Введение

Философское осмысление комплекса проблем современного российского общества (известных социально-экономических и политических неудач и достижений, а также возможных перспектив развития) предполагает подробное и даже, можно сказать, «глубинное» исследование оснований протекающих и намечающихся социальных процессов.

Проблема России как культурно-исторического и социально-политического феномена занимала прежде и занимает сегодня умы многих отечественных исследователей.

Полагаем возможным утверждать, что подробное и основа-тельное изучение «русской цивилизации» невозможно вне принятия в систему научно-философских методов ментального подхода. Значимость его выпукло проявляется при сопоставлении с другими подходами, традиционными для исследователей различных видов

человеческого общежития, культурно-исторических типов (цивилизаций), как зарубежных, так и отечественных.

Известно, что термин «менталитет» воспринят российскими социально-гуманитарными науками из европейского научного лексикона. Не имея собственных корней в русском языке, он получил новое, отличное от первоначального, содержание. Понимая многосторонность феномена менталитета и его высокую функциональную значимость, хотелось бы предложить свое определение рассматриваемого явления и понятия, поскольку именно на этом определении будет основываться авторское изложение концепции русского менталитета.

Менталитет — это устойчивая во «времени большой длительности» (Ф. Бродель) система внутренних глубинно-психических социокультурных установок общества, формируемая (и функционирующая) как под воздействием внешних условий, так и на уровне внесознательного (неосознанного). В структуре менталитета полагаем необходимым выделить основные блоки-установки: а) восприятие, б) оценка, в) поведение. Это своего рода «горизонтальное», функциональное деление.

К «вертикальным» составляющим относятся функциональные социальные установки индивидуального и массового сознания и сферы внесознательного, влияющие на выработку отношения к окружающим человека явлениям, событиям и процессам. В качестве наиболее важных можно обозначить следующие установки: правовую, природную (выражающую отношение к природе, в том числе экология), хозяйственно-экономическую (трудовую), национально-патриотическую, установку, охватывающую этический аспект разновозрастных, семейных и тендерных отношений, эстетическую, религиозно-мистическую, языковую, образовательно-воспитательную установку (тесно связанную с семейной) и некоторые другие.

Соединение обозначенных условных «осей» представляет нам картину социального осуществления отдельного индиви-да, социальной группы и общества в целом. Полагаем, не будет

ошибкой признать предложенную структуру функциональной схемой феномена менталитета (как индивидуальной менталь- ности, так и менталитета общества). Поскольку основой ментальных феноменов выступает, по нашему мнению, психологическая установка, следует несколько слов сказать о феномене установки и нашем его понимании.

Менталитет есть определенного рода преднастроенность общества к деятельности.

Понятие социальной установки применяется в социальной психологии и философии для обозначения субъективных ориентаций индивидов как членов группы (или общества) на те или иные ценности, предписывающих индивидам определенные социально принятые способы поведения. Известно также, что социальная установка используется при изучении отношений личности как члена группы к тем или иным социальным объектам, механизмов саморегуляции устойчивости и согласованности социального поведения, процесса социализации и изменения установки, например под влиянием пропаганды, а также при прогнозировании возможных форм поведения личности в определенных ситуациях. Установка характеризует предрасположение, предуготовленность человека к актив-

ности в определенном направлении и включает в себя, наряду с когнитивным, эмоциональный и поведенческий компоненты. Понятие установки может применяться не только в направлении от личности к социальным феноменам, но и в направлении от общества, нации к феноменам социально-индивидуального плана. Следовательно, можно говорить о социальной установке общественного сознания и внесознательной сферы.

Различная степень овладения общественно-историческим опытом оказывает значительное влияние на формирование ус-тановки.

Необходимо подчеркнуть, что установка — это лишь одно из средств внутренней регуляции активности, и, лишенная связи с другими элементами, она не может работать в плане социальной направленности личности и общества (если рассматривать термин «работа» как наглядное либо осязаемое физическое проявление существования рассматриваемого нами данного или любого другого социального феномена). Конечно, в процессе жизни человека формируются различные установки, одни из которых могут исчезать, а другие — закрепляться, фиксироваться. Последние и образуют систему установок — ценностную ориентацию личности, которая создает определенную прочную позицию человека, социальную направленность его деятельности. Это позволяет человеку решать те или иные вопросы, осуществлять ту или иную деятельность не в результате каких-то случайных «движений души», а на основе определенной, уже сложившейся точки зрения. На уровне социаль-

ного осмысления действительности такого рода феномен рассматривается как «социальный стереотип».

Основная наша исходная мысль в анализе социальной установки — это утверждение того, что установки формируются не только под влиянием объективных условий жизни, социальных факторов различных социальных систем, но и собствен-ных ценностных ориентаций личности, которые проходят становление в течение всей жизни.

Процесс формирования человека — это процесс постепен-ного вхождения в окружающую среду, приспособление к ней, освоение ряда социальных ролей и функций. Вхождение в социальную среду происходит в течение всей жизни, а не только в раннем возрасте. Человек не слепо, не автоматически отражает и усваивает воздействие обстоятельств, других людей. Он всегда (хотя и в разной мере) «фильтрует» поступающую извне информацию. Отбор (фильтрация) внешних воздействий — первый характерный путь становления системы установок личности. Такого же рода «фильтрация» есть перманентный процесс исторического становления того или иного народа, нации, этноса, других устойчивых социальных образований.

Установка, определяющая устойчивый последовательный целенаправленный характер протекания деятельности, выступает как механизм стабилизации деятельности, позволяющий сохранить ее направленность в непрерывно изменяющихся ситуациях. Она освобождает субъекта от необходимости принимать решения и произвольно контролировать протекание деятельности в стандартных, ранее встречавшихся ситуациях; но, с другой стороны, она также может выступить и в качестве фактора, обусловливающего инертность, косность деятельности и затрудняющего приспособление субъекта к новым ситуациям. Это в равной степени относится ко всем социальным установкам общества.

В научной литературе встречается мнение, что при воздействии среды на отдельного человека одни стимулы могут оказаться соответствующими установке, а другие — нет; при этом стимул может быть ассимилирован и установка продолжает действовать, либо сама установка под воздействием стимула разрушается и уступает место другой, новой, соответствующей данному стимулу .

Можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что установка оценки формируется у каждого человека индивидуально в процессе образования и воспитания. Основное формирующее влияние здесь оказывается: а) обществом в целом, б) соответствующим социальным слоем (социальной группой) и в) ближайшим окружением человека (прежде всего, его семьей). В дальнейшем индивидуальные установки оценки входят в состав установки групповой (или элитарной) и установки конкретного общества. Следует уточнить, что простое арифметическое сложение индивидуальных данных в данном случае не даст ожидаемого общего результата. Ментальные феномены есть, прежде всего, феномены качественные (содержательные), но не количественные; они протекают в длительном историческом протяжении, и определенного рода инертность является гарантией их относительной устойчивости.

Достаточно вольные толкования феномена менталитета в научных работах последних лет иногда подталкивают нас к отождествлению менталитета и процесса национальной самоидентификации (как результата «работы» национального самосознания). Однако образ народа, представление о самом себе не исчерпывает, на наш взгляд, всего содержания феномена. Менталитет не следует, на наш взгляд, рассматривать как «то, что народ сам о себе думает», хотя отдельные моменты национального самосознания, несомненно, присутствуют в менталитете. Нельзя также,

полагаем, отождествлять менталитет с «тем, что думают о том или ином народе представители других народов».

Исследователи русской нации обозначают ряд черт, присущих социальному осуществлению, поведению русских людей. Попытки такого выделения качественных черт народа многочисленны, они не во всем безупречны, наборы черт часто произвольны и весьма разнообразны. Среди основных качеств русского народа особо выделяются следующие: работоспособность и предприимчивость, поиск абсолютного добра, выражающийся в обостренной жажде социальной справедливости (именно поэтому считается, что социалистические идеи нашли благодатную почву на русской земле), добросердечие (это отмечают чаще те иностранцы, которые прожили значительное время среди русских), религиозность [даже русский атеизм носит часто религиозно- мистический характер, что подчеркивал в свое время Н.А. Бердяев (см.: «Русская идея», «Судьба России»)], патриархальный характер семейных отношений и некоторые другие. Из отрицательных черт русского народа чаще всего называют лень, злоупотребление алкоголем, неискренность и недоверчивость, нигилистическое отрицание как отдельных социальных ценностей, так и иногда всей их системы, пассивность жизненной позиции, неюридический характер правовых отношений (например, правовое воздаяние подменяется мщением) и другие.

Несложно заметить, что некоторые из приведенных характеристик составляют вместе два различных полюса какой-то одной черты: трудолюбие — лень, религиозность — нигилизм (в данном случае речь может идти и о религиозном нигилизме), добродушие — недоверчивость, искание абсолютного добра — социальная пассивность. Этот национальный парадокс может быть объяснен тем, что вырабатываемые у русских национально-психологические установки часто не соответствуют друг другу «по вертикали» в обозначенной нами выше предположительной структуре менталитета: установка оценки может не определять поведенческой установки. По всей видимости, причинно-следственное соотношение в указанной системе более сложное, чем это можно было предположить.

Не вызывает сомнений то, что менталитет каждого народа формируется под воздействием особенных факторов, условий, в том числе, и прежде всего, исторических, характерных для того или иного социального образования. Русский менталитет в этом отношении не является исключением. Он имеет свои отличительные особенности, которые становятся наиболее заметными в соотношении с ментальными установками других народов. Исследование особенных черт русской нации актуализируется в свете происходящего в последние годы разноуровневого культурного, духовного, социально-политического сближения России с объединенным европейским сообществом.

Проблема социальной детерминации этнокультурных об-щностей приобрела актуальное значение в последние десятилетия. Наличие многих нерешенных и спорных вопросов в российской внутренней национальной политике, недостаточные теоретические знания, накопленные в предыдущий период развития отечественных социально-гуманитарных наук, обосновывают необходимость поиска новых практико-ориентиро- ванных подходов к решению проблем этнологии, философии, психологии, культурологии, которые связаны с этносом, национальной культурой и национальным характером как социальными феноменами.

В последнее время отечественными философами, социологами, психологами подготовлены небезынтересные работы, в которых рассмотрены такие понятия, как «этнопсихология», «национальный характер», «архетипы», «менталитет» («менталь- ность»), «этнокультурные стереотипы» и др. Однако до сих пор понимание и толкование этих понятий остается, на наш взгляд, недостаточным. Выявление тех или иных черт национального сознания и самосознания и национальных поведенческих стереотипов, преднаправленности поведения не имеет разработанной методологии; недостаточно четко разработан и категориальный аппарат проблемы, связанной с функционированием феномена менталитета.

Справедливо было бы предположить, что застой в этой области был предопределен общим ходом развития отечественного социально-гуманитарного знания в XX веке. В годы, когда было недопустимо самое малейшее отклонение от официального толкования национальных проблем, изучение особеннос-

тей национальной идентификации граждан и народов (включая и титульную нацию — русский народ) не получило почти никакого развития. Приоритет отдавался часто вульгарно толкуемому интернационализму, классовой солидарности и классовому самосознанию.

Различия, коренящиеся в глубинных слоях подсознания и вызванные особенностями сложившихся за исторически длительный период этнопсихологических установок и национальных парадигм, у тех или иных народов рассматривались как второстепенные. Последствия идеологически обоснованного пренебрежения национальными проблемами и слепого упования на абсолютную первичность материи поставили перед современными исследователями сложнейшую задачу переориентации многих методологических и философских концепций. Необходимо срочно искать новые подходы, методы изучения нематериальных духовных структур — эта проблема встала перед отечественной философской наукой еще в начале 80-х гг., однако остается актуальной и в настоящее время, в начале третьего тысячелетия.

Новые методологии, научные понятия и категории проникают в сферы отечественного социально-гуманитарного знания чаще всего с Запада (русское общественное сознание «по привычке», традиционно более открыто для европейских идей). Особенно заметно данное проникновение было в последние десятилетия ушедшего века, однако и сегодня эта активность не спадает, хотя стала менее афишируемой и более «точечной» по своим воздействиям. Под влиянием западной философской мысли пусть с трудом, но все же происходит реальная смена парадигм отечественного социального знания. Смена парадигм продолжает достаточно серьезно влиять на современную познавательную ситуацию и даже в чем-то определять ее .

Небезосновательно считается, что проблемы менталитета тех или иных этнокультурных общностей были поставлены на повестку дня некоторыми исследователями уже в XIX веке. Считается, что своим зарождением это научное направление во многом обязано трудам немецких психологов X. Штейнталя и В. Вундта, опубликовавших в 1863 г. книгу «Лекции о душе че-

ловека и животного», в основу которой были положены идеи Г.В.Ф. Гегеля об «объективном духе», а также распространенные в Германии в XIX в. понятия о «сверхиндивидуальной психике», «народном духе» и обусловленности социальной истории духовным складом народа

Открытие К. Юнгом архетипов «коллективного бессознательного» предложило науке новые горизонты в изучении культуры исторических общностей, привнесло новые подходы в толковании ментальных феноменов. Архетипы человеческого сознания, или «коллективное бессознательное», дали определенное научное обоснование известной исторической устойчивости и повторяемости мировоззренческих и поведенческих стереотипов различных народов, что отмечалось многими учеными еще задолго до Юнга. Именно поэтому в настоящее время отечественной философской науке необходимо как обобщение накопленных на Западе еще с прошлого века знаний по этой проблеме, так и подробный анализ современных работ.

В отечественной научной литературе весьма заметны достижения в области этнографии: обычаи, обряды, быт, верова-ния многих народов основательно изучены; столь же успешно ведется исследование материальной культуры отечественной археологией. Достойны глубокого уважения исследования нравственной культуры, ценностных ориентаций и религиозных верований, мифологии. Все эти исследования, посвященные различным аспектам культурного развития народов Евразии, наталкивают на мысль о насущной необходимости философского синтеза знаний, характеризующих этнос. В связи с этим использование такой категории, как «национальный менталитет», представляется более удачным и необходимым.

Известно, что бытие этноса не определяется и не исчерпывается ни расой, ни языком, ни территорией, ни государственным суверенитетом, хотя, безусловно, все эти признаки очень важны для социальной детерминации национального бытия. Кроме того, важно не упускать из виду, что нация есть не только ныне живущее поколение, но это — своеобразная

сумма, аккумуляция всех поколений; она есть и нечто изначальное и вечно живой субъект исторического процесса, в ней живут и пребывают все прошлые поколения не менее, чем поколения современные.

Этническое сознание предполагает идентификацию индивида, социальной группы и т. п. с историческим прошлым данной этнокультурной общности и акцентирует идею исторических корней. Известно, что мировосприятие и самосознание этнической группы вырабатывается и поддерживается символами общего прошлого — мифами, легендами, святынями, эмблемами, которые усваиваются в процессе образования и социального (в том числе семейного) воспитания индивидов. Поэтому национальную общность следует рассматривать прежде всего как общность самосознания ее членов, а не только как саму по себе групповую культурную отличительность.

Понятно, что для национальной общности характерно некое уникальное, присущее только ей, мироощущение, мышление, поведение, система ценностей, духовное творчество, обусловленное многими факторами, из которых ошибочно было бы выделять какой-либо один в качестве первичного, приоритетного. Вся совокупность данных характерных признаков, отличающих одну этнокультурную общность от других, выделяющих ее в своеобразный макрокосм человеческих индивидуумов, некое уникальное неповторимое сообщество, может быть выражена и наиболее, на наш взгляд, полно охвачена понятием «менталитет» (на уровне этнокультурной общности).

Именно поэтому, повторим, реконструкция менталитета этнокультурной общности, выявление его характерных черт не имеют смысла вне полиэтнической системы отношений и возможны только при применении сравнительного анализа (необходимо сопоставление с менталитетами других общнос-тей). Менталитет можно рассматривать как нечто общее, рождающееся как из природных данных, так и с учетом социально обусловленных компонентов; менталитет народа раскрывает общее представление народа и человека о жизненном мире1,

детерминирует деятельностную направленность социального сознания и внесознательного.

Таким образом, менталитет той или иной этнокультурной общности включает в себя и природное и культурное, эмо-циональное и рассудочное, иррациональное и рациональное, общественное сознание и коллективное бессознательное и др. — то, что в современной социальной философии и психологии принято называть архетипами. Уточним, что понятие менталитета народа, нации и иной этнокультурной общности гораздо шире и всеобъемлюще, нежели то, что мы называем культурой, общественным сознанием и идеологией. Структуры менталитета обладают и большей исторической длительностью, и гораздо большей относительной устойчивостью в изменяющейся общественно-политической и культурной жизни.

Так, например, культура (материальная и духовная) древ- неславянской этнокультурной общности и культура современных славянских народов отличаются между собой, по признанию многих исследователей, гораздо сильнее, нежели их мен- талитеты, рассматриваемые в рамках отдельных исторических эпох. В принципе сама цель, которую ставит перед собой систематическое, структурное исследование русского менталитета, есть рассмотрение взаимовлияний и общих характерных черт различных менталитетов (точнее — различных исторических ментальных уровней) — древнего и современного и доказательство их структурно-временной преемственности и даже в известном смысле единства.

Представляется весьма важной в данном контексте роль архетипов — глубоких слоев «коллективного бессознательного», где в виде изначальных психических структур хранится древнейший опыт народа, обеспечивающий априорную готовность к восприятию и осмыслению мира, поскольку именно они являются основой менталитета, хотя, как открытая система, менталитет, естественно, может приобретать и приобретает новые признаки и черты.

Наряду с природными инвариантами, выступающими на уровне «генетического кода» или на уровне биоценозов, существуют и инварианты культуры — долговременные структуры архетипического или ценностного порядка. Сегодня признается многими исследователями в сфере ментальных феноменов,

что в истории народов имеются ключевые события этногенеза, влияющие на формирование некоторых стереотипов национального поведения и неосознанно воспроизводящихся в каждом новом поколении

Известно мнение российского исследователя Т.Д. Гачева, согласно которому понятие «менталитет» можно заменить другим термином — «космопсихологос», означающим структуру национального целого. «Подобно тому, как каждое существо есть троичное единство: тело, душа, дух, — утверждает Т.Д. Гачев, — так и национальная целостность есть единство национальной природы (космоса), национальной природы (психе) и склада мышления (логос)» . Надо все же заметить, что национальный менталитет как этнокультурный феномен содержит в себе также духовно-исторические феномены универсальности человеческой культуры.

Менталитет из духовно-исторического феномена культуры не должен превращаться в феномен только этнической или национальной психологии, хотя он, бесспорно, включает в себя многие национально-психологические структурные элементы. Универсалии языка, культуры, сознания также не должны ограничиваться рамками только этнонационального бытия . Таким образом, социально-философское осмысление менталитета как системное исследование феномена представляется предпочтительным; здесь важен синтез различных научных направлений социально-гуманитарного знания, интеграция идей и технологий исследования.

Актуализация восприятия ментальных феноменов и повышение интереса к ним как в научных исследованиях, так и в обществе в целом могут быть объяснены сегодня общими тенденциями социального развития российского общества, а также образованием и укреплением различного рода национально-государственных политических объединений в мировом сообществе.

Включение в анализ более широкого исторического контекста позволяет выделить некоторую закономерность, заклю-

чающуюся в том, что все более или менее существенные сдвиги в экономике, культуре, социально-политической и правовой организации общества органически связаны с определенными изменениями на уровне личности, то есть в строе индивидуальной жизни людей. Поэтому проблема изменения личностных ментальностей под воздействием внешних факторов представляется нам одной из наиболее актуальных сегодня. «Вписанность» проблемы личности в исторический контекст, в логику и результаты исторических изменений позволяет сделать предположение, что нынешняя актуализация ее не является для истории чем-то необычным.

Основной задачей функционирования менталитета является, по большому счету, выделение (обособление) того или иного социума с попыткой глубинного исторического обоснования этого обособления. В этом же, на наш взгляд, заключается главная причина такого «научного возвышения» категории «менталитет» как в отечественных общественных науках, так и в обыденном массовом сознании россиян.

Важно подчеркнуть категориально-терминологический аспект проблемы. То, что не вполне характерное для русского языка слово прижилось и вошло накрепко уже и в повседневную лексику, не вызывает сегодня сомнений. Это, впрочем, не может запретить нам удивляться происшедшему «врастанию» инородного, в общем-то, понятия в российскую лингвосоциальную ткань и рассматривать его как обоснование закономерного научного и обыденного интереса к рассматриваемому феномену.

Общепризнанно, что менталитет являет собой достаточно сложный феномен. Но трудность для современных иссле-дователей представляет еще и то, что понятие «менталитет» недостаточно прочно в содержательно-категориальном смыс-ле закрепилось в научном аппарате отечественного социально-гуманитарного знания. Об этом свидетельствуют весьма значительные расхождения в толковании данного феномена и его понятия в работах различных исследователей. Сомнения многих российских ученых вызывает также очевидное смешение понятий «менталитет» и «ментальность», недостаточно критично воспринятых отечественной наукой из западной философии и социологии. Означая, в сущности, отличие одного общества (народа, нации и т. п.) от другого,

отличие глубинное, изначальное и неизбывное, понятие «менталитет» рассматривается иногда как своеобразная научная поддержка и обоснование мессианских устремлений, присущих в той или иной степени каждому народу. А поскольку, как известно, мессианизм исторически неотъемлем от русской идеи, можно было априори говорить о полном успехе самой идеи менталитета в современном русском общественном сознании. В этом же смысле современная концепция русского менталитета должна фактически содержать в себе (представлять собой) основные положения русской национальной идеи.

Достаточно содержательно история возникновения тер-мина «менталитет» как научной категории описана у А.Я. Гуре- вича . Смысловое наполнение понятия началось с самого дня его утверждения в западной философии и социологии и продолжается там, к всеобщему удивлению и смущению, до настоящего времени. Что уж говорить о судьбе «менталитета» в отечественном социально-гуманитарном знании... В чем же причина столь продолжительного становления понятия? Думается, что, по крайней мере, одна из причин заключается и в том, что неоднозначно определяемое понятие характеризует (как следствие) в такой же степени неопределенный соци-альный феномен, функционирующий, по общему признанию, на границе сознания и бессознательного (и потому не относящийся в полной мере ни к одному, ни к другому).

Представители разных народов не только говорят на раз-ных языках и являются каждый носителем своей особенной (национальной, социальной, индивидуальной) культурно-ис-торической традиции, но они и мыслят каждый по-своему, по-разному воспринимают мир и оценивают происходящие события особенным, отличным от других образом. Что же лежит в основе этих, часто категорических, различий в оценках (не говоря уже о последующих действиях)?

Предложение положить в основу изучения данной проблемы феномен менталитета напоминает в какой-то степени математический прием: чтобы найти неизвестное, нуж-

но ввести в формулу новое неизвестное. Разница же в том, что отбросить затем это вводимое неизвестное просто так не удается, поскольку оно становится новой, более сложной и еще более важной и интересной проблемой, чем первоначальная. В нашем случае этой «новой неизвестной» проблемой стал феномен менталитета. Кроме того, очень трудно просчитать формально-логическим способом то, что относится к явлениям социально-историческим — человеку, нации или народу. Социально-философское осмысление ментальных черт народа, погружение в глубины народного духа можно рас-сматривать и как иррациональное, мистическое постижение духовных основ, сущностных внесознательных черт русского общества в его историческом протяжении.

Изучение любого социального феномена в отечественных науках об обществе и человеке имеет не только научно-теоретическое, но и прикладное значение, это не вызывает сомнений. В равной степени это относится и к феномену менталитета в целом, русского менталитета в частности, причем осмысление его представителями различных наук предопределяет изначально особенные цели этих исследований.

Педагоги рассматривают ментальные феномены как возможное подспорье в учебно-воспитательном процессе в современной школе. Представители различных этнических, национальных и социальных групп воспринимают исследования менталитета как обоснование своих идейно-политических, территориальных и иных притязаний, они являются и носителями отличных от других менталитетов, поэтому как их ценностные шкалы могут быть диаметрально противоположными иным, так и способы восприятия, оценивания и применения полученной социально-индивидуальной информации являются особенными и исторически неповторимыми.

Отечественный исследователь Б. Гершунский рассматривает категорию «менталитет» как иерархически высший ценностный и целевой компонент в структуре образовательной педагогической аксиологии и замечает, что изучение данного феномена для педагогики является значимым хотя бы потому, что представляет интерес «возможность исторически ретроспективного предсказания поведения, поступков индивидуаль-

ного или коллективного субъекта в определенных видах деятельности и жизненных ситуациях. Важно выявить возможности влияния на те или иные компоненты менталитета»1. Правда, автор оговаривается, что имеет в виду лишь «целенаправленное формирование, а в необходимых случаях — осторожное, возможно, весьма длительное, но необходимое преобразование (коррекция) ментальности на основе только и исключи-тельно природосообразных, гуманистических критериев... — средствами культуры и образования» . Однако нельзя не услышать здесь главного — речь идет о формировании человека (с намеком на его «переделку»), что видится, впрочем, весьма сомнительным, если попытаться совместить этот процесс с ментальными феноменами. И это связано, на наш взгляд, прежде всего с особенностями функционирования феномена менталитета, на которых мы остановимся в данной работе.

Категория «менталитет» часто рассматривается отечественными исследователями как психологическая. Идет ли речь об «исторической психологии», «социальной психологии» или «психологии глубинной», об «архаических слоях психики» или иных сопряжениях с психологической наукой, — не может быть никаких сомнений — в этих случаях мы говорим о ментальных феноменах. Но если педагог, рассматривая феномен менталитета, думает все-таки о том, как ему воспитывать и учить, психолог (или психотерапевт) в такой же ситуации думает о том, как, условно говоря, «лечить», исправлять человека. Основная функция психолога видится здесь, прежде всего, в оказании грамотной помощи человеку при выборе направления пути, ведущего к выходу из сложных жизненных ситуаций, а может быть, и в выведении из них.

Ушедший XX век западные психологи назвали «веком страха». Духовный кризис (который является бедой не только современного российского общества, но и общества западного) привел к появлению различного рода «фобий» (страхов), которых в настоящее время насчитывается уже более трехсот; среди

них множество странных и даже экзотических: «фобофобия» (страх страха), «фронемофобия» (страх перед мышлением), «эр- гофобия» (боязнь труда) и др. Охватывающие отдельных людей и целые социальные группы так называемые нервные срывы или психические стрессы имеют различные причины, но общий результат — душевное и физическое нездоровье значи-тельной части современного человечества.

Возможно, у каждого народа — свои основания стрессовых ситуаций? Имеются ли ментальные механизмы защиты личности (или «коллективной личности»), способные защитить от подобного рода «достижений» современной цивилизации? Ответы на эти вопросы, условно говоря, «на совести» психологов и психиатров. В ментальных же основаниях, возможно, сокрыты и некоторые причины эмиграции части российского населения с земли предков в дальние страны. Только ли русская это черта или общечеловеческая? Вопросов, повторим, великое множество. На некоторые из них современная психологическая наука старается ответить .

Полагаем необходимым упомянуть также и о небезынтересных лингвистических исследованиях менталитета. Современное языкознание также достаточно активно изучает отдельные аспекты ментальных феноменов . Язык справедливо признается важным ментальным «рычагом», поскольку он, действительно, во-первых, исторически мгновенно отражает наглядно все внутрисоциальные изменения, в том числе и ментальные (нужно конкретизировать: относящиеся к витальной, жизненной, внешней сфере менталитета), а во-вторых, несет в себе информацию, исторически сокрытую от обыденного, «случайного», поверхностного понимания, но скрывающую в себе глубокое национальное (социальное или этническое) значение.

Ярким историческим примером быстрого отражения в языке социальных революционных изменений может быть признана ситуация в России 1917 года. После февраля слово «гражданин» наполнилось особым, можно даже сказать, в чем-то религиозным (мистическим, во всяком случае) чувством и смыслом. Октябрьская революция привела ко многим реформам в языке, вплоть до изменений в алфавите (в свое время А.Ф. Лосев выступал с полушуточным-полусерьезным предложением вернуть алфавит досоветского образца , а появление большого количества новых, советских слов повлекло за собой и обозначение такого историко-лингвистического феномена, как «новояз». Мы не станем здесь останавливаться на этом аспекте проблемы, он достаточно подробно изучен в отечественных науках конца 80-х — начала 90-х годов.

Многие русские мыслители начала XX века рассматривали различные проблемы языка через призму феномена социального сознания, подтверждая некоторым образом нашу мысль о взаимодействии менталитета и языка. Так, обозначая глубинную суть, идею слова как «семему», русский философ П.А. Флоренский отмечает ее способность «беспредельно расширяться, изменяя строение соотнесенных в ней духовных эле-ментов, менять свои очертания, вбирать в себя новое, хотя и связанное с прежним содержание, приглушать старое...» и т. д. Словом, это духовное смысловое наполнение содержания понятия, которое можно рассматривать в определенной мере и как ментальный акт.

Но и внешняя, звуковая сфера слова — фонема отражает отдельные моменты функционирования феномена менталитета, особенно внесознательной его сферы. «Независимо от смысла, — пишет П.А. Флоренский, — она [фонема] сама по себе, подобно музыке, настраивает известным образом душу. Нет нужды, что это музыкальное восприятие бессознательно, тем глубже западает оно в душу, не принявшую мер к самоограждению,

тем проникновеннее вибрация души откликается этой музыке. ...Весь организм... вибрирует сообразно слушаемому» . Фиксирование языка как социального феномена на границе сознания и бессознательного — на социальном и индивидуальном уровнях — позволяет предположительно говорить об определенном содержательном пересечении его с феноменом менталитета.

Сообразность национального языка и национального менталитета (здесь сложно выделить соподчинение одного друго-му) не вызывает сомнений. При этом также важно помнить, что значение «языковой ментальности» заключается также в соединении мышления с жизнью, в социализации отдельного человека. Причем и социализацию можно рассматривать в языковом плане, во-первых, как возрастной процесс «врастания» становящейся личности в родную национальную среду, а во-вторых, как освоение сложившейся личности в иноязычной среде общения. Второй момент наиболее характерен для одного из важных аспектов, обозначенных в нашей работе — связанного с проблемой эмиграции интеллектуальных (и иных других) ресурсов современной России.

В качестве основы нашего философского дискурса мы предполагаем взять исторический период, характеризующийся весьма бурным развитием отечественной философии и науки и от-носительно очерченный границами конца XIX — начала XX века. Известный всплеск активности социально-политических, исторических и философских исследований этого периода признается сегодня как своего рода «золотой век» русской философии, время религиозно-культурного ренессанса в России. Для нас важно при этом учитывать и то, что попытка осмысления глубочайших и широких пластов русской истории и русского сознания, духовного склада и образа мышления русского народа в это время стала в наши дни основным направлением развития отечественной общественно-политической мысли.

Нужно признать, что существуют некоторые расхождения в определении исторических рамок указанного периода. Заслуживает внимания авторитетное мнение известного русского философа и богослова В.В. Зеньковского, который в своей знаменитой «Истории...» время собственно русской философии

начинает, как известно, с «периода построения систем», связывая его с именем Вл. Соловьева1. Н.А. Бердяев в свое время также заметил, что «в XVIII в. и в начале XIX в. у нас настоящей философии не было, она находилась в младенческом состоянии» . Некоторые исследователи рассматривают нача-ло периода русской философии с конца XIX века. Это видится нам вполне приемлемым, так как «золотой век» философии в России немыслим вне ярких и неоднозначных идей К.Н. Леонтьева и В.В. Розанова, отнесенных В.В. Зеньковс- ким к другому отрезку времени. Исторически вышеназванная русская философская эпоха завершается в первой половине XX века, поскольку последние работы Н. Бердяева выходят в свет в конце 40-х годов, к этому же времени относятся наиболее значительные произведения И. А. Ильина, Н.О. Лосского и некоторых других мыслителей. М.В. Иордан ставит несколько иные рамки: вторая половина XIX — начало XX века . Во всяком случае, целое созвездие русских мыслителей «золотого века» невозможно представить без «первой звезды» — Вл. Соловьева.

Необходимо, полагаем, небольшое отступление по поводу использованного нами выражения «золотой век», которое может показаться небесспорным. Данный период часто обозначают как «серебряный век», по аналогии с соответствующим временным периодом русской литературы. Для характеристики философского отрезка русской истории видится более удачным обозначение его «золотым» по нескольким причинам. Во-первых, не хотелось бы использовать столь откровенные и не очень содержательные смысловые заимствования: что удачно приживается в одной области культуры, то может быть не вполне уместным в другой.

Во-вторых, наименование «серебряный век» явно подразумевает предшествовавшее существование «века золотого». И если для русской литературы подобный период легко мож-

но найти, связав их с именами ли Пушкина, Лермонтова и Некрасова, Толстого и Достоевского и т. д. (подобного рода перечисление — дело неблагодарное и бессмысленное), с историей ли Древней Руси, легендами и мифами, сказаниями и частушками, то в истории русской философии такого времени не было. Досоловьевские философские построения при всем их значении для России были преимущественно заимствованиями и творческой переработкой западных философских систем. Зачастую «слишком творческими», поскольку большинство русских исследователей, воспринимая и осмысливая западные идеи, не принимали образа мыслей, общего духовного склада западных мыслителей, манеры философствования, миропонимания, то есть всех тех черт, которые мы вне всяких сомнений относим к содержательному и сложному феномену менталитета.

И в-третьих, можно привести в пользу нашего понятия своеобразный «аргумент образа»: «слово — серебро, молчание — золото». Народная мудрость, выкристаллизованная поколениями наших предков, права, по обыкновению. Если дело поэзии — звенеть серебряной струной, то дело философии — мыслить и молчать, ибо «мысль изреченная есть ложь»... Исторически этот первый период самобытно-русской философии был закрытым для российских интеллектуалов (в Советской России): уничтоженные тиражи сборников «Вехи» и «Из глубины», изгнание в 20-е годы прошлого века многих русских мыслителей за границу и физическое уничтожение большинства оставшихся стали причиной появления очередного русского мифа — о «золотом веке» русской философии, загадочном и недостижимом, великом и нереальном. Впрочем, доступность произведений мыслителей этого периода для широкого круга исследователей и читателей в последнем десятилетии не разочаровала наших современников и не убавила талантливости, оригинальности и иных признаков острого ума из недавно открывшихся философских работ.

В данном исследовании мы попытаемся использовать идеи и мысли русских философов начала XX века в качестве основы социально-философского и историко-психологического осмысления феномена менталитета, его сущностных оснований и

функциональных особенностей. Не вызывает сомнений, что авторская концепция менталитета как системы глубинно-психологических социокультурных установок общественного со-знания и внесознательной сферы народа в историческом протяжении только выиграет от использования такого убедитель-ного и авторитетного историко-философского аргумента, как наследие русской национальной философской мысли.