ПОЭТЫ-ЛЮБОМУДРЫ И ФИЛОСОФСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX в. 

Термин «философская поэзия» неустойчив ло своему значению и, взятый сам по себе, вне исторического контекста, в достаточной мере условен. В разпые времена разные люди вкладывали в пего далеко пе одинаковый смысл.

3

1*

Со второй половины 20-х годов XIX в. в русской поэзии замечается отчетливое стремление к философским формам и — още больше — к философскому содержанию. Такое стремление пе было абсолютно новым. Философские произведения создавались в русской литературе и до 20-х годов, и раньше XIX в. Новыми и весьма характерными для интересующего нас исторического периода были интенсивность этого стремления, относительно широкая его распространенность и теоретическая его осознанность. Философская поэзия, начиная с 20-х годов, для ряда поэтов и некоторых поэтических группировок стала литературным зпамепем и литературной программой. Это обусловило характер многих поэтических замыслов того времени, их особенное содержание, а также то, как, под каким углом зрения поэтические произведения воспринимались читателями.

Большая заслуга в постановке вопроса о русской философской поэзии, о необходимости объединения поэзии с философией принадлежит группе поэтов, которая вошла в историю литературы под именем поэтов-любомудров.

Д. В. Веневитинов, признанный идеолог любомудров, так обосновывал выдвинутое любомудрами требование объединения поэзии с философией: «Первое чувство никогда не творит и не может творить, потому что оно всегда представляет согласие. Чувство только порождает мысль, которая развивается в борьбе и тогда уже, снова обратившись в чувство, является в произведении. И потому истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения.. .» [1].

Идея о глубоком родстве всякой подлинной поэзии с философией — одна из излюбленных и основополагающих и для Веневитинова, и для других любомудров. Опа лежала в основе их общей эстетической концепции и определяла преимущественную тематику и содержание их поэтических опытов.

Течение общественной мысли, которое представляла группа любомудров, не было обособленным от общего развития русской мысли. Оно обусловлено было причинами общего значения: стремлением значительной части русской интеллигенции к основательному знанию, к просвещению, которое покоилось бы на твердых и при этом самых современных, новейших философских основах. Как заметил Ю. Манн, «любомудрие было одним из первых (проявившихся еще до декабрьской трагедии) симптомов перемены настроений и взглядов в русском обществе, одной из ранних форм широкого философского движения 20—40-х годов» 3.

В известном, ограниченном смысле литературным исканиям любомудров близки были литературно-эстетические устремления некоторых литераторов-декабристов.

Уже после того, как любомудрами была обнародована программа философской поэзии, в конце 20-х и в 30-е годы, Е. Баратынским были созданы несравненные по глубине мысли и по художественности образцы русской философской лирики. То, что достижения любомудров не идут в сравнение с поэтическими достижениями Е. Баратынского, никак не отменяет параллельности их литературных устремлений и известной общности целей. Как писала Е. Н. Купреянова, «сами по себе философские интересы любомудров, увлекавшихся немецкой идеалистической философией, и прежде всего натурфилософией Шеллинга, были чужды Баратынскому, воспитанному на французской рационалистической культуре. Но выдвинутая любомудрами собственно эстетическая программа философской поэзии до известной степепи отвечала его творческим устремлениям» 5.

В начале 30-х годов — и это тоже весьма показательно — юный Лермонтов создает циклы стихов, осно-

8 10. Манн. Русская философская эстетика. М., «Искусство», 1939, стр. 7—8.

4 Биография Александра Ивановича Кошелева, т. 1, кн. II. М., 1889, стр. 24. О близости Кюхельбекера к любомудрам см. также в кн.: II. Котляревский. Старинные портреты. СПб., 1907, стр. 91.

Б Е. II. Купреянова. Е. А. Баратынский — В кн.: Е. А. Баратынский. Полн. собр. стихотв. Л., 1957, стр. 29.

ванных на строгой и стройной поэтико-философской концепции. При этом в некоторых своих стихотворениях этих лет («Русская мелодия», «Элегия», «Молитва» и др.) Лермонтов прямо перекликается с любомудрами6.

Наконец, Пушкин во второй половине 20-х и в 30-е годы (нам еще предстоит говорить об этом основательно и подробно) не остается безразличным к тем философским исканиям в русской поэзии, о которых больше других и одними из первых декларировали любомудры.

Таким образом, литературно-философская программа и устремления любомудров в своей основе относятся к явлениям не исключительным, а типологическим.

Свое наименование любомудры получили от названия философского кружка, к которому они принадлежали, — «общество любомудрия». Общество это возникло в 1823 г. Помимо Веневитинова, Шевырева и Хомякова в него входили (или были к нему близки) также В. Ф. Одоевский, братья И. В. и П. В. Киреевские, А. И. Кошелев, В. П. Титов, Н. А. Мельгунов и некоторые другие представители московской литературной молодежи.

По существу объединение московских литераторов, названных «любомудрами», в тесный круг единомышленников для большинства из них началось до возникновения философского кружка — еще в ранней молодости. Воспитапники Московского университетского пансиона, студенты Московского университета, принадлежавшие к культурной элите московского общества, они очень скоро сблизились и сдружились между собой па почве общих философских, паучных и литературных увлечений.

А. И. Кошелев, оставивший после себя весьма цепные воспоминания об этом времени, писал: «В это время, т. о. в 1820—1822 гг., познакомился я с некоторыми сверстниками, которых дружба или приязнь благодетельно подействовали на мою жизнь. Первое мое знакомство было с И. В. Киреевским... Меня особенно интересовали зпа- ния политические, а Киреевского — изящная словесность

6 См. об этом: Б. М. Эйхенбаум. Литературная позиция Лермонтова. — В кн.: Б. М. Эйхенбаум. Статьи о Лермонтове. М.—JL, Изд-во АН СССР, 1961, стр. 47-62.

и эстетика, но оба мы чувствовали потребность в философии. .. Другое мое знакомство, превратившееся в дружбу, было с кн. В. Ф. Одоевским. С ним мы скоро заговорили о немецкой философии, с которою его познакомили возвратившиеся из-за границы профессор М. Г. Павлов и И. И. Давыдов... Кроме того, в это время я сошелся с В. П. Титовым, С. П. Шевыревым и Н. А. Мельгуно- вым...» [2].

Круг будущих любомудров постепенно все расширялся — и вместе с тем становился все более тесным.

О характере занятий в кружке любомудров А. И. Ко- шелев писал: «Тут господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Гёррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; по всего чаще и по большей части беседовали о прочтеппых пами творениях немецких любомудров. Начала, па которых должны быть основаны всякие человеческие знания, составляли преимущественный предмет наших бесед; христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров. Мы особепно высоко ценили Спинозу, п его творения мы считали много выше Евангелия и других священных писаний. Мы собирались у кн. Одоевского... Он председательствовал, а Д. В. Веневитипов всего более говорил и своими речами часто приводил нас в восторг. Эти беседы продолжались до 14 декабря 1825 г., когда мы сочли необходимым их прекратить, как потому, что не хотели навлечь па себя подозрение полиции, так п потому, что политические события сосредоточивали па себе все паше впимаппе...» [3].

Восстание декабристов для любомудров во многом оказалось решающим. Прояснить общественную позицию любомудров, как она выглядела в 20-е годы, помогут пам отношения любомудров к декабристам.

Многочисленные факты и исторические документы свидетельствуют о том, что любомудры в большинство своем сочувствовали декабристам и были близки им, хотя и не политическими взглядами, но общим духом независимости и свободомыслия. Показательно, что официальные власти подозревали больше, чем было и могло быть па самом деле. Они видели в любомудрах потенциальных «бунтовщиков». В архиве министерства иностранных дел, где в это время служили многие любомудры, обряд присяги новому царю происходил с соблюдением чрезвычайных мер безопасности: «По распоряжению свыше военный караул при архиве был утроен и солдаты спабжепы патронами.

Всех любомудров живо волновала судьба декабристов после пеудачи восстания. А. И. Кошелев свидетельствует: «Этих дней, или, вернее сказать, этих месяцев (ибо такое положение продолжалось до назначения верховного суда, т. е., кажется, до апреля), кто их пережил, тот, конечно, никогда не забудет. Мы, молодежь, менее страдали, чем волновались, и даже почти желали быть взятыми и тем стяжать и известность, и мученический венец...»[5].

Когда же был объявлен приговор декабристам, любомудры ощутили не только глубокую скорбь, по и ужас: «Описать или словами передать ужас и уныние, которые овладели всеми — нет возможности: словно каждый лишился своего отца или брата...» п.

Конечно, не следует преувеличивать как оппозиционности любомудров, так и их близости к декабристам. Многое в их поведении и речах носило следы книжного влияния, многое шло не от убеждения, а от нравственного и эстетического сочувствия. Это были люди по кругу своему и по культуре близкие декабристам, но другого поко- лепия и другого «призыва». Они познакомились с декабристами незадолго до того, как те предстали перед историей в ореоле мученичества. Именно это последнее обстоятельство произвело на любомудров самое сильное впечатление и оказало наибольшее воздействие. Они сочувствовали не столько взглядам декабристов, сколько им самим. Их отношение к декабристам носило заметно романтиче- ский характер. Но сочувствовали они все-таки декабристам, а не правительству.

Легко заметить, что эта характеристика общественной позиции любомудров дапа в самом общем плане — так сказать, суммарпо. В действительности любомудры отнюдь не были все на одно лицо. Применительно к каждому из любомудров в отдельности эта суммарная характеристика требует уточпений.

Среди поэтов-любомудров — а они, естественно, нас интересуют в первую очередь — ближе других к декабристам по своим взглядам был Веневитинов. А. И. Герцен писал о нем, как о юноше, «полном мечтаний и идей 1825 года» [6]. Незадолго до восстания декабристов Веневитинов высказывал мысль (его поддерживали в этом И. Киреевский, Рожалии и Кошелев) о необходимости «произвести в России перемену в образе правления» [7]. После неудачи восстания в Петербурге вместе с И. Киреевским и Кошелевым он занимается фехтованием и верховой ездой «в ожидании торжества заговора в южной (второй) армии и в надежде примкнуть к мятежникам в их предполагаемом победоносном шествии через Москву па Петербург» [8].

Существует версия о принадлежности Веиевитпнова к одному из тайных обществ. В записках П. Н. Лаврентьевой, отрывки из которых опубликованы в собрании сочинений Веневитинова 1934 г., говорится: «Я знала еще со слов Аппепкова, что Веневитинов принят в общество, что он вполне разделяет их благородпые взгляды...»[9].

Вряд ли можно доверять этому свидетельству. Но дело ведь не только в его основательности или неосновательности. Сама возможность появления такой версии в достаточной мере показательна. Она доказывает если не прямым, то косвенным образом типологическую близость Be- певитипова декабристам.

Позиция А. С. Хомякова в 20-е годы была хотя и более умеренной, нежели позиция Веневитинова, но вместо с тем в достаточной степени независимой и свободолюбивой. Во время событий 14 декабря Хомяков находился за границей. Однако перед отъездом за границу он сотрудничал с Рылеевым и Бестужевым в альманахе «Полярная звезда» и, находясь в Петербурге, часто посещал собрания Рылеева. На этих собраниях, верный своим умеренно-консервативным взглядам, он доказывал несправедливость «военной революции» 16. С пим спорили — и ему доверяли. Доверяли его личпой и политической честности, уважали за дух независимости и внутреннее свободолюбие. Последнее проявлялось, в частности, в его резко отрицательном отношепии к крепостному праву — в этом он был с декабристами прямым единомышленником. Позднее, в «Записках о всемирной истории», Хомяков так выразит сущность своего взгляда на порабощение народа — взгляда, которому он никогда не изменял: «Народ порабощенный впитывает в себя много злых начал: душа падает под тяжестью оков, связывающих тело, и не может уже развивать мысли истинно человеческой. Но господство — еще худший наставник, чем рабство, и глубокий разврат победителей мстит за несчастье побежденных» 17.

В 20-е годы даже С. П. Шевырев, о котором до сих пор в литературоведческой науке (и не без оснований) существует немало предубеждений, придерживался достаточно прогрессивных взглядов. В эти годы он еще не был тем ретроградом и реакционером, каким он стал позднее, в 40-е и 50-е годы. В общественных и научных воззрениях Шевырева 20-х и начала 30-х годов заметен некоторый эстетический уклон, преобладание эстетических интересов. Проблемы эстетические для него почти всегда оказываются на первом плане, хотя только эстетическим Шевырев в это время не ограничивается. Очень часто мысли о необходимости эстетического образования народа приводят Шевырева с логической неизбежностью к идеям народпой свободы.

Мысль о необходимости свободы для парода постоянпо занимает Шевырева, это для него «больная» мысль. 16 июня 1830 г. он записывает в дневлике: «... русский

ив См.: В. 3. Завитневич. Алексей Степанович Хомяков, т. I, кн. 1.

Киев, 1902, стр. 93—95. 117 А. С. Хомяков. Поли. собр. соч., изд. 2-е, т. 3. М., 1882, стр. 130.

мужик — раб, а раб не знает наслаждения изящным. Изящное вкушается душою свободною» [10].

Интересно, что даже те черты воззрений Шевырева, которые позднее у него развились в славянофильство официального толка, в 20-е годы выглядят, как проявление просвещенного и гуманного патриотизма. Он записывает в дневнике: «Надо бы русских воспитывать в духо терпимости ко всему иноземному и в жаркой любви к отечественному. Кто соединит терпимость чужого с любовью к своему —тот истинно русский... Истина, добродетель, изящество должны быть для всякого человека, а следовательно, и для русского, выше его собственного эгоизма» [11]. «Будем любить свое, — пишет он далее, —* полагая его в истине, изяществе и добродетели, и будем беспристрастны к чужому. Русский да будет человеком по

преимуществу, человеком с сознанием...»[12]. * * *

Общество любомудров номинально прекратило свое существование сразу же после 14 декабря 1825 г. «Живо помню, — писал А. И. Кошелев, — как после этого несчастного числа кн. Одоевский нас созвал и с особенного торжественностью предал огню в своем камине и устав, и протоколы нашего общества любомудрия» [13].

Однако декабрьские события положили конец лишь формальному существованию философского кружка, но они отнюдь не привели к распадению литературной общности и ослаблению дружеских связей. Напротив, эти связи внутренне еще более укрепились. «Кружок любомудров, — отмечает В. Н. Орлов, — не будучи оформленным организационно, продолжал свое существование именно как единая и сплочепная группа вплоть до конца тридцатых годов» 22.

По сути дела, то, что объединяло любомудров в их обществе, те литературные и философские задачи, которые они перед собою ставили, после декабрьского восстания не только не потеряли своего смысла и значения, но и обрели новый и живой интерес. Трагическая неудача, постигшая благороднейших людей России на Сенатской площади, заставила немало честпых и мыслящих людей уйти в своеобразное «духовное подполье», уединиться в мире поэзии и философской мысли. Литературные и философские цели любомудров, таким образом, находят сугубое оправдание в условиях последекабрьской реакции. Как это ни звучит парадоксально, любомудры начинают свое подлинное историческое бытие не тогда, когда возникло общество, носившее это имя, но с тех пор, когда оно перестало существовать.

Наиболее активно и широко в период после декабря литературная деятельность любомудров развернулась в издаваемом ими журнале «Московский вестник». Он начал выходить в 1827 г. Первоначально в его издании принимал участие и А. С. Пушкин.

Предыстория журнала «Московский вестник» такова. Осенью 1826 г. Пушкин приезжает из Михайловского в Москву. «Москва приняла его с восторгом. Везде его носили на руках...», —вспоминал впоследствии Шевырев.[14]. Здесь, в Москве, сначала у П. А. Вяземского, а затем в доме Веневитиновых Пушкин читает своего «Бориса Годунова». На чтении у Веневитинова присутствовали братья Киреевские, Хомяков, Шевырев, Рожалип, Погодин. Погодин писал об этом чтении: «Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. „Эван, эвое, дайте чаши!" Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему было приятпо наше внимание...» [15].

Так на вечере у Веневитиповых состоялось первое знакомство Пушкина с молодыми московскими литераторами-любомудрами. Видимо, там же и тогда же Пушкип узнал о намерении любомудров издавать свой журнал, приветствовал это намерение, обещал сотрудничество п помощь, а спустя несколько дней, познакомившись с планом издания, дал журналу прямое благословение. С Пушкиным заключается формальный договор о принципах сотрудничества. В декабре 1826 г. в доме Хомякова, в присутствии Мицкевича и Баратынского, было торжественно отпраздновапо основание нового журнала.

Согласие и союз Пушкина и любомудров в деле совместного издания журнала, хотя и оказались не слишком долговечными и прочными, не были, тем пе менее, случайными и имели за собой серьезные предпосылки. Несомненно, что Пушкин относился к любомудрам с сочувственным интересом и вниманием. Как отметил Д. Д. Благой, «веневитиновский кружок в первые два-три подекабрьских года был единственным литературно-дружеским объединением, отличавшимся вольнолюбивым духом и тем самым продолжавшим в какой-то мере идейные традиции декабристов. Неудивительно, что па первых порах имоппо в этом кружке Пушкин обрел, как ему представлялось, паиболее близкую себе среду» [16].

В ту пору, когда был задуман и пачал издаваться «Московский вестник», Пушкипа не могла пе привлекать в любомудрах их открытая и честная юность, их не только влюбленность, по и серьезпое отношепие.к поэзии, их страсть к положительному знанию. Копечпо, это было далеко пе все, чего желал бы Пушкин в идеале, по и этого было вполне достаточно для согласия в годы трагического безвременья [17].

«Московский вестник» был одним из первых русских журналов «с направлением». Его направленню на рапних этапах существования журпала открыто сочувствовал Пушкин. Но оно определялось все-таки не Пушкипым, а любомудрами: оно соответствовало их взглядам па литературу, их пониманию литературных задач. По своему характеру, по своим преимущественным тенденциям «Московский вестник» был журналом с заметно выражен- пым литературно-философским направлением.

Философское направление журнала любомудров находило отражение и в содержании литературно-критических и общетеоретических статей, помещаемых в журнале, и в свойствах публикуемого поэтического материала. В отборе поэтических произведений для печати издатели «Московского вестника» проявляли тенденцию, прямо отвечающую их интересу к философским темам и жанрам в поэзии. В журнале публиковались исторические драмы, при этом не бытового, а историко-философского и психологического плана: «Борис Годунов» Пушкина, «Ермак» Хомякова, «Дон Карлос» Шиллера и т. д. Печатались многочисленные переводы из «Фауста» Хете и других его произведений — главным образом философского характера. Большое место занимали в журнале так называемые «пантеистические» стихи, как переводные, так и принадлежащие самим любомудрам: например, стихотворения Хомякова «Заря» и «Молодость», стихотворение Шевырева «Ночь». Здесь же читателю предлагались такие, уже по названию философские стихи Шевырева, как «Мудрость», «Мысль» и т. д.

Показательно, что даже те поэты, сотрудники журнала, которые имели самое малое отношение и к философии, и к самим любомудрам, печатаясь па страницах «Московского вестника», старались выглядеть как «философы». Так, в одном из номеров журнала за 1829 г., публикуя стихотворения «Две феи» и «Соблазнитель», их автор М. Дмитриев делает к ним следующее примечание: «Сии два стихотворения составляют, так сказать, две стороны одного предмета. Вопросы философии в пих одни и те же; но в первом я хотел представить беспокойное сомнение разума испытующего, а во втором спокойную уверенность простого сердца...» 27.

Это забавное авторское пояснение к стихам, бесконечно далеким от какой-либо философии, служит своего рода отрицательным доказательством философского направления журнала. Авторы, подобные М. Дмитриеву, явно старались примерить себя и свои стихи к общим философским задачам, дабы не быть чужими журналу.

Лучшими годами для «Московского вестника» были два первых — 1827 и 1828. В это время в издании журнала принимает участие Пушкин и все любомудры —

27 «Московский вестник», 1829, ч. 1-я, стр. 146. ІЙ

кроме рано умершего Веневитинова, который сумел уви- деть лишь первые номера своего любимого детища^ С 1829 г. начинается постепенный упадок журнала. Разочаровавшись в том, как ведется журнал его редакторами (и в деловом, и в литературном отношении), резко охладевает к нему Пушкин; обостряются разногласия среди самих любомудров, издателей журнала; постепенно утрачивается к нему доверие читателей. В 1830 г. журнал перестал выходить.

«„Московский вестник", — писал В. Г. Белинский,— имел большие достоинства, много ума, много пылкости, но мало, чрезвычайно мало сметливости и догадливости, п потому сам был причиною своей преждевременной кончины» 28.

В сущности, в том виде, в каком он первоначально был задумай, журнал просуществовал педолго. Но и этого малого времени оказалось достаточным, чтобы «Московский вестник» оставил по себе добрую память и заметный след в истории русской литературы и журналистики. «„Московский вестник", — писал Гоголь, — один из лучших журналов, несмотря па то, что в пем не много было современного движения, издавался с тем, чтобы познакомить публику с замечательнейшими созданиями Европы, раздвинуть круг нашей литературы...»29.

И Гоголь, и Белинский (даже тогда, когда отмечали просчеты и недостатки журнала) испытывали к нему яв- пое сочувствие. Оба они, хотя и не в одинаковой степеии, видели в издании любомудров полезное и исторически значительное предприятие.

Безусловной заслугой журнала любомудров «Московский вестник» было то, что он содействовал распространению просвещения в России. Историческое место журнала, его историко-литературное значение в значительной мере определяется п тем, что он впервые прямо поставил перед русской литературой проблему философской поэзии и что на его страницах — тоже впервые — заявили о себе как единая поэтическая группа, как своеобразное поэтическое ТЄЧЄПИЄ В русской лирике 20-х ГОДОВ ПОЭТЫ' любомудры.

28. В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. 1. М., Изд-во АН СССР 1953, стр. 88—89.
29. Н. В. Гоголь. О движении журнальной литературы в 1834—lt; 1835 гг.— Собр. соч. в 6-ти т., т. 6. М., Гослитиздат, 1950, стр. 101.

# # *

Поэтов-любомудров Веневитинова, Хомякова и Шевырева (а также Тютчева) И. Киреевский и вслед за ним Пушкин называли поэтами «немецкой школы» 30. В этом была своя правда, хотя слова «немецкая школа» следует ногшмать скорее в метафорическом, нежели в буквальном смысле.

«Немецкая школа» для поэтов-любомудров и Тютчева существовала уже самым внешним образом: в слушании лекций немецких профессоров, в общении с немецкими поэтами и учеными и т. д. Но «немецкая школа» существовала для любомудров и в более глубоком смысле: в воздействии немецких — прежде всего философских и романтических — идей на их литературную программу, па их поэтику, на внутренний мир их поэзии.

Это воздействие было далеко не прямым, оно выявлялось и в формах несогласия, полемики, отталкивания — что, впрочем, отнюдь не делало его менее значительным и весомым.

Сам лозунг философской поэзии, который провозгласили любомудры в России, восходил отчасти к немецким романтикам. Одно из наиболее распространенных определений-характеристик романтического направления в литературе, даппых его первыми теоретиками и практиками в Германии, связывает романтизм в поэзии с обязательным для поэта философским осмыслением жизни.

Призыв к объединению поэзии с философией повторялся в Германии в конце XVIII и в начале XIX в. постоянно — и повторялся всеми романтиками старшего поколения: и Тиком, и Новалисом, и Ваккенродером, и братьями Шлегелями. Видпейший теоретик немецкого романтизма Фридрих Шлегель писал: «Философия и поэзия, высочайшие проявления человека, которые даже в эпоху своего расцвета в Афинах существовали обособленно, отпыпе сливаются друг с другом, чтобы оживлять и возвышать друг друга в бесконечном взаимодействии» 31.

«Вся история современной поэзии, — утверждал

80 И. Киреевский. Обозрение русской словесности за 1829 г. — Поли. собр. соч., т. 2. М., 1911, стр. 25—26; А. С. Пушкин. Поли, собр. соч. в 10-ти т., т'. 7, стр. 114. 3) Ф. Шлегель. Эпохи мировой поэзии. — В кп.: Литературная теория немецкого романтизма. Документы, JL, 1934, стр. 199.

Ф. Шлегель в другом месте, — есть непрекращающийся комментарий к краткому тексту философии; всякое искусство должно стать наукой, всякая наука — искусством; поэзия и философия должны объединиться.. .» 32

Романтики в Германии, как и любомудры в России, видели в слиянии философии с поэзией жизненно необходимую задачу современного литературного и общественного развития. При этом лозунг романтизма в литературе и лозунг философской поэзии был для них во многом адекватным. Как говорил тот же Ф. Шлегель, «настоящим зародышем романтического направления ума было смешение поэтических и философских воззрений» 33.

Видное место среди немецких романтиков занимал Шеллинг, философские взгляды которого, особенно враяний период деятельности, носили заметно пантеистический характер. Именно это больше всего и делало его ^близким поэтам-романтикам — и немецким, и русским. • Очеловечивание и обожествлепие природы, столь ха- \ рактерное для паптеистического взгляда на мир, — это, к по существу, то же, что признание факта причастности 'природы человеческим тайнам. В природе живет человеческое начало — и потому человеку дано через природу познать самого себя. Русский шеллингианец и любомудр В. Ф. Одоевский писал о Шеллинге: «В начале XIX в. Шеллинг был тем же, чем Христофор Колумб в XV: он открыл человеку неизвестную часть его мира, о которой существовали только какие-то баснословные предания, — его душу!»34.

Шеллинг и его метафизическая система были связующим пачалом между философией и поэзией. Поэты, стремившиеся стать философами, нашли в нем мыслителя, который не только хотел быть поэтом, но и был им па деле.

В. М. Жирмунский писал о Шеллинге: «В самом Шел- лииге жило непосредственное поэтическое чувство природы: вот почему его философские произведения похожи па поэмы...» 35.

Поэтом Шеллинг был и по методологии, и по свойству и содержанию своей мысли. Сама концепция мира, которую он предложил, имела все особенности поэтической картины. Природа была для него самой величественной из поэм, «скрытой под оболочкой чудесной тайнописи» [18]. «Дух природы, — писал Шеллинг, — лишь внешне противостоит душе. Взятый сам по себе, он является орудием ее откровения» [19]. Вне понятия «жизнь» ничто в мире не может ни существовать, ни мыслиться: «...даже мертвое в природе не есть само по себе мертвое, а есть только угасшая жизнь» [20].

Поэзия обладает силой видеть и чувствовать живую основу мироздапия — вот почему, согласно романтическому учению Шеллинга, пастоящий философ и имеет право, и даже обязан смотреть па мир глазами поэта. Шеллинг любил повторять, что его собственная философия «не только возникла из поэзии, но и стремилась возвратиться к этому своему источнику» [21].

Шеллинг своей философией дал поэзии и эстетически привлекательные идеи о вселенной, и образы-символы окружающего нас мира, и готовые поэтические аллегории о нем. При этом образы и аллегории оказались в поэтическом смысле не менее продуктивными, нежели сами философские идеи. Они послужили для романтической поэзии своеобразной новой мифологией, а Шеллингу обеспечили восторженное сочувствие всех теоретиков и практиков романтизма.

В 20-е и 30-е годы XIX в. популярность Шеллинга в России была огромной, его воздействие на русскую поэтическую мысль было очень заметным. Прежде всего, Шеллинг и его учение оказывали глубокое влияние на любомудров. Но воздействие Шеллинга на русских писателей и поэтов не ограничивалось только любомудрами.

А. И. Тургенев называл Шеллинга «первой теперь мыслящей головой в Германии» [22],

Д. В. Веневитинов писал Кошелеву, что Шеллинг был для пего «источником наслаждения и восторга» [23].

В России Шеллинг оказал влияние на таких разных поэтов и мыслителей, как Веневитинов и Шевырев, А. Григорьев и И. Киреевский, Тютчев ж молодой Белип- ский и т. д. Во многом этому способствовали не только поэтическое, но и антидогматическое начало в философских построениях Шеллинга. А. И. Герцен отметил, что Шеллинг в своей философии только намечал пути, а не провозглашал истипу в последней инстанции. Поэтическая и антидогматическая основа философии Шеллинга позволяла и любомудоам, и другим русским поклонникам немецкого философа идти за ним свободно, нисколько пе жертвуя оригинальностью собственной мысли и собственного взгляда на вещи.

Русские мыслители и поэты, если что-то и брали у Шеллинга, то сугубо по-своему и свое. Они почти никогда не пользовались словами и идеями Шеллинга буквально. Как ни велико было тяготение русской мысли к точному, философскому знанию, философию Шеллинга она восприняла преимущественно с точки зрения художественной: в общем выражении, как образы и символы вселенной, — и значительно меньше в ее собственной системе и связях. Имея в виду философию Шеллинга, Баратынский писал Пушкину: «... я очень обрадовался случаю познакомиться с немецкой эстетикой. Нравится в ней собственная ее поэзия, но начала ее, мне кажется, можно опровергнуть философически.. .» [24].

Среди любомудров более других увлекался Шеллип- гом Веневитинов. Как следствие этого увлечения, в его статьях мы находим отдельные положения, которые можно было бы назвать «шеллингиавскими».

Но Веневитинов оставался самобытным мыслителем и отнюдь не механически пользовался формулировками

Шеллинга. Отдельные постулаты немецкого философа оп свободно включал в свою собственную концепцию, при этом мысленные ходы и силлогизмы Шеллинга, по-своему Веневитиновым понятые и по-своему трактованные, вели к особенным целям и приводили к вполпе самостоятельным заключениям.

Это характерно не для одного Веневитинова и в значительной мере определяет в целом те отношения, которые сложились между Шеллингом и русскими романтиками, между любомудрами и «немецкой школой».

Несомненно, что в содержание понятия «немецкая школа», которое выдвинул И. Киреевский, в качестве непременной его составной части входил и Шеллинг. Может быть, Шеллинга, его воздействие на поэтов-любомудров И. Киреевский и имел в виду в первую очередь, когда говорил о «немецкой школе».

Провозглашая лозунг философской поэзии, ромаптики в Германии — ив этом их поддерживал Шеллинг — видели в поэтическом постижении мира высший род знания. «Поэзия есть все и вся», — утверждали теоретики и практики немецкого романтизма. Поэзия способна постигнуть не просто истину, но мирообъемлющую истину: «... она выражает не только гармонию линий и красоту форм, по и мировую гармонию, таипственную связь между нашим „Я" и природой, между жизнью индивидуума и жизнью вселенной» [25].

Философская поэзия для романтиков — это универсальная поэзия и целостное знание. Поэзия призвана выполнять не частные, не особенные, а мировые и всемирные задачи. По убеждению романтиков, в универсальной поэзии должны растворяться и выступать как неделимое «природа и искусство, поэзия и проза, серьезное и комическое, воспоминание и предчувствие, духовное и чувственное, земное и небесное, жизнь и смерть» [26].

Может быть, эти обещанные романтиками в Германии всеобъемлющая поэзия и всеобъемлющая истина, это высшее и цельное знание, и привлекли к ним больше всего русских писателей — в том числе и любомудров. В 20-е годы XIX в. В. Одоевский писал: «Любомудрие, объемлю- щее целого человека, касающееся всех сторон природы его — еще более может освободить дух от одностороннего образования и возвысить его в область всеобщего.. .» [27].

Мечта об универсальном и цельном знании, основанном на поэтическом прозрении и поэтическом «инстинкте», проходит через всю жизнь В. Одоевского и через все его творчество. К универсальному, цельному и поэтическому постижению истины призывал в своих произведениях Хомяков. О поэзии «думающей», основанной на цельной философии, писал в программных статьях Веневитинов.

Такое единодушие в стремлениях и высказываниях хотя и связано отчасти с принадлежностью названных писателей к «немецкой школе», однако только его объяснено быть не может. Конечно, немецкая философская и эстетическая мысль на многое натолкнула любомудров, по те же, казалось, требования и призывы, с какими выступали немецкие романтики, у русских звучали все- таки иначе: они имели иной смысл и, главное, ипое основание. Призыв пемецких романтиков к созданию универсальной философской поэзии потому и был подхвачен любомудрами, что в нем в России второй четверти XIX в. существовала реальная потребность и свои особенные причины.

Русская общественная мысль, особенно после событий декабря 1825 г. и наступившей вслед за тем реакции, проявляла сильные тенденции к философскому осмыслению современной действительности, жизни вообще, человека. Русский мыслитель независимого и прогрессивного толка, лишенный надежд на скорое осуществление своих общественных идеалов, стремился компенсировать этот трагический недостаток глубипой и полпотой зпания, внутренним, духовным постижением истины. И в этом оп не хотел и не мог ограничиваться малым. Ему нужна была пепремеппо вся истина: только мирообъемлющая истина и мирообъемлющая поэзия-философия его и могли удовлетворить.

И Белинский, говоря о мирообъемлющей философии, и любомудры, стремившиеся к создапию универсальной философской поэзии, думали при этом пе о Гермапии, а о потребностях русской жизни и этими потребностями и руководствовались. У Белинского и любомудров были разные взгляды, но общая историческая почва: в отдельных случаях это не могло не приводить к известной близости воззрений. То, что Белинский принадлежал к «русской» школе, для нас не подлежит сомнению. Но и «немецкая» школа любомудров на поверку оказалась в значительной мере русской школой. И это весьма существенно для выяснения подлинного места любомудров в истории русской литературы.

Программа философской поэзии, предложенная этими поэтами и далеко не во всем реализованная ими на практике, имела глубокий исторический смысл. Она отвечала существенным потребностям современной русской жизни и уже поэтому выходила за рамки чисто кружковых поисков. Она была исторически обусловленной и исторически необходимой.

Философские устремления любомудров находились в тесной связи с ведущими, глубинными процессами русской жизни лоследекабристского периода. В конечном счете то, что делали любомудры, и еще более то, к чему они стремились в плане своих поэтико-философских исканий, объективно явилось выражением не частных, а общих тенденций в развитии русского общества и русской литературы. Именно поэтому и в этом смысле не только поэтические искания Тютчева, но даже искания Пушкина не оказались начисто отгороженными от поисков поэтов- любомудров.