ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ ПАРАДОКСЫ ЧААДАЕВА
В чем тут дело? Почему Чаадаев привлекает к себе все новых и новых читателей и исследователей? По-видимому, дело здесь в том, что его идеи сохраняют глубину содержания, современное звучание и значимость как в историческом, так и в теоретическом отношениях.
Есть и еще одна причина — парадоксальность его мышления, открывающая возможность все новых и новых интерпретаций. Парадоксальность субъективная — он любил работать в мапере гиперболической, иронической, а подчас и в манере умышленной мимикрии. Но его мышление было парадоксальным и в том смысле, что в нем сталкивались противостоящие друг другу тенденции.
Противоречивость мышления Чаадаева была весьма значительной, и тому было множество оснований в условиях его жизни, формирования и развития его воззрений, во влияниях, которым он подвергался.
Прежде всего следует сказать об основаниях социальных. При гармоническом развитии человек пребывает в своем социальном кругу, формируется и живет его традициями, его идеологией, ею питается, заботится о ее приращении. Не то у Чаадаева. «Моя жизнь сложилась так причудливо,— писал он уже в зрелые годы,— что, едва выйдя из детства, я оказался в противоречии с тем, что меня окружало» (Письма.
№ 135) г. И действительно, выходец из родовитой дворянской среды, Чаадаев если и не с детства, то во всяком случае с ранней молодости оказался в оппозиции и к царю, и вообще к русской дворянской олигархии, государственности, идеологии. Его оппозиционность с годами все усиливалась. Однако драматизм ситуации состоял в том, что оставив родные берега Чаадаев не обрел новой гавани, его не привлекал другой берег — лагерь демократии. Он отвергал демократическую идеологию, социализм, материализм, хотя, как мы увидим, путь его все-таки шел от лагеря дворянского к демократическому.Этой социальной межеумочности соответствовала и идеологическая, Личная судьба Чаадаева сложилась так, что при формировании его теоретических убеждений он подвергся двум различным, противостоящим воздействиям — научно-рационалистическому, просветительскому, и религиозно-иррационалистическому.
Первое воздействие было исходным. Четырнадцатилетним юношей (в 1808 г.) он переступил порог Московского университета, где в те времена господствовала немецкая философия. Он слушал там (и, по-видимому, еще раньше — в 1807 г. на дому) таких крупных в европейском масштабе профессоров, как Буле, Рейнгардт, Баузе, Шлецер-сын, а также русских профессоров просветительского направления — А. М. Брянцева и А. Ф. Мерзлякова. Но по записям его брата М. Я. Чаадаева, с которым они «по надлежащему испытанию» (т. е. уже с определенной суммой знаний) в тот же год поступили в Университет а, по рефератам М. Я. Чаадаева о Боссюе, по его конспектам лекций Рейнгардта и Буле, по воспоминаниям о том времени соученика и товарища братьев Чаадаевых
В. И. Лыкошина, по тому, что мы знаем о Московском университете начала XIX в., можно судить о «закваске», на которой взошло мировоззрение Чаадаева. Она была вполне просветительская, хотя и с несколько «немецким душком», что означало знакомство с философией Канта, Фихте и Шеллинга. То немногое, что мы знаем о воззрениях Чаадаева 10-х — начала 20-х годов, рисует нам их именно в духе просветительства, рационализма, свободолюбия.
Таков образ Чаадаева, нарисованный Пушкиным («он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес»; «свободою горим», и т. п.). Пушкин, между прочим, говорил А. О. Смирновой, что «Чаадаев хотел вдолбить мне в голову Локка»[†]. Такова характеристика его дружеского круга — круга декабристов И. Д. Якушкина и II. И. Тургенева (переписка с которым тех лет характеризует Чаадаева как свободолюбивого молодого человека декабристских убеждений), Пушкина, Грибоедова и других молодых русских людей, таковы его философские интересы, выявляющиеся в переписке 10-х годов с Д. Обле- уховым, в факте участия в двух декабристских обществах — Союзе Спасения и Северном обществе, в которых, по воспоминаниям самого Чаадаева, царили воззрения «оледеняющего деизма». Фрондерством была его отставка и отказ от карьеры адъютанта императора Александра I, мотивированная тем, что он не хочет быть «шутом» при монархе. О том же говорят и его почти уже предсмертные воспоминания об идеях и устремлениях его и его товарищей в дни молодости (см. «Выписку из письма неизвестного к неизвестной»). О просветительском характере его интересов в молодости свидетельствует состав его первой библиотеки (которую он начал собирать в юности и продал Ф. Шаховскому, выйдя в отставку и собираясь в заграничное путешествие).Все эти многочисленные, хотя и разрозненные факты с несомненностью свидетельствуют, что по крайней мере до отъезда за границу в 1823 г., т. е. до 30-летнего возраста, Чаадаев был сторонником декабристских идеологов, придерживавшихся просветительской, свободолюбивой ориентации. Такого же мнения придерживался даже и столь тенденциозный исследователь мировоззрения Чаадаева, как М. О. Гершензон (см. Гершензон. С. 13),
Но где-то в 1824—1825 гг., когда Чаадаев путешествовал по Западной Европе, зародился, в 1826—1828 гг. углубился, а в 1829—1830 гг., когда он писал свой трактат, оформился новый, религиозный философско-историче- ский взгляд на мир. Непросто установить, что послужило причиной этого поворота.
Несомненно, существенную роль здесь сыграло поражение декабристов, которое можно было рассматривать как результат несостоятельности их философско-политических убеждений. Но это обстоятельство могло скорее закрепить и ускорить, чем дать исходный импульс такому направлению развития воззрений Чаадаева, поскольку оно начинало складываться ранее декабря 1825 г. Сыграло свою роль и воздействие Шеллинга, который в 1825 г., когда в Карлсбаде Чаадаев познакомился и беседовал с немецким философом, уже отошел от своих идей раннего периода и сам находился во власти мистической, «положительной» философии. Но из описанной Чаадаевым беседы с Шеллингом (Письма. № 59) видно, что к этому времени его сознание уже было захвачено религиозным интересом, так что и это воздействие не могло быть исходным. Большое влияние оказал на Чаадаева английский религиозный деятель миссионер Ч. Кук, с которым Чаадаев встречался за рубежом в январе 1825 г. и о котором многократно вспоминал 4. Двойственное влияние на него могло оказать и масонство, к которому Чаадаев примкнул еще в 1814 г. в Кракове и затем состоял в ложах вплоть до 1821 г., достигнув весьма высоких степеней. Двойственным оно могло быть потому, что в масонстве соединились как мистическое, так и — особенно в начале XIX в., и особенно в России — радикальное рационалистическо-вольнолюбивое направление. Весьма сильным импульсом к религиозным исканиям Чаадаева могло быть и воздействие близкого знакомого его молодости Д. Облеухова, впавшего к середине 20-х годов в совершеннейший мистицизм. Он вел мистический дневпик («Заметки о духоведении»), оказавшийся в руках Чаадаева и даже приписанный ему некоторыми исследователями (А. И. Кирпичниковым; М. О. Гершен-4 См., например, ОРМ. № 69. О Куке, найдя его письмо в бумагах Чаадаева, последнего допрашивали в Брест-Литовске (см. «Показання Чаадаева» 1826 г.). На темы религии Чаадаев беседует в Англии в 1823 г. и с неким У. Александером и получает от него соответствующие брошюры (Письма. № III).
зоном, который и включил этот дневник в основной корпус сочинений Чаадаева).
Это заблуждение документально опроверг Д. И. Шаховской, но факт знакомства Чаадаева с этим дневником несомненен 5. Так или иначе, с середины 20-х годов на просветительские воззрения Чаадаева наслаиваются религиозные, он изучает библейские тексты и теологическую литературу (по преимуществу — католическую и отчасти протестантскую). Какова опа — можно судить по его второй библиотеке (см. о ней: Каталог) и по тому отражению, которое эти штудии нашли в его сочинениях, прежде всего в Философических письмах и переписке.Таковы истоки двойственности воззрений Чаадаева. Она и послужила основанием для интерпретаторов говорить о «разных» Чаадаевых. Этим можно объяснить тот, например, факт, что Герцен относил Чаадаева к лагерю передовой, освободительной мысли, пробудившейся после подавления в результате разгрома декабризма (Герцен, Т. VII. С. 223), а П. К. Щебальский и М. О. Гершензон наотрез отказывались признать за Чаадаевым такую роль. «Как бы мы ни рассматривали этот документ,— писал Щебальский, имея в виду то же самое первое Философическое письмо, что и Герцен,— ... в нем нет... фрондерства, которое усматривал в нем Герцен» в, а Гершензон считал, что Герцен явился основателем легенды о Чаадаеве «как о деятеле революционной мысли в России» (Гершензон. С. 96). Эта же противоречивость давала возможность утверждать одним авторам, что в воззрениях Чаадаева взяла верх тенденция к мистицизму, а другим — что эта тенденция была подавлена рационализмом, просветительством.
Трудность интерпретации воззрений Чаадаева связана также и с тем, что взгляды его весьма сильно эволюционировали и потому вообще не поддаются однозначному толкованию. Но они должны быть исследованы с учетом этой эволюции, чем часто пренебрегали, и мы попытаемся это сделать — осознать феномен Чаадаева как целостное явление.
Ставя себе такую цель, мы отступаем от традиции излагать во вступительной статье к подобного рода изданиям
? Шаховской Д. И. Якушкин и Чаадаев (По новым материалам) Декабристы и их время. М., 1932. Ср.: Его же. Неизданные «Философические письма» П. Я. Чаадаева// ЛН. С. 12.
6 Глава из истории нашей литературы//РВ. 1884. XI. С. 151.
биографию мыслителя. Отчасти это будет, конечно, сделано — но как творческая биография, как история развития его идей. Этого достаточно тем более, что, с одной стороны, в настоящее время биография Чаадаева широко представлена в литературе и даже беспрецедентным образом — ему посвящены две книги в серии ЖЗЛ. С другой Стороны, весьма значительные биографические материалы, в большой мере ранее неизвестные или забытые, впервые вводятся в Комментариях к 1 и 2-му тт. и в Приложениях к настоящему изданию.