3. Российский Империализм и Коммунизм

союзниками. В отличие от экономического успеха Соединенных Штатов эта победа -

не только возможность, но на данное время свершившийся факт.

России не были слишком сильны. Эти позиции были таковы, что согласно всем

правилам политической игры она должна была бы согласиться на все, что пожелали

бы навязать ей ее союзники, и занять периферийное место в новом мировом порядке.

Однако в результате войны ее влияние поднялось до такого уровня, которого она

никогда не знала в царские времена, вопреки тому, чего, вероятно, хотелось бы

Англии и Соединенным Штатам. А ее специфические методы - ее высшее достижение! -

позволили России распространить фактическую власть за пределы своих официальных

завоеваний и в то же время хорошо замаскировать ее, так что те мнимые уступки в

опасных пунктах, которые удовлетворяют эскапистов и миротворцев, ни в коей мере

не требуют с ее стороны никаких реальных жертв, даже если они, как это иногда

имеет место, не несут с собой реального выигрыша [К примеру, предоставление

мнимой независимости странам, находящимся под полным ее контролем, таким как

Польша, с которыми мы настойчиво обращаемся как с независимыми агентами,

увеличивает число голосов, которые имеются в распоряжении России в международных

организациях, а также субсидии и займы, которые Российское правительство может

получить; Россия оказалась бы гораздо слабее, чем сейчас, если бы она

непосредственно аннексировала всю Польшу.].

Если читатель припомнит цели, которыми правительство Соединенных Штатов

мотивировало свою политику начиная с 1939 г., - демократия, свобода от страха и

нужды, защита малых наций и т.п., то ему придется признать, что все происшедшее

означает на деле поражение не менее полное, чем можно было бы ожидать, если бы

Россия одержала военную победу над двумя ее главными союзниками.

Этот результат прежде всего требует объяснения. Боюсь, что историки, которые не

признают ничего, кроме объективных факторов, - плюс, может быть, элемент

случайности - не смогут достаточно хорошо справиться с этой задачей. Безличные

или объективные факторы все были против России. Даже ее огромная армия была не

просто продуктом огромного населения и богатой экономики, но результатом

деятельности одного человека, которому удалось держать это население в состоянии

крайней бедности и страха и мобилизовать все силы слаборазвитого и порочного

промышленного аппарата на цели войны. Но и этого было бы недостаточно. Те, кому

не понять, как переплетаются удача и гениальность, конечно, укажут на счастливые

случаи в длинной цепи событий, вершиной которых стал колоссальный успех. Но эта

цепь событий содержит столько же, если не больше, отчаянных ситуаций, во время

которых большевистский режим имел все шансы погибнуть. Политический гений

состоит прежде всего в способности эксплуатировать благоприятные возможности и

нейтрализовать неблагоприятные события настолько полно, что в итоге

поверхностный наблюдатель заметит только первые. Рассматривая события начиная с

первого мастерского хода - "взаимопонимания" с Германией, - мы узнаем почерк

мастера. Действительно, Сталин никогда не встречался с человеком равных с ним

способностей. Но это только еще раз говорит в пользу той философии истории,

которая оставляет достаточно места для учета качеств действующих лиц, а в данном

случае - личных качеств лидера. Единственную уступку, которую подобный

реалистический анализ может сделать "объективной теории", состоит в следующем: в

вопросах внешней политики все те соображения, которые отвлекают внимание

демократического лидера, автократу не мешают [Кто-то из читателей заметит, что в

этом пункте мы затрагиваем старый спор между представителями социологии истории,

а также между историками.

героям и не принимаю лозунга "история делается (отдельными) людьми".

Методология, которая лежит в основе данной аргументации, позволяет сказать не

более того, что сказано, В объяснении исторического развития событий мы

используем огромный спектр данных. Среди них имеются и данные о климате,

плодородии, о размере и т.п. отдельных стран, а также качественные особенности

их населения, не меняющиеся в течение коротких периодов времени. А поскольку

качественные особенности населения не определяют единственным образом качества

политических деятелей, а последние в свою очередь не определяют единственным

образом качество руководства, эти два фактора следует перечислить отдельно.

Иначе говоря: в данном случае мозг и нервы человека, стоящего у руля, являются

такими же объективными фактами, как содержание железа в руде, имеющейся в

стране, и наличие или отсутствие в ней молибдена или ванадия.].

Во-вторых, рассматривая развитие событий в деталях, можно понять, как возникла

эта невероятная ситуация, однако это не помогает нам осознать, каким образом мир

смирился с этой новой реальностью. Вся проблема сводится к отношению к России со

стороны Соединенных Штатов, поскольку рассчитывать на существенное сопротивление

истощенных, страдающих от голода, уязвимых для Российской армии стран

континентальной Европы, конечно, не приходится. Единственная континентальная

страна действительно независимая от России - это Испания. Этот факт

подтверждается недавней российской политикой в отношении этой страны. Франция,

возможно столь же независимая, имеет самый сильный российский гарнизон в Европе

в лице коммунистической партии [Этот факт чрезвычайно интересен. Вероятно,

некоторые американцы верили, что французы встретят свое освобождение с огромной

радостью и благодарностью и тут же примутся за восстановление демократической

Франции.

назвал convulеscеncе fatiquее [вялое выздоровление - фр.], что в переводе с

французского, видимо, означает всеобщее неприятие демократических методов. Здесь

имеются три партии, примерно равные по численности и равно неспособные создать

эффективную демократическую систему правления: народное республиканское

движение, (католическая и Голлистская партии), социалистическая и

коммунистическая партии. Для нас имеют значение три момента: практически полное

отсутствие "либеральных" групп; полное отсутствие какой-либо группы, с которой

бы американские политики могли бы тесно сотрудничать, и, наконец, самое важное -

влияние коммунистов. Очевидно, это влияние нельзя объяснить приверженностью

коммунистическим принципам столь огромного числа французов. Многие из них вовсе

не являются коммунистами в смысле приверженности доктрине. Это коммунисты, ad

hoc, т.е. коммунисты, убеждения которых обусловлены национальной ситуацией. А

это значит, что они просто занимают пророссийскую позицию. Они смотрят на Россию

как "на великое событие нашего времени", как на силу, которая (помимо долларов,

выделяемых США на возрождение) действительно имеет вес, как на державу, к

которой Франции следует прилепиться и с которой, если Франция желает

возродиться, следует выступать вместе против Англии и Соединенных Штатов в любой

будущей войне, которая, как раз поэтому, должна превратиться в своего рода

мировую революцию. Это открывает потрясающий клубок проблем! Однако мое

сожаление по поводу невозможности углубиться в них несколько смягчается

сознанием того, что мои читатели скорее всего не согласятся с подобной

аргументацией.]. Что касается Англии, то существует множество признаков,

свидетельствующих о том, что, избери она свой собственный путь, весь ход событий

после 1941 г. был бы совсем иным и что вся политически значимая часть

английского общества оценивает существующее положение с неудовлетворением и

страхом.

что если бы она это сделала, она навлекла бы на себя ужасный риск - риск

вступить в войну с Россией в одиночку. Вполне вероятно, что Соединенные Штаты

присоединились бы к ней, но в этом нет полной уверенности. Почему?

Для наблюдателя с другой планеты абсолютно очевидно, что со всех точек зрения

эта страна (США) не может терпеть ситуацию, при которой значительная часть

человечества лишена того, что мы считаем элементарными человеческими правами;

ситуацию, в которой жестокости и беззакония больше, чем в тех странах, против

которых велась война; в которой огромнейшая власть и престиж сконцентрированы в

руках правительства, воплощающего полное отрицание принципов, которые кое-что

значат для большинства населения Соединенных Штатов. Наверняка американскому

народу не стоило приносить такие жертвы, чтобы участвовать в конфликте, который

принес неслыханные страдания миллионам ни в чем не повинных женщин и детей, если

главным его результатом станет освобождение самого могущественного из всех

диктаторов от двух окружавших его армий. Наверняка это тот случай, когда полдела

хуже, чем ничего. Больше того, другая половина дела была бы не только возможна,

но и сравнительно легко осуществима, поскольку после победы над Японией военная

и техническая мощь США, не говоря уже о ее способности предоставлять

экономическую помощь или отказывать в ней, обеспечивали ей непререкаемое

превосходство.

Но если бы инопланетный наблюдатель рассуждал таким образом, мы должны были бы

возразить ему, что он не понимает политической социологии. В сталинской России

внешняя политика сохранилась такой же, какой она была при царе. В Соединенных

Штатах внешняя политика - это внутренняя политика. Здесь есть своя

внешнеполитическая традиция. Но но сути своей это традиция изоляционизма. Здесь

нет традиции и нет соответствующих органов, которые позволили бы осуществлять

другие варианты внешней политики.

может принять политику активных действий за океаном. Но она скоро устает от

этого, и как раз сейчас она устала - устала от ужасов современных способов

ведения войны, от жертв, налогов, военной службы, бюрократического

регулирования, военных лозунгов, идеалов мирового правительства - и жаждет

вернуться к обычному образу жизни. Побуждение ее к дальнейшему напряжению сил -

в отсутствие непосредственной опасности нападения - было бы плохой политикой для

любой партии или группы давления, которая пожелала бы сделать это. Однако

подобного желания, видимо, и не проявляет ни одна партия или группа. Те, которые

были движимы страстной ненавистью к Германии или национал-социалистическому

режиму, удовлетворены. С помощью тех же аргументов, которые они прежде

использовали, осуждая политику умиротворения гитлеровской Германии как

эскапистскую, они поддерживают теперь такую же политику по отношению к России. А

если мы проследим систему интересов, которые формируют направление и характер

американской политики, то обнаружим, что все они, хотя и по разным причинам,

поддерживают подобное умиротворение. Фермеров мало что заботит. Что касается

организованного рабочего класса, то истинно про российское крыло, может быть,

существенным образом влияет на него, а может быть, и нет, а потому неясно,

выступят ли профсоюзы или некоторые из них с активным протестом против войны с

Россией. Нам не следует вдаваться в этот вопрос, на который обычно безоговорочно

дается либо отрицательный, либо положительный ответ, поскольку для политика в

нынешней ситуации имеет значение лишь тот факт, что вне сомнения рабочий класс,

не выступавший за войну в 1940 г., сегодня определенно настроен против войны.

Однако самое интересное состоит в том, что то же самое можно сказать и о классе

деловых людей - их отношение, хотя, конечно, и не является пророссийским по

чувствам и намерениям, на деле таковым является. Радикальная интеллигенция любит

приписывать буржуазии намерение задушить Советскую Республику. Она наверняка

стала бы квалифицировать войну с Россией как войну, которую большой бизнес ведет

против России. Ничто не может быть дальше от реальной действительности. Класс

деловых людей также устал от военных лозунгов, налогов и регулирования. Война с

Россией остановила бы тенденцию развития, которая в настоящее время

благоприятствует интересам бизнеса, и принесла бы с собой еще более высокие

налоги и еще большие масштабы регулирования. Она укрепила бы позиции рабочего

класса. Более того, она не только бы нарушила действия бизнеса внутри страны, но

и похоронила бы все его самые заманчивые перспективы. Советская Россия может

стать очень крупным клиентом. Она никогда еще не отказывалась платить вовремя. И

этот факт зачастую сводит на нет буржуазную критику социализма. Так уж работает

голова у буржуазии - работает всегда, даже при виде веревки палача. Но не так уж

трудно позабыть об этой неприятной картине. Пусть Россия проглотит одну-две

страны, что из того? Пусть дадут ей все, что она хочет, и она перестанет

хмуриться. Через двадцать лет Россия станет такой же демократической и мирной

страной, как мы, - и будет думать и чувствовать так же, как мы. А кроме того,

Сталин к тому времени умрет [Последние фразы - это все цитаты. Они особенно

показательны и полезны именно потому, что не являются ответами на вопросы,

заданные во время интервью, когда интервьюируемое лицо непосредственно

высказывается по данному вопросу. Это спонтанные высказывания, сделанные без

опасения того, что говорящий обнаружит свои подлинные размышления по данному

поводу, или, точнее, свое не приведенное в логическую систему, полуосознанное

отношение к этому вопросу, которое он стремится рационально осмыслить для себя.

За исключением третьего, выделяющегося своей наивностью, вышеприведенные

утверждения или похожие на них встречались не раз. Почти во всех случаях

собеседник указывал на иррациональность позиции говорившего (в том числе на ее

несоответствие позиции 1939-1941 гг.). И ни в одном случае не было получено

логически обоснованного ответа или возражения, за исключением (а) выражения

своего рода благородного негодования или (б) жеста безнадежности, который,

по-видимому, должен был означать признание критики, но с оговоркой: "а что

поделаешь?".

Что касается вопроса, затронутого в этом разделе ранее, я должен добавить, что в

четвертой отговорке (о смерти Сталина. - Прим. ред.] кое-что есть. Если верно, -

я сам так считаю, - что способности, вроде тех, каким обладает российский лидер,

в любом народе встречаются крайне редко, то многие проблемы в свое время решит

сама природа. Но из этой аргументации можно делать широкомасштабные выводы,

только если признать, что в ней содержится еще кое-что. В некоторых отношениях

лучше иметь перед собой врага со сверхъестественными, чем со средними,

способностями, - и это не парадокс. Добавлю еще. Хотя, чтобы создать, к примеру,

концерн "Стандарт Ойл", требуется высокого ранга гений, то для управления

концерном, когда он создан, гениальность не нужна. Российский век, однажды

начавшись, может продолжаться без всякого руководства.].

И еще одно. Эта книга не ставит своей целью помочь читателю сделать определенные

практические выводы, ее цель - представить исследование, которое может оказаться

полезным при конструировании его собственных практических выводов. Кроме того, в

вопросах, столь подверженных случайностям, вмешательству новых и неожиданных

факторов, прогноз может быть только простым пророчеством, а потому не может

иметь научной основы. Полагая, что это само собой разумеется, тем не менее, в

порядке подведения итогов этой части нашей аргументации, я хочу изложить то,

что, как мне кажется, естественно из нее следует, единственно для pour fixer les

idees (того, чтобы зафиксировать наши идеи - фр.). Можно сказать иначе: что

касается великой проблемы социализма в целом, то нам хотелось сделать как раз

то, что мы и делали на протяжении всей книги: экстраполировать наблюдаемые

тенденции.

Существующие факты доказывают, что если Сталин не сделает первой ошибки в своей

жизни, то в ближайшие годы не будет войны, и России никто не помешает

разрабатывать ее ресурсы, перестраивать экономику и дальше создавать ту самую

громадную, абсолютно и относительно, военную машину, какую только видел мир.

Оговорка, ограничивающая, но, как я полагаю, не отменяющая практическую важность

данного вывода, состоит в следующем: явный акт агрессии - настолько явный, что

даже друзья-приятели окажутся в затруднении, трактуя се как совершенно

оправданное "оборонительное" действие, - несомненно, может вызвать войну в любой

момент. Но против такой возможности свидетельствуют следующие факты: во-первых,

ничто во внешней политике сталинского режима не поражает больше, чем ее

осторожность и терпение; во-вторых, этот режим может выиграть все, просто

сохраняя терпение; в-третьих, используя уже завоеванные вершины, он может

позволить себе быть терпеливым, сдавая передовые рубежи при первых признаках

реальной опасности или встречаясь с "жестким тоном", как он это недавно делал

[Следует отметить, что ни одного из этих трех факторов не было в Германии 1939

года. Некоторые читатели будут возражать по поводу третьего факта, во всяком

случае в отношении ситуации, сложившейся после Мюнхена. Но это только потому,

что наше отношение к германским амбициям совершенно отлично от того, как мы

сегодня относимся к российским амбициям. С политической точки зрения решающее

значение имеет то, что Германия тогда еще не полностью восстановила свою

национальную территорию, в то время как сталинский режим всего лишь шел на

компромиссы - если он вообще шел на них - за счет территорий других наций. А это

гораздо проще. Более того, к "жесткому тону", упомянутому в тексте, до сих пор

прибегали только для того, чтобы предупредить дальнейшую агрессию.]. Ситуация,

однако, изменится после периода реконструкции, скажем, через 10 лет. Военная

машина будет готова и станет все более трудным не использовать ее. Больше того,

пока Англия не примет большевизм и вдобавок не откажется от всех своих

традиционных позиций, само существование этого независимого острова может

оказаться для российской автократии невыносимым, как это было невыносимо для

наполеоновской автократии, и наоборот. Осознание этого факта, конечно, и

составляет существо предупреждения Черчилля и является оправданием начавшейся

гонки вооружений.

Но для того, чтобы оценить все это, следует иметь в виду другое. В условиях

мира, в период возможной будущей войны и в еще большей степени в существующей

промежуточной ситуации, не военной, но пропитанной угрозой войны,

коммунистические группировки и партии во всем мире, естественно, имеют

наибольшее значение для российской внешней политики [К счастью, для последующей

аргументации нет необходимости углубляться в вопрос о том, насколько сильна

коммунистическая пятая колонна в этой стране. Во всяком случае, она сильнее, чем

кажется на основании статистики или официальных заявлений представителей рабочих

групп, и, конечно же, не является ничтожно малой. Споры по этому вопросу и о

возможном влиянии пророссийских настроений на эффективность возможных военных

действий мне кажутся бесполезными не только вследствие преобладающей

заинтересованности в их недооценке или, напротив, в преувеличении, но и

вследствие неспособности участвующих ясно определить сам вопрос. Позиция

некоторых из них может быть на деле пророссийской, не будучи, как мы видели,

пророссийской по своим чувствам и намерениям. И можно быть коммунистом, не

занимая фактически пророссийские позиции.]. В итоге нет ничего удивительного в

том, что официальный сталинизм в последнее время вернулся к пропаганде концепции

борьбы между капитализмом и социализмом - неминуемой мировой революции, -

невозможности длительного мира, до тех пор пока где-либо существует капитализм,

и т.д. Тем более важно понять, что подобные лозунги, хотя они полезны и

необходимы с российской точки зрения, искажают реальную картину российского

империализма [Словом "империализм" настолько часто злоупотребляли в популярной

политологии, что необходимо определить, в каком значении я употребляю его здесь.

Однако для наших ограниченных целей нет необходимости анализировать это явление

(я сделал это в книге, опубликованной примерно тридцать лет назад [Империализм и

общественные классы, Оксфорд, 1919], и принимать определение, предназначенное

для более тонкого исследования. Вместо этого мы удовлетворимся следующим

определением, неадекватность которого я полностью сознаю (оно, однако,

соответствует употреблению данного термина в гл. IV и XI этой книги):

империалистической называется политика, направленная на распространение контроля

данного правительства на группы иной национальности против их воли. Это та

политика, которую Россия проводила до войны в отношении Внешней Монголии и

Финляндии, а во время и после войны - в отношении всех остальных стран. Важно

то, что эта политика не знает какого-либо предела. Фразеология при этом не имеет

никакого значения.], если не считать соображений относительно пятой колонны, и

не имеют ничего общего с социализмом. Российская проблема состоит не в том, что

Россия - социалистическая страна, а в том, что она - Россия. Фактически

сталинистский режим но существу является милитаристской автократией, которая

благодаря тому, что она правит с помощью единственной и жестко организованной

партии и не признает свободы прессы, разделяет одну из определяющих

характеристик фашизма [Это еще один термин, который вследствие неправильного

употребления потерял свою определенность. В Соединенных Штатах термин

"фашистский" обычно применяют к любой политике, группе или стране, которые не

нравятся тому оратору или автору, который этот термин употребляет. Здесь же он

означает в соответствии с политической теорией, изложенной в этой книге (гл.

XXII), политический метод осуществления монопольного - в противоположность

конкурентному - руководства. Следует отметить, что это вовсе не означает, что

сталинизм во всех прочих отношениях - это "то же самое", что гитлеризм или

итальянский фашизм.] и эксплуатирует массы в марксистском смысле этого слова. Мы

можем понять и посочувствовать американскому интеллектуалу, настолько

запутанному, что тот вынужден называть этот режим, хотя бы в перспективе,

демократическим социализмом, и в то же время мы вправе не верить в ожидаемые им

перемены, поскольку этому противится наш разум. Проявляющееся стремление этого

режима расширять свое влияние на всю Европу и Азию, очевидно, нельзя просто

отождествлять с тенденцией к становлению социализма. Из этого даже не следует,

что российская экспансия будет способствовать распространению социализма в любом

более обычном смысле этого слова. Будет она этому способствовать или нет -

зависит исключительно от реальных и предполагаемых интересов российской

автократии (см. последнюю часть предыдущей главы). Последнее можно

проиллюстрировать на аналогичном примере религиозной политики сталинизма: до тех

пор, пока это соответствовало интересам автократа, религия считалась опиумом для

парода; когда же они поняли, что православная церковь может оказаться более

полезным инструментом внешней, политики, нежели коммунизм или Всемирная

федерация профсоюзов (1945 г.), Россия объявила себя "христолюбивой нацией" и

вместо царского "обер-прокурора Священного Синода" появился наряду с новым

Патриархом, который немедленно оказался заядлым путешественником по странам

Восточной Европы, коммунистический председатель "Совета по делам Православной

церкви". Действительно, есть серьезные основания ожидать национализации

промышленности во всех странах, в которых Россия имеет свободу действий, не

сдерживаемую тактическими соображениями внешней политики: ведь завоевателю легче

управлять и использовать национализированную промышленность, к тому же последняя

не может стать центром сопротивления. Но других причин нет. И невозможно

сказать, будет ли этот мотив преобладать над всеми прочими [Будьте любезны,

читатель, отметить, что все утверждения, приводимые и подразумеваемые в данной

аргументации, можно проверить, если необходимо, по русским источникам.

Фактически все, что существенно для нашего доказательства, особенно для нашего

диагноза российского режима, можно установить, не обращаясь за подтверждением к

фактам, которые можно было бы оспорить. Я намеренно воздержался от упоминания

всего того, что хотя и казалось бы полезным с точки зрения иллюстрации природы

этого режима, но опиралось бы на недоказанные факты - такие, как убийства в

завоеванных и контролируемых странах, мафиозные группы в Грузии,

концентрационные лагеря. Наша аргументация ни в коей мере не пострадала бы, если

бы то, что можно назвать жестокостью, полностью отсутствовало.].

Можно даже предположить, что дальнейшее расширение мощи России может со временем

стать препятствием развитию в том направлении, о котором думает и мечтает

большинство людей, когда они произносят слово социализм.

Смешивать проблему социализма с проблемой России - если только это не обман,

осуществляемый в пользу России, - значит искажать социальную ситуацию в мире.

Россия связана с проблемой социализма только в двух аспектах. Во-первых, в силу

самой логики ситуации наличие коммунистических групп и прокоммунистических

фракций в некоммунистических группах будет способствовать радикализации политики

в области трудовых отношений. Это не всегда так, например, французские

коммунисты голосовали против двух важных мер, направленных на социализацию. Но в

общем, даже если целью является исключительно дезорганизация капиталистических

стран, эта тенденция будет утверждаться и дальше. Во-вторых, в случае войны мы

столкнемся с теми социальными и политическими последствиями, которые несет с

собой всякая война в современных условиях. Тот факт, что это будет война между

якобы социалистической и якобы капиталистической страной, мало что изменит.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" - Движение к социализму

[Йозеф Шумпетер выступил со своей лекцией "Движение к социализму" перед

Американской Экономической Ассоциацией в Нью-Йорке 30 декабря 1949 г., при этом

он пользовался заметками, а не подготовленной рукописью. Он записал эту лекцию

для публикации в журнале этой Ассоциации и почти за вечер до своей смерти успел

закончить свою статью. Он собирался закончить ее на следующий день (8 января

1950 г.), перед отъездом в Чикаго, где он должен был выступить с Лекцией Фонда

Уолгрина. Настоящая статья представляет собой первый вариант, тщательно

написанный, как и все другие его сочинения, его собственной рукой; у него не

было возможности сделать небольшие поправки или написать заключительный

параграф. Исправления, состоящие а основном в расстановке знаков препинания или

в добавлении случайно отсутствовавших слов, сведены к минимуму. Краткий

заключительный параграф был написан женой Шумпетера на основе его замечаний и по

памяти.]

Чтобы по возможности сократить опасность недопонимания, которая всегда

присутствует в дискуссиях на темы, вроде той, которая обсуждалась на данной

сессии, я хочу сделать несколько предварительных замечаний, прежде чем

обратиться к основному предмету, а именно - к роли современного инфляционного

давления для будущего экономики этой страны [США. - Прим. ред.].

1. В данной статье я определяю [централистский] социализм как такую организацию

общества, в которой средства производства контролируются, а решения о том, как и

что производить и кто и что должен получить, принимаются органами власти, а не

частными (по собственности и контролю) фирмами. Поэтому все, что мы имеем в

виду, когда говорим о "движении к социализму", - это перемещение экономической

деятельности людей из частной в общественную сферу. Заметьте, что хотя и

социалисты, и антисоциалисты имеют собственное мнение об этом предмете, вряд ли

возможно представить такое социалистическое общество без огромного

бюрократического аппарата, который управляет производственным и

распределительным процессами и в свою очередь контролируется или не

контролируется органами политической демократии наподобие тех, какие мы имеем

сегодня, - парламентом или конгрессом, и рядом политических деятелей, позиции

которых зависят от результатов конкурентной борьбы за голоса избирателей.

Следовательно, мы можем отождествить движение к социализму с подчинением частной

промышленности и торговли государству. Очевидная парадоксальность того, что тот

же процесс описан классической социалистической доктриной как "отмирание

государства", легко устраняется, если принять во внимание Марксову теорию

государства. Отметим далее, что социализм не исключает децентрализованного

принятия административных решений - так же как централизованное управление

армией не исключает инициативу со стороны командиров подразделений. Обратите

внимание, наконец, что социализм в нашем смысле не обязательно, т.е. не с

логической необходимостью, исключает конкурентный механизм, как это следует,

например, из модели Ланге-Лернера. Свобода потребительского выбора и свобода

выбора профессии может быть ограничена в социалистическом обществе, но это не

является неизбежностью.

2. Я не выступаю в защиту социализма. У меня нет никакого намерения

дискутировать по поводу его желательности или нежелательности, что бы при этом

ни имелось в виду. Для меня более важно, однако, четко заявить, что я не

"пророчествую" и не предрекаю его пришествие. Любой прогноз - это вне научное

пророчество, которое стремится сделать нечто большее, чем поставить диагноз

наблюдаемым тенденциям и показать, каким может быть результат, если эти

тенденции будут действовать в соответствии с собственной логикой развития. Само

по себе последнее не означает прогноза или предсказания, так как факторы,

считающиеся по отношению к данному ряду наблюдений внешними, могут своим

вмешательством изменить первоначальный вывод. Анализ явлений, подобных

социальным, не настолько удобное занятие, как астрономические наблюдения:

наблюдаемые тенденции, даже если они полностью проявляют себя, могут быть

совместимыми не с одним, а с несколькими исходами. Кроме того, существующие

тенденции, встречаясь с сопротивлением, могут не проявить себя полностью или

"застрять" где-то на полдороге к результату. Попробуем проиллюстрировать это

пункт за пунктом. Во-первых, ни один компетентный, и конечно же достаточно

беспристрастный, наблюдатель событий в России времен Столыпина не мог бы

обнаружить наличие какой-либо Тенденции к тому, что хоть как-нибудь напоминало

ленинскую Систему: шла быстрая экономическая эволюция и замедленная адаптация к

ней общественных институтов. Именно война и последующий военный и

административный крах породили Большевистский режим, и никакой антинаучный

детерминизм не может опровергнуть этот факт. Во-вторых, ради краткости я говорю

о централистском социализме только потому, что он занимает почетное место в

дискуссии. Но и другие возможности не следует игнорировать. Известные факты о

нашей собственной тред-юнионистской практике показывают, что развитие в

направлении какой-то формы гильдейского социализма нельзя совсем сбрасывать со

счетов. И другие известные факты показывают, что наблюдаемые тенденции, или

некоторые из них, могут быть совместимы с формами социальной реорганизации

общества, которые вовсе не являются социалистическими, во всяком случае в том

смысле, которого мы придерживаемся в данной статье. Например, реорганизация

общества в духе энциклики Quadragesimo anno, хотя и возможна только в

католическом обществе или в странах, где позиции Католической церкви достаточно

сильны, без сомнения, представляет альтернативу социализму, в которой нет

"всемогущего государства". В-третьих, самые очевидные тенденции любого рода

могут приостановиться до полного своего развития. Так, социалистический режим в

этой стране стал бы гораздо более отчетливым, если бы здесь хотя бы задумались о

том, чтобы затронуть интересы независимого, поддерживаемого с помощью субсидий

фермерства. Даже позиции "мелкого бизнеса" могут оказаться слишком сильными для

подчинения его бюрократии, так что значительный его сектор может сохраняться

неопределенно долго на основе компромиссных мер.

Однако еще более важно следующее. По мере того, как экономические проблемы

смещаются из частной в общественную сферу, многие требования, вызывающие эту

миграцию, оказываются полностью или частично удовлетворенными, так что данная

тенденция может утратить свою движущую силу. Некоторые экономисты в дополнение к

этому отмечают, что постепенное движение в сторону планируемой из центра

экономики способно вызвать неблагоприятные процессы, выступающие в качестве

сдерживающих факторов. У меня нет времени объяснять причины, почему обе эти

точки зрения я не расцениваю достаточно высоко и почему, в частности,

результаты, которые, как мне представляется, не будут иметь благоприятных

последствий для достаточно важных социальных групп, тем не менее будут оказывать

скорее стимулирующее, нежели сдерживающее, воздействие на весь процесс, т.е. в

качестве лекарства против неудачной социализации будут предлагаться еще большие

дозы этой социализации. Но для нашей цели существенно отметить, что большинство

аргументов, обосновывающих выводы в пользу выживания частнопредпринимательской

экономики, в действительности вовсе не отрицают существования тенденции к

социализму в нашем понимании этого слова. Эти аргументы лишь отрицают, что эта

тенденция проявит себя полностью. Поскольку никто не оспаривает такой

возможности, то существует опасность, что весь спор превратится в словесную

баталию, особенно в Соединенных Штатах, где слова очень высоко ценятся, где

термин "социализм" непопулярен, за исключением очень небольших групп, и где

люди, которым все же нравится сама вещь, но не нравится слово, предпочитают

заменить его другим, например либерализм [По очевидным причинам еще больше

проблем с термином "коммунизм", который, за исключением российского понимания,

следует использовать как синоним социализма.]. Поэтому я и считал необходимым

коротко остановиться на классификации.

3. Причины, по которым, как мы полагаем, капиталистический порядок имеет

тенденцию к саморазрушению, а централистский социализм, - с учетом упомянутых

выше пояснений, -является его вероятным наследником, я уже объяснял. Вкратце и

весьма поверхностно эти причины могут быть сведены к четырем пунктам. Во-первых,

сам успех класса деловых людей в развитии производительных сил этой страны и сам

факт, что этот успех создал новый жизненный уровень для всех классов общества,

парадоксальным образом подорвал социальные и политические позиции этого самого

класса деловых людей, экономическая функция которых, хотя и не устарела

полностью, но имеет тенденцию к устареванию и к обюрокрачиванию. Во-вторых,

капиталистическая деятельность, будучи по сути "рациональной", имеет тенденцию к

распространению рационального образа мышления и к разрушению тех привычек к

лояльности и к подчинению низших слоев высшим, которые, однако, важны для

эффективного функционирования институционализированного лидерства на

производственном предприятии: ни одна социальная система не может

функционировать, если она базируется исключительно на сети свободных контрактов

между (законодательно) равными партнерами, в которой каждый руководствуется не

чем иным, кроме собственных (краткосрочных) утилитарных целей. В-третьих,

концентрация класса деловых людей на проблемах предприятия и офиса создала

политическую систему, структура которой, и интеллектуальный класс, интересы

которого развивались независимо, а временами и противоположно интересам большого

бизнеса. Последний становится все более неспособным защищать себя от атак, в

краткосрочном плане очень выгодных для других классов. В-четвертых, в результате

всего этого система ценностей капиталистического общества, хотя и обусловившая

его успехи, теряет свою власть не только над общественным мнением в целом, но и

над самим слоем "капиталистов". Не надо много времени, - хотя и больше, чем есть

в моем распоряжении, - чтобы показать, каким образом современные устремления к

обеспеченности, равенству и регулированию (экономической инженерии) объясняются

с помощью этих процессов.

Лучший способ убедиться в том, как идет процесс дезинтеграции капиталистического

общества, это наблюдать, в какой мере его внутренние особенности принимаются за

данные и самим классом деловых людей, и значительным числом экономистов, которые

считают себя (на все 100 процентов) противниками социализма и привычно отрицают

существование тенденции к его наступлению. Скажу только о последних. Они

принимают, не подвергая сомнению, и даже с одобрением:

(1) различные меры стабилизационной политики, направленные на предотвращение

спадов или по крайней мере депрессий, а именно - значительные масштабы

государственного регулирования деловой конъюнктуры, если не сам принцип полной

занятости;

(2) "политику большего равенства в доходах", редко определяя, до какой степени

равенства готовы они пойти, и в связи с этим - принцип перераспределительного

налогообложения;

(3) богатый ассортимент мер по регулированию цен, нередко обосновываемых с

помощью антитрестовских лозунгов;

(4) различную степень государственного контроля, хотя и сильно различающиеся по

своим масштабам, над рынком труда и денежным рынком;

(5) неопределенное расширение сферы потребностей, которые ныне или в будущем

должны удовлетворяться с помощью государственного предпринимательства, бесплатно

или за плату, как, например, потребность в услугах почты;

(6) конечно же, все виды законодательства, регулирующего рынок ценных бумаг.

Мне кажется, на какой-то горе в Швейцарии проходили конгрессы экономистов,

которые выразили неодобрение всем этим мероприятиям или большинству из них. Но

эти анафемы даже не удостоились каких-либо возражений.

Было бы полным непониманием моей аргументации, если бы вы подумали, что я "не

одобряю" или намереваюсь критиковать все эти мероприятия. Не отношусь я и к тем,

кто считает все или некоторые из них "социалистическими". Некоторые из них были

выдвинуты еще в XVIII столетии консервативными и даже аристократическими

правителями, другие содержались в программах консервативных партий и

осуществлялись ими задолго до "Нового курса". Все, что мне хочется подчеркнуть,

- это то, что мы действительно далеко ушли от принципов капитализма свободного

предпринимательства, а также то, что можно развивать и регулировать

капиталистические институты - в той мере, в какой речь идет о функционировании

частного предприятия, - таким способом, который, хотя и отличается от истинно

социалистического планирования, но не слишком сильно. Экономисты, которых я имею

в виду, Несомненно, подчеркивают различия, которые, по их мнению, сохраняются.

Не все они единодушно определяют место на оси капитализм - социализм, которое

занимает данная система. Но все они осознают то, что не в состоянии был понять

Маркс: с одной стороны - огромные производственные возможности капиталистической

машины, которая обещает неизмеримо высокий массовый уровень жизни, дополненный

бесплатными услугами, без полной "экспроприации экспроприаторов"; с другой -

пределы, до которых капиталисты могут быть на деле экспроприированы без того,

чтобы экономическая машина остановилась, и пределы, в которых эту машину можно

заставить работать в интересах рабочего класса. Открыв эту возможность

лейбористского социализма, они делают вывод, что подобный капитализм может

существовать неопределенно долго, во всяком случае при определенных

благоприятных условиях. Может быть, это и так, но это не ведет к отрицанию моей

теории. Капитализм не сводится только к тому, что домашняя хозяйка может влиять

на производство своим выбором между горохом и фасолью; или к тому, что молодой

человек может выбирать, где он желает работать - не заводе или на ферме; либо к

тому, что управляющий Предприятием имеет голос при решении вопроса, что и как

Производить; он означает систему ценностей, отношение к Жизни, определенную

цивилизацию - цивилизацию, основанную на неравенстве и семейном, состоянии.

Однако эта цивилизация быстро уходит в прошлое. Мы можем радоваться или стенать

по поводу этого факта - кому как нравится; но не будем закрывать на это глаза.

Остается одна коренная проблема. Диагноз, позволяющий делать выводы в пользу

выживания лейбористского социализма, опирается в основном на экстраполяцию

современного небывалого роста общественных производительных сил. Но здесь

присутствует и элемент неопределенности. Прошлые достижения были достижениями

более или менее свободного капитализма. Нельзя предполагать без дальнейшего

анализа, что лейборизм и в будущем будет функционировать так же. Мы можем не

признавать тезис о стагнации в настоящее время, но в конце концов он станет

реальностью, если частнопредпринимательская система будет перманентно

перегружаться и "регулироваться" сверх ее возможностей. В этом случае

непосредственно социалистическое решение может оказаться даже для врагов

социализма меньшим из зол.

II

Трансформация социального порядка - процесс непрерывный, но сам по себе очень

медленный. Для наблюдателя, который изучает небольшой отрезок "спокойного"

времени, может даже показаться, что социальная система вовсе не меняется. Больше

того, процесс часто испытывает откаты, которые, рассматриваемые изолированно,

могут даже предстать перед ним как наличие противоположных тенденций. Но

временами мы наблюдаем и ускорения этого процесса, и самой очевидной его

причиной являются большие войны. В прошлом успешные войны могли увеличивать

престиж правящего слоя и силу той институциональной структуры, с которой этот

слой ассоциировался. В современных условиях все изменилось. Первая мировая

война, разразившаяся в нашу эпоху, слабо повлияла на социальную ситуацию в

Соединенных Штатах, поскольку их военные усилия не были настолько изнурительными

и продолжительными, чтобы оставить в ней устойчивый след. В Европе же все было

иначе. В побежденных странах, где социальная структура сгорела в огне войны,

скрытая тенденция к социалистической реконструкции доказала свое существование,

выступив на поверхность и в течение короткого периода снеся все на своем пути.

Еще более важно то, что нечто подобное случилось, хотя и в гораздо более

скромных масштабах, в странах-победительницах. Во Франции буржуазная республика

в том виде, в каком она функционировала до 1914 г., перестала существовать. В

Англии Лейбористская партия, которая еще не была социалистической, но уже

находилась под влиянием социалистического крыла, если на деле и не доросла до

власти, то доросла до ее офисов. И а обеих странах отношение политиков к

частнопредпринимательской системе незаметно претерпело фундаментальное

изменение.

Учитывая существовавшую подспудно тенденцию к социализму, это легко понять. Хотя

голоса тех, кто призывает к продолжению экономической политики, проводившейся в

годы войны, не находят большого отклика и хотя в настоящее время общественное

неприятие военного регулирования блокирует дальнейшее развитие в этом

направлении, возврат к довоенной политике оказался невозможным даже там, где он

предпринимался. Это было проверено потрясающим образом на английской политике

золотого стандарта, которая в конце концов потерпела неудачу: в мире, который

перестал быть миром свободного предпринимательства, золотой стандарт -это

непослушное дитя, которое продолжает говорить неприятную правду, - не работает.

Мировой кризис и вторая мировая война явились дополнительными "акселераторами" и

на этот раз оказали свое воздействие и на Соединенные Штаты. Они создали

ситуацию, которую, как ощущали многие - верно или нет, - невозможно было

исправить с помощью средств, рекомендовавшихся в эпоху свободного

предпринимательства. Сам класс деловых людей, убоявшись тех "процессов

приспособления", которые были бы вызваны применением этих мер, принял

-временами, правда, не без ворчания - те инструменты регулирования, которые

могли предотвратить повторение опыта 1929-1933 гг., а позднее и другие, которые

способны были предотвратить послевоенный кризис типа 1921 года. Он многому

научился (хотя еще большему не научился) в течение последней четверти столетия.

Он признал новое налоговое бремя, даже малая часть которого казалась бы

невыносимой 50 лет тому назад, - а именно так казалось всем ведущим экономистам

того времени. И не важно, признает класс деловых людей эту новую ситуацию или

нет. Сила рабочего класса сама по себе достаточно велика, а в союзе с другими

группами возрастает настолько, что если не на словах, то не деле отменяет

приверженность системе ценностей частнопредпринимательской экономики, и это

способно предотвратить любой обратный ход, за исключением случайных поворотов в

целях сглаживания острых углов. Позвольте мне повторить: я ни на минуту не

думаю, что отдельные "случаи" или же события такого значения, как "тотальные

войны", либо создаваемые ими политические ситуации, либо настроения и чувства

индивидов или групп по поводу этих ситуаций, определяют долгосрочные контуры

социальной истории - последняя есть результат действия гораздо более глубоких

сил. Но я уверен, что подобные события и порождаемые ими ситуации могут

отодвигать преграды с пути более фундаментальных тенденций - преграды, которые в

противном случае будут замедлять ход социальной эволюции. Заметьте, что для

серьезного социалиста это вовсе не обязательно дает основание приветствовать

подобные события. В их отсутствие эволюция в сторону социализма была бы более

медленной, но все равно неуклонной. Откаты и возникновение неуправляемых

ситуаций были бы менее вероятными. Координация развития в различных секторах

национальной жизни была бы более совершенной. Ибо подобно тому, как

существование эффективной оппозиции является требованием упорядоченного

функционирования демократического правительства, так существование экономических

сил, которые сопротивляются институциональным изменениям, может быть необходимым

для того, чтобы удержать скорость этих изменений в границах безопасности.

Итак, одним из самых мощных факторов, способствующих ускорению социальных

перемен, является инфляция. Поскольку столь многие авторитетные лица убеждают

нас в том, что ничто так не подрывает основы общества, как инфляция, то вряд ли

стоит на этом задерживаться. И если это так, то учитывая сказанное выше, из

этого следует, что какие бы позиции мы ни занимали, за исключением позиции

безответственных революционеров, первостепенное значение после войны имеет такое

переустройство экономического процесса, которое бы предотвратило дальнейшую

инфляцию. Одновременно абсолютно ясно, что сделать это крайне трудно, когда

каждый опасается краткосрочных последствий подобной политики и когда некоторые

из требуемых мер - в особенности повышение многих из ранее контролируемых цен

без соответствующего роста денежной заработной платы - и вовсе "политически

неприемлемо" [Альтернативный путь - понижение прочих цен и денежной зарплаты не

только менее "политически возможный", но и гораздо более трудный, поскольку его

невозможно осуществить, не вызывая серьезной депрессии.]. Единственный курс,

который можно было предпринять в этих обстоятельствах и которому фактически

следовали после 1945 г. - под градом взаимных обвинений, но все же при известном

согласии - состоял в том, чтобы умерять трудности переходного периода

определенными дозами контролируемой мирной инфляции, что было более эффективным

вследствие сохранения высоких военных расходов и благодаря политике помощи

Европе. По существу все это сослужило свою службу, и если и не для всех

экономистов, то для большинства людей стало очевидно, что период быстрого

экономического развития, включающий обширные инвестиционные потребности, уже не

за горами и что надежда на то, что главные трудности будут преодолены и что

экономика Соединенных Штатов станет развиваться какое-то время на основе

медленно растущих цен, вовсе не лишена оснований - что бы ни происходило," а

исключением другой мировой войны, за границей.

Однако соображения такого рода не принимают в расчет одно грозное

обстоятельство. При высоком уровне занятости (нам кажется, что со временем

лозунг полной занятости исчезнет), обеспеченном либо "естественным" путем, либо

с помощью политики высокой занятости, требования в отношении зарплаты или прочие

требования, повышающие денежные издержки труда, становятся и неизбежными, и

инфляционными. Они становятся неизбежными, поскольку высокий уровень занятости

устраняет единственную причину, благодаря которой они не должны расти. К тому же

они приобретают инфляционный характер, поскольку при высокой степени

использования ресурсов банковские займы и пересмотр цен в сторону их повышения

являются идеальным способом удовлетворения этих требований. Хотя переговоры все

еще ведутся с отдельными профсоюзами, тенденция носит общий характер, так что мы

медленно вползаем а описанную Кейнсом ситуацию, при которой денежная зарплата

уже влияет не на производство и занятость, а на ценность денежной единицы. При

ведущей роли профсоюзов и при существующем правительстве нет ничего, что могло

бы остановить этот механизм, который, исключая отдельные ситуации в отдельных

фирмах, порождает хронический инфляционный пресс. Растущие требования к казне и

наши сверхпрогрессивные методы налогообложения, конечно, усугубляют эту

ситуацию, но не они ее создают.

Нет нужды говорить, что перерывы в росте цен, которые случались и будут

случаться, ни в коей мере не являются аргументом против существования

инфляционного пресса. Даже если исключить послевоенную динамику

сельскохозяйственных цен и другие вполне понятные случаи, подобные перерывы

обычно случаются в ходе всех инфляции, - это можно прекрасно показать на примере

инфляции в Германии после первой мировой войны. Люди, которые "клюют" на эту

удочку, начинают кричать о дефляции; так же поступают и наши друзья-экономисты,

которые сделали ставку на дефляционный прогноз и не в состоянии предвидеть

ничего, кроме дефляции. На самом деле сомнение в том, что угрожает нашему

обществу - инфляция или дефляция, - это непреднамеренный и от того тем более

искренний комплимент производственным возможностям американской индустрии.

Ill

Состояние хронического инфляционного давления будет оказывать многостороннее

воздействие на ослабление социальной структуры общества и на усиление подрывных

тенденций (хотя и тщательно облекаемых в "либеральные" фразы), которые любой

компетентный экономист привык связывать с сильной инфляцией. Но это еще не все.

Кроме того, некоторые обычные методы исправления подобных ситуаций будут не

смягчать, а даже усиливать ее. Мне кажется, что это обстоятельство не полностью

осознается. Поэтому позвольте с предельной краткостью рассмотреть три типа таких

методов:

1. Самая ортодоксальная из всех мер контроля за инфляцией - это воздействие на

объем займов через процентную ставку, кредитное рационирование и т.п. Конечно, я

полностью осознаю, что денежные ставки должны быть освобождены из тисков

политики дешевых денег, если мы хотим добиться нормализации в смысле

восстановления экономики свободного предпринимательства. Для каждого, кто желает

возврата к такому нормальному состоянию, либерализация - или возрождение -

свободного денежного рынка, должна быть вопросом первостепенной важности. Но это

не меняет того факта, что ограничительная кредитная политика в настоящее время

будет давать результаты, совершенно отличные от тех, которые следовало бы

ожидать в соответствии со старой теорией кредитной политики. Принимая последнюю

без всяких уточнений - ради самой аргументации, - мы не можем не отметить, что

она была применима к миру, в котором все было исключительно гибким и который не

опасался того, что я не боюсь назвать целебной рецессией. В том мире

предполагалось, что повышение процентных ставок будет сокращать объем операций,

уровень денежной зарплаты и занятости. Наверняка в настоящее время подобные

следствия не смогут материализоваться, а если и реализуются, то тут же

спровоцируют действия правительства по их нейтрализации. Другими словами, в

настоящее время кредитные рестрикции мало что дадут, не считая возросших

трудностей для бизнеса. Даже ограничения потребительского кредита до некоторой

степени будут иметь тот же эффект, хотя кое-что, вне сомнения, можно в этой

области сделать.

2. Подобные же трудности встают на пути контроля за инфляцией посредством

увеличения налогов - этого менее ортодоксального средства, но достаточно

популярного среди современных экономистов, отрицательно относящихся к кредитной

рестрикции.

Несомненно, кое-чего можно добиться увеличением налогов на потребление. В

инфляционной ситуации это было бы даже хорошим примером прикладного

кейнсианства. Но если повышаться будут налоги на корпорации и налоги на слои

населения с высокими доходами, воздействие на инфляционный пресс окажется в

лучшем случае незначительным, а может быть, и вовсе негативным. Ибо, если

современный темп индустриального прогресса сохранится и, следовательно,

останется современная скорость устаревания оборудования, увеличится спрос на

инфляционные банковские кредиты с целью компенсации снижения имеющихся

неинфляционных средств финансирования. В противном случае снижение темпов этого

прогрессе и устаревания действительно на какое-то время снизит инфляционный

пресс, но усилит его в будущем [В этом месте Йозеф Шумпетер прекратил запись

своих заметок. Те, кто слышал его лекцию, припомнят, что в ее конце оставалось

немного времени, в течение которого он очень кратко подвел итоги всему

сказанному, вернувшись вновь к своим первоначальным замечаниям относительно

того, какое значение для экономического будущего этой страны при существующих

политических условиях имеет нынешнее состояние инфляции. Некоторые из вопросов,

которых он коснулся с "отчаянной храбростью", можно найти в более разработанном

виде во втором американском или в третьем английском изданиях его книги

"Капитализм, социализм и демократия", а также в статье "Есть еще время

остановить инфляцию", которая появилась в 1948 г. в июньском номере журнала

"Nation's Business". Последующие абзацы восстановлены по памяти и по заметкам,

использованным для данной лекции. Я не претендую на пророчество: я лишь признаю

факты и указываю на тенденции, о которых они говорят]..

3. Третий доморощенный способ - это прямой контроль, т.е. фиксирование цен,

введение приоритетов и т.п. (включая субсидии). Почему он так популярен в глазах

определенной части общества - этот вопрос не должен нас здесь задерживать.

В частности, для бюрократии возрождение этого метода означало бы завоевание

потерянного пространства; профсоюзам он давал бы решительное преимущество в

борьбе за завоевание куска прибыли; для бизнеса это означало бы потерю последней

линии обороны, имеющейся в его распоряжении до тех пор, пока большая часть атак,

а возможно, и все атаки на него могут быть частично или полностью отбиты с

помощью ценовых изменений. Или по крайней мере это сделало бы упомянутое

отступление зависящим от решений правительства, которое, как и следует думать,

было бы принято якобы в интересах совершенствования функционирования

производственного механизма. Другими словами, контроль над ценами может привести

к сдаче частного предпринимательства на милость общественной власти, т.е. к

большому скачку в сторону полностью планируемой экономики.

4 Мне не трудно понять, почему тот аргумент не действует на наших

друзей-радикалов. Но, признаюсь, я не могу уяснить позицию некоторых прекрасных

экономистов, которых трудно заподозрить в том, что они приветствовали бы

неспособность нашей индустриальной машины к успешной работе и которые тем не

менее заносят в число приемлемых мер для противодействия инфляции сокращение

промышленных инвестиций, причем и здесь, и в Англии. Кстати, следует отметить,

что мнение некоторых стойких консерваторов, согласно которому высокое и

чрезвычайно прогрессивное налогообложение способно усиливать инфляционную

опасность, а сокращение налогов (правильно избранное) - ослаблять ее, не всегда

заслуживает тех презрительных насмешек, которыми их обычно награждают.

Хронический инфляционный пресс может играть важную роль в постепенном завоевании

системы частного предпринимательства со стороны бюрократии - возникающие в

результате этого неполадки и тупики будут при этом приписываться частному

предпринимательству и использоваться в качестве аргументов для введения

дальнейших ограничений и регулирующих мер. Я не говорю, что какая-то группа

сознательно преследует эту цель, цели никогда не бывают полностью осознанными.

Может возникнуть и такая ситуация, когда большинство людей посчитают

всеобъемлющее планирование в качестве наименьшего из всех зол. Наверняка они не

станут называть такую систему Социализмом или Коммунизмом, при этом, по всей

видимости, будет сделано ряд исключений для фермеров, розничных торговцев и

мелких производителей; в этих условиях за капитализм (т.е. свободное

предпринимательство) как систему ценностей, образ жизни, как цивилизацию, может

быть, и не стоит беспокоиться.

Стоит ли американский гений массового производства, на прошлых успехах которого

базируется весь оптимизм этого образа жизни, на пороге подобного испытания,

утверждать не берусь; не смею утверждать и того, что политика, ответственная за

подобную ситуацию, может быть повернута вспять.

В своем диагнозе Маркс ошибался относительно того, каким способом произойдет

крушение капиталистического общества; но он не был неправ, предсказывая, что со

временем оно потерпит крушение. Сторонники теории стагнации ставят неверный

диагноз причинам, в силу которых начнется стагнация капиталистического

производства; но они могут оказаться правыми в своих прогнозах, что такая

стагнация начнется -при соответствующей помощи со стороны государства.

30 декабря 1949 г.