2. А. Н. и М. Н. ЧЕРНЫШЕВСКИМ 21 июля 1876. Вилюйск.
[...) Я не натуралист. Но с молодости твердо держусь того образа мыслей, которого стараются держаться корифеи естествознания,— большинство из них не очень-то успешно, хоть усердно стараются.
Изложу в нескольких словах мои общие понятия о природе.
То, что существует, называется материею. Взаимодействие частей материи называется проявлением качеств этих разных частей материи. А самый факт существования этих качеств мы выражаем словами «материя имеет силу действовать» — или, точнее, «оказывать влияние». Когда мы определяем способ действия качеств, мы говорим, что мы находим «законы природы».— О каждом термине тут ведутся споры. Но реальное значение этих споров — нечто совершенно иное, чем серьезное сомнение относительно фактов, обозначаемых сочетаниями слов, в которые входят эти термины. Это или пустая схоластика, щегольство грамматическими и лексикографическими знаниями и талантами, и силлогистическими фокусами; а если не так, то: в оспоривающих эти термины и эти сочетания терминов (эти или равнозначительные им) управляет словами какое-нибудь не научное, а житейское желание, обыкновенно своекорыстное; а у защищающих эти термины и их сочетание — охота вести спор об этих терминах не больше, как наивность, не догадывающаяся, что спор — или пустословие, или должен быть перенесен от этих терминов и их сочетаний на анализ реальных мотивов, по которым нападают на эти термины и эти их комбинации противники их.
Пример, как должен быть веден спор.
А.— Вы утверждаете, что материею называется то, что существует. Это неосновательно. Я называю то, что существует (следует какое-нибудь другое слово; положим «субстанция»).
Б. — Это будет спор о словах. Называйте, что вам угодно, как вам угодно. Только будем условливаться, что вы понимаете под употребляемым вами словом.
И если натяжка, нравящаяся этому А., будет иметь реальный смысл,— например, если иод словом «Субстанция» он хочет понимать лишь, положим, газы, отрицая реальность капельно-жидкого и твердого состояний, то надобно будет сказать ему: хорошо, только вы спорите не против того, что было говорено мною о смысле слова «материя», а против реальности капельно-жидкого и твердого состояний.
Спора об этом вести не стоит. Он пустословие. Если вы того не понимаете, обратитесь к чтению книг о физике.— А если (как у Спинозы) субстанция — все существующее, то надобно сказать: «Извольте, г[осноди|н А., будем употреблять слово субстанция, если вам оно нравится. Но помните, что вы приняли для него определение, но которому оно обозначает все существующее».Это о споре, которого не стоит продолжать, потому что он относится лишь к словам.
А вот другой вид спора — спор не о словах, а о чем- нибудь реально важном.
А.— Вы говорите, что материею называется то, что существует. Я не знаю, существует ли что-нибудь.
Б.— Э, да вы скептик. Продолжайте. И мы увидим, из каких мотивов происходит ваш скептицизм. Скептицизма вашего я разбирать не буду. Но мотивы его анализирую.
А.— Я не знаю и того, скептик ли я.
Б.— Продолжайте. Того, что вы не знаете, скептик ли вы, я разбирать не буду. Но мы увидим, и я анализирую мотивы, по которым вы сказали, что вы не знаете, скептик ли вы.
Кстати, о скептицизме. Это слово ныне в моде у натуралистов. Но они сами не понимают, о чем они говорят, толкуя о своем скептицизме. Никто из них не скептик. Последний серьезный скептик был Паскаль. Это было у него, бедняжки, больного и к тому же запуганного и одураченного его родными и друзьями,— янсенистами, патологическое состояние души.— Янсенисты были, конечно, менее шарлатаны, чем иезуиты, но и они были хороши. Прочтите у простяка Паскаля историю его — сестры, кажется, или кузины, что ли,— ребенка, посредством которого янсенисты дурачили публику.
Но о скептицизме, когда придется, после.— Продолжаю пример, как должен быть веден тот спор.
- —Я не знаю, существует ли что-нибудь. Я не знаю даже и того, говорю ли я или нет, что я не знаю, существует ли что-нибудь; это потому, что я не знаю, существую ли я.
- —Продолжайте.— И все одно и то же «продолжайте»,— пока из-под маски скептика выкажется лицо — обыкновенно, обскуранта.— Тогда и пойдет разговор о системе, защищаемой мнимым скептиком. Не о том, например, существует ли нечто, или должно ли это нечто считаться материальным или нематериальным, или должно ли оно называться субстанциею или как-нибудь еще иначе, а — просто-напросто о том, шарлатаны ли, или нет, были янсенисты. (Это если спор был бы с Паскалем и если бы Паскаль в те часы, когда идет разговор, не нуждался больше в какой-нибудь лавровишневой воде для успокоения нервов, чем в разоблачении шарлатанства родных и друзей, расстроивших его нервы своими экстатическими фокусами.— Но Паскалей, ныне, кажется, нет ни одного между натуралистами,— ни но силе гения, ни — это хорошо, что в этом отношении нет,— но патологическому состоянию души. (Разве Уоллэс, Wallace). Но, во-первых, Уоллэс и его компаньоны по спиритизму остаются здоровы, а Паскаль весь измучился; во-вторых, Уоллэс не первоклассный гений, Крукс и вовсе не особенно гениален (а Вагнер и Бутлеров — научная мелюзга). В-третьих, спиритизм — далеко не так нелеп, как янсенизм. В нем лишь один из догматов, которых много в янсенизме. И спиритизм — желание видеть занимательные фокусы, дурачиться. Янсенизм — это не кукольная комедия, а страшно серьезная трагедия, в которой шарлатаны действуют не по самобытному влечению к обиранию денег мелочными суммами,— вроде прежних делателей золота — как действуют медиумы; нет, в янсенизме шарлатаны были только прислугою людей, имевших тенденции Торк- |в|емады.— Прочтите переписку Лейбница с тогдашним главою янсенистов (Арно, что ли) — этот янсенист готов задушить Лейбница, который всеми силами ума старается извинить себя, что не переходит в католичество и всячески хвалит католичество. Янсенист твердит свое: ты еретик, тебя ждет ад). Нынешние натуралисты, когда их слово «скептицизм» не пустое слово, хотят, лишь не умеют правильно сказать, бедные, что сбиты с толку теориею световых колебаний, производящих впечатление красного, оранжевого и т. д. цветов. Об этом после. Но и теперь вы видите, мои друзья, что неуменье понять какой-нибудь отдельный вопрос оптики — дело мелочное. Не знать, как звали пра-пра-бабушку Нумы ІТомпилия, вещь очень возможная. И откровенно скажу: я этого не знаю; и, полагаю, вы не знаете. Но от этого,— впрочем, очень прискорбного,— пробела в наших знаниях далеко до надобности повергаться в отчаяние за науку ли вообще, или в частности за римскую историю,— за разум ли человеческий вообще, или за наши личные — большие ли, маленькие ли, но все- таки какие-нибудь умственные и нравственные силы. Мимоходом скажу, что натуралисты напрасно и воображают, будто световые колебания эфира превращаются в цветовые впечатления. Цветовые впечатления — это те же колебания, продолжающие итти по зрительному нерву, доходящие до головного мозга и продолжающие совершаться в нем. Превращения тут никакого нет. Потому пет и неразрешимости в вопросе: как происходит это превращение? — Ответ прост: оно не происходит никак, потому что его нет; оно — фантастическая гипотеза, противоречащая факту и потому фальшивая, долженствующая быть брошенной.— Это мимоходом. Возвращаюсь к главному предмету речи.
Естествознание изучает материю и способы действия существующих в пей качеств. О материи оно старается узнать факты; в изучении способов ее действия оно старается находить формулы законов природы.
Из вопросов, которые относятся к узнаванию фактов о существующем (о веществе, материи), скажу мои мысли только по двум, оставляя другие, быть может, и более важные вопросы этого рода до другого раза.— Вся ли материя одна и та же материя или существует несколько веществ совершенно разных? — Это первый вопрос. Второй: исчерпывается ли вся классификация различных состояний одного и того же вещества теми тремя, о которых говорит физика: газообразным, капельно-жидким и твердым (и разными степенями перехода из одного между этими тремя в другое между ними)?
Первый вопрос, как находят достоверным или правдоподобным решать химики, так я и принимаю их решение. С той поры, как изгнаны из науки алхимические фантазии и подобные им фантазии о невесомых жидкостях (теплороде, электричестве и т.
д., как об особых телах), в ученых нет, сколько мне кажется, склонности выдумывать по этому вопросу какой-нибудь вздор, и рассуждают они об этом не безошиб[оч]но, разумеется; без ошибок никакое дело не обходится, если оно очень обширно, но рассуждают, как прилично рассудительным людям.— Нашли они вот столько-то тел, которых не могут разложить,— говорят они: вероятно, есть и другие такие же тела, которых они еще не нашли; а из найденных ими некоторые, которых они еще не сумели разложить, вероятно, будут разложены ими или их преемниками. Все это правильно.— Хотите, чтоб я посмеялся над собой? Я люблю это, и мне давно хочется доставить себе это удовольствие.— Откровенно говорю вам, друзья мои: очень огорчило меня то, что линии азота найдены в спектре таких звездных ли туманов, туманных ли звезд, чего ли другого такого, в таком спектре, где линий очень мало, и все они принадлежат веществам такого разряда, как водород,— веществам, по степени своей вероятной способности не поддаваться разложению стоящим очень высоко над разрядом тел, разложение которых считают правдоподобным и даже близким химики (например, та группа металлов, один из которых железо; или та (другая), в которой золото, платина, иридиум). (Я ожидал, что разложат азот, как разложили воду.) Водяные пары сходны с азотом в том, что не очень-то стремятся входить в химические соединения; в этом отношении азот подобен золоту или по крайней мере серебру.— А спектральный анализ, кажется, свидетельствует, что он нечто имеющее очень высокую степень первобытности, как водород.Есть гипотеза у химиков, что все простые тела — разные степени сгущения одного и того же материала. Водород, в этой гипотезе, считается (или, по крайней мере, до спектрального анализа, открывшего какой-то очень легкий другой газ в солнце,— так, что ли? — и называется это helium (гелиум), что ли? — или я перезабыл? — говорю: водород считается или прежде считался (в той гипотезе) или первобытным веществом, сгущение которого — все другие так называемые простые тела, или хоть первою степенью сгущения другого газа, еще более легкого, которого мы в его первобытном, несгущенном состоянии не знаем.— Так я изложил гипотезу? или не сумел припом- нить ее хорошенько? Все равно, когда-то я порядочно понимал эту гипотезу, и она казалась мне правдоподобной.— Но даже относительно такой широкой гипотезы, для моего образа мыслей «да» или «нет» — пусть будет, как находят специалисты,— В мой образ мыслей входят, как существенные черты его, лишь истины гораздо более простого характера и гораздо более широкого объема; истины, подобные постулятам геометрии, то есть основным фактам существования, рассматриваемого со стороны качества иметь какое-нибудь протяжение (это качество можно назвать, пожалуй, пространственность)Эти широкие и давно всем известные истины, не видоизменяясь сами, принимают, как обогащение своего содержания, всякое новое достоверно доказанное открытие.
В пример приведу один из фактов, приобретенных наукою после той давней поры, когда установился мой образ мыслей.Что такое солнечный свет? — Во время моей молодости считали наиболее правдоподобным, что он производится электричеством. И я склонялся считать эту гипотезу очень вероятной. Теперь достоверно найдено: это свет раскаленного тела.— Так, когда так. Это знание очень важное. Но для моего образа мыслей индифферентно то, что прежде мы не имели, а теперь приобрели это знание. Это похоже на то, что никакие успехи геометрии не изменяют основного понятия о трех измерениях пространства.
Пора отправлять письмо на почту. Жму ваши руки, мои милые друзья. Будьте здоровы.
Ваш Я. Чернышевский.
Так как не успел я написать о втором вопросе в этот раз, то скажу коротко: исчерпывается; теплород и другие невесомые жидкости уж брошены. Остается «невесомый» эфир; но его невесомость — нелепость. Он или не существует, или относится как-нибудь, положительно или отрицательно, к силе взаимного притяжения материи. Я расположен думать, что вещество междузвездного пространства имеет обыкновенные качества газа, и только всего; и что особого «эфира» нет нужды предполагать; имя, пожалуй, можно и сохранить, но будем помнить — это нечто одноразрядное с водородом, кислородом,— всего вероятнее, просто-напросто это тот же водород или что-нибудь очень близкое к водороду по своим физическим качествам (химические могут быть не такие; у кислор[од|а не те же они, как у водорода; у азота опять иные. Но физические — те же самые).