ЗАМЕЧАНИЯ НА ДВА МЕСТА ИЗ БРОШЮРЫ А. С ХОМЯКОВА В ОТВЕТ ЛОРАНСИ (1854)
Страница 15. «Тенденция, в которой нас обвиняют, есть тенденция к протестантизму».
Точнее было бы, конечно,; приписать нам попросту сильно выраженное предрасположение к протестантскому культу, ибо тенденция обозначает постоянную работу мысли, а к сему у нас привычки не имеется.
Что касается наших симпатий к этой религии, то лучшим доказательством тому служит, на мой взгляд, самый факт опубликования этих интересных страниц под эгидой одного из наиболее уважаемых в среде кальвинистов имен. Итак, очевидно, что тут только спор о словах и ничего более.Страница 16. «Кальвинизм, могущественный в Богемии, Венгрии, Польше, Литве, остановился, встретившись лицом к лицу не с расой, но с верованием».
Хорошо, если бы это было так! Мы обладали бы в таком случае серьезными верованиями, которые, открывая нам доступ в небеса, в то же время одарили бы нас, может быть, кое-какими земными благами, прямыми или косвенными плодами христианства, которые мы в настоящее время с завистью подмечаем у других христианских народов. К несчастью, дело происходило совсем иначе. Нет, не перед верованием остановилась ересь упрочившаяся па границах величайшей из православных стран, а перед восточным деспотизмом, опиравшимся на восточный культг целиком замкнутый в своих бесплодных обрядностях и уже по одному этому бессильный открыться религии, враждебной всякому внешнему великолепию. Сам будучи идеей^ протестантизм остановился на этот раз вполне естественно там, где кончалось царство идеи, где начиналось царство грубого факта и обряда; вот и все. Нет, не перед верованием он отступил и тогда, когда подошел к вратам покоренной и угнетенной Греции: он отступил перед ненавистью, которую эта несчастная страна питала к Западу, ненавистью быть может и вполне заслуженной^ но так или иначе достаточной для того,: чтобы она изгнала со своей обездоленной почвы всякую религиозную идею, идущую из этой проклятой облает^— все равноА какую 562 ЗАМЕЧАНИЯ НА ДВА МЕСТА ИЗ БРОШЮРЫ А.
С. ХОМЯКОВА..,бы форму эта идея ни приняла. Прибавим к этому, что время реформы совпало с временем наибольшей мощи Оттоманов при Солпмане Великом, когда полумесяц победоносно обрушился на Белград и отнял остров Родос у его знаменитых рыцарей; что грекам было в это время не до того, чтоб заниматься религиозными новшествами; а ведь известно, что обыкновенно подобного рода идеи влияют особенно сильно на умы при первом своем появлении.
Что сказать об остальных областях, исповедовавших восточное вероучение? Нет никакой возможности разобраться в этой смеси полуварварских племен 2, подпадавших под власть то той, то другой стороны, из коих одни оставались верными религии отцов своих, другие переходили в ислам, а некоторые искали спасения в лоне римской церкви под влиянивМд по-видимому, все того же страха перед соблазнами Лютера и Кальвина.
Наконец, спрашивается, каким образом ученый и остроумный критик мог не заметить, что протестантской ереси, представляющей прежде всего восстание против власти пап и против злоупотреблений римской церкви, очевидно нечего было делать в странах восточного культа? Признаюсь вам, что сколько я ни перебираю все представляющиеся моему уму возможности, я нахожу только один ответ на этот вопрос, но высказать его откровенно было бы для меня слишком тяжело, ибо он явился бы осуждением всей этой доброй народности, которую преувеличенное чувство национальной исключительности силится,— увы, с чрезмерным успехом! — отвратить от естественных и законных путей его.
Еще несколько слов. Да справедливо ли в конце—концов, как утверждаете вы, что протестантизм замер у границ православного мира? Да кто же, скажите на милость^ наши Духоборцы 3, как не протестанты и притом самого плохого сорта, того сорта, в котором, по вашему верному замечанию, остается одна только тень христианства? И разве вам неизвестно, что эта секта, вся пропитанная рационализмом, являющимся, на наш взгляд, отличительной чертой западных исповеданий, введена в Россию анабаптистами или моравскими братьями 4, пришедшими из Германии? Правда, что бы вы ни говорили^ заключается в том, что протестантизм неоднократно проникал в Россию под различными видами; что он встретился там с тем
563
гнусным и нелепым преследованием, которое обращает наших собственных отщепенцев, людей в основе своей крайне безобидных, во врагов общественного порядка; что поневоле пришлось ему поворотить оглобли перед светской властью, прошедшей школу монголов и поддерживаемой религиозной властью, не менее ее ревнующей об использовании этого рокового наследия.
РАМЕЧАНИЯ НА ДВА МЕСТА ИЗ БРОШЮРЫ А. С. ХОМЯКОВА..,
Русские постоянно ставят нам на вид наше невежество по отношению ко всему, что касается их страны. Ну что ж} мы охотно готовы согласиться, что знаем их обширную империю отнюдь не лучше, чем Бирманскую, хотя первая и лежит бок-о-бок с нами; если хотите, мы даже согласимся, что нет на свете народа, который был бы нам известен менее, нежели русский. Но вопрос о том, как по настоящему познается народ, все равно, занимает ли он еще место на мировой сцене или уже сошел с нее. Не путем ли изучения народа в его памятниках, в его писателях, не путем ли вопросов, к нему же обращенных, об особенностях, составляющих его природу и отличающих его от других народов мира? А между тем, где же эти памятники русского народа, где писатели его, кто вскроет перед нами отличительную черту народа, раскинувшегося между Востоком и Западом и, как утверждают, угрожающего своими честолюбивыми поползновениями и тому и другому? Неужели русские воображают, будто достаточно огромного протяжения страны, чтобы она стала интересной отраслью человеческого знания, чтобы в нас родилось желание узнать язык, законы и быт племен, ее населяющих? Это чистейшее самообольщение народной гордостиг и наука отметит его лишь как пример заблуждения народов, предназначенных быть поучением для последующих поколений.
Что же такое для нас Россия? Это не что иное, как факт, один голый факт, стремящийся развернуться на карте земного шара в размерах, с каждым днем все более исполинских, и необходимо, следовательно, ограничить этот чрезмерный рост и пресечь натиск на старый цивилизованный мир, который есть наследник, блюститель и хранитель всех предшествующих цивилизаций, в том числе и той, в которой Россия некогда почерпнула первые познания, свой пышный и бесплодный обряд, в котором она продолжает замыкаться.
Что же тут подлежит изучению? Это лишь страничка географии, которую необходимо знать, как нам расценивать данную силу, может быть более воображаемую, чем действительную.
Притом, разве не общеизвестно, что Россия обязана значительной частью своего могущества Европейской цивилизации а использована она ее так усерд- но именно потому, что не обладала иной. А между тем европейская цивилизация,— ее формы, приемы воздействия и результаты,— нам прекрасно известны... Что же нам там еще изучать? Все знают также и то, что если бы Россия лишилась просвещения Запада, то стала бы добычей того или другого из своих воинственных соседей, более передовых в военном искусстве. Вот если бы она дошла до своего настоящего состояния усилиями внутреннего своего развития, если бы она почерпнула свою политическую значительность из своей собственной сущности; да, тогда было бы совсем другое дело; всякий в отдельности и весь цивилизованный мир в целом, без сомнения, пожелал бы познать ее плодоносную и могучую природу, ее составные элементы, тот отпечаток, который она наложила на свои многочисленные племена, те последовательные изменения, через которые она заставила их пройти. Но ведь на самом деле не было ничего подобного. Как известно, в один прекрасный день Россия сама ниспровергла все то, что составляло ее отличительное лицо, признав, очевидно, недостаточность своей национальной сущности, и облеклась затем в формы европейской цивилизации. И только с этого-то дня она и стала могущественной, а Европа обратила на нее взоры с беспокойством — не как на предмет для изучения или размышления, а просто-напросто как на политическое явление, которое приходится наблюдать, чтобы не быть им поглощенным.Я, конечно, хорошо знаю, что есть немало русских — имеются таковые и в самом Париже, — которые утверждают, будто Россия претерпела реформу Петра Великого вопреки своей воле; но эти неловкие патриоты, приписывая энергии одного человека, будь он и величайший из смертных, такой переворот, который, по их собственному признанию, преобразил их страну с головы до пят, ведь они этим вовсе не оправдывают своего народа, а, напротив, жестоко его оскорбляют И вовсе не так смотрит большинство русских, не увлекающихся ретроспективными утопиями 2 новой национальной русской школы.
Какого, в самом деле, надо быть мнения о народе, который бы сперва лишился по капризной фантазии одного из своих государей всех плодов своей истории, ватем, когда само провидение, казалось, позаботилось облегчить ему возврат к священным преданиям предков, даровав ему последовательно четыре царствования женщин — и каких жен- щин! О боже, настоящего отребья их пола! — и, что еще гораздо важнее, целое столетие преторианских переворотов,— продолжал бы бесстрастно перемалываться жерновами, между которыми он очутился якобы помимо собственной воли! А ведь именно таково суждение о своем народе этих истинно русских новой школы, столь ревнующих о славе России. По счастью для чести человеческого рода дело происходило вовсе не так. Петр Великий приложил свою руку к такому перевороту, начало которого мы вскрываем на первых страницах русской истории. Он преобразовал то, что существовало лишь по имени, уничтожил он только то, что все равно неспособно было удержаться, создал он только то, что само собой шло к своему созданию, совершил он только то, что до него уже пытались совершить его предшественники. Таков, по нашему мнению, единственный разумный способ понять его знаменитую реформу и тот прием, который она встретила в народе, Но если вспомнить, что вся история этого народа составляет сплошь один ряд последовательных отречений в пользу своих правителей, что он начал свое историческое поприще отдачей себя во власть кучки скандинавов-авантю- ристов, которых он сам и призвал, что он вслед за этим отправился искать себе религию у чужих народов; что он позже заимствовал у диких завоевателей своей страны их самые постыдные обычаи, и наконец, что он беспрестанно подвергался разным чужеземным влияниям,— если вспомнить все это, то великий акт подчинения, который приобщил его к нашей цивилизации и ввел в круг нашей политической системы, представится еще более естественным, и тогда не останется более места удивлению, что исконпые обладатели этой цивилизации и этой политической системы так мало занимаются изучением социальной сущности русского народа.Но настало время, когда незнакомство с Россией становится угрозой для нашей безопасности. Нам надо,: в конце концов, понять коренную причину, побуждающую эту огромную империю выходить за пределы своих границ и заставляющую ее болезненно напирать на остальной мир. Мы слишком долго приписывали это честолюбивой политике, глубоко продуманной системе, а между тем — как это мы увидим из дальнейшего — мы имеем тут дело с естественным последствием нескольких причин совсем иного рода. Как бы то ни было,— есть ли это явление порядка политического, нравственного или географического,— мы во всяком случае не можем более отказываться от его углубленного изучения и от попытки показать самоё России,— если только это возможно,— что она приближается к гибели всякий раз, когда ставит себя в прямое противоречие со старыми цивилизованными расами, могущество которых покоится в тысячу раз на более продолжительном и настойчивом умственном труде, чем на их материальных силах, и что именно этой их духовной работе Россия и обязана всем, включительно до того чувства собственной национальности, которое она сейчас обращает против нас и которым она с гордостью щеголяет. При этом не надо думать, что разобраться в положении вещей так уж трудно. Прожив среди русских несколько лет, легко убедиться, что просвещенный и беспристрастный иностранец при условиях, созданных выросшим из русской среды правительством, несмотря на скудость данных* предоставленных изысканиям, на деле не только обладает большими средствами для оценки их общественного быта, нежели сами русские, но что он в состоянии, без слишком большого самомнения, взять на себя задачу разъяснить и им те пути, на которых они очутились.
С первого взгляда обнаруживается в истории России два элемента: элемент географический, нами уже отмеченный, и элемент религиозный. К ним надо присоединить еще третий — закрепощение сельского населения. Мы по преимуществу займемся последним, потому что он, на наш взгляд, является следствием двух первых и их вполне отображает. Но теперь же отметим, что до преобразования Петра Великого русские не знали другого наставника, кроме церкви, и, следовательно, одной ей до самой петровской реформы великий народ и обязан всем своим нравственным развитием, каково бы оно по существу ни было.
Всякий знает, что в России существует крепостное право, но далеко не всем знакома его настоящая социальная природа, его значение и общественный вес в общественном укладе страны Было бы большим заблуждением при этом представлять себеЛ будто его воздействие ограничивается тем несчастным слоем населения, который подпадает под его тягостное давление; на самом делеЛ чтобы от- дать себе ответ в его наиболее пагубных последствияхЛ следует по преимуществу изучать влияние крепостного права на те классы, которым оно на первый взгляд выгодно. Благодаря своим ярко выраженным экзотическим верованиям, благодаря прирожденному темпераменту, мало заботящемуся о внешних преходящих благах, наконец,, благодаря огромным расстояниям, которые часто отделяют его от владельца, русский крепостной, приходится это признать, не так уж жалок, как это могло бы представляться. Притом его теперешнее положение естественно вытекает из предшествующего. К рабству привело его не внешнее насилие, а логический ход вещей, вытекающий из его внутренней жизни, из его религиозных убеждений^ из всей его природы. Если вам нужны доказательства^ взгляните только на свободного человека в России — и вы не усмотрите никакой заметной разницы между ним и рабом. Я бы даже сказал, что в преклоняющейся перед судьбой наружности последнего есть нечто более устойчивое, более достойное, чем в колеблющихся, опасливых взглядах первого.
Дело в том, что по своему происхождению и по своим отличительным чертам русское рабство представляет собой единственный пример в истории: в современном состоянии человеческого общества она не знает подобного. Если бы в России рабство было таким же учреждением, каким оно было у народов древнего мира или каково оно сейчас в Северо-американских Соединенных Штатах, оно бы несло за собой только те последствия, которые естественно вытекают из этого отвратительного института: бедствие для раба, испорченность для рабовладельца; последствия рабства в России неизмеримо шире. Мы уже отметили, что будучи рабом но всей силе этого понятия, русский крепостной вместе с тем не носит отпечатка рабства на своей личности, он не выделяется из других классов общества ни по своим нравам, ни в общественном мнении, ни по племенным отличиям; в доме своего господина он разделяет повседневные занятия свободного человека, в деревнях — он живет вперемежку с крестьянами свободных общин; повсюду он смешивается со свободными подданными без всякого видимого знака отличия. И в этом-то странном смешении самых противоположных черт человеческой природы и заключается, по нашему мнению, источник всеобщего развращения русского народа,, вот по- этому-то все в России и носит на себе печать рабства — нравы, стремления, образование и вплоть до самой свободы,— поскольку о ней может идти речь в этой стране.
Не следует забывать, что по сравнению с Россией все в Европе преисполнено духом свободы: государи, правительства и народы. Как же после этого ожидать, чтобы эта Европа прониклась искренним сочувствием к России? Ведь здесь естественная борьба света с тьмой! А в переживаемое нами время возбуждение народов против России возрастает еще и потому, что Россия, не довольствуясь тем, что она как государство входит в состав европейской системы, посягает еще в этой семье цивилизованных народов на звание народа с высшей против других цивилизацией, ссылаясь на сохранение спокойствия во время пережитого недавно Европой потрясения. II заметьте: эти претензии предъявляет уже не одно правительство, вся страна целиком. Вместо послушных и подчиненных учеников, какими мы еще не так давно пребывали, мы вдруг стали учителями тех, кого вчера еще признавали своими учителями. Вот в чем весь восточный вопрос, сведенный к своему наиболее простому выражению. Представился случай — и Европа ухватилась за него, чтобы поставить нас на свое место; вот и все 4.
Говоря о России, постоянно воображают, будто говорят о таком государстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия — целый особый мир, покорный воле4 произволению, фантазии одного человека,— именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это — олицетворение произвола. В противоположность всем законам человеческого общежития Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения всех соседних народов б, И поэтому было бы полезно не только в интересах других народов, а и в ее собственных интересах — заставить ее перейти на новые пути.