю тысячу лет от жестоких врагов, которые без них низринулись бы и на Европу. Русские колонизировали дальнейшие края своей бесконечной родины, русские отстаивали и укрепляли за собой свои окраины, да так укрепляли, как теперь мы, культурные люди, и не укрепим, а, напротив, пожалуй, ещё их расшатаем. К концу концов, после тысячи лет у нас явилось царство и политическое единство беспримерное ещё в мире (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя за 1876 г.).

Особенно часто такие высказывания встречаются в литературе советского периода. Тот факт, что с 1991 г. (или даже с начала перестройки) в общественном дискурсе фигурируют преимущественно цитаты первого типа (то есть о пассивности), объясняется особенностями самого постсоветского дискурса, а именно склонностью значительной части интеллигенции к выискиванию отрицательных сторон своего народа.

В советской литературе можно без труда найти и высказывания о пассивности американцев. Например, И. Ильф и E. Петров пишут в «Одноэтажной Америке»: «"Средний американец", невзирая на его внешнюю активность, на самом деле натура очень пассивная. Ему надо подавать всё готовым, как избалованному мужу. Скажите ему, какой напиток лучше, - и он будет его пить. Сообщите ему, какая политическая партия выгоднее, - и он будет за неё голосовать. Скажите ему, какой Бог "настоящее" - и он будет в него верить. Только не делайте одного - не заставляйте его думать в неслужебные часы. Этого он не любит, и к этому он не привык. А для того чтобы он поверил вашим словам, надо повторять их как можно чаще. На этом до сих пор построена значительная часть американской рекламы - и торговой, и политической, всякой». Книга была написана в 1936 г., то есть за 10 лет до начала «холодной войны».

В этом контексте можно также вспомнить рассказ А.П. Чехова «Обыватели». Сюжет заключается в том, что немец Франц Степанович Финкс и поляк Иван Казимирович Ляшкевский целый день критикуют бездельничающего русского. Их аргументы очень напоминают доводы современных этнолингвистов, критикующих русский язык и якобы отразившийся в нём русский менталитет: «Русская инертность - единственная на всём земном шаре»; «У русского кровь такая... Очень, очень ленивые люди. Если б всё это добро отдать немцам или полякам, то вы через год не узнали бы города» и т.д. День, однако, проходит, а немец и поляк всё так же сидят за чаем, играют в карты, едят и критикуют. Немец уже и думать забыл, что собирался на работу, а поляк и так нигде не работает.

Ещё одну замечательную цитату можно найти в романе «Ягодные места» советского поэта и писателя Е.А. Евтушенко. Автор очень точно подмечает одну особенность русского языка, возможно, отразившую некоторые особенности русского менталитета (коллективизм?): «А ведь по- русски нельзя сказать от первого лица единственного числа: "Я побежу..." или "Я победю...", - подумал Серёжа. - Грамматика сопротивляется. Может быть, одному вообще победить невозможно? Только вместе». Ниже автор добавляет об успехе в западном понимании: «Карьеризм там не считается постыдным. Наоборот, карьеризм поощряется, рекламируется, возводится в добродетель. Я читал книгу Форда Моя жизнь. Главная идея его карьеры - сама карьера и больше ничего. Но ведь мы живём в социализме. Социализм как идея ставит нравственность выше карьеры. [...] Карьерист - это самый антинародный класс». Таким образом, автор противопоставляет исконно русское понимание преуспевания, отразившееся также в идеологии социалистического строя, когда человек не должен ставить себя над другими и строить свой успех один и вопреки другим, на нищете и костях «неудачников». Западная же идеология, пропагандирующая индивидуальный успех (и пусть проигравший плачет), подразумевающая, «что надо жить в войне со всеми или, по крайней мере, хранить вооруженный мир» (Ги де Мопассан, рассказ «Прощение»), осуждается автором как противоречащая принципам нравственности.

Тот факт, что русские до последнего времени понимали успех иначе, чем на Западе, без конкретного результата в долларовом или рублёвом эквиваленте для конкретной личности, ещё не подразумевает маргинально- сти данного понятия или его отрыв от активного отношения к жизни. Успех в русском общинном понимании всегда подразумевал совместную борьбу за какие-то блага и справедливое разделение результатов между всеми членами мира (деревенской общины), а не обогащение одного-двух членов общины за счёт остальных. Уважением в дореволюционной общине пользовались не только и не столько зажиточные крестьяне, сколько те, которые регулярно оказывали помощь слабым членам общества, проявляли готовность пожертвовать собой за свой мир, то есть жили в соответствии с христианскими идеалами, как их понимало крестьянство («Русские», 1997, с. 675-677). Если это было возможно, мир обычно брал на себя расходы по содержанию погорельцев, больных и сирот. Современный немецкий исследователь В. Оксень пишет следующее: «Именно "соборность" как один из наиболее важных признаков менталитета русских определяла традиционную русскую модель хозяйственного развития общинного типа, в которой "хозяйство" выступало как духовно-нравственная категория, обеспечивающая потребности людей, но не мыслимая как средство погони за прибылью. В прошлом в России не существовало культа денег и так называемого "денежного мышления", понимаемого как восхваление и прославление богатства. [...]

Отношение русских к труду как к добродетели и нравственному деянию возникло и развилось на основе традиционных духовных ценностей крестьянской общины, артели и коллективизма, тогда как "дух" капитализма того типа, который представлен в странах Западной Европы и США, носит строго индивидуалистический характер и базируется на ценностях западного рационализма и приобретательства. [... ]

Немецкие психологи пытались проследить исторические корни отношения русских к собственности, которая традиционно выступала для русского человека не самоцелью, а средством к достижению цели. Исследования показывают, что традиционные идеалы общинного труда проповедовались в русском обществе со времён Древней Руси, Владимира Монома- ха, экономических статей в "Русской правде" Х!^!! веков. Появившийся в XVI веке "Домострой", прославлявший угодный Всевышнему добросовестный труд и такие качества, как "безленостность", "несреблолюбие" и "нестяжание", на столетия определил этику развития торгового дела и хозяйствования в России.

Этот традиционный подход прослеживается в идеях, высказываемых известными русскими учёными-экономистами (Посошков, Татищев, А.И. Сумароков). Только труд может быть источником богатства, которое трактуется не в виде средства для роскошной жизни, а имеет целью обеспечить достаток для прокормления семьи.

Эти установки составляли и основную предпосылку претворения в жизнь идеи социального равенства. [... ]

В советскую эпоху в России, несмотря на все новые политические веяния (изменения), критерии построения экономики "нового" общества оставались по сути своей теми же, что и раньше: они были определены как благоденствие семьи и хозяйства» (Оксень, 2002, с. 117, 119-120).

Таким образом, в русском обществе традиционно подчёркивается важность не карьеризма, неограниченного накопительства и самообогащения, а благоденствия всего коллектива (хозяйства, семьи, народа). Разумеется, после 1991 г. понятие «карьера» «реабилитировали» (Брендакова, Колесников, 1996), не наполнив его, однако, новым смыслом. Ориентация на коллективный успех после 1991 г. перешла в ориентацию на личный успех за счёт коллектива, в результате чего общество тут же разделилось на очень богатых и очень бедных, причём у второй группы есть все основания обвинять первую в своих бедах (ваучерная афера и т.п.). В романе «Ягодные места» E. Евтушенко показывает мировоззренческий отрыв первой группы, носителей «бизнес-ментальности», от русского народа. В уста одного из своих героев, простого и скромного в своих запросах советского человека, он вкладывает следующие слова по отношению к своему сыну, в котором угадываются склонности к карьеризму, западничеству (увлечению всем западным) и оборотистости за счёт окружающих: «"А что тебя связывает с Пушкиным? С Львом Толстым?" - "Опять Лев Толстой!" - "Да! Опять Лев Толстой! Всегда Лев Толстой. А что тебя связывает с теми солдатами, которые гибли за тебя в Великую Отечественную? Кто ты? Ты догадываешься, в какой стране ты родился? Что ты знаешь о ней? Почему тебе наплевать на неё?"»

Приведём также цитаты об англичанах и американцах, демонстрирующие, что и они сомневаются в своей «агентивности».

Англия с серебряной ложкой во рту! Зубов у неё уже не осталось, чтобы эту ложку удерживать, но духу не хватает расстаться с ложкой! А наши национальные добродетели - выносливость, умение всё принимать с улыбкой, крепкие нервы и отсутствие фантазии? Сейчас эти добродетели граничат с пороками, ибо приводят к легкомысленной уверенности в том, что Англия сумеет как-нибудь выпутаться, не прилагая особых усилий. Но с каждым годом остаётся всё меньше шансов оправиться от потрясения, меньше времени для упражнения в британских «добродетелях». «Тяжелы мы на подъем», - думал Майкл (Дж. Голсуорси. Сага о Форсайтах: Серебряная ложка).

Французы владеют искусством жить. Мы, англичане, либо надеемся на будущее, либо скорбим о прошлом, упуская драгоценное настоящее (Дж. Голсуорси. Конец главы: Через реку).

...что бы им [преуспевающим американским бизнесменам - Е.З.] ни захотелось сделать, санкция всегда оказывается под рукой. Это настоящие иезуиты. Одна из их самых потешных аксиом, для них неоспоримых, заключается в том, будто бы они благодаря своей энергии, работоспособности и своему пониманию вещей значительно выше всего остального человечества. Они, кажется, даже воскресили теорию божественного права королей, промышленных королей, конечно. [Примечание: В газетах 1902 года христианской эры мы находим следующие выражения, приписываемые представителю каменноугольного треста Джорджу Бэру: «Права и интересы трудящихся находятся под защитой хороших христиан, которым Господь, по безмерной мудрости своей, поручил хозяйственные интересы страны» - Е.З.]. [...] Все они вне области своего дела невероятно тупы. Они не представляют себе ни человечества, ни общества, и, однако, разыгрывают роль вершителей судеб голодных миллионов и всех других миллионов, которые с ними связаны. История когда-нибудь жестоко насмеётся над ними (Дж. Лондон. Железная пята).

В наших школах вы найдёте миллион мальчиков, набивших себе голову вздорными сказками о карьере от мальчишки-рассыльного в президенты... (Дж. Лондон. Лунная долина).

• А почему американцы не могут добиться того же [успеха в сельском хозяйстве и, соответственно, материального благосостояния по сравнению с китайцами - Е.З.]? - спросила Саксон.
• Видимо, не хотят... Ничто им не мешает, кроме самих себя. Скажу вам одно: я лично предпочитаю иметь дело с китайцами. Китаец честен, его слово - всё равно что подпись на векселе, - как он скажет, так и сделает. И потом - белый человек не умеет хозяйничать на земле. [...] Китаец работает без передышки и заставляет работать землю. У него всё организовано, у него есть система. Слышали вы, чтобы белый хозяин вёл книги? А китаец ведёт. Он ничего не делает наудачу... (Дж. Лондон. Лунная долина).

...русские если что задумали, так они делают. Мы же [американцы - Е.З.] только пытаемся что-то сделать, а потом увязаем в политических передрягах. Ни на что мы больше не способны (Дж. Апдайк. Кролик разбогател).

• Таковы уж мы, англичане, - вздохнул Уильям. - При первой возможности мы бросаем работу. Считается, что настоящий джентльмен должен безбедно существовать на те доходы, что приносят ему его собственные земли и недвижимость (Э. Берджес. Влюбленный Шекспир).

Праздный образ жизни, описанный в последней цитате и характерный также для русской дореволюционной аристократии, неоднократно подвергался критике в русской классике. Например, в рассказе «Невеста» А.П. Чехова один из главных героев, служащий литографии Саша, говорит дочке рантье: «И как бы там ни было, милая моя, надо вдуматься, надо понять, как нечиста, как безнравственна эта ваша праздная жизнь, - продолжал Саша. - Поймите же, ведь если, например, вы, и ваша мать, и ваша бабулька ничего не делаете, то, значит, за вас работает кто-то другой, вы заедаете чью-то жизнь, а разве это чисто, не грязно?»

В английской и американской художественной литературе критику подобного рода мы не обнаружили (если не считать нескольких авторов просоветской и социалистической направленности типа Дж. Лондона[103]). На примере художественной литературы можно было бы продемонстрировать и различия в самом понимании «правильного», «настоящего» труда. В дореволюционной России истинным трудом считался труд продуктивный, в то время как люди, занимавшиеся перепродажей произведённого другими (нынешние бизнесмены), особым уважением не пользовались: «- Вы, говорю, купец первой гильдии, а я плотник, это правильно. И святой Иосиф, говорю, был плотник. Дело наше праведное, богоугодное, а ежели, говорю, вам угодно быть старше, то сделайте милость, Василий Данилыч. А потом этого, после, значит, разговору, я и думаю: кто же старше? Купец первой гильдии или плотник? Стало быть, плотник, деточки! [...] Оно так, деточки. Кто трудится, кто терпит, тот и старше» (А.П. Чехов. В овраге).

В данном случае материалы художественной литературы подкрепляются и паремиологическим фондом, и экстралингвистическими данными (Бабаева, 1997). Цитату из Чехова можно было бы противопоставить цитате из автобиографического трактата Дж. Лондона «Джон Ячменное Зерно», в котором он затрагивает низкий статус людей труда в США: «Мои скитания по Соединённым Штатам изменили во мне ряд былых представлений. Я был бродягой и, находясь за сценой или, вернее, под сценой, не играл никакой роли в жизни американского общества. Зато снизу было виднее, как действуют механизмы, приводящие в движение колеса общественной машины. В частности, я узнал, что физический труд вовсе не пользуется тем почётом, о котором разглагольствуют учителя, проповедники и политиканы».

А вот какие слова вложил Дж. Лондон в уста крупного американского бизнесмена Пламенного, относительно честного и высокоморального по сравнению с остальными: «Жизнь - крупная азартная игра. Одни рождаются счастливчиками, а другие неудачниками. Каждый садится за стол, и каждый старается кого-нибудь ограбить. Большей частью их самих грабят, они по натуре своей - сосунцы. Какой-нибудь парень вроде меня приходит и сразу раскусывает, в чём тут дело. Мне предоставлялся выбор: я мог пойти в стадо сосунцов или в стадо грабителей. Как сосунец я не выигрываю. Даже крошки хлеба выхватываются из моего рта грабителями. Я работаю всю свою жизнь и умираю за работой. И никогда мне не представится случая выдвинуться. Всегда будет только работа, работа и работа.

Говорят, что труд почётен, а я вам говорю, что в таком труде ничего почётного нет. Но у меня был выбор: я мог пойти в стадо грабителей, и я пошёл к ним. [...] Делать добро с моими деньгами?! Да это всё равно, что дать по физиономии Господу Богу, сказать Ему, что Он не знает, как управлять миром...» (Дж. Лондон. День пламенеет).

Примечательно, что герой Дж. Лондона считает положение вещей, сложившееся в современной западной цивилизации, естественным и богоугодным (вспомним об описанной выше доктрине предопределения у протестантов, согласно которой Бог сам разделил людей на преуспевающих и бедных, чтобы продемонстрировать, кто спасён, а кто обречён на вечные муки).

Вполне логично, что после «западнизации» менталитета россиян в постсоветский период их трудовая мораль оказалась на столь низком уровне, что тревогу забили даже представители власти: «Недавно меня познакомили с результатами опроса школьников одной из московских школ. Среди многих вопросов был и такой: "Что является главным для достижения успеха в жизни?" Ответы говорят о многом. На первые места школьники выбрали и поставили "деньги" и "знакомства". "Труд" оказался на последнем месте.

И дело не только в том, что в их сознании после двадцати лет "перестроек" и "реформ" теперь предельно разведены труд и - успех, заработок, карьера, и, более того, успех поставлен в прямую связь с нетрудом и антитрудом: удачей, везением, "талантом", связями ("блатом"), собственным унижением, вплоть до прямого мошенничества или легальной кражи (захваты предприятий, искусственные банкротства и т.п.). Эта нравственная катастрофа уничижения труда ("работа дураков любит", "работа не волк, в лес не убежит".) является одним из следствий утери в нашей стране и в мире в целом смысла и природы современного труда[104].

Труд перестал быть ключевой категорией общественной жизни. [... ] Я был уверен, что наши советско-российские беды с трудовой мотивацией молодёжи были обусловлены исключительно местными причинами... Оказалось же, что совсем в другой стране - благополучной Западной Германии точно такие же трудности. [...]

Опыт последних тридцати лет показывает, что идеология постиндустриализма и верховенства "чистой бумажной работы" на деле прикрывает разрушительные для самого развитого мира процессы деградации и исчезновения труда. Выражается это в том, что осуществить уход от привычного труда (со значительной долей физического) нетрудно - отсюда резкий рост доли услуг (в США до 80 процентов), вынос промышленности и агроиндустрий в страны непервого мира, но крайне трудно и почти невозможно в массовом порядке прийти к какому-то новому социально масштабному труду.

В массе своей происходит не принципиальное усложнение и развитие труда, а фактический отказ от труда вообще и постановка в центр даже "трудовых процессов" развлечения и попыток получать вознаграждение без труда и даже за счёт отказа от труда. Выражается это в знакомых всем вещах: резко растёт количество и уровень доходов представителей так называемых "творческих" профессий, в то время как стоимость труда тех же педагогов (поскольку их профессия, вероятно, не является "творческой") неуклонно снижается по сравнению с экономической значимостью труда попсы. Все начинают играть на бирже, пытаться срывать куш разом, стремиться к разовым выигрышным решениям любой ценой, когда "после нас хоть потоп".

Одновременно с этим отказом от труда происходит резкое упрощение труда и рост эксплуатации ("выжимания пота") внутри развитых стран (появляются своего рода анклавы "третьего мира" в странах Запада).

Но самое важное состоит в том, что пропадают ясные критерии труда, меняется и исчезает само понятие труда.

Трудом начинают считать всё подряд. Если раньше труд рассматривался как систематическая деятельность, творящая в конечном счёте безусловное общественное благо, то теперь трудом начинают называть что угодно. [...]

Сегодня необходимо восстанавливать традиционное отношение к труду как нравственному делу по преобразованию мира и самого себя, сознательное и целевое участие во всеобщей организации мирового развития» (Крупнов, 2005).

Сами слова «труд», «трудиться», «трудовой» встречаются относительно редко в английском языке, что отразилось и на их частотности в переводах. Так, в нашем мегакорпусе в выборках русской литературы они встречаются в среднем 22 777 раз (с максимумом в классике), а в выборке переводов - 17 988. В списке наиболее высокочастотных лексем английского языка конца ХХ в. (Kilgarriff, 1995) слово “labour” занимает 657-е место, а в составленном по тем же принципам списке наиболее высокочастотных лексем русского языка слово труд занимает 416-е место (Шаров, 2001 а). Слова «деловой», «деловитость», «деловитый», «дельный» во всех формах и слово «дело» в формах «дело», «делу», «делом», «деле», «делам», «делами», «делах» (но не «дела» из-за совпадения этой формы с формой глагола: «Куда ты дела?») встречаются в русской художественной литературе в среднем 81 801 раз, в переводах с английского - 74 131 (мегакорпус). В списке наиболее частотных существительных русского языка (см. приложение 4) слово «дело» занимает пятое место, а в аналогичном списке английских слов - 48-е (“business”). Зато в английском чаще употребляются слова «успех» и «карьера»: лексема “success” - 721-е место в “British

National Corpus” (Kilgarriff, 1995), «успех» - 1150-е место в русском корпусе С. Шарова (Шаров, 2001 б); “career” - 1065-е место в “British National Corpus”, «карьера» - 2472-е место в корпусе Шарова.

Фундаментальное исследование Института этнологии и антропологии РАН «Русские» пишет об отношении среднестатистического дореволюционного русского (то есть православного крестьянина) к труду следующее: «Труд как таковой в глазах верующего, каковым являлся русский крестьянин, выступает одним из главных средств к спасению души и обретению Царства Божия, а христианская мораль, без сомнения, носит трудовой характер. [...] Христианство способствовало выработке добросовестного отношения к труду, строгой дисциплины на основе представления о том, что труд благословен Богом» («Русские», 1997, с. 189); «Разнообразные источники XIX в. свидетельствуют о том, что у русского крестьянства всех районов резкому осуждению подвергались лень, неумелое или недобросовестное отношение к труду» («Русские», 1997, с. 684). В западном же понимании, основанном на протестантизме, благословен не сам труд, а обогащение, так как богатство есть знак избранности Богом. Грехи, совершённые при самообогащении, были прощены Богом ещё до сотворения мира. Отсюда соответствующее отношение к жизни - Get rich or die trying (Стань богатым или умри в попытках [стать богатым]). Если в русской культурной традиции самоценностью был труд, то в западной - деньги, богатство.

О пассивности и инертности русских крестьян, столь часто тематизи- рующихся западными и прозападными культурологами, исследование «Русские» говорит: «Упование русского крестьянина на волю Божию породило у части наблюдателей ошибочное мнение о беспечности крестьян, их инертности в деле всевозможных улучшений в хозяйстве. [...] "Нерадение" крестьян в действительности было смирением человека, сделавшего всё, что от него зависит, и потому положившегося на волю Божию.

Многочисленные наблюдения, зафиксированные в фондах научных обществ (Вольного Экономического общества, Русского Географического общества, Этнографического бюро В.Н. Тенишева), отмечают трудолюбие русского крестьянина, питающееся не жаждой обогащения любой ценой, а нравственным долгом и потребностью души, своего рода эстетической, ибо в труде крестьянин видел не только страду, но красоту и радость. При этом, надо сказать, для русского крестьянина не характерна привычка жаловаться на жизнь, какой бы она ни была, и он не испытывал чувства зависти к более богатым, живущим лучше других» («Русские», 1997, с. 190-191).

Насколько нам известно, ни в одной работе, доказывающей русскую лень и пассивность, данная тема не затрагивается.

Подборку цитат о пассивности и созерцательности немцев мы уже опубликовали отдельно (Зарецкий, 2007 в, с. 245-247). Здесь приведём только одну, из романа «Кто виноват» А.И. Герцена: «Посмотрите на бледных, белокурых немцев, отчего они мечтатели, отчего они держат голову на сторону, часто плачут? От золотухи и от климата; от этого они готовы целые века бредить о мистических контроверзах, а дела никакого не делают». В другом произведении того же автора один из героев акцентирует немецкую непрактичность: «Сверх того, не увлекаясь авторитетами, мы должны будем сознаться, что жизнь германских поэтов и мыслителей чрезвычайно одностороння; я не знаю ни одной германской биографии, которая не была бы пропитана филистерством. В них, при всей космополитической всеобщности, недостает целого элемента человечности, именно практической жизни; и хоть они очень много пишут, особенно теперь, о конкретной жизни, но уже самое то, что они пишут о ней, а не живут ею, доказывает их абстрактность» (А.И. Г ерцен. Записки одного молодого человека). Т. Манн отмечал в своём знаменитом романе «Доктор Фаустус» немецкую склонность к вере в судьбу: «Срочно понадобился новый прорыв, на сей раз к мировому господству, которого, конечно, нельзя было достигнуть никакой высокоморальной деятельностью на родной ниве. Стало быть - война [подразумевается Вторая мировая война - Е.З.], и если придется - война против всех, чтобы всех убедить и всех покорить, - вот что решила "судьба" (какое "немецкое" слово, какое в нем первобытное, дохристианское звучание, какой трагимифологический, музыкальный драматизм!), и вот куда мы вдохновенно ринулись (вдохновение было только у нас) в уверенности, что великий час Германии наконец пробил; что нас благословляет сама история; что после Испании, Франции, Англии пришла наша очередь отметить своей печатью и повести за собой мир...».

Если следовать логике тех лингвистов, которые считают цитаты из классических произведений (не подкреплённые историческими и социологическими фактами) полноценным доказательством той или иной теории, многочисленность цитат о созерцательности, фатализме и пассивности немцев должна бы являться достаточным основанием, чтобы поверить в эти их качества. Никто из них, однако, немцам пассивности и т.п. не приписывает.

На основе «данных» художественной литературы можно было бы сделать и множество других обобщений, от вполне обоснованных до абсурдных. Можно было бы поставить под вопрос взаимосвязь активного отношения к жизни и антифатализма, вспомнив отрывок из «Блеска и нищеты куртизанок» О. де Бальзака, где говорится, что «почти все люди действия склонны к фатализму, так же как большинство мыслителей склонно верить в провидение». Можно было бы аргументировать, что фатализм есть источник активного отношения к жизни, ссылаясь на слова «во всякой службе не фаталист не может сделать карьеры...» из «Детства Тёмы» Н.Г. Гарина-Михайловского. Можно было бы приписать русским особую склонность руководствоваться здравым смыслом, ссылаясь на следующие слова И.С. Тургенева: «Философические хитросплетения и бредни никогда не привьются к русскому: на это у него слишком много здравого смысла» (роман «Рудин»). В противовес утверждениям этнолингвистов о беспечности русских можно было бы напомнить, что Дж. Лондон в книге очерков «Люди бездны» приписывает англичанам «колоссальную беспечность». Отметим ещё раз, что цитаты из художественной литературы научным аргументом считаться не могут, даже если речь идёт об отрывках из произведений самых выдающихся и заслуженных классиков. Кроме того, нельзя забывать, что западная литературная традиция уже несколько столетий подпитывает негативный собирательный образ русского народа, практически полностью избегая тематизации русских (отдельных представителей, России в целом, русского народа, русской культуры) в положительном контексте. Если в том или ином произведении встречается русский персонаж, чрезвычайно велика вероятность того, что он будет представлен в негативном свете, что ему будут приписаны отрицательные качества и поступки. Например, как показало наше исследование, на 600 000 страниц электронной антологии немецкой художественной и публицистической литературы “Deutsche Literatur von Luther bis Tucholsky” приходится 1 429 упоминаний русских, из них в положительном контексте - не более десятка, причём пять из них относятся к русской храбрости, отмеченной немецкими наблюдателями во время различных военных кампаний против России. В остальном же немецкие авторы выражают страх перед русскими, неприязнь, отвращение, ненависть, причём неоднократно приписывают такую же ненависть ко всему немецкому со стороны русского народа. Особенно часто подчёркивается культурная и расовая неполноценность русского народа по сравнению с европейскими, рабская покорность русских, дикость, варварство.

Тон повествования становится зачастую агрессивным и презрительным, когда речь заходит о русских; русофобия не осуждается и даже оценивается положительно (ср. отрывок из эссе Г. Гейне: «Когда-нибудь Германии придётся сразиться с этим гигантом [Россией - Е.З.], и потому хорошо, что мы так рано научились ненавидеть русских, что эта ненависть воспитывалась в нас, что и другие народы учились тому же... Это заслуга поляков, которые пропагандируют сейчас ненависть к русским по всему миру» [H. Heine. Ludwig Borne. Eine Denkschrift. Deutsche Literatur von Luther bis Tucholsky, S. 246874]). Русским отказывается даже в наличии таких характеристик, которые обычно упоминаются культурологами среди наиболее типичных для русского менталитета: так, один из героев романа Т. Фонтане «Перед бурей» утверждает, что для русских типично отсутствие сострадания: «Они [русские - Е.З.] обещают всё подряд и знают наперёд, что не исполнят обещаний, они не чувствуют себя обязанными перед своей совестью. Им не хватает двух вещей: чувства чести и сострадания» [Th. Fontane. Vor dem Sturm. Deutsche Literatur von Luther bis Tucholsky, S. 124121]. Антология всемирной литературы “Die Bibliothek der Weltliteratur” объёмом около 86 000 страниц содержит 113 упоминаний русских (если не считать упоми-

наний в произведениях русских классиков), из них только одно в положительном контексте, если можно назвать положительным контекстом утверждение, что русские войска грабят, насилуют и убивают мирное население реже, чем французы (Байрон. Дон Жуан). В остальных случаях контекст был нейтральным или ещё более негативным. Тематизируются преимущественно русская жестокость и отсталость, особенно много таких высказываний встречается у польского классика А. Мицкевича. Заметим, однако, что объём сборника относительно невелик. Поиск во всех случаях производился по ключевым словам «русск* народ*», «русский», «русские». В сборнике “English and American literature from Shakespeare to Mark Twain” объёмом 172 000 страниц мы нашли на 444 упоминания русских около дюжины положительных контекстов. Примечательно, что и здесь основная масса негативных контекстов сконцентрирована в произведениях одного автора - иммигранта из Польши Дж. Конрада. Типичные цитаты о русских и России выглядят следующим образом.

Both the German submissiveness (idealistic as it may be) and the Russian lawlessness (fed on the corruption of all the virtues) are utterly foreign to the Polish nation, whose qualities and defects are altogether of another kind, tending to a certain exaggeration of individualism and, perhaps, to an extreme belief in the Governing Power of Free Assent: the one invariably vital principle in the internal government of the Old Republic [J. Conrad. Notes on Life and Letters. English and American Literature, S. 27878].

Over all this hung the oppressive shadow of the great Russian Empire - the shadow lowering with the darkness of a new-born national hatred fostered by the Moscow school of journalists against the Poles after the ill-omened rising of 1863 [J. Conrad. A Personal Record. Some Reminiscences. English and American Literature, S. 28396].

I cannot avoid beholding the Russian empire as the natural enemy of the more western parts of Europe, as an enemy already possessed of great strength, and, from the nature of the government, every day threatening to become more powerful [O. Goldsmith. The Citizen of the World, or Letters from a Chinese Philosopher. English and American Literature, S. 74279].

RUSSIAN, n. A person with a Caucasian body and a Mongolian soul. A Tartar Emetic [A.G. Bierce. The Cynic’s Word Book. English and American Literature, S. 5169].

В этом кратком обзоре мы постарались показать, что найти в западной художественной литературе что-либо положительное о России довольно проблематично. В некоторых случаях можно говорить о сознательной демонизации, ненужном сгущении красок, явном гипертрофировании негатива и неспособности авторов отойти от многовековых клише. При таком положении вещей едва ли можно ожидать, что в произведениях западных классиков найдётся много цитат, подчёркивающих какие бы то ни было позитивные качества русских, будь то активное отношение к жизни или гостеприимство. С ещё большей осторожностью следует относиться к исследованиям некоторых западных аналитических центров и институтов, периодически публикующих работы о русской ментальности. Исследова-

ния такого рода, более или менее наукообразные, являлись и по сей день являются эффективным средством информационной войны, направленным на подрыв авторитета СССР и постсоветской России в условиях жёсткой международной конкуренции.

Отношение к русским со стороны западных классиков отражает соответствующие настроения в данных обществах, о чём свидетельствуют результаты опросов. По данным BBC World Service Poll, в 2007 г. влияние России в мире считали позитивным 32 % американцев, 31 % канадцев, 28 % британцев, 14 % французов, 21 % немцев, 26 % итальянцев, всего в среднем 28 % по 26 странам мира; негативным считали влияние России 46 % американцев, 45 % канадцев, 53 % британцев, 77 % французов, 54 % немцев, 56 % итальянцев, всего в среднем 40 % по 26 странам мира (“Israel and Iran share most negative ratings in global poll”, 2007). Негативней, чем Россия, были оценены Северная Корея, Иран, Израиль и Венесуэла, позитивней - Канада, Япония, Европейский Союз, Франция, Великобритания, США, Китай, Индия.