1 О РАСАХ

Те различия, по которым человеческий род делится на расы, существуют с очень давних времен. Несколько десятилетий тому назад большинство специалистов по антропологии даже утверждало, что возникновение разниц между расами совпадает с самым возникновением людей, что каждая раса — особый вид, имеющий свое особое происхождение.

рены, что пока будет существовать во Франции законное правительство, их интересы не будут подвергаться никакой опасности; им могло не нравиться, что есть во Франции люди, говорящие против рабства; они могли опровергать порицателей его; но знали, что эти хулители бессильны, и сами едва ли много интересовались своей полемикой с ними; вели ее больше для удовлетворения правилу, требующему не оставлять порицаний без ответа, чем по серьезной надобности возражать.

545

18 Н. Г. Чернышевский, т. 2

Рабовладельцы были люди белой расы, невольники — негры; потому защита рабства в ученых трактатах приняла форму теории о коренном различии между разными расами людей. Белая раса вполне обладает теми качествами ума и характера, какие нужны для разумного управления государственными делами и обширными частными предприятиями вроде больших фабрик или сельского хозяйства в большом размере; негры по природе своей лишены не только способности к политической жизни, но и способности разумно, трудолюбиво вести хозяйственные дела,

потому не могут быть гражданами благоустроенного государства, а должны работать иод распоряжением белых господ; их невольническое положение не только выгодно для их хозяев, но представляет и для них самих единственное избавление от нищеты; они так легкомысленны и ленивы, что без постороннего принуждения не могут добывать себе сытную пищу и хотя бы небольшие удобства жизни; это мы видим в Африке; там они бедствуют; у белых господ в Америке они пользуются изобилием.

Южные штаты Североамериканского Союза были не первые могущественные общества, устроенные на основании рабовладения. Теория, излагаемая учеными защитниками рабства в южных штатах, была не нова в своей сущности: уже греки оправдывали свою власть над рабами тем, что масса рабов — люди другой природы. Это говорит, например, Аристотель: он делит людей на разряды, из которых один самой природой предназначен владычествовать над другим, предназначенным природой для рабства1

Интересы рабовладения были не единственным источником господствовавшего у греков (и у римлян) мнения, что есть народы, которые предназначены природой к рабству, как они предназначены к свободе. Самолюбие бывает и бескорыстно; защитники рабства в древнем мире держались своего учения не только но расчету выгод, но и по тщеславию. Под влиянием уважения к общественному устройству и мыслям греков и римлян образованное общество новой Европы оставалось не чуждо склонности хвалить рабство и после того, как оно исчезло в ней. Специалисты по наукам о человеке разделяли эту склонность общества, к которому принадлежали. Но и само оно и его специалисты но наукам о человеке перестали чувствовать живой интерес к рассуждениям этого рода, когда стало очевидно, что рабство в Европе исчезло безвозвратно. Ученые защитники его повторяли привычные старые мысли, но не имели влечения много заниматься ими; вопрос оставался приблизительно на той степени разработки, какую дали ему Аристотель и другие греческие защитники рабства. Вялые повторения старины, которыми ограничивались похвалы рабству в XVIII веке, мало соответствовали тогдашнему состоянию знаний о физической природе человека, гораздо более высокому, чем во времена Аристотеля.

Но когда встревожились за свое рабовладение плантаторы южных штатов, ученые рассуждения в защиту рабства быстро получили такую разработку, какая была

нужна для опровержения мыслей партии, сделавшейся опасною для рабовладельцев южных штатов.

От сожительства белых мужчин с негритянками или негров с белыми женщинами дети родятся не в таком большом числе, как от сожительства белых мужчин с белыми женщинами или негров с негритянками. Дети, родившиеся от сожительства людей белой расы с людьми черной, гораздо менее способны иметь, в свою очередь, детей, чем люди белой расы или черной расы. Таким образом, средняя раса (мулатская) очень быстро вымирает, если число ее не поддерживается новыми рождениями от сожительства белых людей с черными. Мулаты и мулатки не способны поддерживать существование своей расы сожительством между собою. Что следует из того? — Вывод таков:

Сравнивая этот факт с результатами, производимыми сожительством самцов одного вида млекопитающих с самками другого, мы находим, что разница между белыми и черными людьми менее велика, нежели разница между лошадью и ослом, но более велика, чем разница между волком и собакой. Дети жеребца и ослицы или осла и кобылы совершенно бесплодны; дети волка и суки или кобеля и волчихи совершенно плодородны. Мулаты и мулатки не совершенно бесплодны, как мулы и лошаки, но несравненно менее плодородны, нежели ублюдки от сожительства волков с собаками.

Ясно, что как о волках мы имеем понятия иные, чем о собаках, и отношения наши к этим двум разным видам млекопитающих не одинаковы; и что как нельзя требовать или ожидать от осла тех качеств, которыми заслуживает наше сочувствие и уважение лошадь, так и о неграх мы не должны судить по тем понятиям, какие имеем о белых, и общественное положение негров должно быть совершенно иное, чем положение белых.

18*

547

Вообразим себе, что нам необходимо, чтобы волк жил на нашем дворе; можем ли мы оставлять его на свободе, как оставляем собаку? Нет, этим мы только сделали бы вред себе и погубили бы волка.

на нашем и соседних дворах. В том и другом случае он был бы убит. Будем же держать его на цепи. Это будет счастье для него. Он будет сыт у нас, а у себя в лесу он постоянно мучился голодом.

Плантаторы были так могущественны, что ссориться с ними осторожные люди северных штатов считали делом очень опасным. Они заявляли, что если законодательная власть Союза нарушит их рабовладельческие права, их штаты отделятся от Союза и составят особую конфедерацию. Большинство населения свободных штатов пугалось этой угрозы, делало уступки плантаторам, предоставляло им управление Союзом. В книгах уступчивость отражалась тем, что ученые северных штатов переходили на сторону защитников плантаторской теории рас. Так, например, сам Агассиз, сильнейший боец за нее, был профессором в северных штатах, но совершенно подчинялся влиянию плантаторов. Само собою разумеется, что когда люди принимают чужие мнения ио боязни ссоры, большинство этих сговорчивых прозелитов воображает себя действующим не по каким-нибудь предосудительным мотивам, не по робости или житейскому расчету, а по искреннему убеждению. В этом состоит извинение таким людям, как Агассиз. Вероятно, ему воображалось, что он говорит по совести, а не по раболепству.

Как ученые в северных штатах подчинялись авторитету южных защитников рабства, так большинство европейских ученых подчинилось по вопросу о расах авторитету североамериканских ученых. И действительно, как было не принять теорию о коренной разнице рас? Мулаты и мулатки бесплодней ублюдков волка и собаки; это говорили североамериканские ученые; они изучили факты на месте. Следовало верить им.

Но следовало бы также подумать о том, беспристрастны ли они, действительно ли они изучили факты, о которых говорят с такою уверенностью, добросовестно ли они передают хотя бы те факты, которые ясны и без особенного изучения сами бросаются в глаза. Европейские ученые не считали нужным этого; они были белые, плантаторское учение о расах льстило белой расе; какая же охота была им сомневаться в его основательности?

Северные штаты робели плантаторов.

Но бедствие, которого так опасались уступчивые люди в северных штатах, которое пугало и Европу, произошло. Плантаторы отложились от Союза, началась междоусобная война, она длилась почти четыре года; подвоз хлопка из южных штатов в Европу остановился; те части Европы, в которых была развита хлопчатобумажная промышленность, подверглись тяжким, продолжительным страданиям. Война кончилась отменою невольничества в южных штатах. Безрассудная часть плантаторской партии мечтала о его восстановлении. Большинство плантаторов скоро убедилось, что восстановить его нельзя. Вопрос о невольничестве перестал иметь политическое значение, сделался предметом исключительно научного исследования. Что же тогда оказалось? Факты свидетельствуют противное тому, что говорили о бесплодии мулатской расы ученые защитники невольничества,— относительно плодородия мулаты и мулатки нисколько не отличаются от белых и черных.

Предлогом говорить об их бесплодии служило то обстоятельство, что очень многие мулатки действительно или оставались бесплодными, хотя имели сожительство с мужчинами, или если рождали детей, то дети их умирали в громадной пропорции, не достигая взрослых лет. Но оказалось, что эти мулатки вели такой образ жизни, который производит те же самые результаты у женщин всякой расы, белой ли, желтой ли, или черной; а те мулатки, которые вели образ жизни, удовлетворяющий общим для всех рас условиям плодородия женщин и здорового роста их детей, имели столько же детей, как ариянки, монго- лянки или негритянки, ведущие такой же образ жизни, и дети у них вырастали такими же здоровыми, как у женщин этих рас.

Люди, не знающие, какое влияние имеет лживое общественное мнение на мысли ученых, дивились тому, что можно было с такой беззаботностью о правде утверждать, будто бы мулатки мало способны иметь многочисленных здоровых детей. Был курьез еще более странный. На той степени плодородия ублюдков, при которой их потомство могло бы существовать неопределенное число поколений, не уменьшаясь или даже увеличиваясь в числе, очень часто был наблюдаем факт, что тип этого потомства неустойчив; дети не сохраняют типа своих родителей-ублюдков, а возвращаются к типу той или другой из рас, от которых произошли родители-ублюдки. Так, например, было замечаемо, что если от сожительства животных белой породы с животными черной породы произошли пестрые дети, то у этих пестрых детей лишь немногие дети будут пестрые, а большинство будут или белые, или черные. Едва ли наблюдения о цвете потомства млекопитающих разного цвета анализированы с достаточной точностью. Но предположим, что они совершенно достоверны. Ученые защитники невольничества переносили на мулатов и мулаток то наблюдение, которое считалось достоверным относительно пестрых детей, рождающихся от сожительства овец или собак разного цвета. Они говорили: мулатский тип не имеет устойчивости; дети мулата и мулатки не походят на своих родителей, уклоняются от них или к белому, или к негритянскому типу; дети тех, которые приблизились, например, к негритянскому типу, будут еще ближе к нему, чем их родители, и таким образом через небольшое число поколений потомки мулата и мулатки становятся совершенными неграми.

Чтоб определительно судить о плодородии или бесплодии людей какого-нибудь типа, нужно иметь статистические сведения. Понятно, что масса общества может быть обманываема в этом деле самоуверенностью тона специалистов; понятно и то, что специалисты, не имеющие под руками статистических цифр, могут быть вводимы в ошибку доверием к товарищам, говорящим самоуверенно. Но вопрос о сходстве детей с родителями решается без всяких ученых пособий прямым наглядным впечатлением. Каждому, живущему в рабовладельческой стране, было превосходно известно, что дети мулата и мулатки имеют точно такое же сходство с родителями, как дети белых людей или негров; что поэтому мулатский тип очень устойчив. Но обществу рабовладельческих земель угодно было пренебрегать этим своим знанием и повторять приятные для него слова ученых защитников рабства, что дети мулата и мулатки не сохраняют типа родителей.

Как объяснить возможность такого противоречия наглядной истине? Подлог был произведен способом очень бесцеремонным, но вполне пригодившимся для получения приятной лжи. Мулаты и мулатки в Соединенных Штатах не составляли отдельного общества, не жили вместе сплошными группами. Мулат или мулатка обыкновенно жили в доме или хижине белого или черного семейства. Мулатам чаще случалось быть любовниками или мужьями негритянок, чем мулаток; мулаткам чаще случалось быть любовницами белых или женами негров, чем любовницами или женами мулатов. Дети мулатки от негра в большинстве случаев, разумеется, имели тип средний между отцом и матерью, то есть более походили на негров или негритянок, чем их мать. Дочери этих дочерей, становясь женами негров, имели детей еще более близких к негритянскому типу. То же самое, только в обратном направлении, происходило при сожительстве мулатки с белым, их дочерей с белыми. Ступени генеалогии, приближающей потомство мулатки к белому типу, были определены с полной точностью, и по крайней мере на первых ступенях признаки были так ясны, что каждый в рабовладельческой стране по одному взгляду с достоверностью узнавал генеалогическую степень человека, имеющего тин средний между мулатским и белым. Дочь мулатки и белого была терцеронка: дочь терцеронки и белого была квартеронка; признаки терцеронки были так резки, что никто не мог принимать ее ни за мулатку, ни за квартеронку; каждый видел, что она терцеронка. Дочь квартеронки и белого уже трудно было отличить от белой человеку, не жившему в рабовладельческой земле; когда ее потомки еще два или три поколения имели детей от белых, то ее потомки становились трудно различимы от белых и для опытного наблюдателя. В десятом или двенадцатом поколении они уж становились неразличимы от белых и для опытного взгляда. Словом, дело шло по тем же законам, как при сожительстве всяких людей какого-нибудь типа с людьми какого-нибудь другого типа, как, например, при сожительстве потомства испанца и француженки с людьми французской национальности или потомства каталонца и андалузанки с людьми каталонского племени. А когда люди мулатского типа сожительствовали между собой, то их тип оставался прочен в их потомстве. Это было известно всем в рабовладельческих штатах; но приверженцам рабовладения угодно было повторять полезную для защиты невольничества ложь, будто бы мулатский тип неустойчив.

Теперь все рассуждения о бесплодии мулаток, или о неустойчивости мулатского типа, отброшены серьезными антропологами, как пустые выдумки ученых, бывших прислужниками рабовладельцев.

Классификация рас остается до сих пор очень шаткой в своих подробностях. Специалисты, справедливо признаваемые наиболее компетентными судьями по вопросам этого рода, не сходятся между собою в том, сколько коренных рас должно считать. И последователи известного способа классификации не сходятся между собою в мнениях, к той или другой из принимаемых ими рас причислить то или другое племя. Признаки, по которым следует делить людей на расы, тоже остаются предметом споров.

Наиболее популярный признак расы — цвет кожи. Но есть авторитетные специалисты, находящие, что он имеет очень мало научного значения. Некоторые из них думают, что гораздо важнее разница по форме волос на голове; они делят людей на три основные расы: у одной из них волоса имеют в поперечном разрезе круглую форму; эти волоса нисколько не вьются; у другой расы разрез волоса головы — эллипс не очень стиснутый; эти волоса слегка вьются; у третьей расы разрез волоса головы — эллипс очень сплюснутый, так что волос походит на ленту с закругленными коймами; такие волоса курчавы, как овечья шерсть. Вообще эта классификация довольно близко совпадает с делением людей на желтую, белую и черную расы. Она замечательна тем, что порядок рас в ней не тот, как в классификации по цвету кожи, в которой на одном конце порядка стоит белая раса, на другом черная,— желтая занимает средину между ними; в классификации по форме волос головы масса народов, составляющих белую расу, занимает средину между народами желтой и черной рас. Без сомнения, несравненно большую важность имеют различия формы головы. Их можно подводить под две разные точки зрения; с одной — коренным принципом деления принимается собственно форма черепа, с другой — форма профиля. Но и по форме профиля, и по форме черепа выводы относительно деления людей на расы получаются приблизительно одинаковые; исключения есть, но вообще овальный череп соединен с так называемым кавказским (или греческим, европейским) профилем; угловатый череп — с плоским (китайским, монгольским) профилем; длинный и приплюснутый череп — с негритянским профилем. Форма черепа и профиля, как всеми признано, несравненно важнее цвета кожи и формы волос головы, но некоторые специалисты не считают удобным ставить ее важнейшим основанием классификации рас, потому что она менее устойчива, чем цвет кожи и форма волос. Так, например, замечено, что дети американских негров, купленных в Африке, вообще имеют очертание профиля менее далекое от арийского, чем их отцы; с каждым поколением это изменение развивается. Правда, что и теперь негры Соединенных Штатов остаются все еще очень не похожи на арийцев чертами лица; но вообще они потомки африканских негров лишь в четвертом, много пятом поколении. В Африке встречается большая разница профиля между племенами одинакового цвета кожи и одинаковой формы волос головы. Некоторые из них имеют профиль очень похожий на арийский. Возможно, что причина этой разницы — неодинаковость истории племен. Те, которые имели очень долго жизнь менее бедственную, чем другие, и сделались людьми несколько более развитыми в умственном и нравственном отношении, приобрели формы головы, более подобные формам народов, давно вышедших из дикого состояния; потом их материальное и нравственное положение ухудшилось, но медленные перемены в чертах лица, производимые понижением быта, еще не успели развиться вполне, а понизившись до прежнего дикого состояния, эти племена еще сохранили черты прежнего более высокого развития. Впрочем, кажется, что это объяснение основано только на аналогии; едва ли найдены какие-нибудь факты, прямо подтверждающие его. Аналогия — аргумент, не заслуживающий серьезного доверия.

По нынешним понятиям вопрос о происхождении рас представляется в следующем виде:

Не только такие группы живых существ, как волк, собака и близкие к ним виды, или как лошадь и осел и очень сходные с ними виды, но и все млекопитающие, несомненно, имеют общее происхождение. Таким образом, бесплодие сожительства млекопитающих разных групп вовсе не относится к делу, когда речь идет о том, имеют ли они общее происхождение. Они все имеют его. Бесплодие свидетельствует вовсе не о разнице происхождения, а только о том, что разница в устройстве организма сожительствующих существ более велика, чем было бы совместно с возможностью для них иметь детей. Происхождение этой разницы чисто историческое. Если существа двух групп имеют от своего сожительства детей, но их дети бесплодны, это значит, что их организмы более различны, нежели было бы совместно с рождением плодородного потомства.

Разные расы людей производят на обыкновенного наблюдателя-неспециалиста очень неодинаковое впечатление ио цвету кожи, характеру волос головы, формам черепа и профиля; но он видит, что все это существа одинаковые в той же степени, как одинаковы, например, разные породы обыкновенной домашней (европейской, то есть собственно египетской) кошки или европейского медведя. Это простое мнение массы людей вполне подтверждено теперь наукой.— Ни в какой породе млекопитающих нельзя найти два существа, которые были бы безусловно одинаковы; у тех млекопитающих, которые рождают несколько детей в одно время, дети, родившиеся одновременно, все-таки несколько отличаются одно от другого. Потому, когда речь идет о тожестве организации двух млекопитающих одной породы, научный смысл слов «их организация тожественна» состоит не в том, что между ними нет никаких разниц, а только в том, что разницы очень незначительны сравнительно с элементами тожества.

В этом смысле имеем ли мы право сказать, что все расы людей тожественны не только по своей организации, но и по своим умственным и нравственным качествам? В XVIII веке было сильно распространено между передовыми людьми мнение, что должно сказать так. Они говорили о единстве человеческой природы в выражениях очень широких и сильных. Некоторые из знаменитых мыслителей, воспитавшихся в конце того периода, сохранили это убеждение на всю жизнь. Например, Песталоцци и Гегель продолжали в двадцатых годах нашего века говорить о тожестве людей безоговорочным тоном Руссо: каждый человек, родящийся здоровым, родится с теми же склонностями, как всякий другой, природная разница умственных и нравственных сил людей, родящихся не больными, а здоровыми, очень невелика. Но лет через десять или двадцать оставалось уже очень мало ученых, которые не смеялись бы над этим мнением, как чрезмерно наивным. Пренебрежение к нему было одним из частных результатов ненависти к теориям XVIII века. Но время ненависти прошло, и новые поколения стали находить, что мыслители XVIII века были менее наивны, чем казалось поколениям, ненавидевшим его. Одним из результатов этой перемены было возникновение того направления, которое теперь стало господствующим в естествознании. 11о применению к частному вопросу о человеческих расах его можно характеризовать так: разницы между расами проникают всю организацию; не только форма черепа и профиля или ступни ноги у каждой расы своя особенная, но и каждая кость, каждый мускул, каждая железа имеет у каждой расы свои особенности; не только передние полушария головного мозга имеют у каждой расы некоторые особенности, имеет их и каждый нерв желудка или ноги; но все эти разницы довольно незначительны сравнительно с элементами тожества в организации всех рас.

Естествознание приняло господствующее теперь направление очень недавно; натуралисты еще не очень пожилых лет учились по книгам противоположного направления. Дело только начинается, и, как далеко пойдет оно в своем развитии, нельзя сказать огіределительно. Но по крайней мере до сих пор быстро ослабевает в науке значение разниц между расами. Специалисты не какие-нибудь люди особой породы; огромное большинство их, подобно огромному большинству всяких других людей, подчиняется общественному мнению, которое выработывается иод преобладающим влиянием событий. Потому дальнейший ход этого, как и всякого другого, ученого дела очень много зависит от хода событий. Говорят иногда, что мысли натуралистов имеют основу совершенно твердую, так что не могут поддаваться требованиям общественного мнения. Конечно, не только астрономия, но и физиология должны быть названы системами понятий очень прочных сравнительно с теориями политических и общественных наук. Но припомним факты из истории не то что физиологии, а самой астрономии. Пусть очень простительно было Тихо де Враге изобретать свою систему для того, чтоб уклоняться от научной надобности признать систему Коперника, держаться которой было бы для него если не так опасно, как для Галилея, то все-таки неудобно. Но какие серьезные неприятности могли угрожать французским астрономам конца XVII и начала XVIII века, если б они приняли теорию Ньютона? Неудобств от этого не было им никаких; но они были французы; они жили во французском обществе: оно предпочитало астрономическую систему своего соотечественника Декарта системе англичанина Ньютона; и несколько десятилетий большинство французских астрономов отвергало теорию Ньютона, защищало теорию Декарта.

Между специалистами по антропологии много споров о том, какие разницы должны быть принимаемы за основание классификации людей по расам, сколько коренных рас должно считать, к какой расе или к какой помеси рас должно относить то или другое племя. Но факты, которые совершенно достоверны, охватывают огромное большинство человеческого рода. Для людей, ищущих в антропо- логии решения важных исторических вопросов, эти бесспорные факты достаточны.

На сколько именно рас делятся люди — вопрос, не имеющий очень большого значения для истории человечества. Важны только три расы: белая, желтая и черная, или раса с вьющимися волосами головы, прямыми волосами и волосами, подобными шерсти, или раса с овальным черепом, рельефным профилем, не выдающеюся вперед нижнею челюстью, раса с угловатым черепом, плоским лицом, нижнею челюстью, не выдающейся вперед, и раса с приплюснутым черепом, плоским лицом, нижнею челюстью, сильно выдающеюся вперед. Эти три расы составляют, вероятно, более девяти десятых частей общего населения земного шара. Если принимать какие-нибудь другие расы за коренные, то все вместе они и незначительны числом и сравнительно не важны историческим значением. И ни об одном из народов или племен, занимающих важное место в нынешнем составе рода человеческого, нет сомнений, к какой расе должно отнести его; точно так же нет этого сомнения почти ни об одном из народов, имевших важное значение в истории человечества, если до нас дошли сколько-нибудь точные известия о его наружности. Этого достаточно для исследователя или рассказчика всеобщей истории. Если о каком-нибудь народе, имевшем довольно важное значение в истории человечества, нам неизвестно с полною достоверностью, к какой расе принадлежал он, то неудовлетворительность наших сведений о нем заключается не собственно в недостатке известий о его наружности, а вообще в недостаточности известий о нем.

Все расы произошли от одних предков. Все особенности, которыми отличаются они одна от другой, имеют историческое происхождение. Но какую степень устойчивости имеют их особенности? — не все одинаковую. Цвет кожи негров очень устойчив. Едва ли можно полагать, что через двадцать поколений негры, живущие в стране русого народа, имеющего очень белую кожу, могут стать имеющими кожу значительно менее черную, чем имело первое поколение. Желтая кожа и белая кожа гораздо быстрее принимают оттенки, сближающие их по цвету. Собственно говоря, цвет кожи монгола, ставшего светлым, сохраняет свою особенность колорита, не одинаков с цветом кожи очень смуглого человека чистой арийской расы; многие люди монгольской расы имеют очень светлую кожу, но, всматриваясь, все-таки можно видеть, что это не белый цвет, а только посветлевший желтый и наоборот, у арий- цев, очень смуглых, все-таки видно, что цвет их кожи — не желтый, а потемневший белый. Так ио крайней мере говорят специалисты. И едва ли будет легковерием считать это правдой. Относительно формы черепа достоверно известно, что с развитием умственной жизни людей какого- нибудь племени лоб их становится выше; с этим соединено уменьшение длины нижней челюсти, так что изменяется профиль, происходит увеличение так называемого лицевого угла. С какой степенью быстроты может происходить эта перемена и какой величины может достигать она, еще не исследовано определительным образом. Но по личным отрывочным наблюдениям известно много случаев, что лоб правнуков имел гораздо более высоты, чем какой имели прадеды. У многих племен и народов замечено, что высшее сословие имеет более развитый лоб, нежели масса населения. В некоторых случаях это объясняется разностью происхождения. Но встречается много случаев, в которых достоверно известная одинаковость происхождения высшего и низшего сословий; тут очевидно, что разница профиля произведена различием материальной и умственной жизни.

Белые люди всегда считали свою расу лучше желтой расы и были расположены презирать черную. Люди этих рас думают о себе, кажется, очень неодинаково: есть много известий, что монголы считали черты лица своей расы более красивыми, чем профиль белой расы; но много известий и о том, что они признавали людей белой расы более красивыми, чем своих соплеменников. Между неграми некоторые также предпочитают свою расу белой, другие — белую своей. То, что многие из желтых и черных людей находят белую расу более красивою, чем свою, может служить подтверждением высокого мнения белых людей о красивости своей расы. Но если огромное большинство желтых и черных людей имеет лица некрасивые на взгляд белых, то следовало бы разобрать, насколько в этом впечатлении участвуют обстоятельства, посторонние сущности вопроса, как, например, то, что материальное положение желтых и черных людей хуже положения белых и умственная жизнь их менее развита. Могут ли желтые и черные люди при обстоятельствах, благоприятствующих приобретению красивости, делаться очень красивыми на взгляд белых людей? — Мы имеем множество свидетельств белых путешественников о том, что есть племена негритянской расы, имеющие очень красивые черты лица; эти племена встречаются вдали от моря, где жизнь менее тяжела для негров, нежели в приморских частях Африки.

Все белые люди, бывавшие в Японии, говорят, что многие японки очень красивы лицом. Цвет кожи, красивость лица — не такие особенности, которые имели бы прямую связь с умом и характером. Относительно цвета кожи понятно само собой, что он не имеет непосредственного отношения к деятельности головного мозга. Нельзя найти никаких физиологических причин, почему белый, или желтый, или черный цвет кожи мог бы считаться благоприятным или неблагоприятным для высокого развития умственной жизни или результатом какого-нибудь ее состояния. Но у нас есть сильное влечение предполагать хорошие умственные и нравственные качества в людях, красивых лицом; и можно думать, что эта связь до некоторой степени действительно существует: красивые черты лица — результат хорошей организации всего тела; хорошая организация тела не может не быть признана основой для хорошей деятельности головного мозга. Но хотя эти условия и должны считаться коренными, развитие нравственной и умственной жизни человека подвергается таким сильным посторонним влияниям, что результат чрезвычайно часто оказывается несоответствующим характеру личной организации. Людям красивым следовало бы быть умными и добрыми; никто не собирал данных о том, какова пропорция умных и добрых людей между ними,— более ли велика она между ними, нежели между некрасивыми людьми (того же общественного положения); но каждому из нас известно по личному житейскому опыту, что между красивыми людьми встречается очень много недалеких по уму и не заслуживающих симпатии по характеру. Люди очень некрасивые лицом должны были бы быть гораздо ниже красивых по уму и качествам характера. Но каждому из нас известно, что многие очень некрасивые люди очень добры и умны. Дело в том, что наружность человека может пострадать от влияний, которые не будут проникать в глубину организма; профиль испортится, а головной мозг не пострадает; наоборот, могут быть влияния, которые испортят головной мозг, не испортив профиля. Вообще, достоверные сведения об уме и характере человека мы до сих пор не можем приобретать никакими рассуждениями по каким-нибудь общим основаниям. Они приобретаются только изучением поступков этого человека.

Это говорено было собственно по вопросу о связи красивости лица с умственными и нравственными качествами. Иное дело придавленность передней части черепа; она, конечно, прямо показывает, что у человека мало развиты передние части головного мозга. Потому, те негритянские племена, у которых передняя часть черепа очень придавлена, конечно, имеют передние части головного мозга мало развитыми. Но вопрос вовсе не в том, низко ли нынешнее состояние их умственной жизни, а в том, способны ль они к высокой цивилизации, может ли развиться передняя часть головного мозга их, подняться их лоб. Факты показывают, что может.

Пока существовало невольничество в Соединенных Штатах, полемика должна была идти о том, способны или неспособны негры быть гражданами благоустроенного государства. Теперь спор об этом сделался излишним. Они получили права граждан и пользуются ими точно так же, как те части белого населения Соединенных Штатов, которые по несчастным обстоятельствам своей истории находятся еще на низкой степени развития. Нет никакой разницы между тем, как вотирует большинство ирландцев, переселившихся в Америку уже немолодыми людьми, и большинство негров: те и другие одинаково поддаются проискам интригантов. Как будут вотировать негры Соединенных Штатов через несколько десятков лет — мы не знаем, но беспристрастные люди говорят, что уже теперь, через двадцать лет по приобретении права голоса, они пользуются им гораздо рассудительнее, чем вначале.

Впрочем, вопрос о неграх утратил прежнее значение по их освобождении в Соединенных Штатах. Там, где освобождены, они по закону пользуются всеми или почти всеми правами свободных граждан и если подвергаются ка- ким-нибудь стеснениям в общественной жизни от обычаев, усвоенных белыми в рабовладельческие времена, то эти стеснения заметно уменьшаются по мере того, как белые теряют рабовладельческие привычки. Отмена невольничества на Кубе и в Бразилии — дело близкого времени; в том не сомневаются сами рабовладельцы. — Очень вероятно, что через несколько времени возникнут в Африке отношения, при которых вопрос о людях негритянской расы получит очень большую важность: белые с юга и в особенности с запада надвигаются на ту часть Африки, которая населена неграми. Этими будущими отношениями можно и теперь сильно интересоваться, но мы еще не имеем достаточных данных для того, чтобы предугадывать, какова будет участь негров в Африке при распространении владычества или очень сильного влияния белых на их земли.

В настоящее время из вопросов о расах наиболее важны относящиеся к желтой расе. Она гораздо многочисленнее черной, притом никто не сомневается в способности желтых людей иметь большие благоустроенные государства с нынешнею принадлежностью больших держав — многочисленным хорошо дисциплинированным войском. Часто встречаются рассуждения о том, не предстоит ли европейским государствам очень большая опасность от Китая, население которого так многочисленно. По пропорции числа войск во Франции, Германии, России, Китай может сформировать 15 или 20 миллионов войска, и если приобретет достаточные денежные средства, то может послать на Европу 7 или даже 10 миллионов воинов. При нынешних отношениях между европейскими государствами нет никакой вероятности, чтобы они соединились для общей обороны; напротив, они стали бы держаться так, как государства древней Греции при нашествиях македонян. Есть в Европе довольно много людей, предполагающих вероятность подавления Европы китайцами. Эти страхи фантастичны: когда китайцы усвоят себе европейские искусства настолько, чтобы войска их стали не то, что очень хороши, а хотя бы только не хуже нынешных турецких, Китай уже не будет одним государством. Теперь разные племена китайского народа остаются соединены в одно государство только потому, что еще не умеют защитить свою самостоятельность от иноземного ига.

Но не фантастический, а реальный интерес имеет вопрос о желтой расе с иной стороны: способна ль или неспособна приобрести очень высокое умственное и нравственное развитие раса, к которой принадлежит половина человеческого рода? До недавнего времени у европейских ученых владычествовали о желтой расе понятия презрительные. Негры были не люди, а животные; о расе, имевшей великих мыслителей, сделавшей великие технические открытия, нельзя было говорить таким тоном, как о неграх; китайцев нельзя было не признавать людьми. Но они были люди низшей породы. Умственная и нравственная организация их имела черты, существенно отличные от качеств, составляющих истинное человеческое достоинство белой расы. В те времена предполагалось, что фантазия — собственно человеческое качество; животные тогда не имели фантазии. Теперь имеют; мы знаем, что она — одна из неизбежных функций мышления, и что каждое существо, имеющее какие-нибудь представления, необходимо имеет в числе их и некоторые представления, соответствующие не действительным впечатлениям, а комбинациям их, то есть представления, принадлежащие области воображения. Но в те времена не хотели знать этого; ученые на одной странице трактата писали о собаках и кош- ках, видящих сны, а на следующей преспокойно толковали, что животные не имеют воображения; впрочем, в те времена животные не имели способности мыслить. О китайцах нельзя было сказать, что они лишены способности мыслить, но воображение у них было чрезвычайно слабо. Они были способны только заботиться о материальных выгодах, в этом и состояло все их мышление. Когда думаешь исключительно о своих житейских делах, то, разумеется, для фантазии тут очень мало простора. Вот именно в таком состоянии находились китайцы: по свойству своей расы думать только о житейских делах, они не имели надобности в воображении, и природа не сделала им никакого огорчения, лишив их этой высшей человеческой способности. Правда, результаты такой скупости природы относительно наделения китайцев человеческими качествами были очень важны в материальном отношении; лишенные фантазии, китайцы не могли создавать никаких идеалов, тем менее могли стремиться к их осуществлению; лишенные идеалов, они не могли представить себе ничего лучше той обстановки, в какой жили, ничего лучше обычаев, каких держались; из этого происходил роковой закон их жизни: неподвижность. Китайская история вполне подтверждала это: если европеец писал хоть десять строк, имеющих какое-нибудь отношение к китайской истории, то в этих десяти строках непременно находилось место для замечания, что китайцы живут теперь точно так же, как жили за 2000 лет до нашей эры, что с той поры не произошло никакой перемены в китайских обычаях, никакого изменения в китайских понятиях о вещах. Вообще, очень странные люди были китайцы.

Это, впрочем, и было натурально, потому что желтая раса имела свое особое происхождение, различное от белой. Люди, имевшие совершенно различное происхождение, разумеется, должны были быть существенно различны между собой.

Но теперь — увы! — нам, белым, никак нельзя оставаться при мысли, что белая и желтая расы — две группы существ разного происхождения. Китайцы произошли от тех же самых предков, как и мы.— Они не особенная порода людей, а люди одной с нами породы; потому они должны подлежать тем же законам жизни и мышления, как и мы, должны, между прочим, иметь и фантазию. Говоря серьезно, трудно представить себе при нынешнем состоянии антропологии возможность тех странных мнений о китайцах, которые еще недавно казались большинству ученых рассудительными. При внимательном на- блюдении невозможно не видеть, что желтые люди думают и чувствуют совершенно то же, что белые люди на подобной им степени развития. Те особенности, какие мы замечаем в китайцах,— не особенности китайцев, а общие качества людей данного исторического состояния и общественного положения. Говорят, например, что китайцы очень трудолюбивы и довольствуются очень малым. Это общие свойства людей, предки которых с давнего времени вели оседлую жизнь, жили своим трудом, а не грабежом, жили в угнетении, жили бедно. Те части каждого из европейских народов, которые подходят под эти условия, точно так же трудолюбивы, как китайцы, точно так же довольствуются скудным вознаграждением. Точно то же оказывается и относительно других так называемых особенностей китайца: это — не особенности китайца, а общие качества всех людей, всех рас, в том числе и белых людей соответствующего положения.

Остается сказать в частности об одной из мнимых китайских особенностей, о так называемой неподвижности китайского быта и китайских понятий. Китайская история имеет те же самые черты, как история всякого народа при таких же обстоятельствах. Теперь известно, что жизнь каждого цивилизованного народа подвергалась при некоторых сочетаниях обстоятельств упадку; самым обыкновенным из этих понижающих цивилизацию фактов было опустошение страны нашествием иноземцев. В крайней своей степени это бедствие получало устойчивый характер под формой иноземного владычества. В истории Западной Европы такими бедствиями были, например, нашествие гуннов, потом набеги венгров, наконец, нашествие турок. Развернем какой случится трактат об истории Западной Европы; в каждом мы найдем одно и то же совершенно справедливое замечание, что эти бедствия надолго роняли благосостояние и культуру народов, подвергавшихся им. Для ясности сравним китайскую историю с английской. Англия не подвергалась иноземному завоеванию со второй половины XI века. Население Англии имело время отдохнуть, оправиться и, поднявшись до прежнего уровня благосостояния и культуры, сделать новые успехи. Разверните историю Китая и сосчитайте, сколько раз в это время подвергался он завоеванию варварами. Китайская история не неподвижность, а ряд падений цивилизации под гнетом нашествий и завоеваний варваров. После каждого упадка китайцы оправлялись, успевали иногда подняться до прежнего уровня, иногда и выше его, но снова падали под ударами варваров. Почему варварам удавалось одолевать народ цивилизованный и более многочисленный, чем они, вопрос, требующий особого разъяснения, но он относится не к одной китайской истории: бывали покоряемы сравнительно малочисленными варварскими племенами и другие цивилизованные народы; бывало это и в западной Азии, и в Европе.

Нет сомнения, что люди желтой расы имеют какие-нибудь природные различия от людей белой расы в своей умственной и нравственной организации, потому что всякому наружному различию должно соответствовать какое- нибудь различие и в устройстве головного мозга; но связь этих различий, или маловажных, или изменчивых, остается еще не исследованной и потому ставить ее принципом объяснения каких-нибудь определенных фактов умственной или нравственной жизни, значит придавать важность мелочам и говорить наудачу пустяки без всякого научного основания. Чтобы видеть, как шатки объяснения подобного рода, сделаем обзор родства тех млекопитающих, которые особенно хорошо знакомы всем нам.

Лошадь довольно послушная служительница человека, осел, близкий родственник ее, тоже служит нам; но есть несколько видов млекопитающих, еще более близких лошади, чем осел, и, однакоже, оказывающихся не покорными человеку.— Из близких родных быка некоторые более или менее подчинились человеку, как, например, буйвол и як, но американский бизон до сих пор остается неукрощенным.— Мы сделали домашним животным кошку, собака давно стала вернейшим другом человека; гепард, напоминающий своим видом отчасти кошку, отчасти собаку, тоже служит человеку. Но волк, гораздо более близкий родной собаке, чем гепард, остается не укрощен. Словом, какое бы из млекопитающих, сделавшихся нашими слугами, ни взяли мы, у него есть очень близкие родственники, не захотевшие служить нам или оказавшиеся по своему характеру непригодными для нашей службы. А ряд тех немногих млекопитающих, которые служат нам, состоит їіз представителей семейств, очень далеких одно от другого по своей организации; собака и кошка принадлежат к двум разным семействам отдела хищных животных, лошадь и осел — к отделу однокопытных, бык, овца и коза—к разным семействам отдела жвачных, слон и свинья — к разным семействам отдела толстокожих.

До какой степени еще остается неуловима для нас связь между умственными силами млекопитающего существа и наружностью его, мы увидим, припомнив, какие млекопитающие (кроме обезьян) считаются самыми ум- ными. Это слон, лошадь и собака. Есть множество животных, занимающих в зоологической классификации очень близкие к нам места и, однакоже, не заслуживших репутацию особенно умных. Одно из двух: или мы несправедливы к этим животным, которых не считаем особенно умными, или классификация по наружным признакам не дает достаточных средств судить об умственных способностях. Во многих случаях, вероятно, мы несправедливы; так например, осел, по всей вероятности, заслуживал бы считаться животным очень умным. Но во многих случаях небольшие наружные разницы, вероятно, в самом деле соответствуют очень большим различиям в умственных способностях и, наоборот, очень большие разницы наружности не производят большой разницы в умственных силах.

При таком положении наших знаний о связи между наружными признаками и умственными силами научная осторожность не допускает ставить различие между белой и желтой расами принципом объяснения каких бы то ни было фактов их истории. До сих пор еще остается сильна старая привычка объяснять исторические разницы расовыми; но это метод объяснения устарелый и дающий два очень дурные результата: во-первых, объяснение, основанное на нем, обыкновенно бывает само по себе ошибочно; во-вторых, успокоиваясь на этом фальшивом, мы забываем искать истинного объяснения.

Во многих случаях истина была бы ясна сама собою, если бы не была закрыта от нас фантастическим объяснением факта посредством расовых отличий. Так, например, мнимая неподвижность быта и понятий китайцев была бы без всякого труда понята нами в истинном ее виде как ряд падений цивилизации под гнетом варваров, если бы наше внимание не было отвлечено от этих бедствий произвольной фразой о неспособности желтой расы подняться выше известного уровня цивилизации.

Остановимся пока на этом.