Соотношение свободы и равенства

Как выше указывалось, главное отличие человека от животного состоит в том, что у последнего нет табу, а у человека, как общественного существа, есть. Но, вступая в систему общественных отношений, отдельный индивид отнюдь не утрачивает своего личностного начала, своей безусловной значимости.

Канта, которая гласит: «Никогда не относись к человеку как к средству, но всегда еще и как к Цели в себе»

Общество — это прежде всего союз личностей, и вне этих последних оно лишено всякого смысла. Качество общества зависит от качества составляющих его личностей, налагающих печать своей воли, своих устремлений, нравственных ориентиров на формы общественной жизни. Соответственно свобода личности, в свою очередь, предполагает определенные социальные и политические условия. В частности, она требует существования как многих центров власти, исключающих монополию какого-либо одного лица, социальной группы, партии и т.д. и уравновешивающих всевластие государства, так и свободы выбора во всех сферах общественной жизни. Основополагающее значение с этой точки зрения имеет частная собственность. Вслед за Гегелем можно сказать, что гражданское общество — это сообщество частных собственников, которые независимо от своего социального статуса, религиозных и политических воззрений, расовой, этнонациональной принадлежности и т.д. в юридически-правовом отношении равны перед законом. Разумеется, в современных условиях эта роль частной собственности нуждается в определенном переосмыслении, но фактом остается то, что свобода выбора в важнейших сферах жизни, в том числе и политической, предполагает свободу экономического выбора, что в свою очередь предполагает наличие альтернативных источников получения средств существования.

В то же время суть самой идеи гражданства состоит в том, что, отстаивая свои права и интересы, отдельно взятый гражданин должен признать также общие интересы и цели, скрепляющие всех членов общества в единое целое, сознавать свои обязанности и ответственность перед другими людьми, наделенные собственными законными правами и интересами, которые он должен признать, учесть и уважать. Это означает, что свобода человека ограничена, с одной стороны, потребностями, интересами, способностями и возможностями самого человека, с другой стороны, условиями внешней среды. Стремясь к свободе, человек каждый раз обнаруживает, что она целиком определяется императивами и границами свободы других членов общества. Иначе говоря, границы свободы действий определяются как внутренней природой человека, так и миром, который предоставляет ему более или менее строго очерченное жизненное пространство, где, в свою очередь, каждому отмерено определенное «пространство свободы», на которое другие не вправе посягать. Истинная свобода может иметь место только в условиях признания каждым границ этого пространства, а также взаимности прав и обязательств. Здесь, опять же используя мысль И

Канта, можно сказать: моя свобода кончается там, где начинается свобода других

В данном контексте нельзя противопоставлять друг другу власть и свободу, поскольку свобода возможна только в условиях порядка, а порядок в современном обществе обеспечивается властью. Действительная, а не декларируемая свобода возможна в том случае, если власть служит праву. Как подчеркивал Ш. Л

Монтескье, «свобода есть право делать все, что дозволено законами». И, действительно, если бы каждому отдельно взятому человеку было бы позволено делать все, что он пожелает, то он не был бы свободен, поскольку то же самое были бы вправе делать и все остальные члены общества.

Иначе может подрываться золотое правило правового государства, согласно которому моя свобода кончается там, где начинается свобода другого человека. Власть, право, закон как раз и призваны поставить определенные пределы и рамки, пересечение которых каким-либо отдельным человеком считается нарушением прав и свобод других членов общества. В реальностях современного мира свобода представляет собой прежде всего положительное, а не отрицательное понятие. В противном же случае полная, никем и ничем не ограниченная свобода означала бы перенесение на общество пресловутого закона выживания наиболее приспособленных к жизни, главное предназначение которого состоит в оправдании права сильного подчинить своей воле слабого

Поэтому неправомерно говорить о некой абстрактной свободе, естественной свободе, которая ни в так называемом «естественном», ни в общественном или ином состоянии не существовала и не могла существовать. Негативно трактуемая свобода с ее отрицанием власти и авторитета неизбежно ведет к анархии, и в конечном счете к той или иной форме деспотизма, ибо свобода, не знающая пределов, как правило, рано или поздно превращается в свою противоположность. Стремление стать неограниченным и самовластным хозяином своей судьбы нередко вело человека к рабству, разложению и нищете, как материальной, так и Духовной

Требование абсолютной свободы, придание свободе абсолютного приоритета перед всеми другими ценностями может в той или иной форме предполагать оправдание и использование для ее достижения любых доступных средств, взятие на вооружение излюбленного девиза всех последовательных революционеров: «цель оправдывает средства». К чему это может привести и действительно привело, мы знаем в свете концлагерей Майданека, Бухенвальда, ГУЛАГа и т.д

Люди нередко демонстрировали достаточно воли к свободе и устремленность к ее реализации, чтобы перед лицом необходимости настоять на своем выборе.

Верно, как говорил С. Л. Франк, что «все субстанционально- духовное рождается... из свободы», что «творчество по самому существу своему спонтанно, оно рождается, а не планомерно делается»25. Как сказано в Св. Писании, «не хлебом единым жив человек». Если бы это было не так, то человек до сих пор не вышел бы из пещер каменного века или же царство самого Великого Инквизитора было бы вечным. Опыт нашей страны убедительно показывает, что зло само по себе, в каких бы обличиях оно ни выступало, не способно окончательно ликвидировать божественный образ в человеке, возвратить его в тварное состояние, что неистребимо его стремление к свободе и утверждению истинно человеческого начала. Поэтому неудивительно, что в самые мрачные времена тоталитаризма при всех искажениях сознания, приоритетов, миропонимания были миллионы и десятки миллионов людей, которые честно и зачастую самоотверженно тянули свою лямку, служили своей родине, людей, значимость которых всегда остается величиной постоянной, инвариантной

Но верно и то, что далеко не всем дана способность к творению того, что С.Л. Франк называл «субстанциально-духовным». К тому же, если люди поставлены перед императивным выбором — свобода или хлеб, что, по сути, зачастую означает выбор между свободой и голодной смертью, то большинство из них выберут хлеб. Хлеб нужен человеку как воздух, и подавляющее большинство людей приговорено к тому, чтобы всю жизнь трудиться и в поте лица зарабатывать свой хлеб насущный.

Если творчество связано со свободой, то средний заурядный человек все же склонен отдавать приоритет хлебу насущному, а не высоким материям духовной свободы и творчества. Как правило, он предпочитает свободе равенство, поскольку оно воспринимается легче. «Равенство, — писал А. де Токвиль, — ежедневно наделяет человека массой мелких радостей. Привлекательность равенства ощущается постоянно и действует на всякого; его чарам поддаются самые благородные сердца, и души самые низменные с восторгом предаются его наслаждениям. Таким образом, страсть, 25 Франк С. Л. Указ. соч. С. 301

26 Вышеславцев Б. П. Кризис. С. 43

возбуждаемая равенством, одновременно является и сильной, и всеобщей»27. Что касается свободы, то она требует от человека напряжения, усилий, самостоятельности, инициативы, способности сделать осознанный выбор и отвечать за свои действия. Это, если хотите, в определенном смысле крест, который не всем под силу нести. «Нет ничего труднее, чем учиться жить свободно», — справедливо констатировал А. де Токвиль

Более того, нередко в истории наблюдалась такая парадоксальная вещь, как органическое сочетание тиранического и демократического начал. В античной Греции тирании часто приходили на смену именно демократии. Более того, тираны, как правило, приходили к власти при поддержке народных масс

Тиранию Платон называл одновременно продолжением и противоположностью разнузданной демократии.

Масса — это особое образование. Она не обязательно предполагает некоторое сборище множества людей на площади, улице, стадионе или ином открытом пространстве. С точки зрения параметров сознания, приверженности определенным стереотипам поведения и реакций, человек может принадлежать к толпе, массе и не выходя из собственной квартиры. Далее, масса, как отмечал X

Ортега-и-Гассет, не то же самое, что, скажем, рабочие, пролетариат

Сущностная ее константа — это средний и заурядный человек. В этом смысле масса как скопление множества людей или количество людей приобретает качественные параметры социально типического. Здесь заурядность, среднестатистичность становятся общим социальным признаком человека без индивидуальности

Важнейшая характеристика такого типа человека — это его убеждение, уверенность в своем совершенстве. Личность, человек 27 Токвиль де А. Демократия в Америке. М., 1992. С. 372

как индивидуальность, или элитарный человек («элитарный» в смысле высокого интеллектуального полета или глубины проникновения в сущность вещей, что возможно и на обыденном, рассудочном уровне, уровне простого человека) не убежден ни в своем совершенстве, ни в совершенстве мира. Этот тип человека не мыслит себе жизнь без служения чему-то высшему — обществу, людям вообще, благородному в его понимании делу и т.д. Его жизнь подчинена самодисциплине, что предполагает требовательность прежде всего к самому себе, ответственность за свои действия

Совершенно иное дело «человек массы». Это человек без качеств и ответственности. Назвав синдикализм и фашизм «странным явлением», X. Ортега-и-Гассет усматривал их «странность» не в том, что они новы, а в тех формах, какие они принимают, в стиле поведения и действия их приверженцев. Под их маркой, писал Ортега-и-Гассет, «в Европе впервые появился тип человека, который не считает нужным оправдывать свои претензии и поступки ни перед другими, ни даже перед самим собой»

Добиваясь во что бы то ни стало, любой ценой своих целей, он присваивает себе «право действовать безо всяких на то прав». В таком поведении раскрывается природа нового человека массы, неспособного к идейному творчеству, но желающего иметь собственные «идеи» и «мнения»28

У человека массы теряется внутренняя связь с глубинными мистическими основами бытия, безмерно расширяется вакуум бездуховности. Характерной его особенностью становится тенденция к своеобразному социальному нарциссизму и уверенности в своей непогрешимости. Он буквально перестает видеть в реальном воплощении окружающий себя мир и смотрит на него через черно-белые очки. Более того, для обозрения внешнего мира вместо того, чтобы смотреть в окно, он предпочитает смотреть в зеркало. Следует отметить, что человек склонен к самообману, он не желает знать всю правду о себе и своем окружении, о сущностных характеристиках и возможностях собственного бытия

Зачастую убегая от правды, люди могут предаваться всякого рода иллюзиям, тем самым оправдывая и облегчая свою жизнь, ища легкие пути и способы самореализации и счастья

Ареал распространения такого типа в обществе вовсе не ограничивается низшими и даже средними этажами социальной иерархии. Более того, тоталитарная система создает оптимальные условия для восхождения торжествующей посредственности до самых вершин власти и авторитета. С первого взгляда может 28 Вопросы философии. 1990. № 3. С. 144

показаться абсурдным и парадоксальным определение, например, В

И. Ленина, А. Гитлера и других вождей тоталитаризма как деятелей с неким «среднеобразовательным» уровнем. Поистине, широта масштабов и энциклопедичность их знаний в отдельных случаях просто поражают. В этом можно убедиться, просмотрев один из основополагающих трудов марксистско-ленинской философии — «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленина, автора множества работ по экономической истории, политике, социологии, атеизму, философии и одновременно публициста, журналиста, весьма активного политического деятеля и т.д. Но стоит вникнуть в систему аргументаций и аналитический инструментарий вождя, как станет очевидно, что перед нами работа талантливого дилетанта, написанная на политическую потребу дня, аргументы и выкладки которой не выдерживают сколько-нибудь серьезной научной экспертизы и критики. В еще большей мере это верно применительно и к сакральной книге национал-социализма «Майн кампф» А. Гитлера

Более того, когда читаешь произведения В. И. Ленина, И. В

Сталина, Гитлера, А. Розенберга и других вождей и идеологов тоталитаризма, нельзя избавиться от навязчивого, неотступного ощущения если не ущербности, то по крайней мере бросающихся в глаза односторонности и одномерности их менталитета. Как же в таком случае объяснить поведение тех миллионов, десятков и сотен миллионов людей, подчеркиваю, не только простых людей, но и нередко представителей интеллектуального истеблишмента, последовавших за ними, поверивших им и принявших их идеи, принципы и идеалы в качестве неукоснительного руководства в вопросах жизнеустройства? Потрясает своей неправдоподобностью трагикомическая сцена дарения в 1943 г. одним из талантливых писателей XX в. К. Гамсуном своей медали лауреата Нобелевской премии по литературе гитлеровскому министру пропаганды И

Геббельсу, считая последнего более, чем он сам, достойным этой медали писателем и интеллектуалом

Это особый вопрос, требующий самостоятельного исследования. Но все же фактом остается то, что в тоталитаризме мы видим новый тип рабства, которому сотни миллионов людей предались чуть ли не добровольно, во всяком случае без активного сопротивления. Современные формы рабства качественно отличаются от всех прежних форм, хотя бы тем, что в наше время особенно в так называемых цивилизованных обществах не обязательно надевать на человека какие бы то ни было внешние аксессуары в виде ярма или ограничивать свободу передвижения определенными пространственными пределами. Для традиционных форм деспотизма и авторитаризма было характерно господство родового обычая, а власть, занимая подчиненное по отношению к нему положение, сама основывалась на традиции

Единство в традиционном обществе зиждилось на укорененности в общественную структуру: семью, общину, племя, род, коллектив, церковь и т.д. Тем не менее люди, порой занимая чуть ли не рабское положение в отношении к власть имущим, все же находили опору в этих структурах. Что касается современных форм деспотизма, например, тоталитаризма, то они строятся на подрубании и уничтожении всех корней, связывающих отдельного человека с общественным организмом, всех опор, служащих своеобразными референтными группами, таких, как, например, родственная и соседская общины, церковь, объединения, организации и т.д., на предельной унификации всех связей, обнажении и выставлении на всеобщее обозрение самых неприкосновенных сторон частной жизни

Как установлено социально-психологическими исследованиями, процесс идентификации, утверждения конформизма и одномерного взгляда на вещи облегчается, как правило, у лиц, не уверенных в себе, испытывающих определенный комплекс неполноценности, не чувствующих под собой твердой опоры. Отождествление себя с сильным, авторитетным человеком, группой, организацией придает им необходимую уверенность

Оторванность от корней, глубины, отсутствие или нехватка ощущения твердости бытия делают легкими все движения и повороты в поведении и действиях людей. Когда человек чувствует себя неуверенно, им можно управлять, помыкать, заставлять его смотреть в рот своему начальству, проявлять ретивость и прыткость в исполнении его указаний, особенно не утруждать себя щепетильностью в отношении морально-этических норм и т.д

Особенно невыносим для него груз ответственности за принятие каких бы то ни было решений, в том числе и тех, которые непосредственно касаются его собственной жизни. Здесь наглядно проявляется широко известный феномен бегства от свободы, когда истина-свобода приносится в жертву превратно понятой истине- справедливости

Этот феномен, получивший наиболее законченное выражение в легенде о Великом Инквизиторе, восходит к самим истокам человеческой истории. Он заложен в самой природе социальной и политической самоорганизации человеческих сообществ. Особенно отчетливо он проявляется в истории религиозных верований. Эти последние, как правило, создаются пророками и энтузиастами, а церкви — служителями веры, т.е. священниками и святошами. Если первые творят веру и живут ею, то вторые живут за счет нее и создают церкви и алтари. Первые порой принимают мученическую смерть, в последующем служа связующими скрепами церкви

Вторые их именем оправдывают свою церковь, которая, раз сформировавшись, приобретает сущностные признаки организации, соответственно функционируя и развиваясь по законам организации. Организации же живут и действуют по собственным законам и правилам, зачастую далеким от норм и целей, установленных самими основателями веры. Это естественно и неизбежно, если учесть, что любая церковь, как институт самоорганизации верующих, нуждается в своем, как сказали бы применительно к мирской сфере, идеологическом оправдании, структурах и механизмах функционирования и самовоспроизводства. Именно на этой основе первоначально создается сонм мучеников и святых, которые ранжируются и располагаются в соответствующую иерархию рангов

Разрабатываются система догматов, литургия, ритуалы. Постепенно соображения сохранения первозданной чистоты веры выдвигаются на передний план. Разумеется, что параметры как первозданности, так и чистоты устанавливаются самими служителями церкви, которые постепенно также ранжируются по статусной иерархии

Соответственно появляются первоначально равные и более равные, а затем господствующие и подчиненные. Постепенно принципы организации берут верх над верой, рано или поздно вера оказывается поставленной на службу церкви, а не наоборот. Более того, главным толкователем самой веры становится церковь, которая приобретает статус главного связующего звена между Богом и отдельно взятым верующим. О свободном волеизъявлении верующего и его прямой, без посредников, связи с Богом говорить уже не приходится. Неизбежно рано или поздно появляются еретики и отступники, которые, естественно, официальными церковными властями предаются анафеме и, как правило, подвергаются преследованиям, в том числе смертной казни, как это было, например, при инквизиции в христианстве. Как не без оснований отмечал Б. Рассел, католическая церковь «повергла бы в изумление не только Иисуса, но даже Павла»29

Церковь не приемлет непослушных, она целенаправленно создает послушную себе паству, тем самым отождествляя ее с бессловесными овцами, а священников с пастырями. Суть исторической церковной религии состоит в утверждении и реализации принципа «человек — для Бога», который в конечном 29 Рассел Б. Указ. соч. Т. 1. С. 356

счете рано или поздно перерождается, если не на словах, то на деле, в принцип «человек — для церкви». Она ставит своей целью замену врожденной, внутренней религиозности человека внешней религией, воплощенной в видимой церкви. Как представляется, с этой точки зрения, было нечто идолопоклонническое в самой идее видимой церкви. Несомненно, была немалая доля истины в позиции Мартина Лютера, который провозгласил: «Церковь наличествует всюду, где проповедуется и исповедуется Слово Божье; церковь потому и именуется царством веры, что ее глава невидим и является объектом веры. Превращать церковь в видимое царство есть заблуждение..

Вера не может терпеть иного главу, помимо Христа»30

Протестантизм также создал собственную видимую церковь со своими храмами, литургией, инквизицией и т.д. Это было закономерно и неизбежно, поскольку каждый раз, когда в результате разного рода схизм и расколов возникают новые церковные деноминации, эти последние, в свою очередь, создают собственные церковные организации, в конечном счете проделывающие тот же путь превращения в официальную церковную организацию, который до этого прошла материнская церковь. Верность этого тезиса подтверждается на примере различных деноминаций протестантизма, которые, выступив против Римско-католической церкви как антихристова института, в конечном счете создали свои мощные церковные организации со всеми атрибутами, превратившими их опять же в неких посредников между Богом и верующими

Тоталитарные системы, которые выступили на общественно- политическую авансцену XX в., воочию продемонстрировали проницательность Ф. М. Достоевского, предупреждавшего о способности духа Великого Инквизитора перевоплощаться и являться людям в разных ипостасях. По-видимому, был прав Ж.-Ж

Руссо, который говорил, что «1'homme est ne libre», т.е. человек рожден свободным. Но история разных церквей и особенно тоталитарных государств в равной мере свидетельствует о том, что прав был и гетевский Тассо, по мнению которого «der Mensh ist nicht geboren frei zu sein», т.е. человек не рожден, чтобы быть свободным

Оба начала коренятся в самой природе человека. И действительно, наряду с устремленностью к свободе, о которой говорилось выше, уделом человека слишком часто было поклонение богам, идолам, мощам, героям и т.д. Истина состоит в том, что человек создает себе богов и кумиров, но сам он довольно быстро оказывается порабощенным ими. Иго обычая и общественного мнения довлело 30 Цит. по: Соловьев Э.Ю. Непобежденный еретик. М., 1984. С. 142

над жизнью всех поколений, исчезнувших в густом тумане истории

Поистине сократовским мужеством и готовностью умереть за это мужество должен был обладать человек, вознамерившийся бросить вызов обычаю и общественному мнению. Но истина состоит в том, что большинство людей выбирает Великого Инквизитора с его обещанием хлеба и счастья, а не Иисуса Христа, отвергающего чудо превращения камней в хлеба. Более того, сам Христос оказывается помехой на пути всеобщего принудительного осчастливления людей

Как предупреждал Ф. М. Достоевский, может наступить время, когда люди найдут красоту и удовольствие в самом акте убийства и уничтожения себе подобных. Чтобы убедиться в прозорливости великого писателя, достаточно поразмыслить над поведением и помыслами персонажей таких произведений, как «Дети Арбата» А

Рыбакова и «Белые одежды» М. Дудинцева. Ведь, читая их, нетрудно убедиться в том, что иные из персонажей испытывали тайное удовольствие, злорадство, а то и чуть ли не эстетическое удовольствие, предавая, посылая на верную гибель своих соседей по коммунальной квартире или лестничной площадке, коллег по работе, просто знакомых, не говоря уж о личных врагах и недоброжелателях. В данном контексте любопытен следующий факт, приводимый В. Ходасевичем в своих «Воспоминаниях»

Весной 1918 г. на именинах А. Н. Толстого присутствовавший там С. Есенин, желая щегольнуть перед приглянувшейся ему поэтессой К., простодушно предложил ей: «А не хотите поглядеть, как расстреливают? Я это вам через Л. Блюмкина (сотрудник ВЧК, близкий имажинистам, также присутствовавший на именинах. — К.Г.) в одну минуту устрою»31. Поистине не сочетаются ли здесь в одном человеческом существе палач и его жертва одновременно? Невольно вспоминается Ш. Бодлер, который писал о том, что он был бы счастлив стать не только жертвой палача, но и не отказался бы от роли самого палача, чтобы ощутить революцию двояким образом

31 Ходасевич В. Ф. Некрополь. Воспоминания. Париж, 1976. С. 211