В.Ф. Саводник Е.А. БАРАТЫНСКИЙ. 1800-1900. КРИТИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Относительно Баратынского это справедливо уже потому, что будучи поклонником и другом Пушкина он, как автор, умел стать к нему в независимое положение, не говоря о превосходстве его дарования, безусловно возвышающем его над названными поэтами. Пушкин ставил его очень высоко, Белинский отводил ему первое место среди поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, и, несмотря на все это, Баратынский находится в настоящее время почти в полном пренебрежении. Между тем произведения его имеют не только историческое, но и непреходящее художественное значение и вполне заслуживают с нашей стороны более пристального и внимательного изучения, так же как и сама личность этого первого представителя «мировой скорби» в русской литературе. Поэтому мы считаем долгом простой справедливости напомнить русской публике об этом полузабытом авторе, представляющем весьма характерное и своеобразное явление в истории нашей поэзии. lt;...gt;
II
Баратынский принадлежал к тому поколению, которое, родившись на заре XIX века, получило печальную привилегию выставить из своей среды целый ряд выдающихся представителей так называе- мой «мировой скорби». Достаточно вспомнить, что сверстниками Баратынского были такие поэты, как Гейне, Леопарди, Ленау, что с эпохой его юности совпадает деятельность таких писателей, как Байрон и Шатобриан, композиторов как Бетховен, художников как Гойя, философов как Шопенгауер и что младшими братьями их были Мюс- се, Барбье, Лермонтов, — достаточно вспомнить этот ряд имен, для того чтоб определить до некоторой степени общее настроение эпохи. Здесь, конечно, не место касаться вопроса о происхождении этого настроения и о сложных исторических, экономических и психологических условиях, способствовавших его возникновению и развитию.
Достаточно сказать, что это течение идей может быть рассматриваемо, как один из эпизодов в истории общего движения романтизма, с его недовольством действительностью, с его неясными порывами, с его идеализацией прошлого, с его противопоставлением рассудочности отцов, вольтерианцев и энциклопедистов XVIII века, живой непосредственности чувства, защитником прав которого выступал еще Руссо.Связь Баратынского с этим течением мысли несомненна, хотя, быть может, для него самого она оставалась несознанною. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из поэтов этого направления оказал на него исключительное влияние и определил характер его поэзии, так как мы знаем, что Баратынский всегда старательно оберегал свою оригинальность. Но его связывала с представителями этого течения мысли общность настроения, обусловившая возможность возникновения аналогичного чувства и мыслей. Поэтому двойная задача нашей статьи будет заключаться в том, чтобы выяснить значение поэзии Баратынского, с одной стороны из особенностей его психического склада, а с другой — из общего настроения эпохи и определить ее действенный характер, из совокупного действия этих двух факторов.
Пушкин в своей статье о Баратынском, написанной в 1831 году, говорит о нем: «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко».
Здесь, в этом мимоходом брошенном замечании, Пушкин с удивительною проницательностью указал на самую характерную и наиболее важную черту Баратынского, дающую на наш взгляд, ключ к пониманию его личности и его поэзии. Баратынский — поэт мысли. Это не значит, чтоб он в своих произведениях излагал какую-либо отвлеченную философскую систему, или чтоб он задавался какими-либо дидактическими целями. Определяя Бара- тынского как поэта мысли, мы хотели только указать на характер его творчества, зависящий от его психической организации, и на преобладание в его произведениях идейного элемента над элементом непосредственного эстетического воздействия.
Из этого, однако же, не должно выводить заключения о недостатке образности в поэзии Баратынского; все дело заключается в том, что в ней художественные образы получают иной смысл и значение, чем у поэтов другого склада ума. У поэтов подобных ему характерно то, что для них художественный образ представляет собой не средство внушения (suggestion) какого-нибудь чувственного отзвука, какого-нибудь настроения, а символ, представляющий в наглядной форме некоторый процесс отвлеченной мысли и служащий точкой отправления для возбуждения аналогического процесса в уме читателя; таким образом пассивное восприятие, служащее основой эстетического наслаждения, соединяется здесь с известным проявлением психической активности, что в значительной степени изменяет смысл и характер художественного образа.В дальнейшем изложении мы еще вернемся к рассмотрению этой особенности поэтического творчества Баратынского; теперь же считаем необходимым познакомиться ближе с содержанием его мысли, с его общим мировоззрением, поскольку оно нашло себе выражение в его поэзии. Прежде всего мы остановимся на отношении Баратынского к природе, которая для всякого лирического поэта служила всегда богатым источником вдохновения. Баратынский также нередко черпал из этого источника (Деревня, Финляндия, Запустенье, Осень и др.), и целый ряд прекрасных стихотворений свидетельствуют о тонко развитом чувстве природы и о большой восприимчивости к ее красоте.
Но вместе с тем, согласно общему характеру поэзии Баратынского, картины природы возбуждают в нем не только известный ряд чувств и настроений, но также служат исходною точкой для некоторой цепи мыслей, связанных с определенным настроением. К числу обычных и весьма характерных для Баратынского мыслей, сложившихся под влиянием впечатлений, вынесенных из созерцания внешнего мира, принадлежит мысль о «равнодушии» природы к человеку, об ее безучастности или даже враждебности к его судьбе («Буря»). В сравнении с ее вечным круговоротом мимолетное существование человека является жалким и ничтожным, а его борьба против ее стихийной мощи — бесполезным упрямством пигмея, осужденного на неизбежную гибель.
Это торжество слепых сил природы над разумною жизнею человеческой души, этот исконный разлад между наши- ми чувствами, мечтами, надеждами и роковою необходимостью стихийных процессов постоянно доставляла Баратынскому пищу для безотрадных размышлений. Бессознательная жизнь природы представлялась ему исполненною красоты, мощи и гармонии, стройность которой нарушается только диссонансом, внесенным в нее страждущею и вечно жаждущею счастья душою человека, с ее вечною сменой страстей и желаний.Сознание, мысль — вот основной элемент этого рокового разлада, источник всех страданий неудовлетворенности, причина, почему «душа не то поет, что море и ропщет мыслящий тростник» (Тютчев). Сознание — излишняя роскошь на ярком пиру бессознательных сил природы. Оно заставляет его убеждаться, что и над ним тяготеет незыблемый закон, что и он «раб самовластного рока» и что жизнь его — «случайная жизнь» — заставляет его страдать «медленною отравой бытия» и «смерти отрадной страшиться» (Дельвигу). Вовлеченный в круговорот жизни, человек тщетно обманывает себя призраком свободы: над ним так же, как и над неодушевленною природою властвует та же роковая необходимость — неведомый фатум, разрушающий все наши мечтательные иллюзии. Поэтому единственное что остается человеку, это — покориться неизбежному, примириться с судьбою в сознании своего полного бессилия, и таким образом достигнуть, если не счастья, то по крайней мере покоя.
К чему невольнику мечтания свободы? Взгляни: безропотно текут речные воды В указанных брегах, по склону их русла; Ель величавая стоит где возросла, Не властная сойти. Небесные светила Назначенным путем неведомая сила Влечет. Бродячий ветр неволен и закон Его летучему дыханию положен. Уделу своему и мы покорны будем: Мятежные мечты смирим иль позабудем; Рабы послушные, покорно согласим Свои желания со жребием своим, И будет счастлива, спокойна наша доля.
Итак, бессилие человека перед стихийною мощью природы и мимолетность его существования в сравнении с ее вечным обновлением — вот один из излюбленных мотивов поэзии Баратынского.
Человек проходит по лицу земли, не оставляя по себе прочных следов; точно так же пройдет со временем и все человечество («Последняя смерть»), — и оно также осуждено на уничтожение, как и отдельная личность. Мысль о бренности всего земного и о ничтожности человеческого существования, конечно, не представляет ничего нового: она повторялась и разнообразилась без конца со времен царя Соломона; но то, что в устах другого поэта являлось бы довольно пошлым труизмом, приобретает у Баратынского значение необходимого звена в общей системе его пессимистического миросозерцания. Уже в стихотворении «Финляндия», написанном в 1820 году, поэт, вспоминая о далеком прошлом этого края, о походах северных богатырей, о скальдах, воспевавших их подвиги и не находя нигде вокруг себя следов этого бурного прошлого, с горечью восклицает:Что ж наши подвиги, что слава наших дней, Что наше ветреное племя?
О, все своей чредой исчезнет в бездне лет!
Для всех один закон, закон уничтоженья,
Во всем мне слышится таинственный привет Обетованного забвенья!
Стихотворение это принадлежит к числу ранних произведений Баратынского и относится к той эпохе, когда сам он еще находился под влиянием того условного эпикуреизма, который в то время получил в нашей поэзии право гражданства наряду с туманными элегиями и которому заплатил обильную дань сам Пушкин в своих лицейских стихотворениях. Поэтому Баратынский не проводит до конца затронутой им мыли, а остановясь на полдороге находит удобное примирение в признании, что счастье, хотя бы и мимолетное, всегда доступно для того, кто умеет им пользоваться:
Мгновенье мне принадлежит,
Как я принадлежу мгновенью. lt;... gt;