ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ 13 февраля.

Каким неровным током идет наша жизнь, м. г.! Шесть дней не мог я улучить минуту для беседы с вами, а ныне вот в один день отправляю уже второе письмо. Так и во всем важном, как в этом мелочном случае.

другими, но принимаемой к сведению всеми, небывалое движение молодежи в самом Петербурге, странная развязка этого движения7, слухи о предполагаемых требованиях дворянства, приготовления его к занятию общественными вопросами,— вот сколько в один год новостей, из которых каждая передвигала общество все дальше и дальше по одному направлению. Едва ли кому был приятен какой-нибудь из этих сюрпризов; но они все- таки случались, производимые натянутостью отношений. Не следует ли позаботиться о том, чтобы избавиться от их повторения, а избавиться от них можно только прекращением натянутости отношений. Л чтобы прекратить ее, надобно разобрать, отчего отношения сделались натянуты. Мы начнем разбором самого главного и самого натянутого отношения, т. е. вопроса об освобождении крепостных крестьян.

Я не знаю, м. г., имеете ли вы точное понятие о свойствах вещи, называемой бюрократическим порядком. Но если вы дозволите, я объясню вам натуру этой вещи одним примером.

353

12 H. Г. Чернышевский, т. 2

Целый угол моей комнаты завален многотомным изданием «Материалов Редакционных комиссий для составления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости»8. Конечно, только очень немногие люди прочитали весь этот сборник журналов и протоколов, постановлений и докладов, справок и соображений; к огромному же числу людей, принимавшихся за это чтение и покинувших его, принадлежу и я.

«Председатель предложил на обсуждение Комиссий извлеченные из печатных и литографированных его мнений некоторые основные мысли, которые, но его убеждению, не бесполезно было бы принять к соображению, а именно...».

Предложения председателя состояли из 9 пунктов: переписывать здесь все их было бы излишне, потому что некоторые имели только формальную важность, другие относились к предметам, которые уже были поставлены вне круга вопросов, предоставленных рассмотрению Комиссий. Обращаю внимание только на следующие пункты, относившиеся к вопросам, в которых мнение Комиссий не было, по-видимому, связано ничем. Вот они:

«2) Одновременно с личным освобождением крестьян необходимо дать им возможность приобретать в собственность от помещиков, по добровольному с ними соглашению, достаточное количество земли для упрочения своей оседлости и обеспечения своего быта».

«4) Обязательные барщинные повинности, и при срочно-обязанном положении, будут составлять все-таки вид крепостного нрава, но лишь подчиненного законным правилам. Посему они все-таки не могут не быть для крестьян тягостны, а для помещиков и правительства могут сделаться источником важных затруднений, что не соответствовало бы благим намерениям государя о действительном прекращении крепостного состояния.

«6) Помещики должны получить справедливое, вполне достаточное вознаграждение за те земли и угодья, которые крестьяне у них выкупят».

Смотрите же, м. г., что следует в журнале прямо за изложением предложений председателя:

«По выслушапии сего, члены Комиссии единогласно изъявили полное сочувствие выраженным председателем основным соображениям, как вполне согласным с их убеждениями, а потому и просили о внесении сих соображений в журнал Комиссий для непременного руководства. Председатель не встретил препятствий ко внесению всего этого в журнал, предоставляя, однакоже, каждому из членов высказывать искренно свои убеждения, если бы они были, в чем бы то ни было, и не согласны с его мыслями».

Вы можете видеть из этого, м. г., что такое значит бюрократический порядок. Старший говорит: «Я полагаю, что надобно решить дело вот так и вот так; согласны ли вы, господа? Я нимало не навязываю [вамJ своих мнений. Возражайте против них, если не согласны; можете совершенно отвергнуть их, если они неправильны». На это все младшие сотоварищи единогласно отвечают: «Ваши мнения совершенно согласны с нашим убеждением, и мы вполне принимаем их».

Теперь м. г., попробуемте же рассудить, правдоподобная ли вещь была, чтобы ни один из десяти тогдашних членов Комиссий не имел ни по одному из 9 предложенных председателем пунктов никакого взгляда, различного от решений, предложенных председателем, даже никакого сомнения в невозможности улучшить или дополнить хотя в чем-нибудь, хотя одно из этих 9 решений? Вы бываете в обществе, м. г., вы знаете, что если разговор ничем не связан, то никак не обходится дело без расспросов, объяснений, споров; конечно, могут согласиться, наконец, все единодушно, но ведь не с первого же слова. В заседании Редакционных комиссий» судя но журналу, было не так.

12*

355

«Но ведь председатель нимало не стеснял ее,— он приглашал членов возражать и отвергать». Конечно, так, м. г.; но опять-таки прошу вас вспомнить, что вы сами, конечно* замечали в обществе. Есть случаи, в которых на всякие приглашения выражать свое мнение свободно каждый человек, в ком есть хоть капля рассудка и чувства приличий, ответит не иначе, как условной фразой, которая вперед известна. Например, во время кадрили дама спрашивает кавалера: не скучает ли он? Даю голову на отсечение, он непременно будет отвечать, что он нимало не скучает, что ему очень приятно танцовать с ней. А ведь она вызвала его высказаться, и ведь он, по всей вероятности, очень скучал с ней, иначе не было бы и повода к ее вопросу. Но как же вы хотите иначе, м. г.? На все есть свои законы приличия. Или другой пример: хозяин любит сам делать салат; сделал и спрашивает гостей: вкусен ли салат; все в один голос отвечают всегда: «Очень, очень хорош!» Я хотел сказать, м. г., что во всяком разряде житейских вещей есть свои правила благоразумия, свои обязанности благоприличия, которых никто не нарушает, кроме людей неблаговоспитанных или сумасбродных. В том разряде дел, который называется бюрократическим порядком, принято за правило соглашаться во всем с старшим членом, который председательствует в собрании. Быть может, вам покажется это правило странным, но покажется разве только по незнакомству с основаниями, из которых оно вытекло. Дело в том, что тут всегда предполагается, что председатель,— или как бы там ни назывался старший член собрания,— всегда имеет более точные сведения о целях высшего правительства, сообразуется с ними, служит истолкователем планов, уже принятых высшим правительством. Вы знаете, м. г., что не всегда так

бывает: иногда высшее правительство еще не приняло определенного решения по вопросу, переданному для разработки в бюрократическую комиссию, иногда оно готово изменить свое мнение о вопросе, хотя бы оно и было уже составлено у него.

«Выкуп крестьянами земли, как уже было мною изъяснено, должен быть на основании высочайшей воли не обязательный, а полюбовный, то есть выкуп не может происходить без формального согласия помещика продать, а крестьян купить поземельные угодья, за исключением усадеб, продажа коих обязательна для тех помещиков, которые не изъявят согласия на продажу угодий нолевых».

За этим вступлением следовал ряд соображений, изложив которые, председатель говорил совершенно в духе заключения, какое мы видели в журнале 5 марта; он и теперь, 20 мая, тоже приглашал членов Комиссий не стесняться его мнением, давал им свободу отвергать это мнение.

«В заключение повторяю, что все эти мои соображения я не предлагаю в основу суждений Финансовой комиссии; Комиссия имеет полное право не только изменить их, но и совершенно их отвергнуть, и что цель моя при предъявлении этих моих соображений состоит единственно в том, чтобы объяснить Комиссии: в какие данные может быть ныне вставлен вопрос о выкупе крестьянами полевых угодий, и что выкуп этот я признаю весьма исполнимым».

Все это очень либерально; но изволите припомнить, м. г., какие [выражения] встречаются в начале речи, имеющей такое заключение: председатель упоминает о «высочайшей воле»; а потом, излагая свои соображения, он выражается так: «правительство должно, крестьяне должны, оценка должна быть; правительство покрывает своими средствами, правительство найдет возможность» и т. д. и т. д.,— эти обороты речи выставляют каждую мысль председателя как дело, уже решенное правительством. Какое же существенное влияние могли бы иметь заключительные слова, что члены Комиссии могут изменять и отвергать мнение председателя, когда по тону всей предшествующей речи следовало принимать эти мнения за неизменную инструкцию, [так как] представлены они в связи с высочайшею волею. О чем же тут рассуждать? — Надобно принимать к исполнению.

Редакционные комиссии так и сделали.

Посмотрите же, м. г., что из этого выходило. Вы очень хорошо знаете, с какою целью были назначены эти Комиссии. Высшее правительство, определив некоторые, самые общие принципы дела, нашло нужным, чтобы им занялись специалисты. Их основательному исследованию оно желало предоставить определение всего устройства дела. Что же мы видим? — Едва собрались эти специалисты, ни за что еще не успели приняться, а уже определилось, как будет устроено дело. Но ведь дело еще не исследовано, ведь они еще не знают, какие основания были бы найдены ими для него,— нужды нет, эти основания уже готовы. Как же они приготовлены? Очень просто. У каждого есть о каждом предмете какое-нибудь мнение или предположение. Разумеется, было и о крестьянском деле какое-нибудь мнение или предположение у лица, назначенного председательствовать в этих Комиссиях, как были у него мнения и предположения о всяком другом предмете,— и о том, что Виардо хорошая певица, и о том, что Вольтер был остроумный писатель, и о том, что Пулковская обсерватория хорошо устроена. Предположите же теперь, что начали бюрократическим порядком рассуждать об итальянской опере, об английской литературе, об астрономии. Собирают специалистов, председатель высказывает свои мнения об этих предметах, с которыми очень мало знаком, но о которых все-таки имеет же какое-нибудь мнение,— что из этого следует по бюрократическому порядку? — то, что специалисты тотчас восклицают: совер- шенно согласны и вполне принимаем основания, предлагаемые вами, г. председатель.

Скажите, м. г., хорош ли вышел бы обед, если бы повар стал безусловно принимать все ваши или мои мнения о том, как варить суп или жарить ростбиф? А ведь вы или я, мы имеем об этом деле некоторые понятия. Но вы и я даже и не высказываем своего мнения об этом повару, которому поручили готовить нам обед. И мы очень хорошо делаем, что не высказываем тут своего мнения. А по бюрократическому порядку это дело пошло бы вот так. Повар руководился бы не своим знанием и опытностью, а старался бы разведать, как мы думаем об устройстве кухонной плиты, о форме кастрюль и жаровень, о времени, сколько нужно держать кушанье на плите, и т. д. и т. д. Разумеется, если бы стали к нам приставать с этими разведываниями, забегать и справа, и слева, вовлекать нас во всякие разговоры и ловить каждое наше слово для исполнения,— разумеется, выведали бы от нас что-нибудь об этих предметах,— и о кастрюлях, и о жаровнях, и о том, как тоиить печь, и т. д., и т. д.; и каждое наше слово об этом, дошедшее до повара бог знает чрез сколько уст и бог знает как перетолковывавшееся в каждых устах, становилось бы инструкцией для повара. Как вы полагаете, хорош был бы у нас порядок на кухне и вкусен выходил бы наш обед, как бы хорош ни был наш повар?

А ведь мы в самом деле не думали связывать его, ничего не хотели предписывать ему; мы хотели только, чтобы обед был хорош, и думали, что он будет готовить его, как сам знает. Нет, если повар будет к нам в бюрократических отношениях, это наше желание неисполнимо: повар непременно будет только подмастерьем нашим, поварская часть будет управляться нами.

Вот точно так вышло и в Редакционных комиссиях.

Будем говорить серьезно. При бюрократическохм порядке совершенно бесполезны ум, знание, опытность людей, которым поручено дело. Люди эти действуют, как машины, у которых нет своего мнения, они ведут дело по случайным намекам и догадкам о том, как думает про это дело то, или другое, или третье лицо, совершенно не занимающееся этим делом. Что из этого выходит, мы увидим все на том же примере Редакционных комиссий.

Первою чертою дела для примера пусть послужит так называемая гласность,— это, м. г., бюрократическое выражение, придуманное для замены выражения «свобода слова», и придуманное но догадке, что выражение «свобода слова» может показаться неприятным или резким кому- нибудь,— итак, м. г., первою чертою для моего примера я беру так называемую гласность но крестьянскому делу.

По фактам, которые приведены мною выше, могло казаться, будто председатель Комиссии действовал по своему убеждению. Остальные члены были работники, не могшие действовать но своим убеждениям, а трудившиеся по инструкциям председателя. Но, по крайней мере, председатель поступал сообразно своему убеждению. Оно могло быть составлено без основательного знакомства с делом; но каково бы оно ни было, все-таки оно было его убеждением, и если оно определяло характер комиссионных работ, все- таки в этих работах могла быть какая-нибудь определенная мысль и внутренная связность. Нет, м. г., и это наше предположение оказывается ошибочным. Мы видели председателя в его отношениях к членам. Перед ними действительно он был человек самостоятельный. Но ведь он был в сношениях не с ними одними, а со множеством лиц, в числе которых было несколько человек, занимавших относительно его точно такое же положение, какое занимал он относительно членов Редакционных комиссий. По бюрократическому порядку, он тоже, в свою очередь, выведывал мнения лиц, более заслуженных, чем он; тоже строил догадки о их мнениях и тоже принимал всякое их слово и всякую свою догадку о их мнениях за инструкцию, которую должен исполнять. Можно было бы найти множество подтверждений тому в воспоминаниях, еще свежих у каждого из нас. Но я хочу опираться только на факты, формально засвидетельствованные в протоколах Комиссий, и укажу вам один из них.

Через месяц по открытии Комиссий, в заседании 6 апреля, председатель, наученный опытом, высказал убеждение, что ни он сам, ни Редакционные комиссии никак не могут удовлетворительно исполнить порученного им дела, если не привлекут к помощи их труду всю публику; он видел, что ему и Комиссиям необходимо опереться на общественное мнение, он видел, что, не будучи поддерживаемы общественным мнением, он и Редакционные комиссии не найдут в себе сил действовать как нужно для успеха дела. Вот, м. г., подлинные слова председателя Редакционных комиссий, написанные в журнале заседания 6 апреля.

«Возбужден был вопрос: какую степень гласности должны иметь занятия Комиссий?

По мнению, выраженному председателем, занятия эти составляют дело всей России,— дело, с которым тесно связано и спокойствие, и благосостояние целого государства как в настоящем, так и в будущем. Опыт показал, что хотя поднятый вопрос живо затронул интересы всего народа, но Россия, в полном доверии к своему государю, осталась спокойною; что спокойствие это можно частию приписать и некоторой гласности, с которой, с самого начала, по высочайшему повелению, было ведено дело. Притом же Комиссии, совершая труд, столь близкий интересам всех сословий, обязаны честным отчетом в своих действиях перед всею Россиею. Дать этот отчет, успокоить всех и каждого можно только посредством полной откровенности, потому что, где дело ведется открыто, там нет места ни превратным слухам, ни ложным опасениям, ни нелепым толкованиям. Наконец на Комиссиях лежит святая обязанность уяснить вопрос и самим себе со всех сторон. Как бы ни был добросовестен труд Комиссий, как бы ни было велико стремление их быть беспристрастными и неодносторонними, они, при всей опытности своих членов, вряд ли избегнут таких ошибок, которые, при применении к действительной местной жизни, могут оказать неблагоприятное влияние на успех дела. А потому и здесь необходимо предать себя общему суду, призвать на помощь общее участие, которое прольет свет на каждую оставшуюся в тени сторону вопроса, дополнит недостающие факты и исправит вовремя каждую ошибку Комиссии».

Вникните в эти слова, м. г., взвесьте их, они заслуживают того. Какой сильный и твердый тон, какое честное и широкое понятие о деле. Хорошо; но слушайте же, какой вывод делается из такого основания, какое применение получает такой принцип, какая практика извлекается из этой теории:

«Вследствие всех сих соображений, председатель полагал бы полезным:

1. Все журналы и труды Комиссий печатать в значительном количестве экземпляров.
2. Напечатанные экземпляры рассылать гг. членам Главного комитета министрам и главноуправляющим отдельными частями, генерал-губернаторам, начальникам губерний и губернским предводителям дворянства (сим последним в нескольких экземплярах).
3. Предварить всех означенных лиц, что подлежащие обсуждению Комиссий вопросы будут разрешаемы не ранее прибытия члепов-экспер- тов, а затем труды Комиссий будут предъявляемы депутатам губернских комитетов, для сообщения замечаний и с их стороны.
4. Просить всех лиц, которым будут рассылаемы такие «Труды», сообщать свои замечания к определенному сроку, на особом по каждой главе листе, и по возможности кратко, чтобы комиссии могли принять их в соображение своевременно, тотчас же разделять по отделениям и иметь физическую возможность прочесть и обсудить их».

М. г., вы твердо убеждены, что председатель Редакционных комиссий был человек очень умный. Я совершенно согласен с вами; посмотрите же, м. г., может ли умный человек, если руководится своим умом, делать такой вывод из такого основания. «Дело Редакционных комиссий — дело всей России»; «Комиссии обязаны честным отчетом в своих действиях пред всею Россиею». Самим Комиссиям, для успеха в своих занятиях, «необходимо предать себя общему суду, призвать на помощь общее участие». Что же надобно сделать? как исполнить эту обязанность? как получить эту помощь? «Экземпляры трудов Редакционных комиссий рассылать начальникам губерний и губернским предводителям дворянства, прося их сообщать Редакционным комиссиям свои замечания». М. г., скажите сами: разве начальники губерний и губернские предводители дворянства — «целая Россия»? Разве суд их — «общий суд целой России»? Разве отчет перед ними — отчет перед всею Россией? Думаете ли вы, м. г., что он, человек умный, не был внутренно сконфужен перед самим собою несообразностью своего заключения с своим началом? Думаете ли вы, что он мог прямо смотреть в глаза членам Редакционных комиссий, когда переходил от своего начала к своему заключению? Я этого не думаю; потому что думать так — значило бы оскорблять его память с той стороны, с которой уже никак нельзя отзываться о нем дурно,— со стороны ума.

Чем же можно объяснить такую странную несвязность мыслей, такое явное несоответствие принимаемого решения с собственными желаниями? Конечно, только тем, что председатель Редакционных комиссий и сам был совершенно связан в своих решениях. И кем же был он связан в этом случае? Я говорю с вами, м. г., прямо и открыто, потому выскажу сам свое убеждение, вперед свидетельствуя, что вы ошибетесь, если сочтете его неверным. Председатель Редакционных комиссий не был связан тут твердою и обдуманною волею того лица или тех лиц, волю которых он обязан был исполнять по закону; он был связан мнениями, опасениями, привычками множества других лиц, которые даже не имели законного права обнаруживать влияние на Редакционные комиссии. Он был связан мнениями целого круга, от которого по формальному своему полномочию, был совершенно независим. Вот для вас, м. г., случай убедиться, что при бюрократическом порядке нет ни у кого независимости. В мелочах, особенно в поступках с подведомственными лицами, каждый имеет при бюрократическом порядке много произвола. Но следовать своим убеждениям в делах серьезных никто не властен; все связаны безгласною и незаконною взаимною зависимостью, потому что все тут основано на слухах, догадках, то есть на уменье угождать всякому, кто мог бы распустить невыгодный слух, если бы человек не угодил ему.

Если вы сравните практическое заключение председателя Редакционных комиссий о сообщении «Трудов» Ко- миссий губернаторам и губернским предводителям с теоретическим стремлением председателя призвать все общество к участию в этих «Трудах» и давать отчет о них целой России, то вы увидите, милостивый государь, каков бывает ход дел при бюрократическом порядке: начинают тем, что видят надобность чего-нибудь существенного и великого, стремятся к нему и успевают сделать лишь нечто очень маловажное и вовсе не существенное, а только формальное. Вы согласитесь, м. г., что мнения губернаторов и губернских предводителей никак не могли придавать новой силы правительственному делу, потому что сами губернаторы имеют только силу, заимствованную от правительства, и губернские предводители находились тогда в таком же положении: они не имели значения, не зависимого от правительства; не могло иметь самобытного веса и их мнение. Таким образом, Редакционные комиссии никак не могли найти в них подкрепления, в котором чувствовал необходимую нужду председатель Комиссий. Что же касается до содействия этих лиц разъяснению дела замечаниями на труды Комиссий, [то] в этих замечаниях Комиссии не могли найти ничего нового для себя: губернаторы смотрели на дело с правительственной точки зрения, подобно самой Комиссии, следовательно, не могли указать Комиссиям важных сторон в деле, которых не замечали бы и сами Комиссии; а губернские предводители могли делать замечания только с помещичьей точки зрения, которая уже и без того была очень знакома Комиссиям. Итак, необходимо нуждаясь в опоре и критике для своих «Трудов», Редакционные комиссии искали их у людей, которые были для них совершенно бесполезны в этих отношениях, и принуждены были работать, не имея ни поддержки, ни критики в своих трудах.

В следующем письме я постараюсь объяснить вам, м. г., к чему это привело. А теперь покончу несколькими замечаниями речь о предмете, наполнившем собою все нынешнее мое письмо,— о характере бюрократического порядка. Припомните, м. г., какие странные факты видели мы засвидетельствованными в журналах Редакционных комиссий. Созываются люди, чтобы рассмотреть дело, но с первого же раза им предлагают заключения, которыми уже решается все дело; а ведь оно еще не рассмотрено пи ими, ни лицом, предлагающим эти решения. И эти лица принимают предлагаемые им решения. Что же после того они будут делать? Они будут не рассматривать дело, а только будут заниматься подбиранием и прилаживанием мелких подробностей, то есть их работа будет работа ка- меніциков, смазывающих кирпичи один к другому, хотя и пред пол агали те, которые созывали их, что созывают их обсудить план здания. Как произошла такая перемена в их назначении? — Этого никто не знает. По чьей воле произошла она? — Ни по чьей, потому что никто этого не хотел. Она произведена силою бюрократического порядка, против которой ничего пе в силах сделать никто, хотя бы стоял и в самой главе всего управления. Вы хотите только спросить, — ваш вопрос принимают за решение; вы хотите посоветоваться — ваши слова принимают за приказание; вы ищете опоры,— все, до чего вы касаетесь, гнется перед вами. Так уже заведено в бюрократическом порядке, и ничего иного не добьетесь вы от него.

И посмотрите же, м. г., какая удивительная вещь произведена натурою бюрократического порядка. Думал ли кто-нибудь в высшем правительстве, что крепостное право должно быть сохранено при провозглашении его отмены? Конечно, никто этого не хотел в высшем правительстве. Хотел ли того председатель Редакционных комиссий? — Конечно, нет, вам известно это. Хотели ли того члены Редакционных комиссий? — Нет, это всем известно. Что же вы видели, м. г., в самой же первой выписке, приведенной мною из журналов Редакционных комиссий? Вы видели, что Редакционные комиссии начали свои работы принятием принципа: при провозглашении освобождения крестьян крепостное право должно быть сохранено. Припомните подлинные слова журнала «Заседания» 5 марта: «обязательные барщинные повинности и при срочно-обязанном положении будут составлять все-таки вид крепостного права». Это говорит председатель Комиссий. «По выслушании сего члены Комиссий единогласно изъявили полное сочувствие» к этим словам председателя и внесли их в журнал «для непременного руководства» себе. Снова спрашиваю, как могло это случиться, что в основание дела кладется решение, не согласное ни с убеждением членов Комиссий, ни с желанием их председателя, ни с намерением высшего правительства? Случилось это но неизбежному характеру бюрократического порядка: председателю Комиссий показалось по какой-то догадке, что хотят этого какие-то лица, которым необходимо угождать; членам Комиссий показалось, что слова председателя должны служить выражением неизменной решимости высшего правительства, а высшее правительство, увидев такое решение Комиссий, убедилось, что нельзя [уничтожить] крепостного права, если уже специалисты, и притом из- вестные противники крепостного права, решают, что надобно сохранить его.

Точно так же определились и все другие черты дела: выкуп земель не обязательный, а по добровольному соглашению, размер надела, величина повинностей и платежей крестьянских и т. д. Никто не может принять на себя ответственности за устройство дела в таком виде — ни высшее правительство, ни Редакционные комиссии, решительно никто, потому что никто не желал устроить дело так; его так устроил собственно бюрократический порядок, независимо от воли и убеждения лиц, чем бы то ни было — работами ли своими, желаниями ли своими, подписями ли своими,— участвовавших в ведении этого дела.

Но посмотрите же, м. г., что из этого вышло? Я открою вам тайну, которая до сих пор оставалась неизвестною не только вам,— от которого укрывается столь многое,— неизвестною даже лицам, составлявшим Положение об освобождении крестьян,— открою тайну, которая удивит как неожиданная новость всякого, кроме освобожденных крестьян, с первой же минуты почувствовавших на своих карманах действие этого секрета.