ПОЭЗИЯ ВЛ. СОЛОВЬЕВА
I
Поэзия Вл. Соловьева представляет собой прекрасный художественный комментарий к его философским взглядам.
Правда, некоторые из его стихотворений сами по себе требуют комментария и становятся понятными только при ближайшем знакомстве с основными идеями его философии, но вместе с тем они служат важным дополнением к его отвлеченным сочинениям, бросают яркий свет на некоторые черты его миросозерцания, на некоторые из его излюбленных мыслей, проходящих красной нитью через все его творения. В своей поэзии он не был связан требованиями строгой систематичности, всегда стеснительной для философа с поэтическим темпераментом, каким был Вл. Соловьев; поэтому в ней он мог свободно излагать свои задушевные верования и чаяния, которые определяли собой направленность диалектической работы его ума, господствовали над течением его мысли. Эта работа не была процессом чисто логической переработки накопленного материала, но вся была проникнута светом, исходившим из глубины его души; «мысли ясная прохлада» соединялась у него с теплом непосредственного чувства, так что представляется почти невозможным провести в его миросозерцании определенную границу между логическими и эмоциональными элементами. Вместе с тем его поэтическое творчество бросает яркий свет на личность философа, дает обильный материал для ее изучения, а это весьма важно, когда дело идет о мыслителе с таким субъективным складом ума, каким наделен был Соловьев. Отсюда видно, насколько важным является знакомство с его поэзией для полного понимания его миросозерцания и его философских взглядов.Но вместе с тем не должно упускать из вида, что поэтическое творчество Соловьева находилось в тесной и неразрывной связи с его философской деятельностью, что вся поэзия его насыщена мыслью и что отдельные стихотворения его являются образными иллюстрациями руководящих идей его философской системы; поэтому знакомство с этими руководящими идеями представляется иногда существенно необходимым для ясного понимания его поэтических образов.
Соловьев поэт-мыслитель по преимуществу. Правда, в русской литературе он не стоит в этом отношении одиноко, так как к этому же типу поэтов принадлежит целый ряд наших выдающихся писателей: Тютчев, Баратынский, Ал. Толстой, Фет, Случевский и некоторые другие. Но ни у кого из них мысль не достигает такой законченности, никто из них не является философом в собственном смысле этого слова, каким бесспорно был Соловьев. С названными поэтами сближает Соловьева особенность его поэтического творчества, что для него, как и для них, художественный образ является носителем некоторого отвлеченного содержания, что, воспроизводя внутреннюю или внешнюю действительность, они не довольствуются ее простым изображением, не остаются, так сказать, на поверхности вещей, а стараются проникнуть в их сокровенный смысл, уразуметь их внутреннюю зависимость и взаимоотношение. Поэтам такого душевного склада противостоят те поэты, у которых преобладает пластическая сила воображения над силой отвлекающего и обобщающего ума. Таким, например, был у нас Пушкин. Пушкин поэт феноменологического мира, материалом для его творческой деятельности служили жизнь и действительность в том виде, в каком они протекают во времени и в пространстве. Он показал нам, сколько важно в этой, открывающейся нашим чувствам действительности, в этом мире явлений, прекрасного и ценного и воплотил это прекрасное в бессмертные художественные образы.Творчество Пушкина есть по преимуществу животворение. Мы видим, мы осязаем созданные им образы во всей их жизненности, во всей их пластичности: для нас они почти так же реальны, как наши собственные ощущения и восприятия. Пафосом поэзии Пушкина, по верному определению Белинского, была глубокая художественность. Он облекал неувядаемою красотой всякое явление действительности, до которого касался, но он в своем творчестве не останавливался на том, что скрывается за сменою этих явлений, не искал их внутреннего смысла, не становился их истолкователем; он ограничивался тем, что возводил их в «перл сознания».
Отсюда удивительная простота и законченность его художественных образов, их, если можно так выразиться, принудительная художественная ценность: со всяким истолкованием можно не согласиться, против всякой отвлеченной идеи можно спорить, но что же можно выразить против оживотворенного сознанием фантазией художника поэтического образа, вдруг возникающего как мгновенья видения перед нашими глазами, со всею ясностью очертаний и красок, нам остается только погрузиться в созерцание его, «благоговея богомольно пред святыней красоты».Этой пластичности не доставало Соловьеву. Как поэт, он стоял от Пушкина очень далеко, хотя преклонялся перед ним и знал его произведения наизусть. Впрочем, и у Соловьева встречаются отдельные стихотворения всецело проникнутые Пушкинским духом, например, «Неопалимая купина»; здесь все Пушкинское: и образы, и способ выражения, и даже синтаксические уклонения, так что для человека, умеющего чувствовать индивидуальность в поэзии, сразу становится ясным, кем внушено данное стихотворение. Но такие стихотворения являются у Соловьева лишь в виде исключения, так как по характеру своей поэзии он принадлежит к типу поэтов-мыслителей, противоположному тому типу поэтов-пластиков, к которому принадлежал Пушкин.
Мы уже назвали несколько русских поэтов, родственных Соловьеву по характеру творчества. Из них ближе всего стоит к Тютчеву, которого он ставил очень высоко и которому посвятил прекрасную критическую статью1. Хотя мы не решаемся в данном случае говорить о влиянии Тютчева на поэзию Соловьева, но для нас является существенно важным отметить совпадение некоторых основных идей у обоих поэтов, повторение некоторых одинаковых мотивов и образов, при существенном различии в преобладающем настроении. Поэтому нам кажется нелишним напомнить в кратких чертах характерные мотивы поэзии Тютчева, именно те из них, которые встречаются у Соловьева.
Тютчев, как мы уже указывали выше, принадлежит к числу тех поэтов, которые в своем творчестве не ограничиваются простым воспроизведением явлений действительности в их жизненной полноте и художественной законченности.
Не останавливаясь на этом, он старается проникнуть в таинственный смысл этих явлений, старается постигнуть то, что скрывается за ними и чему они служат только внешнею оболочкой, проникнуть взором в таинственную область, лежащую позади явлений и недоступную нашему непосредственному созерцанию. Таким образом, поэт как бы становится «ясновидящим», «пророком» в смысле древнего vates: он видит в окружающей дейст- вительности более того, что видят в ней другие, взор его проникает глубже в сущность вещей, не останавливается на внешней оболочке явлений и эта трансцендентная сущность земной действительности представлялась Тютчеву в виде темного, безобразного и без-образно- го Хаоса, «праотца вселенной». Сильнее, чем кто-либо другой, Тютчев чувствовал таинственную основу мировой жизни, ее уходящий в глубину космического бытия корень. Это глубокое проникновение в сферу первобытного хаоса, в темную область изначального бытия, представляет собой характерную черту Тютчева как поэта, является principium individuationis всей его поэзии.С точки зрения Тютчева, мир явлений есть только «златоткан- ный покров», распростертый над «бездной безымянной» хаотического бытия. Когда же ночью спадает с мира «ткань благодатная покрова», то человек, как «сирота бездомный», стоит вдруг полный ужаса «лицом к лицу пред этой бездной темной»; он всматривается в эту бездну, и все светлое, дневное, кажется ему уже давно минувшим сном.
И в чуждом, неразгаданно-ночном Он узнает наследье роковое.
Это наследье роковое, живущее в душе человека, в затаенной глубине его существа, сближает его с таинственной жизнью природы, напоминает ему «про древний хаос, про родимый». Голос природы, голос ночного ветра будит в нем сочувственный отзвук, будит темные чувства и порывы, под которыми «хаос шевелится». Это роковое наследие космической основы сказывается в нас прежде всего как «злая жизнь» эгоистических страстей и инстинктов, губящих то, что встречается на их дороге.
О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!
Или же эта слепая сила страсти словно в каком-то опьянении обращается против самой себя:
И кто в избытке ощущений, Когда кипит и стынет кровь, Не ведал ваших искушений, Самоубийство и любовь?
Но вскрывая в жизни природы и в жизни человеческой души однородную основу космического бытия, Тютчев чувствовал себя бессильным воплотить в адекватную форму «те чувства и мечты свои», которые, «как звезды ясные в ночи», ярко отделялись на фоне полусознательного созерцания.
Его проникновение в таинственную область, лежащую за пределами мира явлений, было скорее мистическим ясновидением, чем отчетливым сознанием, его «вещая душа», как бы остановившаяся «на пороге двух миров», не чувствовала в себе силы перевести на общепонятный язык словесных образов то, что открывалось ей в минуту поэтического экстаза. Отсюда его проповедь молчания, убеждение, что «мысль изреченная есть ложь». Поэтому в известном стихотворении своем «Silentium»:Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои!
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?2
Сознание этого рокового разъединения, рокового одиночества человека среди других людей является весьма характерным мотивом для Тютчева, так как основной мотив его поэзии есть мотив разьединения, проникающего все бытие и отражающегося мучительными противоречиями в человеческой среде; этого сознания нет у Соловьева, так как первоначальное раздвоение снимается и примиряется у него в высшем единстве.