II
Одним из главнейших признаков истинного поэтического дарования Соловьев считал, и совершенно справедливо, способность поэта к одушевлению природы; эту способность он особенно высоко ценил в Тютчеве. Однако это одушевление природы не было для Соловьева постоянною поэтической фиксацией, поздним следом давно пережитого доисторического миросозерцания. Подобно Тютчеву он видел в природе «не слепок, не бездушный лик», а гигантское целое, живущее своей таинственной стихийной жизнью. Сущность этой жизни, поскольку она недоступна нашему пониманию, сводится к борьбе против всякого стеснения, заключается в диком разгуле слепых, безудержных сил, в неуклонном стремлении к полной, безграничной свободе. lt;...gt;
В этом стихийном волнении, под которым «хаос шевелится», слышится голос неукрощенной первобытной силы... И человеческая душа также носит на себе отпечаток «родного хаоса», она также сохраняет его роковое наследие. Наследие это сказывается в ней, как «злая жизнь»3 страстей и инстинктов, выражающихся, с одной стороны, в мучительной чувственной любви, с другой стороны, в эгоистическом самоутверждении личности, в ее роковом стремлении к счастью и наслаждению, хотя бы оно покупалось ценою счастья других людей.
Однако светлое, примиряющее миросозерцание Соловьева не позволяло ему долго останавливаться на этой темной стороне бытия, на его стихийной основе, которую так глубоко чувствовал Тютчев и к которой не переставало возвращаться его воображение.
Признавая эту стихийную, космическую основу бытия, Соловьев в то же время уже в самой природе находил противоположное ей светлое начало, противоборствующее ей и побеждающее ее темную силу. Этим началом является красота.Красота, по мнению Соловьева, не есть только субъективный психологический факт, не есть нечто привнесенное в мир человеком и до его появления в природе не существовавшее; напротив того, она присуща самой природе, как космосу и имеет вполне объективное значение. Она реальна так же, как реальны другие естественные явления, и существует независимо от воспринимающего субъекта. Но будучи вполне реальной, красота является в то же время символом, отражением противоположного космической жизни светлого начала. — Она есть преображение материи через воплощение в ней иного, сверхматериального начала, причем материальная стихия, воплощая в себе идеальное содержание, тем самым просветляется и одухотворяется.
Таким образом, красота в природе является как бы посредующим звеном между двумя противоположными началами мировой жизни. Отсюда глубокое сочувствие поэта к ней, соединенное в нем с чувством неразрывного органического сродства с природой4.
lt;...gt; Природа, одетая «светлой ризой красоты», из бесформенного хаоса ставшая стройным космосом, является человеку уже не той «бездной безымянной», пред которой он останавливается в ужасе беспомощности «как сирота бездомный», к голосу которой он прислушивается в вое ночного ветра, образ которого видел в бушующей пучине моря.
Поэтому и созерцание прекрасной действительности вызывает в его душе уже другой отголосок, другие более светлые чувства. Эти чувства могут быть смутны, неопределенны, невыразимы, но они уже далеки от тех тягостных ощущений и темных порывов, в которых открывался ему «мир души ночной». Это светлое, мажорное настроение, которое вызывается в душе человека любовным созерцанием красоты, природы, Соловьев изобразил в своем прекрасном стихотворении «В Альпах»5. lt;...gt;
Миросозерцание Соловьева несомненно дуалистично, но дуализм этот является у него в значительно смягченном виде и заключается не в упорной борьбе двух равносильных исконных начал: добра и зла, света и тьмы, Ормуза и Аришана, а в постепенном просветлении темного начала, не имеющего самостоятельного значения и оказывающего сопротивление противоположному началу только вследствие своей косности.
Зло и тьма не суть самобытные, активные силы, ведущие борьбу за обладание миром: они являются лишь чистым отрицанием всех основных принципов противоположного, светлого начал, и прежде всего самого основного из этих принципов, принципов бытия. Хаос, лишенный всяких определений, представляющий собой чистое отрицание, ближе всего напоминает Платоновское понятие «не бытия», противополагаемое Платоном миру идей, как истинному бытию. Чтобы стать причастным этому бытию, хаос должен принять какую-либо определенную форму, которая есть не что иное как внешнее выражение соответствующего внутреннего, т.е. идеального содержания: а такое выражение, когда оно достигает полной законченности и совершенства, мы называем красотой.Соловьев, как мы уже видели, определял красоту, как преображение материи через воплощение в ней другого, сверхматериального начала. Это начало, будучи вполне реальным, принадлежит, однако, иному, идеальному миру, отблеск которого ложится на земную действительность в виде красоты. С этой т.з. красота есть воплощение идеи, ее проявление в феноменальном мире.
Милый друг, иль ты не видишь, Что все видимое нами — Только отблеск, только тени От незримого очами? Милый друг, иль ты не слышишь, Что житейский шум трескучий — Только отклик искаженный Торжествующих созвучий?6
Красота, или воплощенная идея, есть та зиждительная сила, которая вызывает формы бытия из первоначального космического без-об- разия, дает стихийной основе жизни действительное содержание, переходя от менее совершенных к более совершенным и законченным формам проявления, эта сила все более и более овладевает миром и вносит гармонию и порядок во все явления, начиная с движения бездушной материи и кончая высшими стремлениями человеческого духа. Правда, космическая первооснова, лежащая в глубине всякого бытия, противится этому воплощению идеального начала, ограничивающего свободу ее дикой силы, вносящего строй и порядок в буйный разгул ее стихийного волнения. Это упорное, хотя чисто пассивное, сопротивление ведет к тому, что идеальное начало не может вполне победить окончательно косность вещества и вполне одухотворить его. Вместе с тем эти темные силы стихийной основы проникают также и в создания творческой красоты, искажают их идеальный облик, накладывают на них свою печать. Однако все эти несовершенства и искажения не могут задержать конечного торжества светлого, божественного начала. Если земная красота только неполным образом воплощает в себе идеальное содержание, если это содержание затемнено в ней влиянием первичной хаотической основы жизни, то существует еще другая, духовная, божественная красота, которой это влияние не может коснуться и которая несет с собой спасение людям и миру. lt;...gt;