ЗАПИСКА ГРАФУ БЕНКЕНДОРФУ (1832)
СП II. С. 302—309. Комментарий 3. А. Каменского и В. В. Сапова.
Включенная нами в число сочинений, эта «Записка» Чаадаева обладает поистине уникальной особенностью, которая несвойствен- на ни одной другой его работе: являясь его сочинением, она в целом не выражает ни его мнения, ни мнепия того, от имени кого она написана,— И.
В. Киреевского. Поэтому при изучении взглядов Чаадаева в этот период, характеризующийся некоторой «сменой вех», учитывать идеи «Записки» можпо лишь после очепь тонкого и четкого отслаивания того, что можно считать выражением его мнения, от того, что таковым не является. Это чувствовал и провозгласил первый издатель «Записки» И. С. Гагарин, который писал но се поводу: «Иван Киреевский основал журнал под наименованием Европеец". Последний был запрещен после второго номера. Петр Чаадаев был очень дружен с Иваном Киреевским, хоти и не разделял его мыслей; он составил записку, которую Киреевский должен был подать графу Бенкендорфу. Мы ие знаем, была ли эта записка когда-либо вручена этому последнему, но она содержит на наш взгляд рассуждения, достаточно замечательные для того, чтобы быть обнародованной. Мы напомним только читателю, что Чаадаев, отдавая свое перо к услугам одного из друзей своих и говоря не от своего имени, пе может считаться ответственным за все высказанные здесь мысли. Следует признать, однако, что оп старается в этой записке излагать мысли Киреевского с той стороны, которая их особенно сближает с его собственными» (цит. по: СП II. С. 316—317).М. О. Гершензои сомневался в авторстве Чаадаева (и потому поместил «Записку» в «Приложении» к СП); безусловное авторство Чаадаева установлено Д. И. Шаховским, обнаружившим две копии «Записки»: одпу — в архиве Тургеневых среди других писанин Чаадаева, другую — среди отобранных у Чаадаева в 1836 г. бумаг, причем последняя с поправками рукою Чаадаева (см.: Декабристы и их время.
М., 1932. С. 188; ныне храпптся в ИРЛИ, ф. 93, он. 3, № 1357; ср. ф. 334, № 224).И. В. Киреевский отрицал свое участие в составлении этой «Записки». В письме к А. С. Хомякову от 10 апр. 1844 г. он писал: «оправдание мое, которое ходило тогда по Москве, было панисано не мною и не ио моим мыслям и распущено не но моему желанию» (Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 365).
Резкое осуждение «Записка» Чаадаева получила впоследствии со стороны В. С. Печерина, писавшего в 1862 г. Л. И. Герцену: «Мне кажется, эта записка не делает чести ни Чаадаеву, ни нашему поколению вообще» (ЛИ. Т. 62. С. 473).
У Печерина были все основания говорить так: «Записка» содержит в себе положения, которые нельзя назвать иначе как верноподданническими и ренегатскими. К их числу следует отнести отказ пе только от революционности (что было уместно в ФП как пе- ремепа теоретической ориентации, но что в такого рода «Записке» могло быть вызвано только разве бесприпцинной апологетикой и желапием приноровиться к официальному мнению), но и от свободы, от конституции, и даже от самого права рассматривать политические проблемы. К такого же рода ренегатству относятся и строки, проповедующие монархизм, единение с официальной правительственной политикой в идеологической области.
В то же время в Записке содержатся высказывания, которые можно считать по меньшей мере неосторожными, если не критическими по отношению к правительству. Таковы выражения, что «правительство lt;...)ие ведало, насколько» Россия отличалась от Запада (как будто можно было у Бенкендорфа вызвать сочувствие мнению, что правительство, царь могут что-нибудь «не ведать» из того, что ведомо литератору!), резко выраженное требование отмены крепостного права, квалификация правительственных чиновников как людей, «которые впитывают с молоком своих кормилиц всяческую неправду» и которые с колыбели освоились «со всеми родами несправедливости». В «Записке» содержалась критика русской православной церки и, в сущности, утверждалось, что царь не понял направления «Европейца».
Наконец, в «Записке» высказаны мысли, развивающие идеи ФИ. Таковы мысли о роли традиции, однако теперь уже в том смысле, что у России нет традиций западных, но есть собственные, самобытные, и потому — согласно общим положениям системы ФП о роли традиции в истории — на последних, а не на первых, должна основываться современная и будущая жизнь России. Что же касается европейской традиции, то Чаадаев модернизирует положение ФП9 утверждая теперь, что в России должны вводиться идеи старой, а не новой, революционизирующей Европы н углубляться классическое образование. Писал Чаадаев и о самобытных русских началах,— словом, высказывал идеи, которые в зависимости от их истолкования могли быть и чаадаевскими (как это показано во вступительной статье, в разделе «После Философических писем»), и будущими славянофильскими. Но характерно, что Киреевский не признал эти идеи своими, хотя объективная близость ряда их мыслей — несомненна, в частности, развиваемых И. В. Киреевским в статье «Девятнадцатый век» и Чаадаевым в Философических письмах (см. об этом подробнее: Кулешов В. И. Славянофилы и русская культура. М., 1976. С. 237—238; Кошелев В. А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840—1850-е годы). JI., 1984. С. 23—24).
- Журнал И. В. Киреевского «Европеец» был запрещен 7 фев. 1832 г. по письму А. X. Бенкендорфа к министру народного просвещения графу Ливену (Лемке. С. 73). Это письмо Бенкендорфа, судя по «Записке» Чаадаева, было известно последнему.
- Д. И. Шаховской в своей статье «Якушкин и Чаадаев», исходя из предположения, что «записка заключает в себе сплошь чаадаевские мысли», привлек это место из «Записки» в качестве еще одного аргумента в пользу развиваемой им мысли, что «после 1825 г. все отзывы Чаадаева о попытке насильственного переворота проникнуты решительным ее осуждением». Далее Д. И. Шаховской пишет: «В 1820 г. об испанском военном перевороте он отзывался совсем иначе» (Декабристы и их время. М., 1932. С. 188). Однако из текста письма Чаадаева к брату от 25 марта 1820 г. {Письма. № 11) видно, что его привлекал как раз мирный характер испанской революции. Кроме того, Шаховской совсем не принял во внимание официальный характер «Записки» Чаадаева, который едва ли побуждал его к абсолютной откровенности с шефом II 1-го отделения.