ЗАМЕТКИ НА КНИГА

Заметки на книгах являются органической частью творческого наследия Чаадаева. Поскольку о библиотеке Чаадаева существует уже довольно значительная и содержательная литература [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§], здесь уместно будет сказать только о связи его собственно философского творчества с чтением.

Все собранные здесь заметки составляют восемь разделов. Внутри разделов материал размещается но порядку номеров «Каталога» (исключение сделано только для книг И. Канта). В первых семи разделах после каждой надписи в скобках указап номер книги по «Каталогу», том и страница, на которой сделана надиись. В восьмом раздело, где собраны в основном собственно маргиналии, этот принцип подачи материала несколько изменен. Поскольку эти отдельные замечания, как правило, впе контекста совершенно непонятны, сначала нами приводится отрывок из книги, к которому относится замечание (с сохранением отметок и подчеркиваний Чаадаева), а затем само его замечание.

Несколько слов пеобходимо сказать о «технической» стороне чтения книг Чаадаевым. Помимо подчеркивания в тексте, отчеркивании на нолях, различных скобок, загиба страниц и (реже) зачеркивания текста, Чаадаев использовал разработанную им систему условных знаков, с помощью которой он «составлял полный конспект книги и одновременно регистрировал свое отношение к прочитанному» [*************************************]. Осиову этой системы составляют пять знаков: —, + , X, О, amp;.

Свои заметки Чаадаев обычно делал на том языке, на котором написана книга. Все отступления от этого правила оговариваются в скобках.

Заметки № 1-10, 16—18, 20—22, 24—35, 37, 40, 42—47, 49, 51, 52, 55, 56, 58, 59, 68, 69, 76, 159,160, 188, 190 сняты с книг Чаадаева и переведены О. Г. Шереметевой (Каталог. С. 121 —138). Переводы эти в ряде случаев уточнены и донолнены, а отдельные замечания Чаадаева, помещенные в восьмом разделе, дополпепы еще и соответствующими отрывками из книг. Надпись № 12 переведена Л. 3. Каменской, № 15 и 23 — Б. Н. Тарасовым (см. Тарасов II. С. 162, 172), № 39 — Т. Г. Зенгер—Цявловской (Каталог. С. 136). Все остальные отметки и соответствующие фрагменты текстов из книг, не имеющихся в русском переводе, сняты с книг Чаадаева и переведены В. В. Саповым. Им же составлены настоящий комментарий и примечания.

Публикуемые заметки Чаадаева едва ли составляют большую часть всех его заметок на книгах. По тем или иным причинам значительное число их не включено в настоящее издание. Вообще, если снять все заметки Чаадаева с книг его библиотеки, они составят, наверное, не один увесистый том.

Ниже, с указанием № по «Каталогу», приводится список книг яз библиотеки Чаадаева, с которых сняты публикуемые в настоящем издании надписи:

42. Львов Ф. П. О пении в России. СПб., 1824.— № 60. 75. Фонвизин Д.

78. Шевырев С. Я. История русской словесности, преимущественно древней. М., 1846.— № 63.

87. Ab^ge historique de la vie de Marc Aurfcle—Antonin, et de son ouvrage.— Dijon, S. a.

(Краткое жизнеописание Марка Аврелия и его сочинения. Дижон, б/д.).— № 64-67.

109 Ballanche P. S. L'homme sans nom. P., 1823. (Балланиі П. С. Человек без имени Париж, 1823).— № 68,

69.

112. Balzac Я. de. Romans et contes philosophiques. La pcau de chagrin. P., 1831. Vol. 1—2.

(Бальзак О. Философские романы. Шагреневая кожа. Париж, 1831. Т 1—2).— № 70, 71.

134. Sainte Bible /Trad, par m. de Genoude. P., 1828—1829. (Библия).— № 11.

137. La sainte Bible / Trad, sur la vulgate par le Maistre de Sacy. P., 1828.

(Библия).— № 12, 13, 72—93.

140. Biot J. B. Precis 61?mentaire de physique exp?rimentale. P., 1824. Vol. 192.

(Био Ж. Б. Краткий курс экспериментальной физики. Париж, 1824. Т. 1—2).— № 52, 53, 94-96.

159. Buffon G. L. L.de. Oeuvres completes. P., 1817—1818. Vol. 1—12.

(Бюффон Ж. Л. Л. Полпое собрание сочинений: В 12 т. Париж, 1817—1818).— № 1.

177. Catechisme du Concile Trente. P., 1826.

(Катехизис Тридентского собора. Париж, 1826).— № 14, 97,

98.

212. DamironJ. Ph. Essai sur l'histoire de la philosophie en France au XIX-e siecle. P.; Lpz., 1828.

(Дамирон Ж. Ф. Очерк истории философии во Франции XIX в. Париж—Лейпциг, 1828).— № 2, 54, 98, 100. 221. De limitation de ^sus-Christ. P., 1796. (О подражании Иисусу Христу. Париж, 1796).— № 101—104. 225. Destutt de Tracy A. L. К. Traite d^conomie politique. P., 1823.

(Дестют де Траси A. Л. К. Политико-экономический трактат. Париж, 1823).- № 40.

231. Diodorus Siculus. Histoire universelle. P., 1758.

(Диодор Сицилийский. Всеобщая история. Париж, 1758).—

233. Doddrige Ph. The rise and progress of religion in the soul. L., 1822.

(Доддридж Ф. Возникновение и прогресс религии в душе человека, Лондон, 1822).-- № 15

238.

105.

255. Erskine Th. Remarks on the internal evidence for the truth of revealed religion. Edinburgh, 1821.

(Эрскин 7\ О религии. Эдинбург, 1821).— № 16, 17, 33. 262. Fergusson A. Essai sur l'histoire de la societe civile. P. 1783.

('Фергюсон A. Опыт истории гражданского общества. Париж, 1783).— № 106-110.

267. Fichte J. G. Die Thatsachen des Bewusstseyns. Stuttgart — Tubingen, 1817.

(Фихте И. Г. Факты сознания. Штутгарт—Тюбинген, 1817).— № 111-114.

269. Fichte J.G. Versuch einer Kritic aller Offenbarung. K6- nigsberg, 1793.

(Фихте И. Г. Опыт критики всяческого откровения. Кенигсберг, 1793).- № 41.

311. Guisot F. P. G. Histoire gdn?rale de la civilisation en Europe. P., 1828.

(Гиао Ф История цивилизации в Европе. Париж, 1828).— № 115.

312. Guisot F. P. G. Histoire de la civilisation en France. P., 1829. (Гиао Ф. История цивилизации во Франции. Париж, 1829). —

№ 4. 42.

329. Heine Н. De l'Allemagne. P., 1835.

(Гейне Г. О Германии. Париж, 1835).— № 18, 116.

333. Herder J. G. Christliche Schriften. Riga, 1794—1798. ^.1—5. (Гердер И. Г, Христианские сочинения. Рига, 1794 — 1798.

Т. 1—5).— № 19, 20.

334. Herder /. G. Ideen zur Philosophic der Geschichte der Men- schheit. Leipzig, 1812.

(Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. Лейпциг, 1812).- № 57, 117, 118. 359. Jacobi F. Н. Ueber die Lehre des Spinosa. Breslau, 1789.

(Якоби Ф. Г. Об учении Спинозы. Бреслау, 1789).— N° 5, 34. 371. Josephus Flavius. Oeuvres completes. P., 1838. (Иосиф Флавий. Полное собрание сочинений. Париж, 1838).— № 50.

378. Kant /.
     Critik der practischen Vernunft. Leipzig, 1818. (Кант И. Критика практического разума. Лейпциг, 1818).—

№ 136-149.

379. Kant /. Critik der reinen Vernunlt. Leipzig, 1818. (Кант //. Критика чистого разума, Лейпциг, 1818).— Ns 119—

135.

403. LamartineA. Harmonies poetiques et religieuses. St. P., 1830.

(Ламартин А. Поэтические и религиозные гармонии. СПб., 1830),- № 43.

410. Lamennais F. Я. Defense de l'essai виг Iіindifference en matiere de religion. P., 1821.

(Ламенне Ф. P. В защиту опыта о безразличии. Париж, 1821).— № 55.

411. Lamennais F. R. Essai sur Tindifference en matiere de religion. Gand, 1819—1820.

(Ламенне Ф. P. Опыт о безразличии, 1819—1820).— № 21—24, 35, 150-152.

413. Lamp J. F. Tables synchronistiques de l'histoire ancienne et moderne... Strasbourg—Paris, 1825.

(ЛампЖ.Ф. Синхронистические таблицы... Страсбург—Париж, 1825).— № 44.

414. Laplace P. S. Essai philosophique sur les probabilites. P., 1825.

(Лаплас П. С. Опыт философии теории вероятностей. Париж, 1825).- № 153-155.

419. Lavater /. К. L'art de connaitre les hommes par la physiono- mie. P., 1820.

(Лафатер И. К. Искусство узнавать человека по лицу. Париж, 1820).- № 156, 157.

424. Lerminier Е. Philosophie du droit. P., 1831).

(Лерминье^Е.

434. Livius Titus. Histoire romaine. P., 1824. Vol. 1—7.

(Тит Ливий. Римская история. Париж, 1824. Т. 1—17).— № 6, 7, 36, 58, 160.

438. Lucretius Carus Т De la nature des choses. P., 1798—1799. Vol. 1—2.

(Лукреций Кар Т. О природе вещей. Париж, 1798—1799. Т. 1 — 2).- № 161.

443. Maistre J. de. Du pape. Lion; Paris, 1821.

(Де Mecmp Ж. О папе. Лион; Париж, 1821).— № 162.

455. Martens К. von. Guide diplomatique... P., 1832.

(Мартене К. фон. Дипломатический путеводитель. Париж, 1832).— № 45.

462. Meiners Ch. Allgemeine kritische Geschichte der Religionen. Hannover, 1806—1807. Bd. 1—2.

(Мейнерс К. Всеобщая история религии. Ганновер, 1806—1807. Т. 1—2).— № 46.

471. Michaelis J.D. Deutsche Uebersetzung des Alten Testaments. Gottingen, 1773—1787. T. 1—3.

(Михаэлис Д. Введение в изучение Ветхого Завета. Геттинген, 1773-1787. Т. 1-13).—№ 25, 26, 47.

479. Michelet /., Quinet Е. Des jesuites. P., 1843.

(Мииїле ЖКине Э. Иезуиты. Париж, 1843).— № 51.

500 Musset A. de. Poesies completes. P., 1844.

(Мюссе А. де. Стихотворения и поэмы. Париж, 1844).— № 163—

166.

534. Pellico S. Mes prisons. P., 1833.

(Пеллико С. Мои темницы. Париж, 1833).— № 167,

545. Plato. Lois. P., 1796.

(Платон. Законы. Париж, 1796).— № 168.

549. Plato. Werke. В., 1817-1826. Т. 1-2.

(Платон. Сочинения. Берлин, 1817—1826. Т. 1—2),— № 169.

557. Le Coran. P., 1821.

(Коран. Париж, 1821).- № 170.

574. Renter J. A. Abriss des gesellschaftlichen Lebens in Europa. Braunschweig, 1792.

(РемерЮ. A. Очерк общественной жизни в Европе. Брауншвейг, 1792).- № 27.

575. Rhode J.G. Ueber religiose Bilding, Mythologie und Philosophie der Hindus. Leipzig, 1827.

(Родэ И. Г. О мифологии и философии индусов. Лейпциг, 1827).— № 28.

616. Seneca L.A. Oeuvres de Seneque la philosophie. P., 1795. (Сенека JI. А. Философские сочинения. Париж, 1795).— № 29— 31, 37, 171-182.

626. Spinoza В. Philosophische Schriften. Gera, 1787. (Спиноза Б. Философские сочинения. Гера, 1787).— № 183.
627. Spinoza В. Ethic. Leipzig, 1796. (Спиноза Б. Этика. Лейпциг, 1796).— № 184.
628. Spurzheim J. С. Observations sur la folie ou sur les derange- mens des fonctions morales et intellectuelles de Thomme. P., 1813.

(Спурцгейм И. К. Заметки о безумии или о расстройстве нравственных и интеллектуальных функций человека. Париж, 1813).— № 38, 185.

629. Stael A.L.G. de. De l'Allemagne. P., 1818. Vol. 1—4. (Сталь A. JI. Ж. де. О Германии. Париж, 1818. Т. 1—4.)—

№ 8, 48, 59, 186, 187.

631. Stael A. L. G. de. Lettres sur TAngleterre. P., 1825. (Сталь A. JI. Ж. де. Письма об Англии. Париж, 1825).— № 49,

188.

634. Stewart D. Elemens de la philosophie de Г esprit humain. Geneve, 1825.

(Стюарт Д. Элементы философии человеческого духа. Женева, 1825).— № 56, 189, 190.

654. TocquevilleA. Ch. de. De la democratie en Amerique. Bruxel- les, 1835. T. 1-2.

(ТоквильА. де. О демократии в Америке. Брюссель, 1835. Т. 1 — 2).— № 191.

668. Villemain A. F Melanges historiques et litt?raires. P., 1827—1828. Т. 1-3.

(ВильменА. Ф. Исторические и литературные очерки. Париж, 1827—1828. Т. 1-3). -№ 9, 10.

6. Надпись не обнаружена; на форзаце книги сохранились только ее начальные слова: «lt;...gt; если это правда...»
7. Надпись не обнаружена. По словам О. Г. Шереметевой, она сделана «против места, где отвергавший сверхъестественное вмешательство автор (Давид Михаэлис) противоречит себе» (Каталог. С. 132).
8. Надпись не обнаружена.
9. О. Г. Шереметева перевела только второй пункт без его последней фразы.
10. Написано сначала карандашом, потом стерто и написано чернилами.
11. Далее на форзаце имеется неразобранная надпись, а затем — надпись № 29.
12. Книга Анспльона — та самая, которую Чаадаев послал А. С. Пушкину (Письма. № 51 и примеч. 3 к пему); в настоящее время находится в библиотеке поэта.

хя По предположению О. Г. Шереметевой, «надпись должна была продолжаться, потому что вслед за последним словом написано еще одно неразборчивое слово (это слово — cette.— В. С.) н, по-видимому, несколько — стерто» (Каталог. С. 136).

14. Какого Филарета и в каком смысле имеет здесь в виду Чаадаев, неизвестно. Но вполне попятно, почему он объединил под одной «рубрикой» русского императора и папу Пия VII: оба они строили свою внешнюю политику на уступках Наполеону.
15. Том пе сохранился, в настоящее время заменен другим.

Запись сделана через три недели после отречения Карла X

и через четыре дня после провозглашения королем Луи Филиппа. По предположению О. Г Шереметевой, «известие об этом событии до Москвы еще пе дошло» (Каталог. С. 135) О впечатлении, которое произвола па Чаадаева Июльская революция, он писал в письме к А. С. Пушкину (Письма. № 54 и примеч. 3 к нейу).

16. Описка в дате у Чаадаева.
17. По предположению О. Г. Шереметевой, запись «относится к томgt; времени, когда Чаадаев хотел поступить на службу» (Каталог, С. 135). Запись воспроизведена ею не совсем точно; о намерении Чаадаева поступить на службу см.: Письма. № 154. и примеч. 10 к нему.
18. Чаадаев «возражает автору, приводившему для доказательства своего мнения о психологии первобытных людей примеры из жизни необразованных и суеверных современников» (Каталог. С. 132).
19. Под «нашим временем» Чаадаев подразумевает, конечно, не XIX в., а «новую эру». Гомеровский эпос создан в VII—VIII вв. до «рождества Христова»
20. Традиционное приветствие гладиаторов перед началом состязания.

2Ї Здесь содержится отголосок какого-то спора с кем-то из славянофилов, скорее всего — с А. С. Хомяковым.

2[†††††††††††††††††††††††††††††††††††††] Неточная цитата из Евангелия от Матфея: «Небо п земля прейдут, ио слова Мои не прейдут» (24, 35). Не совсем понятно, к кому относит Чаадаев эти слова — к себе или к Гердеру; надпись сделана на той же странице гердеровских «Идей...», что и подчеркнуты^ Ч.мдаевым слова: «Страницы книги развеет ветер и распадутся буквы, lt;...gt;, но мысли твои останутся».

24 По предположению О. Г. Шереметевой, эта запись представляет собой черновик какого-то письма (Каталог. С. 134). В переводе Шереметевой отсутствует последняя фраза.

Смысл слов Пушкина, адресованных Чаадаеву, возможно станет более понятен, если сравнить их со словами из черновика последнего письма Пушкина к Чаадаеву: «И [я знаю] кого-то [кто], несмотря на всю свою твердость, согнулся перед ним (духовенством.— В. С.) в одном важном вопросе — [что в свое время меня взбесило]» (Приложения, № XXXVI А). Эта фраза не вошла в окончательный текст письма и, по-видимому, под «кем-то» Пушкин подразумевает Чаадаева.

Датировав это высказывание Д. И. Фонвизина, Чаадаев тем самым и опроверг его: до якобинского террора и казни короля во Франции оставалось чуть меньше полутора десятка лет.

Написано неразборчиво, можно прочитать и как «1825».

" «Элохим» и «Иегова» (правильно: Яхве) название бога в иудаизме. В русском переводе Библии «Элохим» переводится как «Бог», а «Иегова» как «Господь». Во французском переводе Библии оба слова переводятся как «Dieu».

28. О. Г. Шереметева переводит эту надпись следующим образом: «Зпачит бедпые люди будут всегда?» (Каталог. С. 133). Однако в оригинале нет ни слова «значит», ни вопросительного знака; Чаадаев по-французски буквально воспроизводит часть подчеркнутой им в тексте фразы.

раа Правильнее: Фетх-Али-шах — шах Ирана с 1797 г. Чаадаев, по-видимому, сравнивает внешность библейского «царя» Apia- ксеркса с внешностью Фетали-шаха, сведения о котором мог получить от А. С. Грибоедова, который в конце февраля — начале марта 1828 г. был проездом в Москве, направляясь с Кавказа в Петербург с текстом Туркманчайско го договора. Фантастические подробности этой встречи рассказывает Ю. Н. Тынянов в своем романе «Смерть Вазир-Мухтара» (М., 1984. С. 38—45). Не говоря уж о том, что и сам облик Чаадаева и общая тональность его отношении с Грибоедовым подается здесь в совершенно ложном ключе, укажем на то обстоятельство, что эта встреча не могла в 1828 г. иметь место в «павильоне» на Новой Басманной, так как Чаадаев поселился у Левашовых только в 1833 г. (Причем, «ученый комментатор» еще более сгущает мрак вокруг Чаадаева, сообщая читателю, что «Левашов Василий Васильевич lt;...gt; допрашивал арестованных декабристов и был членом уголовного суда над ними» (Там же. С. 561). Единственное более или менее достоверное свидетельство об этой последней (?) встроче Чаадаева с Грибоедовым сообщает М. И. Жихарев (в неопубликованном отрывке «Воспоминаний»): «Грибоедов, уже назначенный в Персию, перед тем как идти (!) к министру иностранных дел, забежал (!) к Чаадаеву в усах и на его вопрос, «не сошел ли он с ума, собираясь к графу Нессельроде в таком виде?», отвечал: «Что ж тут удивительного? В Персии все носят усы».— «Ну так ты в Персии их и отпустишь, а теперь сбрей: дипломаты в усах не ходят» (ГАГО, ф. 984, оп. 816, ед. хр. 15, л. 16об.). Само рассказанное Жихаревым событие несомненно имело место, хотя у рассказчика, как видим, было весьма смутное представление о его времени и месте.

29. В подчеркнутых словах притчи Чаадаев, по-видимому, усмотрел прообраз «познавательной любви к богу» Спинозы.

30 В этих словах Чаадаев, вероятно, усмотрел намек на себя самого: «состарился ты в чужой земле»,— т. е. критически рассматриваешь отечественную действительность после заграничного путешествия; «осквернился...» и «причислен...» — наверняка надо понимать как намек на казненных и сосланных декабристов. Если предложенная интерпретация истинна, то это позволяет внести довольно существенные коррективы в решение проблемы «Чаадаев и декабристы»; несмотря на открытое осуждение декабристов в ФД, в самый разгар работы над ними Чаадаев не отделяет себя от их движения.

3* Имеются в виду Левашовы, в доме которых на Новой Басманной Чаадаев поселился в 1833 г.

32. Материалы Тридентс ко го Собора (1545—1563) очень тщательно изучены Чаадаевым. Этот Собор представлял для него интерес, в частности, вероятно, и тем, что на нем была предпринята попытка примирения католичества с протестантизмом: предложенный императором Карлом V проект примирения получил название «золотой середины» — термин, который неоднократно встречается у Чаадаева (см., напр., ОРМ № 105).
33. На форзаце имеется надпись: «Дрезден 1825». Другие надписи стерты.
34. По-видимому, эта дата имеет для Чаадаева автобиографический смысл: таким он ощущал и помнил себя в шестнадцать лет.

36 Среди этих надписей, по свидетельству О. Г. Шереметевой, имелась еще одна: «День свадьбы Катеньки» (Каталог. С. 134). Эта надпись после тщательного неоднократного просмотра книги мною не обнаружена.

36. На внутренней стороне обложки этой книги Чаадаев написал слова Декарта: Cogito ergo sum.
37. Чаадаев исправил титул на «Apologite adamitischer Ver- nunft», т. е. «Апология адамова разума». Фотография титула книги воспроизведена на с. И, т. 22—24 JIH.
38. Неточная цитата из Евангелия от Иоанна: «Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете». Слова эти относятся к Иоанну Крестителю как к предшественнику Иисуса Христа; Чаадаев «адресует» их И. Канту.
39. Чаадаев находился в Женеве в ноябре — начале декабря 1824 г.
40. На форзаце второго тома книги Де Местра сохранилось, помимо публикуемой, еще несколько надписей по-французски. Некоторые из них датированы: «1825 Рим», «1827», «1829». Надписи эти, к сожалению, полустерты и не поддаются расшифровке. В одной из них прочитывается только первая фраза: «Непогрешим не папа, а конечно церковь, но...».
41. Эта цитата несомненно носит автобиографический характер и прекрасно характеризует Чаадаева в период так называемого «затворничества».
42. Философия, согласно Сенеке, включает в себя три части: знания, душевные свойства и наставления; в данном случав речь идет о последней.
43. На авантитуле этой книги Чаадаев перед названием вписал слово «Des Einfaltigen», тем самым изменив его на следующее: «Философские сочинения простодушного Спинозы»,

44 Эту же фразу Чаадаев повторяет на с. 173, где Спиноза рассуждает о тех мыслях Писания, которые «касаются обычаев жизни» и согласуются с «естественным разумом» (Указ. пер. С. 112). Чаадаев, по-видимому, считал, что женский монастырь с «естественным разумом» не согласуется.

46 На с. 284 этой книги имеется надпись: «10 февраля 1829».

ВАРИАНТЫ

Многие сочинения и даже письма П. Я. Чаадаева существуют в нескольких вариантах. О них мы сообщаем во вступительной частик комментариям, когда характеризуем судьбу его литературного наследства, а также в комментариях к отдельным, особенно крупным, произведениям, таким как ФІІ и АС.

В будущем полном академическом собрании сочинений Чаадаева эти варианты несомненно будут опубликованы. В настоящем издании мы ограничиваемся репринтной публикацией вариантов двух его сочинений — нескольких ОРМ, напечатанных ранее в СП II (с. 20—25), и ФП I (с. 3—20). Все эти семь отрывков в другой редакции и переводе публикуются у нас как ОРМ,— первый как фрагмент «Об архитектуре», остальные соответственно под № 91, 89, 88, 90, 82 (объединяющим два предпоследних отрывка) и 83.

В выборе этих вариантов мы руководствовались желанием представить современному читателю все, что было напечатано при жизни Чаадаева и прочтено им самим и его современниками. Репринтная форма преподнесения материала; дает возможность как бы окунуться в ту словесно-духовную ауру, под влияние которой попадали современники Чаадаева, знакомившиеся с его произведениями и особенно с первым Философическим письмом, чтение которого так потрясало русского человека середины 30-х годов XIX в.

25 ГГ. Я. Чаадаев, т. 1

DUBIA РЫБАКИ

ПОВЕСТЬ В СТИХАХ СОЧИНЕНИЕ П.... Ч...ВА

Москва

В типографии Августа Семена, при императорской мед.-хирургической академии 1828 Печатать позволено с тем, чтобы по напечатают, до выпуска из Типографии, представлены были семь экземпляров сей книги в Цензурный Комитет, для препровождения куда следует, ыа основании узаконений. Москва. Генваря 17 дня, 1828 года, В должности Председателя, Цензор Сергей Аксаков.

Зще в природе все дремало ІІеред весеннею зарей; Роскошной негой все дышало, !3кушая сладостный покой; !їще на небе звезды млели, Ліерцая гаснущим огпем, 'Л звуки сладостной евнрели !3е раздавались над Днепром, !?го поверхность серебрилась, !?ак луг, осыпанный росой; !3ще долина не дымилась, !3е тускнул месяц молодой; — !Зо уж от хижины прибрежной Іокой далеко убежал, А сон прекрасный, безмятежный Заботы голос прерывал.

«Ах, Яков, Яков! как давно я Не спал уж сладким, крепким сном. Теперь спокойно все кругом, А сердце!...»

— Друг мой, наша доля Велит нам жизнь влачить средь горя, Среди забот. Я к ней привык... И я бывало сокрушался, Как ты, до утра просыпался: Но все промчалось,— я старик! С годами сердце каменело, Труд горе вытеенпл давно. От старца радость улетела, И мне осталося одно: Утеха совести.—

«Друг милый! О, если б мог я не тужить

И слезы горькие не лить!...»

• Зачем же, грустный и унылый, Зачем с безжизненной душой Андрей позволил над собой Владеть порывам страсти бурной? — «Ах, кто удержит ветер буйный? Кто остановит гром небес

И ток моих горючих слез?...»

• Для страсти ум.—

«Ах! свет сияет, Когда все тихо, все молчит: Но он мгновенно исчезает, Как ветр глухой заговорит...

II я знал счастие и радость, И я вполне знал жизни сладость — Мечты, надежды юных лет. Тогда я жизнью наслаждался, Печалью взор пе омрачался, В глазах сиял веселья свет.— Я счастлив был... Но, ах! не долго Меня лелеяли мечты; — Все блага жизни отняты И, может быть, увы, надолго!.. Утешь меня; могу ль я жить, Скажи, мой друг, о друг бесценный! Могу ль мечтать о несравненной? Могу ль с надеждою любить?...»

Старик молчал; в нем сердце ныло; Слеза блеснула — он вздохнул... Потом лучину тихо вздул, И пламя хату осветило. Как луг на севере цветет: Так чисто в ней, но все убого; С излишком многого немного И многого недостает. Здесь невод, сети взор встречают, Там уда острая лежит; Все ясно, живо говорит, Что рыбаки здесь обитают. Судьба послала им в удэл Свободу — дар пеоцененный; Но рок угрюмый не хотел

Украсить дар сей несравненный: Он дни их грустью отравлял, Надежды не дал в утешенье, И что ж? — свободы наслажденье Гнет тяжкой скорби подавлял!

Когда в душе тоска гнездится, Когда грызет ее печаль, Когда туманной жизни даль, Что день, то более все тмится: — Тогда нлчто нас не живит, Ничто не тешит, не прельщает; Страдалец смерти ожидает, И грусти полный говорит: «Приди ко мне, друг утешитель, О смерть, надежда скорбных дней! — И будет с жизнью примиритель Последний вздох души моей!...»

Когда же в горести глубокой И безотрадная любовь, Как мысль о участи жестокой, Волнует сердце, ум и кровь Тогда мы жить еще желаем, Но жизнь мучение для нас; Надежды просим, увядаем, Томимся грустью каждый час!... Но как ужасно уверенье, Что наше счастье отжило!... «Оно дарило наслажденье, Оно, мне помнится, цвело!... Неясный сон, но сон ужасный! Покой последний он мутит!» Страдалец с грустью говорит. Так и Андрей, рыбак несчастный, Лишь жил страданием своим; Забвенье грусти безотрадной, Покой могильный — мрачный, хладный — Как редко плавали над ним!...

Бывало он совсем без цели, Мечтою занят, одинок Садился пасмурный в челнок; Струи вокруг его кипели;

Их шум до леса достигал, И пробужденный, он роптал. Ветр надувал слегка ветрила; Струя с струею говорила, И чолн летел; за чолном вслед Волна гремучая бежала; Она, казалось, сострадала К питомцу горестей и бед. II часто громы непогоды Он с мрачной радостью внимал, И в вое стонущей природы Страданья сердца потоплял.

Но и Андрей знал жизни сладость, Всю прелесть юных, нежных лет; В беспечной неге мчалась младость, В глазах сиял веселья свет, lie знал он грусти и страданья, Всегда довольный сам собой; Утраты, страсти и желанья Его не рушили покой. Бывало с утренней Авророй Счастливец песню запевал И голос громкий и веселый До ночи сумрачной звучал.

Зачем же, сердцем увядая, Теперь Андрей всегда уныл? Зачем он, в грусти изнывая, И память счастья истребил?

Однажды осень наступила И развенчала дол и лес, И мрачным крепом осенила Хрусталь лазуревых небес. Пушистый иней серебрился На отцветающих лугах, Над кровлей низкой дым клубился. Туман ложился на горах; Кончались летние работы, А с ними вместе и заботы, И посиделки начались. Часы невидимо неслись В невинных шутках, разговорах; Сияло счастие во взорах

Младых девиц и поселян. Андрей явился между ними; Он их веселье разделял: Но чаще взорами своими Он взоры девы вызымал; — И дева та была Наталья. Андрей Наталью полюбил, И все мечты и все желанья В одной Наталье заключил..*

Святая Русь! страна родная! Люблю тебя и дев твоихі Я часто, все позабывая, Смотрю и радуюсь на них. Люблю я очи голубые, Люблю встречать я томный взор, Люблю я кудри золотые И простодушный разговор; Они влекут непринужденно, Они пленяют постепенно; А полный неги, робкий взгляд Сулит рой сладостных наград!... Я помню время, время счастья,— Оно текло, как сладкий сон... Еще мне мил о прежнем стон, Как голос дружбы, глас участья!..*

Но что ж Андрей? он утопал В стихии страсти своевольной. Надеждой сладкой обольщенный, Он все Натальи рассказал,— Он рассказал любви волненья, Младого сердца пылкий жар, Свои желанья, наслажденья, Страстей негаснущий пожар. Он говорил — и взор бесстрастный, Взор без ответа дан в ответ; И в сердце юноши ужасный Вдруг просиял какой-то свет, И он вздохнул, вздохнул глубоко. «Оставь меня! беги далеко!... Беги, беги! — прошу одно — Нам счастья вместе не дано...» Так дева юная сказала:

Она ответом сим желала Любовь Андрея погасить; Но он не мог уж разлюбить, Любя однажды. Он терзался, В догадках ревности терялся, Надежду в помощь призывал, И молча плакал и вздыхал. Свидетель грусти и несчастья С ним вместе Яков горевал, И нежным, дружеским участьем Страданья сердца облегчал. Любил он искренно Андрея, Он говорил, льстить не умея: «Андрей! надменную забудь, Очарованья нежных взоров... Не делай ей своих укоров,— Одною дружбой счастлив будь. Еще ты можешь возвратить Души умчавшуюся младость; Еще Андрей, ты можешь жить На наслажденье и на радость!.. г И что ж? лить слезы и вздыхать — Скажи, мой друг! — уже ли вечно? Уже ли в горести сердечной Душе отрады не искать?... Минут лета страстей, желаний; — Тогда и ты вздохнешь, Андрей, Зачем дни юности своей Убил для жизни, упований!...»

Так старец часто толковал В любви несчастному Андрею; Но он любить не преставал Душою пылкою своею. «Оставь мне грусть! он говорил: Я не могу забыть жестокой; Презреть ее в душе нет сил! И мне увять в тоске глубокой! Мне счастье знать, какое знает Рыбак, оставя милый брег! Ах, мне истлеть, как истлевает В тени долины поздний снег!...» Он умолкал; но взор ужасный

Огнем страстей еще пылал;

Он вздох сердечный испускал,

Как грусти дань, как дань прекрасной...

Яков

Когда престанешь ты вздыхать? Когда не будешь ты стенать? Когда? когда? 01 дал бы Боже, Чтоб мог тебя я вразумить!

Андрей О милый друг! ничто не может Меня от страсти исцелить!... Мне кончить жизни путь унылый В мученьях грусти роковой! Натальи образ вечно милый Всегда, везде, всяк час со мной, "Уста ли вздох откроют томный — Натальи имя на устах;

Проснусь ли в полночь грусти полный —

Она опять в моих мечтах,

Она опять в моих очах!...

Ты примечал, как свет луны

Соединяется с тьмой ночи,

Как за мечтами льются сны,

Как сон твои смыкает очи:

Так я с Натальей съединен,

Так с ней ничем не разлучен!..,

Яков

И ты надеешься, несчастный?

Андрей Так, милый друг!... Роса живит Увядшей розы цвет прекрасный; — А мне ль надеждою не жить?... Как счастлив я и средь мученья, Когда невидимой рукой Мой Гений сыплет надо мной Цветы бесценного забвенья! И ты, мой друг, не открывай Мне истин горьких уверенья; С меня покрова заблужденья Рукой суровой не срывай!...

Так говорил Андрей светлея, И старца нежно обнимал; И сей блаженство обретал, Зря счастья луч в очах Андрея.

Однажды — медленно с небес Скатилось солнце за рекою; Златой подернут бахромою Пред ним синел дремучий лес. — Наталья с поля возвращалась; Тропа вилася над рекой; Струя луной осеребрялась И вдаль бежала за струей. Все деву юную пленяло Все девы взор обворажало: Луной сребрилася река И струй невнятное шептанье, Лазурь небес и звезд мерцанье, И дальний голос рыбака. И вот — чуть слышимые тоны Перелилися, понеслись; Вот повторились будто стоны,— И снова ветром разнеслись... Но голос ближе и звучнее... Вот он уныло раздался, И снова громче и грустнее Уснувший брег отозвался. Наталья с грустию внимала Печальной песни рыбака, И при луне она узнала Смиренный парус челнока. Вот ближе он... рыбак унылый Склонил угасший взор к струям; И ветер нежный, легкокрылый Прибил челнок к седым скалам. Рыбак излучистой тропою Между стремнин на брег побрел; Вот он явился над рекою, Как тень, измученный тоскою, И устремил на небо взор. «Когда окончатся страданья? Когда без муки, без желанья Андрей спокойно будет жить? —

Когда прервется жизни нить?... Тогда, быть может, состраданья Слеза блеснет в ее очах, И скажет: он на небесах, Уж не страдает, не томится!... Но если с смертью не лишится Моя душа любви страстей, Тогда что в самом небе ей?... Любви ужасные страданья!... Наталья!...» Тяжкие стенанья Прервали речь — то был Андрей.

Наталья горестно вздохнула; Слеза в глазах ее блеснула. Она сказала: «ах, Андрей! Уже ли ты забыть не можешь Твоих печалей всех вину — Забыть меня, меня одну?... Ты бурной страстию тревожишь Невозмущаемый покой, И наслажденья и мечтанья И самый сон тревожишь мой. Поверь ты мне: — когда желанья Своей души перед Творцом Я открываю,— об одном Его молю, к Нему взываю И слезы грусти проливаю: Судьба и участь всех людей, О Боже мой! в Твоей деснице; Не попусти, чтоб по девице Увял страдающий Андрей?... Я не виновна,— Ты свидетель Моих желаний. О Содетель! Андрея с жизнью примири; Ему ты щастье возврати!...»

— Какое счастье? — Наслажденье Без милой сердцу обретать — Все то ж, что солнца восхожденье С его заката ожидать... Когда же ты, мой друг бесценный, Не хочешь жертв моей любви, Хотя надежду обнови Души, страданьем изнуренной.

Одна надежда, может быть, Мне возвратит всю жизни сладость! — Ах! с упованием любить, Жестокий друг, одна мне радость!.. Я много горя испытал, Я позабыл и имя: счастье, И друга нежного участье — В борьбе страстей — я проклинал. Ах! взор, исполненный слезами, Был острый нож душе моей, И Бог за яркими звездами, Мне мнилося... —

«Андрей! Андрей!...» — Но ты, мой друг, одной улыбкой Страдальца можешь оживить, И я — жестокою ошибкой — Я буду счастлив, буду жить!... —

Но он не знал, что близко время, Когда он сбросит жизни бремя.

Как дни изгнанника текут В стране чужой, в стране немилой! Как мало радостей дают Они душе его унылой! Но он надеждой оживлен; Закрыто будущее мглою. Ах! может быть, своей судьбою Друзьям он будет возвращен!..» И ты зачем, Андрей, с тоскою На деву юную глядишь? Поникнув на руку главою, Что ж ты еще не говоришь?...

Ты говорил — но все напрасно! — «Уж я с другим обручена! Уж я другому отдана!... Забудь меня, Андрей несчастный! Забудь навек, прошу тебя!... Но если можешь ты себя Переменить — тогда готова Любить, как брата дорогопа, Тебя, Андрей! но про любовь Не говори со мною вновь...»

Андрей стоял, как оглушенный Ударом грома, как злодей, Внимая приговор судей, Стоит, мученью обреченный* Меж тем на небе голубом Луна печальная дремала; Но тень одна уже лежала На бреге диком и крутом. «Наталья скрылась!... Боже, Боже!... И жить теперь, Андрей, на что же? — Тебя Наталия бежит; Она глуха к твоим страданьям. Конец, сказала, упованьям! Но мне ль, но мне ль ее забыть?... Я сам к погибели стремился; Последний луч отрады скрылся. Надежда милая, прости!... И там теперь, Андрей, грусти Без утешенья, без отрады; Не жди за муки ты награды; Томись, крушись и слезы лей, И в лютой скорби тихо тлей!»

Кто примечал, как за горами Ложится солнце и тенями Мрачится даль? Вот темный лес Едва приметен; он исчез... Вот шум деревни утихает; Ее уж нет; а вот и луг В тумане скрылся, и вокруг Все постепенно исчезает, И горизонт с тобой сливает Ночная мгла.— Читатель мой! Вот жизнь Андрея;— и покой, И радость от него сокрылись, Надежды грустью омрачились. II что ж дано ему судьбой? Одна тоска, одно страданье!... Куда же взор он обратит? Что может сердце усладить? — Вокруг могильное молчанье.... Все скрыла мгла — и звезд блистанье Уже ему не говорит О лучшем мире. Он не чает,

Не хочет верить, не желает Жить за могилою: — «Творец! Все говорят: любовь сердец Там не погаснет!... Но когда И там мне знать любви страданья, И там не знать мне упованья, Не знать отрады: — ах! тогда, Тогда что будет?... Верх страданья!... И там и здесь... и здесь тужить И трепетать от ожиданья! Одно сносней. Зачем же жить? — Так, так, конец моим страданьям, Конец надеждам, упованьям.... Есть Днепр!...»

— Есть Бог, рыбак! К Нему, К Нему прибегни одному! —

Андрей вздрогнул, оборотился: Чернец с седою бородой Перстом на грешника грозился. Андрей сказал: «Отец святой! Ах, не буди воспоминаний О счастьи юности златой, Когда я — полный упований — Прельщался сладкою мечтой: О смертный, смертный, благ Всесильный! К нему с молитвой взор умильный.... Так я мечтал — и...»

Чернец С нами Бог!... Перекрестись, мой сын! подумай, Что ты сказал...

Андрей Сказать что мог... Как часто я с молебной думой Свой взор на небо обращал; Но я душе не обретал Ни утешенья, ни отрады.

Чернец

Не ставь роптаньем ты преграды Меж Богом и душой своей. Твоя надежда — Бог, Андрей!

Андрей

Надежда сгибла!... Изнуренный, Я, в жертву страсти обреченный, Забыл молитвы прежних дней. Теперь не то, что было прежде; — Я уповал в святой надежде Смягчить сердечною мольбой Без меры горький жребий свой;— Но что ж Творец...

Чернец

Что ты взываешь!... Коль не забыл, когда ты знаешь, Что будет там — там, в жизни той...

Андрей

Кто потерял навек покой, Кто дней отрадных не имеет, Кого надежда не лелеет,— Тому ль о будущем мечтать? В грядущем может он читать Свою судьбу — века томленья! И что возможет заменить Любви взаимной наслажденья?... Одно просил, хотел любить, Любить без муки, без страданий; Одно желал я получить: Предмет увялых упований!. Но без Натальи?... — Пусть Творец, Пусть даст Святого мне венец,— Он мне не нужен *!

И смолкая, Андрей несчастный сел в челнок; И легкокрылый ветерок, Ветрила слабо надувая, Его от брега удалял. И долго с грустию стоял Чернец печальный, онемелый J Главою, в келье поседелой, Он с содраганием качал.

¦ Вот до чего доводят страсти, неуправляемые.рассудком (примеч§ автора поэмы.— В. С.).

Молва гласит: вотще Андрея В тот вечер Яков ожидал, И об усопшем, в грусти тлея, Нередко слезы проливал. Когда же теплилась порою Перед Иконою святою Его душа,— он воссылал Одну мольбу, одно желанье: «О Боже! я Твое созданье; Моим молитвам Ты внимал,— Внемли и ныне! грех Андрея Готов я на душу принять; Готов, отрады не имея, Все муки жизни испытать; Готов... но Ты, непостижимый В своих намереньях, Творец! Но Ты, мой Бог, мной вечно чтимый, Несчастных, страждущих Отец! — Прости Андрею грех ужасный, Самоубийцу Ты прости! — И старец дряхлый и несчастный

Возможет радость обрести!».,, • • •

Celui, dont Гате sublime, Du ciel, comme un beau hasard, Fut jetee en notre abime, Ah! je 1'ai connu trop tard.

Celui, de qui la pensee Per^ant un epais brouillard Vers si haut s'est elancee, Ah! je Гаі connu trop tard.

Mais j'ai reve ses paroles, Mais jai reve son regard, Je Гаі vu dans mes idoles. Ah! je Гаі connu trop tard.

Ты в горних высях долго

жил,

Но вот, на наше счастье, вдруг

Низвергнут в пропасть

нашу был* Тебя узнал я поздно, друг.

Но в горни выси возвратилась,

Преодолев порочный круг, Твоя душа, что нам яви-

лась.

Тебя узнал я поздно, друг#

Но облик твой, твои слова В других я часто узнавал * Кумиров много создал я, Но поздно, друг, тебя

узнал.

C'est lui que mon ame

ardente

Cherchait partout au hasard. Comme une etoile eclatante, 11 brille, mais trop tard[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡].

Подобно вспышке озаренья Ты освещаешь все вокруг. Ты мог рассеять заблужденья.

Узнал я это поздно, друг.

26 Juillet 1833

Стихотворная повесть «Рыбаки» включена в состав наст, издания как сочинение, предположительно написанное Чаадаевым па основании следующих соображений. Прежде всего, на авторство Чаадаева недвусмысленно указывают инициалы сочинителя: кроме Петра Чаадаева нет никакого другого «II... Ч...ва», который, живя в 1827—1828 гг. в Москве, мог бы печатать свои сочинения в типографии А. Семена. Количество пропущенных букв в имени и фамилии этого сочинителя, хотя и с некоторой натяжкой, совпадает с соответствующим количеством букв в родит, падеже имени и фамилии П-е-т-р-а Ч-аа-да-е-ва. Не должеп нас смущать и тот факт, что Чаадаев оказывается «еще» и поэтом: круг его ближайших друзей и знакомых насчитывал немало настоящих поэтов, и среди них двух великих: А. С. Грибоедова и А. С. Пушкина. Грешил стихами и брат Чаадаева — Михаил Яковлевич (одно из его стихотворений, «Успокоение», сохранилось; см. ІІГУАК. С. 33). Поэтому вполне понятно желание молодого и честолюбивого Чаадаева, только что вернувшегося из-за границы, попробовать себя именно на том поприще, на котором некогда юный и внимающий ему друг достиг уже таких блистательных вершин. К тому же, как это нередко бывает, к осознанию своего философского призвания люди приходят лишь после того, как испытают «творческую неудачу» на другом поирище или потерпят какое-то иное жизненное поражение или потрясение,— таков еще один, «психологический» аргумент в пользу авторства Чаадаева.

Обратимся теперь, к самой повести, где найдем также немало интересного. Основное ее содержание нисколько не противоречит духовному облику Чаадаева, каким мы его знаем по другим источникам. «Я много горя испытал, я позабыл и имя: счастье..л. А разве пе то же самое говорил он в это время А. В. Якушкиной (см. коммент. к письму № 51)? Не то же самое ли пометил на страницах своей записной книжки (см. ОРМ. № 31)? Мораль «повести»: Вот до чего доводят страсти, не управляемые рассудком» (которую безыскусный — надо это признать — автор, по-видимому, не слишком доверяя своему поэтическому дару, посчитал не лишним отметить еще и в подстрочном примечании), опять-таки очень близка тому умонастроению Чаадаева, которое запечатлели для нас немногие современники, общавшиеся с ним в то время.

«Повесть» несомненно носит автобиографический характер. Отсутствие у автора поэтического дарования — лучшее тому доказательство: кроме «рыбацких» аксессуаров в ней нет никакой худо- жественной фантазии, и вероятнее всего, любовная драма, послужившая сюжетной основой «повести», буквально так и происходила в реальной жизни, как она описана пером нашего стихотворца.

Особо следует отметить, что «повесть» не вносит существенных коррективов в представление о мировоззрении Чаадаева, хотя и содержит дополнительную информацию о причинах его «религиозного обращения». В конце поэмы появляется «Чернец», пытающийся остановить самоубийцу: «Есть Бог, рыбак! к нему, к нему прибегни одному!». «Рыбак» не прибегнул, отдавшись «страсти, не управляемой рассудком», а Чаадаев, по-видимому, отнесся к этому призыву более внимательно, уединился, погрузился в чтение Библии и отцов церкви (см. примеч. к письму № 51) — и создал «Философические письма», обессмертившие его имя. Вообще «повесть» помогает многое понять в его биографии 1827—1828 гг... В частности, его «странные» отношения с А. С. Норовой и Е. Д. Пановой объясняются, видимо, тем, что как раз к моменту знакомства с обеими Чаадаев все еще переживал свой неудавшийся роман с «Натальей». Получает свое более или менее правдоподобпое объяснение и встречающееся в одном из писем Чаадаева упоминание о некоем его сочинении, которое, судя но контексту, было опубликовано и поступило в продажу (см. письмо № 87 и примеч. 3 к нему): возможно, что в нем речь идет именно о поэме «Рыбаки».

Не может не заинтересовать нас и вопрос о прототипе главной — и единственной — героини «повести». Есть основания предполагать, что им послужила Екатерина Александровна Щербатова, «прекрасная кузина» Чаадаева, вышедшая замуж за Д. Н. Свербеова как раз в 1827 г. И не о ней ли идет речь в исполненной каким-то мрачным отчаянием записи на полях одной из книг Чаадаева (к сожалению, исчезнувшей— см. примеч. 35 к Заметкам на книгах): «День свадьбы Катеньки».

Наконец, рискну высказать предположение, что с поэмой Чаадаева, возможно, был знаком А. С. Пушкин. XV-я строфа 7-ой главы «Евгения Онегина»: «Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо...» перекликается со словами поэмы «Рыбаки»: «Однажды медленно с небес скатилось солнце за рекою...». По сути в обоих этих отрывках рисуется одна и та же картина, описанная разными поэтами. Еще разительнее следующее совпадение:

«Уж я с другим обручена,

Уж я другому отдана»,— так, почти Татьяниными словами, отказывает «Наталья» злополучному герою Чаадаева. Едва ли эти совпадения случайны (напомню, что VII и VIII главы «Евгения Онегина» создавались почти одновременно с «Рыбаками» или чуть позже). Вообще в свете обнаруженных параллелей можно высказать предположение, что Чаадаев является прообразом Евгения Онегина в гораздо большей степени, чем это до сих пор считалось. Разумеется, все эти гипотезы нуждаются в дальнейшей самой серьезной проверке.

И последнее. О существовании поэмы «Рыбаки» и о месте ее нахождения (Русский фонд ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина) мне стало известно со слов Веры Семеповны Гречаниновой,— пользуюсь случаем высказать ей за это самую сердечную признательность.

В. В. Сапов

ЧААДАЕВИАНА (Чаадаев говаривал...)

Храбрый, обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любезный в частных отношениях, он не имел причины не пользоваться глубоким, безусловным уважением и привязанностью товарищей и начальства... Это уважение было так велико, что без малейшего затруднения и без всякого нарекания он мог отказаться от дуэли \ за какие-то пустяки ему предложенной довольпо знатным лпцом, приводя причиною отказа правила религии и человеколюбия и простое нежелание; все это, подтверждаемое следующим размышлением в виде афоризма: «Si pendant trois ans la guerre je n'ai pas pu etablir ma reputation d' homme comme il faut, un duel, certainement, ne l'etablira pas» [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§].

(Жихарев M. И. П.Я.Чаадаев. Из воспоминаний современника [**************************************] // BE. 1871, Июль. С. 188),

Чаадаев очень часто мне сказывал, что Васильчиков и другие генералы, уговаривавшие солдат, могли бы достигнуть цели, если бы взялись за дело способнее и сведущее. Он сказывал, что, ехавши на место с Васпль- чиковым, говорил ему в карете: «General, pour que le soldat soit emu, il lui faut parlera sa langue», на что получил в ответ: «Soyez tranquille, mon cher, la langue du soldat m'es familiere, j'ai servi a l'avant-garde» [††††††††††††††††††††††††††††††††††††††], и что потом, через час спустя, когда дело дошло до уговаривания, тот же Васильчиков и бывшие тут генералы порывами неуместного гнева и языком, солдату непонятным, только дело испортили и солдат пуще раздразнили 2.

(Жихарев М. И, // BE. 1871. Июль. С. 200).

Чаадаев мне рассказывал о своем свидании с Александром 3. Первый вопрос Государя:

• Иностранные посланники смотрели ли с балконов, когда увозили Семеновский полк в Финляндию?

Чаадаев отвечал:

• Ваше Величество, ни один из них не живет на Невской набережной.

Второй вопрос:

• Где ты остановился?
• У князя А. С. Меншикова, Ваше Величество,
• Будь осторожнее с ним. Не говори о случившемся с Семеновским полком.

Чаадаева поразили эти слова, так как Меншиков был Начальником Канцелярии Главного Штаба ЕИВ.

Чаадаев мне говорил, что вследствие этого свидания с государем он решился бросить службу. (Из записок декабриста М. И, Муравьева-Апостола // ГМЩ 1904. № 1. С. 139).

Почти достоверно, что серьезная сущность и самая занимательная, любопытная часть разговора, который Чаадаев имел с государем, навсегда останутся неизвестными, и это неоспоримо доказывает, что в нем было что-то такое, что пересказывать Чаадаев вовсе не имел охоты... Не без причины же никогда не мог я от него узнать ясно, обстоятельно и отчетливо настоящего повода его отставки. Один раз я, как-то совершенно для него неожиданно, спросил у Чаадаева, для чего он вышел в отставку, после слов государя «теперь мы станем служить вместе?» Он отвечал очень скоро и резко, с заметным неудовольствием: «Стало быть, мне так надо было». (Жихарев М. И. Н ВЕ, 1871. Июль. С. 206—207).

В последних числах октября 1836-го года Чаадаева потребовали к московскому обер-полицеймейстеру... Но внаю, непосредственно ли наперед по требованию Чаадаева к обер-полицеймейстеру, или непосредственно вслед за ним, одним из московских полицеймейстеров вместе с жандармским штаб-офицером был произведен домашний обыск в его квартире. Его бумаги отобрали и послали в Петербург. Потом некоторые были возвращены, другие там и остались. Тут же произошел забавный случай. В числе бумаг полиция захватила огромный ворох «Мое- ковских Ведомостей», причем Чаадаев заметил, что «этого брать не для чего, что это не бумаги — а бумага». [Жихарев М. И. // BE. 1871. Сентябрь. С. 34).

[Е. Г. Левашова] принадлежала к тем удивительным явлениям русской жизни, которые мирят с нею, которых все существование — подвиг, никому неведомый, кроме небольшого круга друзей. Сколько слез утерла она, сколько внесла утешений не в одну разбитую душу, сколько юных существований поддержала она и сколько сама страдала. «Она изошла любовью»,— сказал мне Чаадаев, один из ближайших друзей ее... 4 (Герцен А. И. Былое и думы. Ч. 3. Гл. XXIII).

Чаадаев часто бывал в Английском клубе. Раз как-то морской министр Меншиков5 подошел к нему со словами:

• Что это, Петря Яковлевич, старых знакомых не узнаете?
• Ах, это вы! — отвечал Чаадаев.— Действительно, не узнал. Да и что это у вас черный воротник? Прежде, кажется, был красный?
• Да, разве вы не знаете, что я — морской министр?
• Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управляли.
• Не черти горшки обжигают,— отвечал несколько педовольный Меншиков.
• Да разве на этом основании,— заключил Чаадаев.

Какой-то сенатор сильно жаловался на то, что очень

занят.

• Чем же?— спросил Чаадаев.
• Помилуйте, одно чтение записок, дел,— и сенатор показал аршин от полу.
• Да ведь вы их не читаете.
• Нет, иной раз и очень, да потом все же иногда надобно подать свое мнение.
• Вот в этом я уж никакой надобности не вижу,— заметил Чаадаев.

(Герцен А. И. Былое и думы. 4.4. Гл. XXX),

Чаадаев пересказывал, будто Ермолов во дни своего величия, во дни командования на Кавказе и сношений с персидским правительством, был почему-то Грибоедовым недоволен, а потом позволил себе, уже после его умерщвления, клеветать на его нравственный характер. Будто бы в Москве, в разговоре, в довольпо многолюдном обществе, он сказал, что «Грибоедов был человек черный», и тут же был Чаадаевым остановлен словами: «Кто же этому поверит, Алексей Петрович?» Если это правда, то всякий, кто помнит личность Ермолова, конечно, ни на минуту не усомнится, что такого противоречия Ермолов Чаадаеву никогда не простил. Сверх того я знаю, что, несмотря на их постоянно дружеские и ясные отношения в свете, Ермолов Чаадаева никогда недолюбливал.

(М. И. Жихарев Н BE. 1871. Июль. С. 185).

В Москве,— говаривал Чаадаев,— каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем звонил. Удивительный город, в котором достопримечательности отличаются нелепостью; или, может, этот большой колокол без языка — гиероглиф, выражающий эту огромную немую страну, которую заселяет племя, назвавшее себя славянами, как будто удивляясь, что имеет слово человеческое. В дополнение к тому,— говорил он мне в присутствии Хомякова,— они хвастаются даром слова, а во всем племени говорит один Хомяков.

(А. Я. Герцен. Былое и думы. Ч. 4. Гл. XXX).

Чаадаев постоянно и очень громко критиковал все административные распоряжения в России, считал себя непонятым правительством и обществом, и на его вечера (после понесенной им кары) собирались с большою охотою приятели его из английского клуба, решавшие в а о время самые запутанные политические вопросы.

Чаадаев был отличным диалектиком и говоря кусал себе постоянно губы, вследствие чего они у него, от времени до времени, распухали так, что ему нередко приходилось (будучи уже официально несумасшедшим) обращаться к доктору. Единственным достойным оппонентом Чаадаеву являлся Н. Ф. Павлов,., который постоянно разбивал все доводы Чаадаева и заставлял присутствующих соглашаться с своим мнением.

Петр Яковлевич наружно дружил с славянофилами, но когда таковых налицо не было, всласть насмехался над ними, называя их «заскорузлыми тирольцами в зипунах». Чаадаев был человек очень добрый п мягкосердечный... Вся злость Чаадаева ограничивалась собственно словами, которые он расточал всегда без меры. (Арсеньев И. А. Слово живое о неживых // ИВ. 1887. Т. XXVII. № 1. С. 81).

По миновении всех своих историй Чаадаев раз виделся с графом Алексеем Федоровичем Орловым и, сказывая ему, «что хотел бы побывать в Петербурге», спросил, «как он думает, будет ли это угодно или нет государю».— «Почему же нет? — отвечал граф Орлов.— Ты там что-то против папы написал,— да про то давно забыли; а в самом деле, не стыдно ли тебе, скажи на милость,— уж и старика-то божьего, который никому ничего не делает, никого не трогает,— и того-то ты не мог в покое оставить?» в.

Наклонности Чаадаева в пользу папизма были, однако же, довольно известны во всей России и, кажется, не должны бы оставаться тайною для графа Орлова, да и понятия его о римском владыке многие, я думаю, не затруднятся назвать не совсем достаточными и до некоторой степени поверхностными. (Это показывает), как мало иные высокопоставленные люди у нас принимали к сердцу самые важные и серьезные предметы и как вполне они заслуживают сделанное им раз Чаадаевым злое охарактеризование: «Какие они все шалуны». (М. И. Жихарев Н ВЕ. 1871. Сентябрь. С. 37; ГАГО; ф. 984, оп. 816, ед. хр. 15, л. 87—87об.).

Чаадаев действительно прав, говоря об этих господах: «Какие они все шалуны!» (Герцен А. И. Былое и думы. 4.4. Гл. XXXIII).

Утренний салон или кабинет Чаадаева, этого Перик- леса, по выражению друга его Пушкина, был в некотором и сокращенном виде Ликей, перенесенный из Афин за Красные ворота. Тут показывались иногда и приезжие из Петербурга, бывшие товарищи и сослуживцы Чадае- ва, ныне попавшие уже в люди, как говорится. Хозяин бывал очень рад и польщен этими иногородними посещениями* В положении своем, если не совсем опальном, то по край- ней мере несколько двусмысленном, он вероятно доволен был показать москвичам, что и он что-нибудь да значит в возвышенных общественных сферах. Однажды, в день посещения одного столичного гостя, постоянный из туземных посетителей его приехал как-то позднее и уже не застал почетного гостя. «Что это вы так опоздали?— сказал ему Чадаев,— уже все почти разъехались».— «Как все?— возразил опоздавший гость,— у вас еще много».— «Да,— отвечал Чадаев,— но такой-то только сейчас уехал».— «Выходка для нас, присутствующих, не очень лестная»,— заметил Н. Ф. Павлов, рассказавший мне этот разговор. Много ходило по городу подобных анекдотов.

(Вяземский П. А. Из старой записной книжки // РА. 1875. № 1. С. 69).

Он был вежлив со всеми и охотно беседовал с женщинами, но к сожалению, этот умный и чрезвычайно образованный человек был влюблен в себя самого. Раз я у него спросила, гуляет ли он зимой пешком. Он отвечал: «Я крайне удивлен, что мои привычки неизвестны кому-нибудь. Знайте же, что я гуляю ежедневно от часа до двух». В моем присутствии у него спрашивал молодой человек, собиравшийся во Францию, не даст ли он ему каких поручений. Чаадаев отвечал: «Скажите французам, что я здоров»...

Он говаривал иногда не без удовольствия: «Mon illust- re demenee» [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡].

(Энгельгардт С. В. Из воспоминаний // РВ. 1887. Т. 191. № 10. С. 697, 698) 7.

Лекции мои произвели более впечатления, нежели я ожидал. В аудитории нет места, дамы приезжают за полчаса до начала, чтобы сесть поближе... Хвалят и бранят не в меру... Я начал ругаться с первой лекции, после которой Шевр [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§], т. е. коза, встретился с Чаадаевым на крыльце и деликатно закричал ему: «Что, Петр Яковлевич, каково вас, католиков, отделали!» — «Досталось и вам»,— отвечал Чаадаев. После второй лекции Чаадаев перестал ходить, чем-то обиделся. Я еще до лекций имел с ним неприятную историю, в которой он поступил со мною неделикатно, а теперь, как говорят, поступает еще неделикатнее, рассказывая вздор. А у меня лежит его письмо, в котором он сознается, что поступил глупо и извиняется.

(Т. Н. Грановский — Н. X. Кетчеру // Т. Н. Грановский и его переписка. М., 1897. Т. II. С. 461).

...Константин Аксаков наделал в Москве большого шуму, появясь в смазных сапогах, красной рубахе и мурмолке.

На одном балу (это было в сороковых годах) он подошел, говорят, к известной тогда в Москве по своей красоте К.

• Сбросьте это немецкое платье,— сказал он ей: — что вам за охота носить его? Подайте пример всем нашим дамам, наденьте наш сарафан. Как он пойдет к вашему прекрасному лицу!..

В то время как он с жаром говорил ей это, к ней подошел тогдашний московский военный губернатор князь Щербатов, Она заметила ему, что Аксаков уговаривает ее постоянно носить сарафан.

• Тогда и нам надо будет нарядиться в кафтаны?— возразил он не без иронии, взглянув на Аксакова.
• Да!— сказал К. Аксаков торжественным голосом, сверкнув глазами и сжав кулак,— и почему же не так?.. Скоро наступит время, когда все мы наденем кафтаны!

Князь Щербатов, при таком энтузиазме, поспешил удалиться.

• Что такое у Щербатова произошло с Аксаковым?— спросил кто-то у Чаадаева, бывшего свидетелем этой сцены.
• Право, я не знаю хорошенько,— отвечал Чаадаев, слегка улыбаясь,— кажется, Константин Сергеевич уговаривал военного губернатора надеть сарафан... что-то вроде этого... 8

(Панаев И. Я. Литературные воспоминания. М., 1950. С. 164).                           

По всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок. А К. Аксаков оделся так национально, что народ на улице принимал его за персианина, как рассказывал, шутя, Чаадаев. (Герцен А. И. Былое и думы. Ч. 4. Гл. XXX).

Чаадаев в простом разговоре (сколько мне помнится, ни в одном из своих сочинений он этой мысли не излагал) возражал «славянам», ...что ни «Петр Великий, ни кто другой, никогда не был в состоянии похитить у какого бы то ни было народа его личности, что на свете нет и быть не может столь сатанической индивидуальности, которая возмогла бы в кратковременный срок человеческой жизни украсть у целого народа его физиономию и характер и унести их под полою платья». (М. Я. Жихарев Н BE. 1871. Сентябрь. С. 26).

Чаадаев был человек непрактичный. ...Мне припоминается частое его ко мне обращение после того, что я назначен был в 1852 г. начальником Московских водопроводов. Он говаривал мне:

• Вы знаете, как я вас люблю и как я рад, что вы живете в Москве, но право не могу понять вашего здесь назначения; я с ребячества жил в Москве и никогда не чувствовал недостатка в хорошей воде; мне всегда подавали стакан чистой воды, когда я этого требовал.

Эти слова вовсе не были с его стороны натяжкою. Он действительно полагал, что если он всегда имел чистую воду в Москве, то и все ее имели. (Дельвиг А. Я. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 1. С. 178),

Чаадаев очень гордился своим происхождением. Часто в московском английском клубе желавшие подразнить Чаадаева спрашивали его, как ему родня Михаил Иванович Чеодаев, бывший тогда генералом от инфантерии и командиром 6 пехотного корпуса. Чаадаев обыкновенно не отвечал на этот вопрос, но ближайшим своим знакомым говорил:

• Видите, до какой степени эти господа невежественны; они не знают, что я не Чеодаев, а Чаадаев, и не знают той роли, какую Чаадаевы играли в русской истории.

Генерал Чеодаев не имел никакого образования и разбогател злоупотреблениями по службе, а потому Чаадаев не только не был знаком с ним, но презирал его. (Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 1. С. 178 — 179).                           

[К. К, Павлова] рассказывала всем и каждому, что этот изверг Николай Филиппович со времени рождения сына ее покинул, а теперь 9 развозит своих любовниц в ее каретах. Чаадаев заметил, что карета налицо была всего одна, но Каролина Карловна для большей важности употребляла множественное число. (Воспоминания Б. Н. Чичерина. Москва сороковых годов. М., 1929. С. 118).             

Мы знали Чаадаева лично в последние три года его жизни. Он был человек мягкосердечный, многоначитанный, отменно любезный, но в то же время необычайно суетный. Heureux a force de vanite (самодоволен в суетности), говорил про него тот же Пушкин, любивший его до конца, но в зрелых летах гораздо менее уважавший, нежели по выходе своем из Лицея. Смешно было слышать, как этот старик неустанно твердил о своей истории с «Философическими письмами». Еще за несколько дней до кончины, поглаживая свой почти совершенно голый череп, в сотый раз сказал он мне, что по исследованию докторов и френологов голова у него устроена так, что повреждение ума невозможно. (П. Бартенев. Комментарий к письму А. С. Пушкина // РА. 1884. № 4. С. 459).             

События последних трех лет 10 тяготели над ним тяжким бременем. Ему, воину славной брани, подъятой за свободу отечества и освободившей Европу,— ему горьки были и начало и конец нашей последней войны... Так, например, не принимая никакого участия в московских торжествах при вступлении в столицу бессмертных страдальцев, защитников Севастополя, он говаривал, что некоторых из возданных им почестей пе приняли бы воины — освободители Европы (1814), что они никак не согласились бы жить, пить, есть, гулять, плясать, веселиться и молиться за счет какого бы то ни было богача, будь оп хоть какой знаменитый вельможа, будь он хоть какой простой гражданин и русский человек по преимуществу. Далее тоже говаривал Чаадаев, что ни один знаменитый вождь того времени не дозволил бы никакому оратору торжественно и во всеуслышание произносить похвалы своей честности и бескорыстию на службе. То и другое, прибавлял Чаадаев с грустной улыбкой, наши современники сочли бы оскорблением мундира, чтобы не сказать более, (іСвербеев. Т. 2. С. 406-407).

Чаадаев имел постоянное предчувствие и почти желание внезапной смерти. Он боялся холеры и не скрывал своей боязни, но боялся только потому, что конец холерою предвиделся ему в каком-то неприличном, отвра- тельном виде. «Мало того жить хорошо, надо и умереть пристойно»,— говаривал он мне, и еще недели за две или за три повторил то же, прибавив: «Я чувствую, что скоро умру. Смертью моей удивлю я вас всех. Вы о ней узнаете, когда я уже буду на столе». Такое странное и страшное предвещание меня напугало (я же давно замечал в нем какое-то нравственное и умственное раздражение и знал ему причину), так напугало, что я решился спросить его: «Ужели вы, Петр Яковлевич, способны лишить себя?..» Он не дал мне договорить, на лице его выразилось негодование, и он отвечал: «Нисколько, а вы сами увидите, как это со мной будет». Последними его любимыми мыслями были: радость о заключенном мире, надежда на прогресс России и вместе опасение, наводимое на него противниками благодатного мира* Народная и религиозная нетерпимость известных мыслителей ц, как грозная тень, преследовала его всюду. (Свербеев. Т. 2. С. 409).

Чаадаев до того привыкал к местам, которые он выбирал для себя, что если пришедшие прежде его занимали эти места, то он явно выказывал неудовольствие, был неразговорчив и скоро уходил. Это случалось с ним не только в доме Левашовых, но и в других домах, и в английском клубе, где он сидел обыкновенно на диване в маленькой каминной комнате. Когда его место было занято другими или когда в этой комнате, в которой обыкновенно не играли в карты, ставили стол для карточной игры, Чаадаев выказывал явное неудовольствие и во время Крымской войны называл лиц, занимавших его место или игравших в этой комнате в карты, башибузуками.

(Дельвиг Л. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 1. С. 177).

Чаадаев, гонимый правительством, постоянно был его оппонентом и любил это выказывать. Совершенное незнание России, потребностей народа и привычка к оппозиции довели его до того, что с воцарением императора

Александра II, когда начали ходить слухи об освобождении крестьян от крепостной зависимости, он мне неоднократно говорил, что намерен запереться дома, так что только изредка будет видеться со мною и с самыми близкими ему людьми с тем, чтобы заняться сочинением, в котором он докажет необходимость сохранения в России крепостного права 12. К чести Чаадаева, постигшая его в начале 1856 г. смерть помешала ему написать это сочинение, если только он действительно намерен был осуществить свои слова.

(Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 1. С. 178).

Московский военный генерал-губернатор граф А. А. За- кревский, в приезд Государя в Москву не мог дать бала по случаю Великого поста. Бал был заменен раутом. На нем был П. Я. Чаадаев, который, как все русские, и в особенности участвовавшие подобно ему в действиях, приведших к славному для России Парижскому миру 1814 г., был очень недоволен недавно заключенным миром.

Он мне, так же как и некоторым другим, говорил на рауте: «J'ai regarde avec beaucoup cTattention le nouvel Empereur et je suis bien afflige: voyez ses yeux qui n'ex- priment rien, mais rien du tout» *.

К этому он присовокуплял, что он очень рад тому, что скоро должен умереть 13.

(Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М., б/г. Т. 2. С. 395).

В начале 1856 г. здоровье Чаадаева стало часто расстраиваться, и расположение его духа помрачаться грус- тию и беспокойством. Однако он храбро боролся, выезжал, и являлся часто как ни в чем не бывало. Пришла весна, наступила страстная неделя. В понедельник утром я приехал к нему; он был не совсем здоров, но бодр, и встретил меня словами: «Вот он, друг настоящий; и сегодня приехал, когда верно никто не будет». И точно мы просидели одни. В среду мы виделись мельком, в клубе, в полутемноте, так что я едва мог видеть его лицо; он говорил, что сильно страдает простудой и болью в груди. Но каково же было наше удивление, когда С. А. Соболевский и я увидели его в пятницу под вечер! Он при-

* Я с большим вниманием вглядывался в нового императора и крайне опечален: посмотрите на глаза, которые ничего, ну, положительно ничего не выражают (франц.).

ехал обедать по обыкновению к Шевалье, и когда вошел в комнату, где мы сидели, мы увидели ходящий труп согбенного старика, с мутными глазами и всеми признаками разрушения на лице, говорившего глухим, гробовым голосом. Впечатление было ужасное! «Это мертвец!» сказали мы друг другу в одну минуту. Мы старались, разумеется, скрыть это впечатление, и заговорили с Чаадаевым; он сказал, что доктор запрещает ему выезжать, но что ему нужен воздух. Я посидел с ним до восьмого часа, и мы расстались — навеки. На другой день я ехал к нему, по был задержан непредвиденными делами от дальней поездки в конец Новой Басманной, а в 5 часу Чаадаева уже не было в живых! Он умер в страстную субботу, 14 апреля 1856 г., 62 лет, 10 месяцев и 18 дней от роду 14.

(Лонгинов М. Воспоминание о П. Я. Чаадаеве// РВ. 1862. Т. 42. № 11. С. 155—156).

«Живое слово», bon mot Чаадаева чрезвычайно высоко ценилось современниками, о чем имеются многочисленные свидетельства. Тем не менее, до нас дошло не так уж много этих bon mots и вообще в воспомиианиях современников Чаадаева не часто встречается его прямая речь, и причина этого, по-видимому, довольно проста: собеседники Чаадаева зачастую совсем не понимали и не чувствовали его тонкой и язвительной иронии. Именно поэтому так невелик вклад в «Чаадаевиану» М. И. Жихарева, который больше чем кто-либо общался с Чаадаевым. В этом отношении он далеко уступает даже таким бесхитростным мемуаристам, каковы С. В. Энгельгардт и И. И. Панаев, не говоря уж об А. И. Герцене, чьи немногочисленные, правда, образца чаадаевских остроты составляют поистине «золотой фонд» «Чаадаевианы».

И еще одно обстоятельство нуждается в пояснении. Многие из представленных здесь образцов живой речи Чаадаева не содержат в себе не только никакой иронии, но и вообще никакой «соли» и поэтому, строго говоря, не вполне соответствуют жанру «чаадае- вианы». Но, как уже отмечалось,— выбирать не приходится. Собранный здесь материал представляет «Чаадаевиану» почти в полном объеме. Сюда не вошел только тот материал, который уместнее было использовать в комментариях к сочинениям и письмам Чаадаева, и которые читатель найдет в соответствующих разделах настоящего издания. Не вошел сюда также тот материал, в котором прямая речь Чаадаева слишком «косвенно» или слишком вольно передается рассказчиком, что поневоле внушает некоторое подозрение относительно доброкачественности подобного материала. И, наконец, пришлось отказаться от таких высказываний Чаадаева, для понимания которых необходим чересчур широкий контекст. За исключением перечисленного, в этот раздел издания вошло все, что когда-либо было сказано Чаадаевым и получило соответствующее оформление в воспоминаниях совремеипиков. Материал по возможности размещен в хронологическом порядке. Надеемся, он поможет читателю «услышать» живую речь Чаадаева и тем самым будет способствовать более глубокому его пониманию как человека и мыслителя, как подлинного сына своего времени.

Составление и комментарии В. В. Сапова.

1. Этот эпизод не поддается точной датировке; но, во всяком случае, он мог иметь место между 1815 и 1820 гг. Можно предположить, что о нем было известно А. С. Пушкину, который впоследствии использовал его при создании образа Сильвио («Выстрел»). Сильвио имеет и некоторые другие черты сходства с Чаадаевым. Так, например, о Сильвио, как и о Чаадаеве, «никто не знал причпны, побудившей его выйти в отставку». Если высказанное предположение правильно, то Чаадаев является прообразом не только длинной череды «лишних людей», созданных русской литературой, но и прообразом «сильной личности», пренебрегающей общественным млением и условностями светской морали, что проявляется в его демонстративном отказе от дуэли. Галерею таких героев открывает Сильвио, а завершает, по-видимому,— Санин.
2. Разговор Чаадаева с И. В. Васильчиковым имел место утром 18 октября 1820 г. См. также комментарий к письму № 14.

8 В последпих числах октября 1820 г.

4 Сказано, очевидно, после смерти Е. Г. Левашовой, последовавшей в 1839 г.

$ А. С. Меншиков был военным министром в 1827—1828 гг.

0. Об этом разговоре, состоявшемся «лет десять спустя после постигшей Чаадаева опалы», т. е. приблизительно в 1846—1847 г., рассказывает также А. В. Мещерский. См.: Воспоминания А. В. Мещерского. М., 1901. С. 16.
1. Воспоминания С. В. Энгельгардт относятся к началу—середине 1840-х гг.
8. Случай, о котором рассказывает И. И. Панаев, произошел в 1844 г.
9. В 1853 г. См. примеч. 1 к письму № 195.
10. Имеется в виду Крымская война. Подробнее о том впечатлении, какое она произвела на русское общество и на Чаадаева, см. примеч. 2 к письму № 205.

" Имеются в виду славянофилы и представители так называемой «официальной народности».

12. Сравни со словами Д. Н. Свербеева: «Нашему времени упреком онlt;Чаадаевgt; тем, чго несмотря на полувековое стремление двух государей и всех друзей добра и истины, не представляется еще, но его мнению, решительной возможности к уничтожению сего зла, не может еще начаться святое дело освобождения десяти миллионов, без страха потрясений и потрясений кровавых», (Свербеев. Т. 2. С. 407).
13. См. также примеч. 2 к письму № 205.
14. О последних днях жизни Чаадаева см. также комментарий к письму № 210. Лонгинов считает годом рождения Чаадаева 1793 (см. РВ. 1862. № 11. С. 119), поэтому ошибается на год: Чаадаев уліер в возрасте 61 года.