Место идеологии во внешней политике

Триумф идеологии в XX в. привел к существенным изменениям в международных отношениях. Как известно, Вестфальская, а затем Венская международно-политические системы базировались на принципах национального суверенитета и легитимности.

Согласие касалось лишь того, что допустимо и недопустимо во внешнеполитическом поведении государств

Таким образом, одним из важных условий для законного, или легитимного, международного порядка считалось более или менее жесткое разграничение между установленной тем или иным государством формой правления и его поведением на международной арене. Каждый участник международных отношений был вправе установить у себя любой социальный и политический режим, пока он ведет себя на мировой арене в соответствии с общепризнанными правилами поведения. Тем самым в рамках одной и той же системы межгосударственных отношений допускалось сосуществование различных политико-идеологических систем

Положение вещей радикально изменилось в XX в., когда борьба за умы людей стала важной составной частью международной политики. Проанализировав это положение, известный американский исследователь Г. Моргентау в предисловии ко второму изданию своей получившей популярность книги «Политика между нациями; борьба за власть и мир» подчеркивал, что «борьбу за умы людей в качестве нового измерения международной политики следует добавить к международным измерениям дипломатии и войны». Он сетовал на то, что «эта борьба за умы людей нанесла последний фатальный удар той социальной системе международного общения, в рамках которой в течение почти трех веков народы жили вместе в постоянных ссорах, но под общей крышей разделяемых всеми ценностей и всеобщих стандартов действия...

В первые десятилетия XX в. развернулся бескомпромиссный конфликт между тремя главными альтернативными политико- идеологическими направлениями перестройки современного мира: социал-реформизмом, фашизмом и большевизмом. В ходе второй мировой войны в результате военного разгрома Германии и ее союзников фашизм как сколько-нибудь эффективная и дееспособная альтернатива перестал существовать. В качестве главных противоборствующих альтернатив сохранились социал- реформистский капитализм и революционный социализм (коммунизм). В результате идеологический конфликт принял свою законченную форму после второй мировой войны между двумя блоками, возглавлявшимися США и СССР

Особенность второй мировой войны в данном контексте состояла в том, что традиционный комплекс факторов, лежащих в ее основе, возможно, впервые со времен религиозных войн XVI в

дополнялся идеологическим компонентом. Она представляла собой одновременно войну за территориальное господство и идеологическую войну, призванную навязать противной стороне определенный образ жизни, систему ценностей, форму жизнеустройства, политический режим и т.д. Обоснованность этого тезиса отнюдь не опровергается тем фактом, что одна из воюющих тоталитарных держав (СССР) находилась в союзе с либерально- демократическими странами (Великобританией, США и несколько позже Францией). Во-первых, это была война не на жизнь, а на смерть между двумя непримиримыми тоталитарными режимами — большевистским и нацистским, в основе политических стратегий которых явно или неявно была заложена установка на глобальную экспансию и мировое господство. Здесь необходимо сделать ту существенную оговорку, что для народов Советского Союза эта война являлась именно Великой отечественной войной против неприкрытой нацистской агрессии

Во-вторых, это была война западных демократий против фашистских и милитаристских режимов Германии, Италии и Японии, которые стремились к мировому господству.

ближе к либеральному интернационализму с его лозунгами свободы и прав всех людей, независимо от их национальной, социальной и культурной принадлежности, нежели идеология нацизма с ее откровенным национал-шовинизмом и расизмом

Во время холодной войны идеологический конфликт приобрел самодовлеющее значение. Сила, военная мощь оказались поставленными на службу распространения образа жизни, мировидения, собственной легитимности двух противоборствующих сверхдержав и военно-политических блоков. Она представляла собой уже масштабную идеологическую войну, в которой вопрос о территориях затрагивался постольку, поскольку речь шла об уничтожении или установлении на территории того или иного государства соответствующего режима — социалистического или капиталистического. Иными словами, холодная война была своего рода противоборством между противостоящими политическими и экономическими системами на эффективность и выживаемость

Возможность идеологического или системного конфликта была заложена в самой парадигмальной инфраструктуре евро-или западноцентристской цивилизации. Он вытекал, в частности, из аугсбурского принципа cujus regio, ejus religio, т.е. принципа, согласно которому в стране господствует та вера, которой придерживается ее правитель. Из него можно было сделать вывод, что правитель или правящий режим вправе учредить в подчиненных ими странах ту вероисповедную систему, которая, по их мнению, соответствует букве и духу «истинного» учения. В XX в. место вероисповедания заняла идеология, которая приняла форму демократического национализма, национал-социализма и марксистского интернационализма

Как отмечал К. Манхейм, признание сущностно (inherently) идеологического характера всей мысли, т.е.

В период биполярного миропорядка сами понятия «Восток» и «Запад» приобрели идеологическое измерение, и, по сути дела, перестав быть чисто географическими, превратились в идеолого- политические образования. Именно идеологическое измерение служило одним из стержневых элементов, составляющих ось двухполюсного мира. Именно оно в значительной мере обеспечивало тот стратегический императив, который заставлял большинство стран сгруппироваться вокруг того или иного из двух полюсов. По этому признаку расположенная на Дальнем Востоке Япония стала частью Запада

Определенные коррективы в такой расклад были внесены тем, что мировое сообщество оказалось разделенным на три разных мира, отличающихся друг от друга по степени экономического развития, образу жизни, мировоззрению. Под первым имелась в виду группа развитых и примыкающих к ним стран Европы и Северной Америки, а также Японии и некоторых азиатских стран, достигших определенных успехов в экономическом развитии. Это в основном страны первого эшелона капиталистического развития, составившие «центр». Первым он назывался по двум причинам: хронологически он возник уже в Новое время и вплоть до образования СССР занимал господствующее положение на всем пространстве евроцентристского мира. Хотя Советский Союз появился на политической карте после большевистской революции 1917 г., говорить о втором мире, включающем в себя группу социалистических стран, можно было лишь после второй мировой войны

Дело в том, что реальные вес и влияние мирового масштаба СССР приобрел лишь в самом конце 30-х годов.

В то же время в результате распада колониальных империй на мировую авансцену вышла группа новых независимых стран, которые по множеству признаков, как социально-экономических, так и особенно идеолого-политических, в полной мере не могли принадлежать и не принадлежали ни к одной из двух группировок

Они в совокупности с Латинской Америкой составили особую группу стран, которых объединял целый ряд общих системообразующих признаков: отсталость экономики, слаборазвитость социально-классовой структуры, преобладание крестьянства, слабость национального предпринимательства, незрелость рабочего класса, сохранение в широких масштабах традиционных патриархальных, племенных, клановых, патерналистских структур и элементов и т.д. Чтобы разграничить их с двумя вышеназванными группами, их назвали странами третьего мира.В поисках экономической и финансовой помощи между различными странами третьего мира развернулась своеобразная конкуренция за завоевание благосклонности Запада и стран социалистического содружества, прежде всего СССР.

Идеологизированная внешняя политика, по крайней мере в теории, имплицитно предполагает изменение существующего баланса сил в пользу той или иной противоборствующей стороны, отказ от осторожного, реалистического и прагматического стиля дипломатии, основанной на равновесии сил между великими державами. Сущность и вместе с тем уникальность конфликта между двумя блоками, вылившегося в холодную войну, состояла в том, что в концептуальном плане он, помимо всего прочего, представлял собой глобальное идеологическое, политическое и военное противостояние двух социально-политических систем, носил межсистемный характер и был пронизан мировоззренческим, идеологическим началом

Вторая мировая война имела одной из своих целей кардинальное перераспределение мирового баланса сил между крупнейшими военно-политическими державами того времени. С этой точки зрения особенность холодной войны состояла в том, что в качестве реальных претендентов на участие в противоборстве за первые роли в новом миропорядке остались две сверхдержавы — США и СССР. В геополитическом плане мир стал биполярным

«Холодная война, — писал в данной связи С. Хофман, — была сдержанным крестовым походом, но все же она оставалась крестовым походом. Мир представлялся разделенным между нами и ними, добром и злом, хорошими парнями и плохими парнями, свободным миром и угнетателями». Иначе говоря, понятие «холодная война» подразумевало не просто напряженные отношения между двумя сторонами, не просто соперничество, а чуть ли не священную войну, в которой одна из двух соперничающих систем должна одержать победу, а другая — исчезнуть

Очевидно, что в условиях биполярного мира и холодной войны оборона от внешней угрозы составляла лишь одну из функций двух главных военно-политических блоков. Значительно важнее были внутренние, «сдерживающие функции». Для США после войны — это сдерживание в орбите своего влияния союзников, цементирование так называемого атлантического мира, укрепление связей Западной Европы с Северной Америкой. А для СССР — контроль над соцлагерем, ограждение его от воздействия чужой системы. Не случайно, что каждая из двух систем именно себя считала выразительницей и защитницей чаяний и интересов народов и соответственно обосновывала неизбежность своей победы и обреченности противной стороны. Разработав идеологическое обоснование своих позиций, США объявили себя защитницей свободного мира, а СССР в свою очередь себя — оплотом мира, демократии и социализма

В результате конфликт между двумя блоками приобрел широкомасштабное измерение, которое по-своему узаконивало разделение мира на два противоборствующих блока, двухполюсную структуру международных отношений в мировом масштабе

«Долгосрочный характер и исключительная потенциальная опасность конфликта между Востоком и Западом, — говорилось например, в одном из докладов «Трехсторонней комиссии», — вытекает из того факта, что этот конфликт соединяет в себе соревнование двух сверхдержав современного мира и «идеологический конфликт» между противоположными политическими, экономическими и социальными системами, основанными на фундаментально различных ценностях. Именно благодаря такому сочетанию конфликт между Востоком и Западом на протяжении длительного времени является осью современного мира»11. Более того, борьба между Востоком и Западом с обеих сторон оценивалась как квазирелигиозный крестовый поход

Причем руководители обоих блоков, когда им это было выгодно, сознательно выпячивали этот аспект конфликта

Глобальные устремления сверхдержав и характерная для них тенденция интерпретировать развитие событий во всех регионах земного шара в терминах противоборства привели к тому, что биполярность приобрела качество сущностной характеристики установившейся в послевоенные десятилетия международной системы. Главными движущими мотивами поведения обеих сверхдержав и обоих блоков были взаимный страх и озабоченность своей безопасностью. Фактически и в СССР и в США сформировались особые разновидности «государства национальной безопасности», в которых стержневым приоритетом стала жесткая конфронтация с внешним врагом в лице друг друга. НАТО и ОВД, по сути дела, выполняли роль эффективного инструмента конфронтационной безопасности. Соответственно в центре внимания с обеих сторон стояло стремление к наращиванию военной мощи

Разумеется, с распространением движения неприсоединения как влиятельной политической силы, а затем становлением Японии и ФРГ как могущественных экономических держав, Китая как ядерной державы, а также с восхождением ОПЕК, выдвижением на передний план противоречий по линии Север-Юг, возрождением национализма и других факторов в эту схему были внесены более или менее существенные коррективы. Но при всем том фактом оставалось то, что основополагающие вопросы мировой политики продолжали решаться в рамках биполярного мира. В биполярном мире ситуация была довольно проста: каждая сторона более или менее точно знала, откуда происходила угроза и какая угроза

Конфронтационность в отношениях друг с другом обеспечивала как СССР, так и США основу глобальной внешнеполитической стратегии. Как не без основания отмечал обозреватель газеты «Нью- Йорк тайме» Т.Фридман, Кремль служил «путеводной звездой внешней политики США. Политическим деятелям достаточно было посмотреть, куда отклоняется стрела компаса (выяснить, на чьей стороне Москва), и тут же определить, чью сторону следует занять США». Аналогичной была ситуация и с СССР

Такое положение вещей держало в постоянном напряжении весь мир, в котором два противоборствующих полюса разыгрывали своеобразную игру с нулевой суммой, в соответствии с которой весь 11 Azrael I.R., Loeweentnal R et al. An Overview of East-West relations. The Trilateral comission. Wasnington, 1987

мир, по сути дела, был разделен на сферы интересов. В этой игре войны и конфликты в любом регионе земного шара рассматривались как составная часть глобальной борьбы двух сторон друг против друга. В глазах обеих сторон каждая из этих войн (или конфликтов) имела значимость не только и не столько с точки зрения решения той или иной конкретной проблемы, сколько с точки зрения выигрыша или проигрыша Востока или Запада. При этом любой выигрыш одной из сторон в каком-либо регионе планеты или отдельно взятой стране рассматривался как проигрыш другой стороны. Подобный подход не приемлет взаимных уступок и компромиссов или существенно затрудняет их достижение

Из всего сказанного можно сделать вывод, что именно идеологическое измерение служило одним из интегральных компонентов, скреплявших ось двухполюсного мира. Именно оно в значительной мере обеспечивало тот стратегический императив, который заставлял большинство стран сгруппироваться вокруг того или иного из двух полюсов

Кардинально иная ситуация сложилась с распадом Советского Союза и окончанием холодной войны. Разрушение идеологических мифов, диктовавших международно-политическое поведение ведущих стран в течение большей части послевоенного периода, означает эрозию и подрыв идеологической базы того противостояния, которое привело к расколу мира на два противоборствующих лагеря. Развалилась идеолого-полити-ческая ось двухполюсного мира, устарел упомянутый выше стратегический императив. Потеряло смысл само идеолого-политическое понятие «Запад». Япония наряду с другими новыми индустриальными странами Азиатско-Тихоокеанского региона, как бы снова «вернулись» в Азию и стала азиатской страной, способной строить свои отношения со всеми странами и регионами вне зависимости от тех или иных идеолого-по-литических соображений

Идеология в современном мире Все мы живем в эпоху неопределенности, безверия, разочарований и потери иллюзий. Старые боги развенчаны и низвергнуты с пьедесталов, секулярные идейно-политические конструкции и утопии, равно как и великие религиозные учения прошлых эпох, какими мы их знали на протяжении всего XX столетия, во многом перестали выполнять роль мобилизующих идеалов. Они либо исчерпали себя, либо потерпели банкротство, либо существенно ослабли. Развенчание многих радикальных социалистических и коммунистических утопий нашего времени стало свершившимся фактом. Но взамен них не разработаны и не предложены какие-либо масштабные положительные идеи, которые могли бы служить в качестве объединяющих и мобилизующих людей идеалов. Проблема состоит в том, что люди перестают верить как реформаторам, так и революционерам. Великие программы, великие табу и великие отказы более не воодушевляют и не вызывают страха. Они становятся недееспособными из-за полного безразличия к ним

С крахом идеологического по своей сути советского государства развенчалась и коммунистическая утопия, или же, наоборот, с развенчанием утопии обрушилась и империя. Крах марксизма-ленинизма можно рассматривать как одно из важнейших событий конца XX в. Этот крах и связанное с ним признание неудачи советского эксперимента выбили почву из-под большинства социальных учений современного мира. Левизна и все без исключения левые идейно-политические течения оказались ввергнутыми в глубочайший кризис. В последние три-четыре десятилетия левые, особенно коммунисты, очутились перед альтернативой: либо, сохранив приверженность единственно верной истине, еще более ужесточить свои идеологические позиции и оказаться на обочине общественно-политической жизни, либо, согласившись с общепринятыми правилами игры, открыться в отношении остальных идеологических и политических течений и тем самым попытаться удержаться на поверхности. Однако, как показывает исторический опыт, любой утопический проект, любая утопическая доктрина, по сути дела, подписывает себе смертный приговор как только она переходит на принципы открытости и терпимости в отношении других идейно-политических течений

Дискредитация ленинского мифа, несомненно, лишает всякой актуальности и перспективы миф о социалистической революции и обществе, основанных на принципах всеобщего социального равенства. Несомненно и то, что этот крах вовсе не свидетельствует о совершенстве западного пути общественно-исторического развития и западной модели общественного устройства. Об этом говорит хотя бы тот факт, что в то время как весь незападный мир как будто принимает принципы рыночной экономики и политической демократии, на самом Западе усиливается интенсивность критики наследия Просвещения и его детищ в лице индивидуализма, прогресса и политической демократии. К тому же Запад не раз давал козырные карты в руки вождей и идеологов обоих вариантов тоталитаризма и различных форм авторитаризма

Проблема состоит также в том, что в целом Запад еще не сумел выдвинуть сколько-нибудь убедительный альтернативный миф или идеологическую систему

На первый взгляд крах марксизма-ленинизма как бы возвестил об окончательной смерти всякой идеологии. На идеологическом спектре образовалась огромная черная дыра. Это дало повод некоторым псевдопророкам заявить о «конце истории» и наступлении новой эры прагматического либерализма. Под вопрос поставлена сама возможность или правомерность каких бы то ни было идеально-программных, политико-идеологических построений в качестве мобилизующих идеалов. При таком положении вещей возникает множество вопросов: способна ли демократия эффективно ответить на вызовы новых исторических реальностей? Может ли либерализм, консерватизм или какой-либо иной «изм» заполнить тот вакуум, который образовался после очевидной несостоятельности традиционных идеологических систем? и т.д

При поисках ответов на эти и другие вопросы необходимо исходить из признания того, что идеологии отнюдь не станут достоянием истории, они сохранят функции и роль фактора, оказывающего существенное влияние на характер и направления общественно-исторического развития. Идеологии, призванные служить в качестве связующих скреп человеческих сообществ, не могут насовсем исчезнуть, неизбежно появятся новые идеологические конструкции или мифы, которые заполнят образовавшийся вакуум. Другое дело, что они примут иные очертания

Нынешняя ситуация в данной сфере характеризуется преобладанием импровизации и фрагментарности, отсутствием сколько-нибудь цельных и последовательных теорий и идеологий

Имеет место усиление чувства неопределенности, непредсказуемости и случайности мировых процессов. Это во многом объясняется тем, что лишенные идеологических оснований в традиционном смысле слова глобальные сдвиги порождены сочетанием множества социальных, экономических, культурных, технологических и иных факторов, различные комбинации которых способны вызывать непредсказуемые ситуации. Эти последствия накладываются на целый комплекс факторов, которые в совокупности способны усиливать конфликтный потенциал как внутри отдельных обществ, так и между различными народами, странами, культурами, конфессиями и т.д. Постиндустриальная революция, урбанизация, информатизация, рост грамотности породили специфическую культуру и массы люмпенов физического и умственного труда, оторванные от корней и земли и способные поддерживать любой миф, обещающий все блага мира

В то же время динамика секуляризации породила тип человека, для которого главным мотивом деятельности, главным жизненным кредо стало удовлетворение собственных, прежде всего материальных, потребностей и желаний

Это самовлюбленный человек, который, как удачно отметил С

Даннелс, является продуктом развития свободы, не корректируемой ответственностью. Он отрицает все, что ограничивает утверждение личности; восстает против институтов, процессов социализации, обязательств, т.е. против всего того, что составляет саму ткань любого общества; осуждает общество, считая его ответственным за все ошибки, пороки, духовную нищету и пр. Он не признает ни дисциплину, ни авторитет отца, семьи и традиций, ни самоограничений. Для него идеальным является гедонистическое общество, где все поставлено на службу удовлетворения потребностей, на службу наслаждений. Именно это, возможно, имел в виду американский исследователь П.Бергер, когда говорил о «повсеместно распространившейся скуке мира без Бога». Нельзя не согласиться с теми авторами, которые называют эти феномены свидетельством прогрессирующего накопления старческих признаков

Поскольку потребности постоянно воспроизводятся, люди не могут окончательно удовлетвориться своим положением. Поэтому не случайно, что приверженцы постмодернизма назвали современное западное общество «неудовлетворенным обществом» (dissatisfied society). Как писали представители этого течения А

Геллер и Ф. Фехер, это понятие призвано осветить специфику современного западного общества в контексте производства потребностей, восприятия потребностей, распространения потребностей и удовлетворения потребностей. Современные формы производства, восприятия и распространения потребностей усиливают неудовлетворенность независимо от того, удовлетворяется реально или нет та или иная конкретная потребность

Ослабление, расшатывание инфраструктуры традиционной базовой культуры имеют своим следствием измельчение, атомизацию, эфемерность ценностей, норм и принципов, определяющих моральные устои людей. В результате понятия «родина», «вера», «семья», «нация» теряют свой традиционный смысл. Это приводит, с одной стороны, к усилению терпимости и открытости в отношении чуждых культур и нравов, с другой стороны, к ослаблению чувства приверженности собственным традициям, символам, мифам. Более того, в условиях неуклонной космополитизации и универсализации все более отчетливо прослеживается обострение чувства безродности, отсутствия корней, своего рода вселенского сиротства. Как отмечал М.Хайдеггер, «бездомность становится судьбой (современного) мира»

Наше время неблагоприятно для полета гуманитарной мысли

Компьютеризация гуманитарного знания оказывается путем, ведущим к его обеднению, упрощению, потере трагического мирочувствования и насаждению квантитативного, сугубо бухгалтерского отношения к мировым реальностям. Не случайно восхождение и утверждение гегемонии компьютера совпали с прогрессирующим угасанием гуманитарного мировидения. Именно благодаря компьютеру в сознании современного человека удивительным образом сочетаются вместе всезнание и неосведомленность, чувство всемогущества и вопиющей неуверенности Всевозрастающий эзотеризм научных знаний ведет к тому, что каждый может ориентироваться только в собственной узкой сфере. Широкое распространение образования парадоксальным образом сочетается с фрагментацией, диверсификацией, расчленением знаний и потерей способности целостного, всеохватывающего мышления. Но это не означает потерю потребности людей в целостности, органичности восприятия мира

Немаловажную роль в этом контексте играют средства массовой информации. Проникая во все сферы общественной жизни, они содействовали вульгаризации и заземлению культуры, доведению массовой культуры и различных сменявших друг друга вариаций авангардистского искусства — будь то в музыке, театре, кино, литературе и т.д. — до каждой семьи, до каждого человека

Тем самым они способствовали подрыву многих традиционных ценностей, ассоциируемых с буржуазной цивилизацией, таких, как этика призвания, бережливость, трудолюбие и других, и выдвижению на передний план стяжательства, показного потребительства, гедонистического образа жизни, вседозволенности, подрывающих сами основы современной цивилизации

При таком положении вещей возникает множество вопросов: смогут ли люди, общества, сообщества выжить и действовать в долговременной перспективе? Где найти те идеи или идеалы, которые способны служить в качестве духовных скреп новых инфраструктур? Не поисками ли ответов на эти и другие вопросы вызван всплеск новых религиозных движений, засвидетельствованный во всех индустриально развитых странах? И не противоречит ли этот всплеск процессу секуляризации современного общества? Не оказалась ли перспектива окончательного преодоления религии в процессе модернизации и связанной с ней секуляризации сознания ложной? И, действительно, на первый взгляд парадоксально выглядит сам феномен «возвращения священного» и «нового религиозного сознания» в секуляризованное общество. Но парадокс ли это? Не переоценили ли исследователи степень секуляризованности общества и ее необратимости? Не является ли «возвращение священного» оборотной стороной секуляризации? и т.д

Как выше указывалось, несмотря на все попытки демифологизации, развенчания сакрального, секуляризации, и в современных условиях мифы, большей частью секулярные, постоянно производятся и воспроизводятся. При распаде мифологии прогресса и эрозии влияния традиционных религиозных и идеологических систем место коллективных идеалов и мобилизующих мифов, образно говоря, недолго остается вакантным

В данном контексте парадокс современного секуляризованного мира состоит в том, что, отвергая традиционные религии и идеологии в качестве руководящих систем ценностей, норм, ориентации, ожиданий и т.д., он в то же время создает условия для формирования разного рода новых утопий, мифов, идеологий, которые функционально выполняют роль тех же традиционных религий и идеологий. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в современных условиях как идеологии национал-социализма и большевизма, правого и левого радикализма, так и более респектабельные конструкции консерватизма и либерализма возрождаются, мимикрируясь и приспосабливаясь к новым реальностям

Создается благоприятная почва для формирования и распространения, с одной стороны, всякого рода органицистских, традиционалистских, фундаменталистских, неототалитарных, неоавторитарных идей, идеалов, устоев, ориентации, с другой стороны, универсалистских, космополитических, анархистских, либертаристских, антиорганицистских и других идей, установок, не признающих целостности, дисциплины, ответственности и т.д. При таком положении вещей для многих дезориентированных масс людей национализм, различные формы фундаментализма могут оказаться подходящим, а то и последним прибежищем. Не случайным представляется всплеск так называемых «возрожденческих» движений в исламском и индуистском мире, национализма и партикуляризма почти во всех регионах земного шара

Важно отметить, что фундаментализм с его ударением на идеи возврата к «истокам», разделением мира на «наших» и «чужих» бывает не только исламским, как это нередко изображают, но также протестантским, православным, либеральным, большевистским и т.д. Все они представляют собой своего рода реакцию против тенденций нарастания сложности и секуляризации социального мира. В этом контексте следует рассматривать всякого рода традиционалистские движения. В условиях растущей интернационализации и космополитизации особое звучание приобретает мысль американского поэта Э.Паунда о том, что «традиция — это красота, которую мы оберегаем, а не оковы, которые нас удерживают». Нельзя считать традицию принадлежащей всецело прошлому, ограниченной во времени и пространстве и не имеющей ничего общего с сегодняшним днем

Традиция, воплощая сам дух народа, призвана внести универсальный смысл в историческое бытие данного народа, в его место и роль в сообществе всех остальных народов

При всем том представляется не совсем корректным рассматривать религиозный фундаментализм, национализм, расизм, нетерпимость во всех ее проявлениях только через призму истории, как некие реликты прошлого, несовместимые с настоящим, тем более с будущим. Зачастую, когда не совсем четко представляют себе природу проявления этих феноменов в современных реальностях, они изображаются в качестве неких возрождений или пробуждений давно преодоленных тем или иным сообществом феноменов. Говорят, например, о возрождении религиозного фундаментализма, национализма, традиционализма и т.д. В результате они предстают в качестве неких фантомов, не имеющих почвы в современном мире

Однако при этом часто предается забвению тот факт, что каждая эпоха вырабатывает и исповедует собственные «измы», например собственные либерализм, консерватизм, радикализм и т д., хотя часто и добавляют к нему префикс «нео». В действительности же в большинстве случаев мы имеем дело с совершенно новыми явлениями, порожденными именно современными реальностями, хотя к ним и применяются названия, ярлыки и стереотипы, заимствованные из прошлого. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить между собой консерватизм конца XX в. с его прототипом прошлого века или классический либерализм XIX в. с современным социальным либерализмом

На первый взгляд парадоксально может звучать утверждение о том, что национализм при всей своей внешней обращенности в прошлое, традициям, мифам, является ровесником и близнецом модернизации и теснейшим образом связан с промышленной революцией, урбанизацией, становлением гражданского общества и современного государства и т.д. То, что национализм и промышленная революция порой как бы противопоставляли себя друг другу, никоим образом не должно ввести нас в заблуждение

Национализм — прежде всего социокультурный феномен, имеющий много общего с религией и идеологией и в некоторой степени определяющий контуры видения мира. Во многих случаях он выступает лишь в качестве своеобразной оболочки для иных интересов и мотивов, например, стремление участвовать в дележе материальных ресурсов, завоевание власти и авторитета, преодоление психологических и идеологических комплексов и т.д И соответственно он интегрировал в себя традиционные мифы и символы, но использовал их для защиты и обоснования новых феноменов в лице национального государства. Сила национализма как раз состоит в том, что он органически соединяет индивидуальные социокультурные приверженности людей с государством, которое способно действовать, в том числе и в плане защиты и гарантии сохранения национально-культурной идентичности народа

Привлекательность национализма состоит в его способности превращать совершенно банальные, повседневные, с точки зрения постороннего человека, действия в источник национальной гордости, усматривать в них элементы проявления свободы и самовыражения. Чувство принадлежности к собственному сообществу придает смысл и значимость самой жизни, укрепляет чувство взаимной ответственности и сопричастности, уменьшая тем самым чувства одиночества и отчуждения. Особую значимость национализму придает тот факт, что он способен абсорбировать личное недовольство, личную неудовлетворенность отдельного индивида. По-видимому, не лишены оснований доводы тех исследователей, которые считают, что индивид может «чувствовать себя защищенным в мире исторических традиций, создававших ощущение укорененности и почти племенной принадлежности»12

Люди обращаются к национализму, когда они озабочены проблемой придания смысла собственной жизни

С усложнением, модернизацией, космополитизацией, обезличением общества и соответственно потерей корней эта потребность не только не уменьшается, а при определенных условиях может многократно усиливаться. Показательно, что порождаемые этими процессами и феноменами условия размывания 12 Mosse G. Masses and Man. Nationalist and Fascist Perceptions. N.Y., 1980

естественных общностей в лице семьи, общины, этноса, нации способствуют выдвижению на первый план потребности, стремления присоединиться к разного рода искусственным, фиктивным, ложным общностям, таким, как партии, религиозные секты и т.д. Новейшие тенденции общественно-исторического развития чреваты стиранием традиционных различий между дозволенным и недозволенным, допустимым и неприемлемым, нормальным и ненормальным, сакральным и мирским. Национализм же несет в себе обещание восстановить нормальный порядок вещей, все снова поставить на свои места и освободить людей от страха перед современностью, а также от трудной и мучительной необходимости самим принимать решения

Обосновывая мысль о том, что его поколение не было свободно от склонности к идолопоклонничеству, еще В. С. Соловьев отмечал, что, хотя мы и не поклоняемся солнцу, звездам, быкам, кошкам и собакам, тем не менее и у нас есть свои кумиры, не менее реальные, сколь недостойны они поклонения. Это рассуждение по отношению к нашему времени не менее верно, чем по отношению к тому времени, о котором говорил Соловьев. В роли таких идолов как раз и выступают разного рода новые национализмы, вероисповедческие и секулярные фундаментализмы, поставленные на конвейерное производство знаменитости, замишуренные «звезды» из сфер телевидения, кино, средств массовой информации и т.д. Все они в совокупности выполняют функции современных вариантов политической идеологии