ПОЭЗИЯ А. С. ХОМЯКОВА 

Отношение к поэзии Хомякова было разным и при его жизни и позднее. По мнению И. Киреевского, стихи Хомякова «всегда дышат мыслью и чувством» [48].

О ранних стихах Хомякова с одобрением говорил Пушкин.

Этим и другим положительным суждениям о поэзии Хомякова противостоит, однако, не меньшее, даже большее количество суждений прямо отрицательных. И среди тех (а это особенно важно), кто не принимал поэзии Хомякова и не признавал в нем поэтического талапта, были авторитетнейшие представители русской критической мысли Белинский и Добролюбов. Это обстоятельство сыграло решающую роль в исторической судьбе поэтического наследия Хомякова.

После Белинского и Добролюбова становится все более привычным не только критически относиться к Хомякову-поэту, но и не замечать его вовсе (в чем, разумеется, Белинский и Добролюбов меньше всего повинны). Не случайно о поэзии Хомякова так мало написано историко- литературных работ и исследований.

В дореволюционной науке к Хомякову не раз обращались как к идеологу раннего славянофильства, к публицисту и теологу, но его стихи почти не привлекали внимания ученых. До последнего времени и в советской науке

0. Хомякове-поэте говорилось мало и эпизодически: всту- пительная статья к подборке стихотворений Хомякова, написанная И. Сергиевским, небольшой очерк Д. И. Чес- нокова, около пяти страниц в академической «Истории русской литературы» — это почти все, что было написано о стихах Хомякова [51].

Только недавно, в 1969 г., в большой серии «Библиотеки поэта» появилось более или менее полное собрание стихотворных произведений Хомякова, подготовленное Б.

Изучение поэтического наследия Хомякова — дело безусловно важное и необходимое. Необходимость его определяется не только конечным нашим выводом о самостоятельной ценности стихов Хомякова, но и потребностью осмыслить весь исторический путь русской поэзии. Без стихов Хомякова могла бы обойтись антология русской поэзии, но история ее без них оказалась бы неполной — и весьма неполной.

Начало поэтической деятельности Хомякова относится к середине 20-х годов. Б это время написан им ряд стихотворных произведений, которые и по тематике, и по особенностям композиции принадлежат к типу «пантеистических» стихов. Одно из первых стихотворений такого рода — «Бессмертие вождя», напечатанное в альманахе «Полярная звезда» на 1824 г.

Как и всякое пантеистическое произведение, «Бессмертие вождя» основано на параллелизме явлений природы и явлений из жизни человека и человечества. Вместе с тем стихотворение представляет собой не размышление, не медитацию (как это было, например, в философской лирике Пушкина), а мысль готовую, последний вывод мысли. И это очень характерно для Хомякова-по- эта, в этом задатки и приметы поэзии Хомякова во всем ее развитии.

Характерны для поэзии Хомякова не только структура стихотворения «Бессмертие вождя», но и его стилистика. Стихотворение богато метафорами. Но важно не то, что они есть и их много, а важна особенно тесная внутренняя связь между метафорами. Метафоры, словесные образы в стихотворении структурно значимы. Они составляют не просто два сходных ряда явлепий (явлений из мира природы и из мира человеческой жизни), но два ряда, как бы слившихся воедино. Стихотворение все построено не на отдельных мотафорах, а как одна движущаяся, развивающаяся метафора.

«Бессмертие вождя» — стихотворение не только «пантеистическое», но и в известном смысле «тютчевское».

К числу ранних пантеистических стихотворений Хомякова относится и лирическая пьеса «Заря», паписап- пая около 1825 г. Пьеса была включена в состав «Звездочки» Рылеева и Бестужева на 1826 г.[54]

В оспове стихотворения лежит тезис: как в природе, так и в человеке сочетаются противоположные, непримиримые начала; в человеке и природе все — соединение крайностей, все полно неразрешимых противоречий:

... Когда на небе голубом Ты светишь, тихо догорая, Я мыслю, па тебя взирая: Заря, тебе подобны мы — Смешенье пламени и хлада, Смешение небес и ада, Слияние лучей и тьмы[55].

Пнешне мысль стихотворения как будто бы шеллин- гнапская. Шеллинг писал о человеке: «...в нем — оба сосредоточия: и крайняя глубь бездны и высший предел неба»[56]. Но о прямом воздействии философских идей Шеллинга на Хомякова говорить не приходится. В частности, потому, что «шеллингианцем» Хомяков себя не считал, да им и не был. Здесь можно предположить лишь воздействие шеллипгианской образности и символики. Интересно, что, пе принимая философии Шеллинга, Хомяков с явной симпатией говорил о его «поэтическом слове» [57].

Стихотворение «Заря» четко и рационально по своей композиции. Вначале исходный тезис-картипа: это первые четыре стиха. Далее вытекающая из исходпой картины мысль — мысль как вывод, как окончательное решение. Уже в ранних стихотворениях Хомякова виден ум, стремящийся к завершенности, приученный к достижениям в области логики.

Здесь мы впервые (но не в последний раз) сталкиваемся с парадоксальной чертой взглядов и поэтики Хомякова. Хомяков — противник систематизма и рационализма в науке и философии. И это совсем не мешает ему быть последовательным «рационалистом» в стихах. В поэзии Хомяков, как правило, логичен и, выражаясь его соб- ственным словом, «строеп». Это слово «строеп» ПрПМОШІ- тельно к поэзии у него часто повторяется и выражает идеальное его представление о художественном творчестве: «И дал земле он голос стройный...» («Поэт»), «И льются стройно песнопенъя...» («Два часа») и т. д.

Пантеистические стихи Хомякова имеют между собой много общего, но при этом каждое стихотворение несет в себе и один-два особенных, дополнительных к основному мотива. Так это, например, в стихотворении 1827 г. «Молодость». В нем звучит традиционная для пантеистиче- ской лирики тема единства человека с природой, но наряду с этим вводится добавочный мотив некоей «космической любви»:

Небо, дай мне длани Мощного титана! Я схвачу природу В пламенных объятьях; Я прижму природу К трепетному сердцу, И она желанью Сердца отзовется Юною любовыо...

Любопытно, как проясняется этот мотив в одной из философских статей Хомякова: «...общение любви пе только полезно, но вполне необходимо для постижения истины, и постижение истины на ней зиждется и без нее невозможно» [58].

Поэтические мотивы у Хомякова — как и у Вепевитинова, как у всех любомудров — это составные части цельпого мировоззрения. Именно поэтому они поддаются коммептарию тезисами его философии, с помощью такого комментария осмысляются как часть общей и единой концепции мира. В случаях с некоторыми другими стихотворениями это выглядит еще очевидпее. Возможность автокомментария, а в известном смысле и необходимость его, при анализе стихотворений Хомякова уже сами по себе являются показателем философско-концепционпого характера его поэзии.

Пантеистические стихи, будучи композициями двойного плана и двойного ряда смыслов, заключают в себе специфические художественные возможности.

Хотел бы я разлиться в мире, Хотел бы с солнцем в небе течь, Звездою, в сумрачном эфире, Ночной светильник свой зажечь. Хотел бы зыбию стеклянной Играть в бездонной глубине, Или лучом зари румяной Скользить по плещущей волне...

Прямой смысл стихотворения — человек хочет слиться с природой. Но, помимо прямого осмысления, возможно и другое, метафорическое, основанное на скрытом, хотя и легко обнаруживаемом значении слова-образа. «Хотел бы... звездою, в сумрачном эфире, ночпой светильник свой зажечь» — это и пантеистическое желание раствориться в природе, и желание быть в жизни как звезда, как горящий во мраке светильпик. Наличие в стихотворении двух параллельных смысловых планов делает его особенно глубоким и емким: сугубо философская и романтическая мысль о единении человека с природой становится в нем и конкретной, живой и реальной мыслью о стремлениях человеческой души. В пантеистическом жанре явственно открываются большие психологические возможности.

Речь здесь идет совсем не о достоинствах стихотворения Хомякова, а о его типологических свойствах, о художественных возможностях произведения, написанного в таком роде и таком ключе. Конечно, Тютчеву подобные поэтические опыты удавались несравненно больше (стоит хотя бы вспомнить близкое по мотивам стихотворение Тютчева «Душа хотела б быть звездой»), но это совсем не «отменяет» тот факт, что и Тютчев в своих пантеистических стихах мог основываться на тех же, что и Хомяков, структурных принципах и соответственно вызывать то же двойственное восприятие слова-образа.

То, что у Тютчева осуществилось в полной мере и с большой художественной силой, в стихотворении Хомякова заключено как бы в потенции. У Хомякова только намечен путь к такому роду стихов, в которых за космической образностью легко угадываются человеческие откровения: путь к психологизму, в котором правда не- посредственных душевных движений всегда есть большая, философская правда о человеке.

Хомяков — поэт по преимуществу не сердечного, а головного чувства.

Стихотворение это начинается словами:

Вокруг нее очарованье,

Вся роскошь Юга дышит в ней...

Пот конец стихотворения:

При ней скажу я: «Русь святая!» И сердце в пей не задрожит. И тщетно луч живого света Из черных падает очей, — Ей гордая душа поэта Не посвятит любви своей.

«Иностранке» — произведение холодное и" рассудочное, слишком холодное для любовного жанра. Но в том-то и дело, что любовная тема и любовпый жанр здесь только видимость. Главное в стихотворении не чувство, которое испытывает поэт к женщине, но назидательное донолпе- иие к тому, что только названо чувством. Белинский справедливо писал об этом стихотворении: «Где же тут истина чувства, истина поэзии? Тут нет пичего похожего на чувство и поэзию» [59].

Сказанное в равной мере относится и к другому стихотворению, посвященному А. О. Смирновой, — «К Рос...» В стихах любовных у Хомякова вообще часты поэтические неудачи. Удач в этом роде лирики он почти пе знает, за редким исключением, как, например, стихотворение «Лампада поздняя горела...» (1838 г.).

В этом стихотворении есть элегическое настроение, есть музыка — качества, которые не часто встречаются у Хомякова в подобных случаях. Но в одпом существенном отношении оно не отличается от других подобных произведений Хомякова. Это стихотворение тоже с побочной темой, которая вытесняет тему любовную. Только здесь это не тема России, а другая, близкая и дорогая Хомякову — тема поэта:

... Ушла, — но, боже, как звенели Все струны пламенной души, Какую песню в ней запели Они в полуночной тиши! Как вдруг и молодо, и живо Вскипели силы прежних лет, И как вздрогнул нетерпеливо, Как вспрянул дремлющий поэт...

Тема поэта в конце почти начисто заслоняет любовные мотивы. У Хомякова это отчасти похоже на Веневитинова. Одной любви к жепщипе Хомякову-поэту всегда недостаточно. Только интимное для него никогда пе было источником вдохновения.

У Хомякова, как и у Веневитинова, круг его поэтических тем легко очерчивается. Для раннего периода творчества это пантеистическая тема, о которой у пас уже шла речь, и тема поэта, понятая и раскрытая в тесной взаимозависимости с пантеистической. Ограниченность и характер тематики напоминает творчество не только дру^ гих поэтов-любомудров, но и ранних немецких романтиков. «Тематика первых немецких романтиков, — пишет JI. Я. Гинзбург, — перекликавшаяся с романтической философией, сосредоточивалась, по преимуществу, вокруг двух кругов идей. Во-первых., это были идеи шеллиттговой натурфилософии, во-вторых, идеи, проистекавшие из пред^ посыло:; романтической и шиллеровской эстетики, с ее концепцией искусства как особой формы познания. . .» [60]

В чем видит Хомяков особое значение темы поэта и поэзии? Поэзия, искусство для него несут в себе не просто образ мира, по прежде всего знание мира, т. е. то, что является главной целью всякой индивидуальной и народной деятельности. По Хомякову, в истинном художестве «является сочетание жизни и знания, — образ самопознающейся жизни»[61]. Имепно через художество, через поэзию открывается человеку мир в его космических и земных тайнах. Такова внутренняя мотивировка (в общих чертах знакомая нам по Веневитинову) тесной связи натурфилософской, пантеистической темы и темы поэта, таково обоснование той высокой роли, которая предназначена теме поэта и поэзии в миропонимании и творчестве Хомякова.

Одно из первых стихотворений Хомякова па тему поэта и поэзии—«Поэт» (1827 г.). В пем уже намечена основная концепция темы. В самом приблизительном выражении, в переводе на понятия, она сводится к следующему. Поэзия — это сокровенный голос мира. Земля, веками молчаливо совершавшая свой путь, только в поэте обрела наконец язык — и, значит, подлинную жизнь. Только поэтическое слово дает жизнь мертвому творенью, поэзия и есть сама жизнь:

... Она без песен путь свершала, Без песен в путь текла опять, И на устах ее лежала Молчанья строгого печать. Кто даст ей голос? .. Луч небесный На перси смертного упал, И смертного покров телесный Жильца бессмертного приял. Он к небу взор возвел спокойный, И Богу гимн в душе возник; И дал земле он голос стройный, Творенью мертвому язык.

Многие мотивы этого стихотворения — общие для поэтики романтизма: например, «бессмертие» поэта и поэзии, «божественное» их происхождение и т. д. Впрочем, не только отдельными мотивами, но и по своим идеям стихотворение «Поэт» сугубо романтическое.

В том же 1827 г. написано Хомяковым стихотворение «Отзыв одной даме». Решением темы оно напоминает пушкинского «Поэта» («Пока не требует поэта...»). И у Пушкина, и у Хомякова поэт — обыкновенный смертный, пока к нему не приходит вдохновение. Лишь твор- чество дает высокий смысл его существованию и подии* мает его над прозой жизни:

Когда Сивиллы слух смятенной Глаголы Фебовы внимал И перед девой исступленной Призрак грядущего мелькал,— Чело сияло вдохновеньем, Глаза сверкали, глас гремел, И в прахе с трепетным волненьем Пред ней народ благоговел. Но утихал восторг мгновенный, Смолкала жрица — и бледна Перед толпою изумленной На землю падала она. Кто, видя впалые ланиты И взор без блеска и лучей, Узнал бы тайну силы скрытой В пророчице грядущих дней?

Стихи о поэте и поэзии в творчестве Хомякова составляют отдельный и цельный в своем идейно-тематическом единстве цикл. Основная мысль цикла — утверждение высокого назначения поэта и поэзии. Стихотворение 1828 г. «Сон» начинается и завершается такими словами:

Я видел сон, что будто я певец, И что певец — пречудное явленье, И что в певце на все свое творенье Всевышний положил венец...

Это в основе очень похоже на то, что сказано в стихотворении «Поэт». Основные мотивы в однотемных стихах Хомякова повторяются, варьируются, в разных вариациях усиленно подчеркиваются. Так происходит и с мыслью-мотивом, трактующим поэта как «вещий голос мирозданья». Мотив этот известен по стихотворению «Поэт»; в чуть изменепном виде, приобретя более лирическую окраску, он снова появляется в стихотворении «Сон»:

... И как в степи глухой живые воды, Так песнь моя ласкала жадный слух; В ней слышен был и тайный глас природы, И смертного горе парящий дух...

Иногда стихи этого цикла заключают у Хомякова смысл, как бы параллельный его главной, сквозной идее о поэте. Они разрабатывают вторичные по отпошениго к главным мотивы — порой очень поэтические. При том, что стихи Хомякова о поэте имеют в основе едипую концепцию, они, тем не менее, в достаточной степепи разнообразны.

Для Хомякова поэт бессмертен, поэт «божественен», но это пе значит, что ему неведомы трагедии. Бессмертие поэта в способности силой духа творить новую жизнь, его трагедия — в невозможности всякий раз воплощать в материал *то, что живет в его воображении. Таков в своих началах лирический сюжет одного из наиболее удачпых стихотворений Хомякова — «Два часа»:

Но есть поэту час страданья, Когда восстанет в тьме ночной Вся роскошь дивная созданья Перед задумчивой душой; Когда в груди его сберется Мир целый образов и снов, И новый мир сей к жизни рвется, Стремится к звукам, просит слов Но звуков нет в устах поэта, Молчит окованный язык, И луч божественного света В его виденья не проник. Вотще он стонет исступленный: Ему не внемлет Феб скупой, И гибнет мир новорожденный В груди бессильной и немой.

Видимо, именпо это стихотворение имел в виду Хомяков, когда писал Н. А. Муханову в письме от 1830 г.: «Я ничего не делаю, а хочется за что-то приняться. Но за что? Вот вопрос. Все эти смутные грезы, которые по временам роятся в голове, исчезают при строгом и впи- мательном разборе, когда дело идет об исполнении. Я напишу стихи об этом и скоро пошлю их к вам» [62].

В основе стихотворения «Два часа», как всегда у Хомякова, лежит обобщенная мысль. Но в данном случае это мысль пережитая, порожденная неповторимым жпз- ненпым опытом. Может быть, отсюда и ощутимая внут- ренняя теплота стихотворения, особенная убедительность его звучания.

Когда мы говорим о лирике Хомякова как философской по своим тенденциям, мы не делаем исключения и для его так называемых «славянофильских» произведений. Вопрос о славянофильстве Хомякова и славяно- - фильстве вообще — сложный и во многих пунктах спорный [63]. Видимо, есть основания считать славянофильство даже на раннем этапе развития «реакционным» направлением. Но сказать только это — значит сказать далеко не все. Конкретно-исторический подход к литературным и общественным явлениям требует предельной точности оценок. Сошлюсь на ленинскую характеристику JI. Н. Толстого. В статье «JI. Н. Толстой и его эпоха» В. И. Ленип писал: «Учение Толстого безусловно утопично и, по своему содержанию, реакционно в самом точном и в самом глубоком значении этого слова. Но отсюда вовсе не следует ни того, чтобы это учение не было социалистическим, ни того, чтобы в нем не было критических элементов, способных доставлять ценный материал для просвещения передовых классов» [64].

Славянофильские стихи Хомякова тоже можно па- звать «реакционными в самом точном и в самом глубоком значении этого слова». Они были реакционными по тому общественному идеалу, который выражали и отстаивали: идеал этот был в прошлой жизни народа. Но стихи Хомякова не были апологетическими по отношению к самодержавной власти и самодержавному строю. Напротив, часто они отличались откровенно критическим пафосом. Только ?ТИМ можно объяснить тот, на первый взгляд, парадоксальный факт, что некоторые произведения Хомякова, славянофильские по идее, попадали в подпольные сборники вольпой поэзии. Так это случилось, па-

пример, со стихотворением «Вставайте, оковы распались. ..» [65].

В своих славянофильских стихах Хомяков развертывает довольно стройную концепцию России и русской исторической жизни. Это делает стихи философско-кон- цепционными по характеру. Они являются даже более концепционными, чем стихи Хомякова на другие темы. В стихах о России получили самое полное выражение и конструктивные особенности поэзии Хомякова, и его стилистика, и все иные приметы его поэтики.

В статье «Сергей Тимофеевич Аксаков» Хомяков писал: «Великая правда, сознанная Германией о свободе художества, в Германии же породила великую ложь — учение о свободе художника. Напротив, художество потому только и свободно, что художник под неволею. Для него во всякое время только и может быть один предмет, и относится он к этому предмету всегда именно так, а не иначе» [66].

Эти слова Хомякова не только его теория, но еще больше его практическое сознание. В своем творчестве он постоянно чувствует свою «неволю» и охотно подчиняется ей. Следы этого идеологического «плена» явственно запечатлены почти на всех его политических, славянофильских стихах.

К 1835 г. относится одно из характерных стихотворений славянофильского цикла — «Мечта»:

О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая На дальнем Западе, стране святых чудес: Светила прежние бледнеют, догорая, И звезды лучшие срываются с небес. Л как прекрасен был тот Запад величавый! Как долго целый мир, колена преклонив И чудно озарен его высокой славой, Пред ним безмолствовал, смирен и молчалив! ..

Все поэтическое здесь предельно и явно подчипепо идеологическим заданиям, все здесь кажется как бы заранее «спланированным», несвободным. Интересно, что почти каждое выражение, каждый образ в стихотворении

находит для сеоя соответствие в исторических и философских тезисах Хомякова, почерпнутых из его статей. Стихотворение завершается словами-призывом, посвященным высокому назначению России: «Услышь же глар судьбы, воспрянь в сияньи новом, проснися, дремлющий Восток!». В статье Хомякова «По поводу Гумбольта» говорится: «История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения; она дает ей па это право за всесторонность и полноту ее начал...» [67].

То, о чем говорбт Хомяков в стихах, всегда есть лишь частное по отношению к его общим воззрениям — и значит, сказанное не в полном объеме, не до конца. Будучи сугубо концепционными, славянофильские произведения Хомякова вполне уясняются лишь в контексте всей системы его взглядов.

В том же 1835 г. Хомяков пишет стихотворение «Ключ». Близкое по структуре, оно и в тематическом отношении является как бы продолжением стихотворения «Мечта». Оно тоже о России, о высоком ее призвании.

Стихотворение состоит из двух частей и строится как развернутое сравнение: первая часть — образ, картина («любимец муз и тихих дум, фонтан живой, фонтан безвестный. . .»); вторая часть — предмет сравнения, то главное, о чем поэт хочет сказать («В твоей груди, моя Россия, есть также тихий, светлый ключ...»). Первая часть стихотворения, заключающая в себе образ, носит откровенно служебный, несамостоятельный характер, в ней очень чувствуется аллегория, прямая подчиненность основному философскому тезису:

... Лесов зеленая пустыня Тебя широко облегла, И веры ясная святыпя Тебя под кров свой приняла. И пе скуют тебя морозы, Тебя не ссушит летний зной...

G3

5 Е. Л. Май мни

Это все отпосится к образу, это о фоптане — по читателем воспринимается в связи с Россией. Такое восприятие подсказано и самим текстом, и еще более привычпым строем идей автора. Идеи стихотворения «Ключ» находятся па поверхности, они прорываются сквозь образ и

«взрывают» образ, лишая его непосредственности и цельности. Это очень показательно вообще для поэтической системы Хомякова и является приметой той поэзии, о которой сам Хомяков сказал, что она держится мыслью: «Без притворного смирения я зпаю про себя, что мои стихи, когда хороши, держатся мыслью, т. е. прозетер

99

везде проглядывает...» .

В поэзии Хомякова для его постоянных, сквозных идей постепенно вырабатывается и устойчивая форма. Это, говоря обобщенно, форма своеобразной поэтической притчи: вначале картина, «сказка», а затем урок, выведенный из нее, наставление. При этом характерно для такого рода композиций то, что вторая ее часть — вывод и наставление — чаще всего является основной не только по значимости, но и количественно. Разговору «в образе» Хомяков явно предпочитает разговор «вне образа», прямой. Это связано с внутренними задачами его поэзии, с ее откровенно учительским пафосом.

Хомяков сказал об Иване Киреевском, что тот остановлен «смертью на средине своих красноречивых поучений» [68]. «Красноречивые поучения» — это точно найденные слова для характеристики не только близкого человека и мыслителя, но и, можно сказать, самого Хомякова. Во всяком случае трудно придумать вернее название для его собственных стихов — особенно позднего периода.

Естественно, что для «красноречивых поучений» форма притчи оказалась особенно подходящей. При этом, подобно тому как уроки Хомякова носили в значительной мере характер религиозно-христианский, так и сами притчи его часто были близки евангельским по своему материалу. На евангельские сюжеты написаны Хомяковым стихотворения «Навуходоносор», «Мы — род избранный», «Воскрешение Лазаря» и др. Все эти произведения представляют собой нравоучительные рассказы по мотивам «священного писания», несколько однообразные в своем неприкрытом дидактизме. В откровенном дидактизме — источник своеобразного ораторского пафоса Хомякова; в нем же — нередко причина художественной

слабости иных его стихотворений. Быть одновременно п проповедником, и художником Хомякову удавалось разве только в редких случаях.

Одна из главных тем «красноречивых поучений» Хомякова — тема власти. Она является ведущей и ключевой для стихов «наполеоновского цикла», да и для многих других произведений. Хомяков в своих стихах страстно отрицает земную, материальную власть, которая для него воплощается прежде всего в имени Наполеона, и он признает как положительную, нравственную силу — власть слова. В стихотворении наполеоновского цикла «Еще об нем» Хомяков восклицает:

... Скатилась звезда с омраченных небес, Величье земное во прахе!.. Скажите, не утро ль с Востока встает? Не новая ль жатва над прахом растет? Скажите!.. Мир жадно и трепетно ждет Властительной мысли и слова!..

Идея власти «мысли и слова» привязана в стихотворении к теме России. Но идея эта дорога была Хомякову и сама по себе. В Хомякове жила великая потребность быть не только «учителем правды», но и судьей во имя правды — быть как пророк. Пророк для пего и есть по- ситель высшей духовной, законной власти — «властительной мысли и слова».

Он писал в «Записках о всемирпой истории»: «Слова, исполненные силы и огпя, не даром звучат на земле...»[69].

И там же, характеризуя поэзию пророков, он утверждал, что она будет находить отзыв в душах людей, «покуда человек не утратит чувства истины художественной или человеческой» [70].

Хомяков не просто высоко ценил пророческую поэзию — для пего всякий поэт в идеале должен быть подобным пророку. Не даром он так любил стихотворение Пушкина «Пророк», называя его «бесспорно великолепнейшим произведением русской поэзии»[71].

67

5»

Стремление в поэзии походить на пророка чувствуется во многих стихах Хомякова — в частности, в языке их,

высоком, величаво-архаическом, со всеми приметами торжественного ораторского слова. Торжественным, «проро- ческим» языком обличает и судит Хомяков «мирскую славу», «блеск золота», «суетную, земную власть». Тем же языком он утверждает как высшие человеческие ценности духовную свободу, терпимость, братство, семейные и христианские добродетели. И то, что утверждает он, и то, что судит, — все это находится в соответствии с его собственными взглядами, с его философской и исторической концепцией. Но высказывает он это в стихах «пророчески», т. е. не как свое только, а общее и обязательное, как истину самую последнюю, абсолютную и безоговорочную.

Его «пророческие» обличения относятся не только к Западу, но и в не меньшей степени к близкой ему России. Любовь Хомякова к России, несомненно искренняя, во многом романтическая, была всегда и требовательной любовью. Этим, требовательностью любви своей, он отчасти походит на великих демократов Чернышевского и Герцена. Недаром и Чернышевский, и Герцен временами ощущали Хомякова (так же как и Киреевских, и Кошелева, и Аксаковых) отнюдь не только как идейного своего противника. А. И. Герцен так откликнулся на смерть Хомякова: «Еще один из замечательнейших деятелей в мире Русской мысли и Русского сознания кончил свою жизнь.

Алексей Степанович Хомяков умер от холеры в своем рязанском имении. Не во всем согласные с ним, мы высоко ценили и огромные дарования А. С. Хомякова, и благородную жизнь его, проведенную вдали от всего официального, служебного, и его влияние на московское общество. Ему было только 55 лет... скоро изнашивает наш Север лучших людей своих!» [72].

Все обличительные стихи Хомякова несли на себе, как правило, заметную религиозную окраску. Но из этого вовсе не следует, что они были лишены социального содержания и социальной значимости. «Есть минуты, — писал А. С. Хомяков, — когда, отряхнув многолетний и тяжелый сон мнимого и обманчивого самодовольства, общественная жизнь рвется и волнуется всеми силами, а иногда и всею желчью, накипевшими в продолжении долгого мол- чания, или в слушании хвалебных гимнов официального самохвальства» 28.

Он говорил это, думая прежде всего о себе. В пророческом пафосе его стихов не только и даже не столько его религиозное сознание, сколько сама общественная жизнь «рвалась и волновалась» «всеми силами» и «всею желчью». Философско-концепционный характер лирики Хомякова на тему о России не мешал ей быть страстной и всегда по-своему злободневной. Может быть, особенно это заметно в стихотворении 1844 г. «Не говорите: „То былое.. ."»:

Не говорите: «То былое, То старина, то грех отцов, Л наше племя молодое Не знает старых тех грехов». Нет! этот грех — он вечно с вами, Он в вас, он в жилах и крови, Он сросся с вашими сердцами — Сердцами, мертвыми к любви...

Стихотворение «Не говорите: „То былое..."» — обвинительный монолог, проповедь, сказанная на предельном волнении. Нагнетение однородных и параллельных синтаксических форм во второй части стихотворения, сугубо ораторские по природе словесные конструкции создают иллюзию нарастающего гнева, перехваченного дыхания. И здесь, и во многих других подобных случаях Хомяков говорит с читателем языком высокой страсти и праведного негодования.

Впрочем, иные обличительные стихи Хомякова носят внешне более сдержапный, элегический характер: в них не столько слышится авторский гнев, сколько глубокая грусть. Таково, например, стихотворение 1853 г. «Жаль мтте вас, людей бессонных!»:

Жаль мпе вас, людей бессонных! Целый мир кругом храпит, А от дум неугомонных Ваш тревожный ум не спит.

Вы волпуетесь, горите,

28 А. С. Хомяков. Речи, произнесенные в общество любителиії русской словесности. Отпет И. В. Селиванову, 4 февраля 1859 г. Полн. собр. соч., изд. 2-е, т. 1, стр. 728.

В сердце горечь, в слухе звон,— А кругом-то поглядите, Как отраден мирный сон! Жаль мне вас, людей бессонных! Уж не лучше ли заснуть И от дум неугомонных, Хоть на время, отдохнуть?

Еще больше ощущается авторская грусть, элегический характер раздумий в стихотворении 1854 г. «Как часто во мне пробуждалась...». В стихотворении этом та же глубокая печаль души, что и в предыдущем, та же, но еще сильнее выраженная трагическая мысль о мире, лишенном сердца и не умеющем слушать своих пророков, — и в нем же прямо высказанная убежденность, что людям без пророков нельзя:

... Как часто, бессильем томимый, С глубокой и тяжкой тоской Молил тебя дать им пророка С горячей и крепкой душой!..

Легко заметить, что элегическая окраска подобных стихов и известная их сдержанность никак не отменяет их внутренней напряженности и драматизма, их глубокой страстности. Страстность — постоянная примета стихотворений Хомякова 40—50-х годов.

Особенное место в поэтическом наследии Хомякова занимает стихотворение 1854 г. «России». Это одно из самых известных его произведений. В нем пафос пророчества и жажда его — может быть, даже жажда пострадать, как пророк, — получает самое полное выражение.

«России» — это обращение и воззвание одновременно, это прямой вызов «официальному самодовольству» и мужественная общественная акция, отнюдь не рассчитанная на общее понимание и тем более благодарность. Хомяков так писал Языкову о своих стихах: «Я послал их в П... г. Как вы думаете, признают ли их патриотическими, и меня патриотом своего отечества? А ведь надобно было правду сказать» 2Э.

В русской поэзии середины XIX в. стихотворение «России» принадлежит к числу сильнейших в критиче- ском смысле. Особенно это относится к следующим двум строфам:

... В судах черна неправдой черной И игом рабства клеймена; Безбожной лести, лжи тлетворной, И лени мертвой и позорной, И всякой мерзости полна! О, недостойная избранья, Ты избрана! Скорей омой Себя водою покаянья, Да гром двойного наказанья Не грянет над твоей главой!

Несмотря на резко выраженные религиозные мотивы, стихотворение пользовалось большим успехом в демократических и прогрессивных кругах русского общества. Прогрессивным читателем оно было воспринято как социально-обличительное и на злобу дня.

По-иному отнеслась к стихотворению публика охранительного и консервативного лагеря. Реакция была несдержанной и даже бурной. Хомяков писал К. С. Аксакову: «Меня заваливают по городской почте безымянными пасквилями... а в клубе называли даже изменником, подкупленным англичанами» 30.

«Сонный мир», который так удручал Хомякова, оказался совсем не сонным, когда пришло время защищаться от своих обличителей. Трагическая мысль из стихотворения «Жаль мне вас, людей бессонных!» реализовалась для Хомякова в его собственной судьбе. В случае со стихотворением «России» — правда, в размерах меньших и не столь зловещих — повторилась история с «Философическими письмами» Чаадаева. Это совпадение и сходство — пусть только частичное — не было случайным. Чаадаев и Хомяков ближе друг к другу, чем это может показаться на первый взгляд. У обоих в том, что они написали, была горькая правда; и того, и другого ожидало непонимание большинства и злобное и ханжеское возмущение светской черни. У них был и сходный пафос: пафос бесстрашного обличепия, горячей и требовательной любви, беспощадпой искренности. При всем несогласии и даже противоположности их исторических взглядов, они

80 А. С. Хомяков. Полн. собр. соч., изд. 3-е, т. VIII, стр. 346.

были, безусловно, схожи в одном: в жажде истины и в своей непритворной боли о России.

Этим можно было бы и закончить главу, если бы тема наша включала вопрос единственно о поэзии Хомякова, а не о Хомякове-поэте. Поэт Хомяков не только в стихах. Он не в меньшей, а в некоторых отношениях и в большей мере поэт в прозе, в своих философских статьях и исторических исследованиях.

«Красота и истина неразлучны», — писал Хомяков31. Для него неразлучными были также взгляд на вещи научный и взгляд поэтический. Последний ему был даже ближе и желаннее. Он так говорил о значении поэтического начала в изучении истории: «Малейшие труды и несколько ясных поэтических умов познакомили нас с средними веками так, что мы как будто в них жили, а древность сделалась загадочнее, чем когда-нибудь. Причина этому то, что мы душою (если хотите инстинктами) знали средние века... Другая причина та, что средними веками занялись не историки, а романисты, т. е. люди, которые добродушно угадывали прошедшее по современному и не считали себя в необходимости нанизывать в своих разысканиях год за год по хронологическому порядку» 32.

Предпочтение, которое в деле познания истины отдает Хомяков поэтическому чувству, частично связано с общим антирационализмом его взглядов. Хомяков не просто убежденный антирационалист, но, по его мнению, ИІ1ІІМ он и не мог быть, поскольку он русский философ. В соответствии с его точкой зрения, рационализм не входит в характер русского33. Ему кажется, что антирационалистические его воззрения прямо проистекают из свойств «народного духа». И этому, естественно, он придает большую важность. Это подводит под его принципы — во всяком случае, в его собственном сознании — твердую почву и позволяет ему идти и в утверждении принципов, и в тех выводах, которые из них следуют, до самого конца.

81. А. С. Хомяков. Записки о всемирной истории, ч. 2. — Там же, т. VI, стр. 255.
82. А. С. Хомяков. Записки о всемирной истории, ч. 1. — Поли, собр. соч., изд. 2-е, т. 3, стр. 23.
83. А. С. Хомяков. Письмо об Англии. — Там же, т. 1, стр. 135.

Он говорит в «Записках о всемирной истории»: «Многие истины и, может быть, самые важные истины, какие только дано пожать человеку, передаются от одного другому без логических доводов, одним намеком, пробуждающим в душе скрытые ее силы. Мертва была бы наука, которая стала бы отвергать правду потому только, что она пе явилась в форме силлогизма» [73].

У Хомякова это не простая декларация. Для его пп- сательской манеры, для его литературного и исследовательского метода очень характерен отказ от построений, основанных на системе последовательных логических доказательств. Чаще всего он обращается не к доводам рассудка, а к тому, что убеждает по прямому внушению и сочувствию.

В изысканиях Хомякова не наука на первом плане, а поэтическая увлеченность. «Новые убеждения в исторической науке, — писал он, — убеждения, основанные на гармонии и объеме мысли, вытесняют дух тесных систем и мелочной критики» [74].

«Поэтический метод» Хомякова, применяемый им в социальном и историческом исследовании, это одновременно и романтический метод. Не в одной поэзии, но еще больше в своих исторических и философских воззрениях Хомяков был романтиком.

Во всех выводах и положениях Хомякова-ученого чувствуется романтическая по природе потребность по- своему построить историю, подчинить свое представление об истории своей же мечте. У него история всегда «идеальная» в том смысле, что она трактуется в соответствии с его собственным идеалом.

Нетрудно понять, почему отрицательно относился к историческим концепциям Хомякова С. М. Соловьем, который в своей «Истории России» придерживался в основном фактологического метода. Для него Хомякон, подобно некоторым другим славянофилам, был не мыслителем даже, а «мечтателем, поэтом, дилетантом науки» :?6.

Поэтический характер исторической и публицистической прозы Хомякова — это не только особенное мировоззрение и метод исследования, но и особенная художественная структура и стилистика. В своих научных изложениях Хомяков отказывается от законченности, логической «закругленности» и явно тяготеет к композициям отрывочным, фрагментарным. В этом (в своей прозе, а не в поэзии) он стоит особняком среди других любомудров и отчасти напоминает немецких романтиков, прежде всего Ф. Шлегеля.

Видимо, не случаен тот факт, что самое большое произведение Хомякова, труд его жизни — «Записки о всемирной истории»—дошли до нас в отрывках. Дело тут не только в том, что труд не закончен: кажется, Хомяков никогда и не стремился его закончить. Незавершенность «Записок» обусловлена самой поэтикой произведения. То, что основано на интуиции, на внутреннем инстинкте, на свободных, поэтических ассоциациях, по природе своей не может быть вполне, формально и логически законченным.

От поэтического метода исследования проистекает и другая важная особенность композиций Хомякова. Покажу это на отрывке из статьи «По поводу Гумбольта». Хомяков пишет: «Общества падают не от сильных каких-нибудь потрясений, пе вследствие какой-пибудь борьбы: они падают, как иногда старые деревья, утратившие весь свой жизненный сок и еще недавно выдержавшие сильную бурю, с грохотом и гулом падают в тихую ночь, когда в воздухе нет достаточного движения, чтобы покачнуть лист на свежих деревьях; они умирают, как умирают старики, которым по народной поговорке надоело жить. Только умственно-слепому позволено было бы пе видеть тут необходимости исторической.. .» 37.

Композиция отрывка весьма характерна для Хомякова. Рассуждение завершается выводом, высказанным в самой категорической форме. Однако, несмотря на свою категоричность, вывод логически совсем не вытекает из ранее сказанного. В рассуждении вместо цепи логических доказательств дан развернутый образ («они падают, как иногда старые деревья...» и пр.), действующий не столько на рассудок, сколько на воображение. Это по структуре похоже на стихотворение: тезис в общем виде,

87 А. С. Хомяков. Полн. собр. соч., изд. 2-е, т. 1, стр. 147, 74

образ как развитие и своеобразное доказательство этого тезиса и окончательный вывод, урок. Это совсем как стихотворные композиции самого Хомякова. Между структурами прозаическими и стиховыми у Хомякова вообще много общего.

В прозе Хомякова строгую логику доказательств почти всегда заменяет особая логика образного мышления. Его суждения свободны не только от необязательных мотивировок, но часто и от самых необходимых. Его тезисы можно принимать и не принимать, но если уж их принимаешь, то не по велению разума, а по некоторому поэтическому сочувствию: принимаешь, так сказать, эстетически. Все его концепции, исторические и философские, в тех случаях, когда они воздействовали на читателя, воздействовали больше всего эстетически.

Образный характер мышления порождает у Хомякова- прозаика склонность к афористической форме выражения. Склонность, впрочем, не точное слово. Афористический стиль Хомякова тесно и необходимо связан с его одновременно поэтическим и догматическим методом. Как правило, афористическая манера письма является следствием стремления мыслить образно и высказывать не случайные, а обязательные истины.

Афоризм — это общее суждение, запечатленное в конечной и замкнутой форме и потому несущее па себе приметы художественного и поэтического целого. Вместе с тем афоризм в силу своей художественной природы обладает особенной убедительностью: он способен убеждать без дополнительных доказательств. Афористический стиль оказался, естественно, сродни Хомякову.

Афористические выражения у Хомякова многочисленны; приведу из них некоторые в качестве примера: «нет любви к человечеству в том, кто чужд своему народу»;

«обобщение делает человека хозяином его познаний, раиний специализм делает человека рабом вытверженных уроков»;

«ложным своим началом не может торжествовать никакая ложная теория»;

«небо всякой мифологии есть отражение земли, и злость людей выражается злостью богов»;

«честное перо требует свободы для своих честных мнений, даже для своих честных ошибок»;

«там только сила, где любовь, а любовь только, там, где личная свобода»;

«ни в чьих руках не искажается наследство людей гениальных так легко, как людей талантливых, и никто пе оказывает так мало способности понимать мысль глубокую, как люди остроумные»;

«полнота и совершенство есть самый закон, но человеку возможно только стремление без достижения.. .» и т. д.

Поэтика афоризмов во многом напоминает поэтику пословиц: та же, как правило, двучленность построения, тот же смысловой и синтаксический параллелизм, лежащий в основе структуры выражения («честное перо» — «честные мнения» — «честные ошибки»). Все это и придает афористическому выражению внутреннюю и внешнюю завершенность. Это целый художественный мир, заключенный в малой форме, в отрывке. Кусковой характер многих прозаических композиций Хомякова в этом свете представляется нам в новом качестве: отрывочность у Хомякова не безусловная, она сочетается с завершенностью, с сильной концентрацией мысли в каждом отдельном куске.

Известно, что Лев Толстой выражал свое уважение Хомякову как поэту. Это трудно понять. Впрочем, уважение Толстого к Хомякову-поэту совсем не обязательно означало уважение к его поэзии. И. даже скорее всего — не к поэзии.

Не сохранилось никаких свидетельств, позволяющих говорить о каком-либо интересе Толстого к стихам Хомякова. В то же время интерес Толстого к историческим и философским воззрениям Хомякова не вызывает сомнений. В последние годы жизни Толстой признавался Д. Маковицкому: «Всегда я у пих (у Хомякова и его литературных друзей. — Е. М.) желал чему-нибудь поучиться» 38.

Толстого интересовали взгляды и суждения Хомякова, может быть, как раз потому, что они не были чужды художественным началам, что они были суждениями поэта. На художника Толстого способен был произвести впечатление больше всего тот, кто и сам был художником по

38 Записки Д. П. Маковицкого.— В кн.: Н. II. Гусев. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии. М., 1957, стр. 271—272. Запись от 15 ноября 1907 г.

своей природе. Недаром художника в Хомякове Толстой особенно и неоднократно отмечал: «Он был умен и оригинален. В нем было остроумие и едкость... Был художник» [75].

Одна из главных задач русской литературы в 20— 30-е годы XIX в. состояла, согласно понятиям любомудров, в том, чтобы в творческом акте объединить поэзию с философией. Имепно эту задачу старался решить Хомяков в своем творчестве. Две разные и внешпе непохожие области человеческой мысли и человеческого духа видел и осознавал он. Одна — «область жизни и художества», другая—«область знапия и науки». Полнота духа для него заключалась «в согласном и равномерном соединении обоих» 40.

В литературной деятельности он и пытался осуществить такое соединение. В литературной деятельности вообще, а не только чисто поэтической. Он старался быть философом в поэзии и — еще больше — поэтом в философии. Однако самого важного и самого трудного — равномерности в соединении двух начал — ему достичь так и не удалось. В стихах он был больше, чем нужно, рационалист, систематик; в науке и философии — меньше систематик, чем нужно, и больше поэт. В его стихах сплошь и рядом недоставало свободы, непосредственности, естественной простоты. В его прозаических композициях, напротив, много свободы, полета воображения и мысли — и в них, как правило, не хватает полноты мотивировок и научной доказательности.