1.2.5. Сильные и слабые позиции /.2.5.7. Позиции в грамматике
Хотя, видимо, можно согласиться с Т. В. Булыгиной, считавшей, что «идея противопоставленности и взаимной соотносительности грамматических единиц существует с самого начала возникновения грамматики в качестве научной дисциплины» [Булыгина 1968: 175], при описании их значений эта идея обычно отходит на второй план.
В частности, один из ее аспектов — то, что степень противопоставленности членов грамматической оппозиции может быть различной в зависимости от тех или иных факторов, — остается очень слабо изученным[63]. Чтобы отразить такого рода различия и в то же время связать их с присутствием (или отсутствием) соответствующих элементов в окружении этих единиц, можно воспользоваться идеей различения «сильных» и «слабых» позиций, — ключевой для Московской фонологической школы, но используемой и за ее пределами; см., например, [Касевич 1977: 43—48; Буланин 1979: 27—32; Маслов 1975: 69—71][64].Следуя практике использования этих понятий в фонологии, можно считать, что и в грамматике сильная позиция — это позиция максимального различения противопоставленных единиц. Значения, выражаемые ими в сильной позиции, образуют семантическую основу данного противопоставления и, по-видимому, обычно соответствуют тому, что называют первичным значением, тем не менее полного совпадения между ними нет. Если одним из основных критериев выделения главного значения обычно считается его минимальная зависимость от контекста, то сильная позиция — это именно позиция, которая каким-то образом должна быть описана.
Так, значения, выражаемые формами числа существительных в сильной позиции, видимо, соответствуют их первичным значениям — противопоставлению единичности и раздельной множественности. Общеизвестно, что сфера приложимости этого противопоставления ограничена. Квантитативную актуализацию допускают только имена, обозначающие исчисляемые дискретные предметы, согласующиеся с идеей счета, причем между дискретными и недискретными именами лежит промежуточная зона «условно недискретных» имен, «представляющих ряд практических неудобств для счета ввиду не- равновеликости их дискретных элементов, мизерности и т.
д.» [Кац- нельсон 1972: 29]‘.Не менее важный фактор — референциальный (денотативный) статус ИГ. Ее нереферентность (неиндивидуализированность) приводит к сглаживанию семантического различия между ед. и мн. числом в следующих предложениях:
- Человек смертен I Люди смертны.
Есть и другие факторы, влияющие на степень на степень противопоставленности форм числа [Князев 1979:273—274,280]. Существенно при этом, что основное внимание исследователей привлекают те употребления числа, которые называют «неарифметическими» [Поливанова 1983: 142]. Между тем совершенно естественный вопрос: какие же, собственно, денотативные, референциальные или прагматические требования должны быть соблюдены для того, чтобы формы числа понимались в их первичных, «арифметических», значениях, остается до конца невыясненным. Не ставится этот вопрос и в книге [Ляшевская 2004], представляющей собой исключительно подробное описание функционирования форм мн. числа в русском языке. В итоге, данные, которые позволяли бы оценить реальное соотношение и относительную значимость «арифметических» и «неарифметических» употреблений мн. числа, отсутствуют.
Различая, вслед за О. П. Рассудовой [Рассудова 1969: 286—287], «сильные» и «слабые» противопоставления видовых значений, Ю. С. Маслов относил к «абсолютной и последовательной антонимии» видов тот случай, когда СВ обозначает действие как замкнутое целое, а НСВ — действие как развивающийся процесс [Маслов 1984: 72—75], что соответствует, в его терминологии, противопоставлению конкретно-фактического (или конкретно-констатирующего) значения СВ процессному значению НСВ. К аналогичным выводам приходят и другие исследователи (см., в частности, [Бондарко 1983: 122—123; Шатуновский И. 2004а: 253]).
Тем не менее в качестве выражаемого в сильной позиции целесообразно рассматривать более узкое противопоставление: ‘процесс, направленный к достижению внутреннего предела’ (для НСВ) — ‘достижение внутреннего предела* (для СВ)[65]:
- а. Иван открывает окно; б. Иван открыл окно.
Это противопоставление Ю. С. Маслов считал «реальной основой» и «семантической базой» оппозиции между СВ и НСВ [Маслов 1984: 15]. Именно с таких пар обычно начинают описание семантических типов видового противопоставления в русском языке [Гуревич 1979: 84—86; Гловинская 1982: 19—20; Акимова Т. 1993: 78—79; Падуче- ва 1996: 86—88].
Известно, что в такого рода пары вступают прежде всего глаголы, обозначающие конкретные физические действия, предполагающие постепенное накопление результата и имеющие фиксированный «внутренний предел», достижение которого влечет за собой естественное завершение действия и наступление определенного конечного (итогового) состояния[66]. Максимальной противопоставленности видов благоприятствует, кроме того, такое грамматическое оформление высказывания, которое гармонирует со значениями видов в сильной позиции и способствует пониманию обозначаемой ситуации как конкретной и реальной: прош. вр. для СВ, но наст. вр. для НСВ (первое согласуется с обозначением достигнутости предела, а второе — с обозначением процесса в развитии), утвердительность, однократность, конкретная локализация во времени [Гловинская 1982: 42—43].
Перечень параметров, формирующих сильную позицию видового противопоставления, может быть продолжен. Как полагал Э. Кошми- дер, одним из условий реализации главных значений видов является «ситуация сравнения» — присутствие в высказывании двух или более форм, обладающих видовой семантикой, когда вид отражает «временное отношение данного факта к другому в комплексе фактов» [Кошмидер 1934/1962: 139]. В этом случае глаголы СВ обычно выражают последовательность, а глаголы НСВ — одновременность. Упоминание об отдельном действии без указания его хронологических соотношений с другими действиями, в том числе и общефактические употребления НСВ, он называл «изолированным типом» и считал сферой действия «вторичного урегулирования» правил употребления видов.
За пределами сильной позиции степень противопоставленности видов в той или иной мере ослабевает.
Один из самых известных примеров такого рода — видовые пары с «относительным пределом»:- а. Ветер усиливается vs. б. Ветер усилился[67].
Соотношение видов в таких парах практически не отличается от наблюдаемого в сильной позиции: процессное значение НСВ в сочетании с наст. вр. относит момент наблюдения ситуации к ее серединной фазе, и, тем самым, прямо утверждается, что этот процесс будет продолжаться и в (примыкающем к моменту наблюдения) будущем [Князев 1995: 79—82; 1997а: 133—134], тогда как глагол СВ лишь фиксирует достижение некоторого количественного итога, почему- либо существенного для говорящего, а дальнейшее развитие ситуации остается «за кадром». Однако, поскольку обозначаемый процесс не имеет внутреннего предела и не предполагает естественного завершения, оба высказывания чаще всего описывают одну и ту же вне- языковую ситуацию. Различие же между ними состоит в том, что в высказывании (10а) прогноз на будущее — то, что данная тенденция сохранится и после момента речи — выражается непосредственно формой наст. вр. НСВ, а для высказывания (106) с глаголом в форме прош. вр. СВ это является результатом мыслительной операции, которую Е. В. Урысон формулирует следующим образом: «Если в сознании субъекта зафиксирована ситуация типа Р, сознание настраивается на то, что еще какое-то время будет фиксироваться ситуация этого типа» [Урысон 2005: 479].