Историко-этнологическая реконструкция первобытного прошлого в 20 в.

Этнологическая наука развивалась в 20 в. не менее интенсивно, чем первобытная археология и палеоантропология. В дополнение к тому, что уже знала наука 19 в., был собран и частично интерпретирован громадный запас новых фактов об обществах, которые в силу своей изолированности не подвергались ранее изучению.

Преодолевая эволюционизм этнологов 19 и начала 20 столетия, этнологическая наука создала значительное число новых подходов и теоретических концепций, сторонники которых группировались в так называемые школы, которых было несколько в истории этнологии: диффузионистская (англичане Уильям Риверс и Графтон Эллиот-Смит, немец Фридрих Ратцель), школа культурных кругов (Фриц Гребнер, Вильгельм Шмидт), функциональная (англичанин Альфред Радклифф-Браун, работавший в Англии поляк Бронислав Малиновский), культурно-историческая (работавший в США немецкий ученый Франц Боас и его многочисленные ученики), социологическая (французские ученые Эмиль Дюркгейм, Марсель Мосс, Люсьен Леви-Брюль) и ряд других. Нет нужды здесь на них останавливаться, так как они принадлежат истории этнологии, а не истории первобытного общества, хотя в трудах представителей этих школ разбросаны ценные соображения и замечания, касающиеся динамики и происхождения многих общественных институтов.

Первой из таких проблем являлась проблема начальных форм половых отношений, установленных еще исследователями XIX в. На основании истолкования одной из систем родства можно было предположить, что ими были беспорядочные половые общения, получившие наименование промискуитета*. Бахофен постулировал эту форму половых общений, даже не касаясь вопроса о системах родства, а исходя из общих соображений, и назвал ее гетеризмом* —термином, который, однако, не привился в литературе в противовес промискуитету. Этнологическая литература при реконструкции самых ранних ступеней развития брачных отношений на протяжении многих десятилетий исходила из гипотезы промискуитета. Обстоятельной критике этой гипотезы с доказательным разбором всех случаев ее несоответствия конкретным этнологическим данным мы обязаны Александру Михайловичу Золотареву, выступившему в 30-е годы. Как полевой этнолог он работал среди народов Амура, но параллельно с полевой работой много занимался теоретическими проблемами, привлекая этнологические данные о самых разнообразных народах. Именно это широкое сопоставление систем родства у разных народов и позволило ему обосновать негативный вывод в отношении существования промискуитета как отправной точки в развитии семейно-брачных отношений. В связи с этологическим изучением приматов, особенно высших, начавшимся с применением новой техники и новых методических подходов в 60-е годы, этот вывод получил подтверждение с неожиданной стороны. Речь идет о достаточно четко выраженном у обезьян избегании половых связей между ближайшими кровными родственниками. Если отсутствие или редкие случаи полового общения между сыном и матерью можно объяснить их принадлежностью к разным поколениям, то аналогично редкие связи разных братьев и сестер не поддаются подобному объяснению, нужно думать в данном случае о каком-то другом поведенческом механизме.

Несомненной демонстрацией интерпретационной эффективности этнологического и сравнительно-культурологического подхода стало объяснение археологически установленного феномена, характерного для верхнего палеолита. Сначала в европейских, а затем в азиатских верхнепалеолитических памятниках были обнаружены реалистически выполненные женские статуэтки из камня и кости, отличающиеся одна от другой многими особенностями, но имеющие в большинстве своем одну общую черту — гипертрофированное выражение вторичных половых признаков. Для объяснения этого интересного, но странного явления были предложены разные гипотезы, вплоть до предположения о том, что верхнепалеолитические люди фиксировали в этих статуэтках изредка встречавшиеся конституциональные отклонения, обязанные своим происхождением эндокринным нарушениям. Подобному объяснению противоречит, однако, то обстоятельство, что в скульптуре представлены поголовно женские изображения, тогда как эндокринные нарушения, во всяком случае подавляющая их часть, встречаются с более или менее одинаковой частотой у мужчин и женщин. Гораздо более рационально опирающееся на этнологические аналогии представление, согласно которому в статуэтках воплощены образы матерей — прародительниц и хранительниц очага, что имело первостепенное значение для родовой общины и в какой-то мере цементировало ее вокруг мифологических символов, а может быть, даже и вокруг каких-то божеств конкретного пантеона. Разработка этой концепции связана с именами археологов—упоминавшегося выше Ефименко и Павла Иосифовича Борисковского, этнолога Сергея Александровича Токарева, она пользуется широким распространением у нас и разделяется также многими зарубежными специалистами.

Пожалуй, в своих идейных истоках в какой-то мере совпадает с этой концепцией теория производственного происхождения экзогамии и дуальной организации, разработанная Сергеем Павловичем Толсто-вым: появление статуэток объяснялось конкретными социально-общественными мотивами, ТОЛСТОв исходил из производственных отношений, производственной необходимости исключения внутри-групповых половых связей из жизни первобытных коллективов, так как они мешали производственным процессам.

Немалый отзвук в первобытной истории имели этнологические разработки, связанные с материальным субстратом современных этнических коллективов и его типологизацией, т. е. с типологией тех общностей, которые могут быть выделены по этнологическим данным. Ученик Боаса Кларк Уисслер в начале 20-х годов аргументировал представление о культурных ареалах, внутри которых концентрировались, по его мнению, комбинации культурных особенностей, сравнимые по своему внутреннему смыслу с теми культурными комплексами, на основании которых позже выделялись археологические культуры. Сравнивая культурные ареалы в древности с современными, Уисслер показал их несовпадение и впервые поставил этим вопрос о границах этнической интерпретации древних культурных ареалов, а также их динамики во времени. Следующим этапом было выделение культурных ареалов двух типов — соответствующих так называемым хозяйственно-культурным типам и историко-этнологическим областям. Это выделение было произведено русскими антропологами и этнологами Максимом Григорьевичем Левиным и Николаем Николаевичем Чебоксаровым в 1946 г., хотя в выделении хозяйственно-культурных типов они шли по стопам Толстова, предложившего это понятие на 17 лет раньше.

Этнология в своем развитии выделила три субдисциплины — экономическую, потестарно-политическую и юридическую этнологию, в Западной Европе и США называемые экономической антропологией, политической антропологией и этнологией права. Началом экономической антропологии считается традиционно 1925 год, когда появился «Этюд о даре» Мосса, в котором сделана попытка рассмотреть экономические отношения в первобытном обществе в рамках обмена, например, обычая потлача у северо-западных индейцев Канады и частично США. Позже реконструкция экономических отношений привлекла многих исследователей, в том числе и отечественных (Юрий Иванович Семенов), но здесь еще остается много неясного и требующего дальнейшей работы. Рождение политической антропологии многие историографы связывают с деятельностью Редклифф-Брауна, но это вряд ли справедливо: и он, и Малиновский уделяли большое внимание изучению политических структур и отношений власти, но для них все же оно не было основным.

Остается сказать о последней сфере этнологии, разработка которой сыграла важную роль в реконструкции истории первобытного общества,— сфере изучения общественного сознания. Нужно сразу же подчеркнуть, что этой сферой не занимались специально только этнологи, она являлась всегда также областью приложения исследовательских усилий социологов, философов и искусствоведов. После работ Леви-Брюля о первобытном мышлении, которые выходили в 20—40-е годы и в которых была предпринята попытка показать алогический характер первобытного мышления и господство в нем коллективных представлений, организованных не по принципу логических переходов, а по системе так называемого сопричастия, наибольшую известность приобрели в этой теме многочисленные работы Клода Леви-Стросса, одного из наиболее последовательных французских сторонников структурализма. На заре своей научной карьеры Леви-Стросс работал в Океании, собирая полевые этнологические материалы, но дальнейшая его работа носила в основном кабинетный характер. Им предложена общая структурная схема первобытного мышления, различные комплексы культурных особенностей возникают как инварианты в этой схеме, большое место занимают в ней бинарные оппозиции. Сама схема достаточно далеко оторвана от материальной базы общества, но все же с ее помощью Леви-Строссу удалось довольно удачно изучить возникновение ряда надстроечных явлений, чем и объясняется успех его работ.

Говоря об общественном сознании эпохи первобытности, нельзя обойти молчанием и то направление исследований, целью которого является выяснение уровня развития положительных знаний в разных первобытных коллективах. Очень много исследований посвящено описанию производственных навыков — земледельческих и скотоводческих, соответствующей терминологии и ее социальным функциям, земледельческому календарю, системам счета. Ретроспективное проецирование этих данных осуществляется с помощью археологии, которая сама приносит большую информацию: речь идет о счете в палеолите, для восстановления его служат замкнутые совокупности повторяющихся элементов орнамента. В изучении этого материала и открытии его счетных свойств особенно значительна роль американского ученого Александра Маршака и отечественного исследователя Бориса Алексеевича Фролова.

В заключение нельзя не сказать о той совокупности данных, которые доставляются не этнологией, а палеолингвистикой, но которые, как и палеоэтнология, способствуют реконструкции первобытной ситуации, в данном случае языковой. Палеолингвистика в лице компаративистики, т.е. восстановления древних праязыковых состояний на основании сравнения, структурного, лексического и фонетического, языков разных систем, сделала громадные успехи на протяжении XX в. Сначала индоевропейская компаративистика была разработана до такого уровня, что он позволил получить систему индоевропейского праязыка и его диалектов, а также заглянуть в картину их прежнего расселения и предложить правдоподобные гипотезы прародины индоевропейцев — громадная научная задача, подступ к которой обозначился в конце 20-х годов, но которая продолжает обогащаться побочными результатами до сих пор. Сама проблема ареального распространения системы диалектов индоевропейского праязыка была сформулирована французским лингвистом Антуаном Мейе, и его можно считать предтечей и даже родоначальником современного этапа в развитии индоевропейской лингвистической теории. Уже эта область языкознания, реконструктивная работа внутри которой уходит хронологически до IV тысячелетия до н.э., ярко продемонстрировала этно-генетические возможности лингвистических данных, исключительно важных при всех историко-этнологических сопоставлениях. Несколько прежде, чем индоевропейское языкознание, развивалось сравнительно-историческое изучение других языковых семей, также достигшее впечатляющих успехов. В итоге на базе палеолингвистических реконструкций, корректируемых лингвистическим исследованием древних

письменных памятников, мы получили к настоящему времени достаточно правдоподобную картину распространения языков разных языковых семей в пределах Старого Света в 3—4 тысячелетиях до н. э. К сожалению, африканское языкознание, как и сравнительно-лингвистическое изучение языков коренного населения Африки, развито гораздо менее значительно, многие возможности, связанные с языками американских индейцев, безвозвратно потеряны, и в этих сферах сравнительно-исторического языкознания трудно ожидать безоговорочных успехов.

Совершенно естественно, что исследовательская мысль не могла ограничиться хронологическим рубежом на 6 тыс. лет от современности и стремилась постоянно проникнуть в более глубокое языковое прошлое. Такую попытку, малообоснованную фактически, но смелую по замыслу и идейно целеустремленную, предпринял русский востоковед, лингвист и филолог Николай Яковлевич Марр в конце 20-х — начале 30-х годов. В соответствии с гипотезой Марра, все языки мира развились из четырех звуковых элементов, на основе которых позже в ходе исторического развития образовалось все лексическое и фонетическое многообразие современного этапа языкотворчества. Эта гипотеза развивалась его учениками и последователями до начала 50-х годов. Гипотеза Марра производит странное впечатление, многие современные лингвисты называют ее даже, очевидно, не без оснований, фантастической, но она представляла собою стремление прорыва в неизвестность, фантазия, действительно, восполняла в ней недостаток фактов. Гипотеза призывала к дальнейшему поиску и отказу от привычных представлений. Сродни Марру по своим установкам был американский лингвист Морис Сводеш, также исходивший из единства глоттогонического процесса и на этом основании постулировавший родство далеких структурно и географически языков, например атапаскского на западе Северной Америки и уральских в Западной и Южной Сибири. Ему же принадлежит и система первой языковой хронологии, опирающаяся на лексикостатистику, т. е. на подсчет сходных слов базового словаря. После 60-х годов, на которые приходятся основные достижения Сводеша, его работы были подвергнуты критике и лишь частично принимаются современной лингвистикой, но они, безусловно, были пионерскими и открыли новые горизонты в палеолингвистических реконструкциях.

Остается упомянуть о современном состоянии этих реконструкций. Оно во многом обязано работам советского лингвиста Владислава Марковича Иллича-Свитыча конца 60-х — начала 70-х годов, продолженным его последователями. Он вскрыл общие и хронологически очень глубокие корни индоевропейских, семитских, картвельских, алтайских и уральских языков и постулировал на этом основании

существование в древности огромной по объему макросемьи, которую он назвал ностратической*, использовав для этого термин, предложенный еще в начале 20-х годов. Его последователи, опираясь на реалии, отраженные в ностратической лексике, относят существование самой макросемьи к эпохе мезолита и даже верхнего палеолита. Хотя работы этого направления подвергаются критике, они успешно развиваются и, в частности, делаются попытки обосновать параллельно с существованием ностратической макросемьи других макросемей не менее широкого территориального охвата, например макросемьи, охватывающей северокавказские языки, кетский в Сибири и синотибетские языки и диалекты в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Азии. В какой мере оправданы эти попытки, должно показать будущее.