§ 2. Отмена мобилизации и призыва в армию северокавказских народов в начальный период войны (1941-1943 гг.)

Одновременно с постепенным снятием барьеров для службы в армии для политически чуждых элементов, власть проводила совершенно противоположные по смыслу мероприятия в отношении неславянских граждан СССР.

19 сентября 1941 г. Закавказскому фронту было предписано прекратить призыв в армию и уволить из ее рядов представителей некоторых народов, родственных населению сопредельных государств - Ирана и Турции. В эту категорию были отнесены аджарцы, хевсуры, курды, сваны Кедского, Хулойского, Земо-Сванетского, Квемо-Сванетского районов и «горцы» Казбегского района и Хевсурского сельсовета Душетского района Грузинской

52

ССР (мохевцы) . Вскоре в эту категорию были включены уроженцы ряда

53

сельсоветов Кобулетского и Батумского районов Аджарии . В 1942 г. отсрочка от призыва и мобилизации на год была распространена на всех аджарцев (постановление Военного совета Закфронта № 077 от 16 сентября 1942 г.).

В феврале 1942 г. военнообязанные запаса по Казбековскому райвоенкомату Северо-Осетинской республики были освобождены от перерегистрации (а значит и от дальнейшей мобилизациии в армию). Органам милиции в связи с

ЦАМО. Ф. 1256. Оп. 1. Д. 70. Л. 11.

Там же. Ф. 209. Оп. 1091. Д. 143. Л. 82.

этим разъяснялось, что жители Казбекского района не нарушили закона, не

54

являясь в пункты перерегистрации .

В конце марта 1942 г. был издан приказ начальника Главного управления формирования и укомплектования войск НКО (ГУФ) армейского комиссара 1 ранга Щаденко, в соответствии с которым было предписано всех военнослужащих рядового и младшего начальствующего состава по национальности чеченцев и ингушей уволить в запас и отправить по месту своего жительства с отметкой в военном билете «уволен в запас до особого распоряжения»55.

26 июля 1942 г. постановлением ГКО № 2100сс была объявлена общегосударственная кампания по призыву «полностью всех граждан» 1924 года рождения56. Через несколько дней, 30 июля, приказом НКО № 0585 было внесено уточнение: «до особых указаний» запретить призыв в армию представителей горских, т.е. коренных национальностей Чечено-Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Дагестана, а также национальностей, не призывавшихся по Закавказью. Эту же норму повторил и приказ НКО № 0974 от 21 декабря о

57

призыве лиц 1925 года рождения .

28 июля постановлением ГКО № 2114 было объявлено о сформировании на территории Северо-Кавказского военного округа восьми стрелковых дивизий. Из перечня людских ресурсов, пригодных к укомплектованию новых соединений были исключены горцы Чечено-Ингушетии и Кабардино-

58

Балкарии . При колоссальном дефиците людей на данное мероприятие - 52,5 тыс. чел., этим республикам был дан мизерный наряд - в совокупности 700 чел.

24 августа на основании директивы начальника ГУФ издан приказ командующего Закавказским фронтом о запрете призыва в армию военнообязанных из числа представителей всех народностей Дагестана59.

Призыв в армию карачаевцев, черкесов и адыгов прекратился естественным путем после оккупации этих районов противником в августе 1942 г.

В 1941-1942 гг. ограничение не коснулось осетин, за исключением горцев Казбекского района СОАССР, не упоминается оно и официальных документах, в которых можно встретить перечень народов, не подлежавших призыву. В то же время обращает на себя внимание и то, наряд для Северной Осетии в 1942 г.

Во избежание недоразумений следует подчеркнуть, что в отношении северокавказцев, на тот момент уже находившихся на фронте, никаких ограничительных мероприятий не велось. Основная масса лиц, мобилизованных в начале войны в части, к которым они были приписаны, отправились на фронт и приняли участие в борьбе с фашизмом, пройдя боевой путь до Дня Победы. К сожалению, статистики на этот счет обнаружить не удалось. Исключение составили представители тех северокавказских народов, которые были депортированы с исторической родины в 1943 - 1944 гг. Их увольняли из рядов Вооруженных Сил одновременно с проведением репрессивных акций на родине.

Мероприятия по ограничению призыва по социально-политическим и национальным мотивам отличались тотальностью и бескомпромиссностью, оставляли за бортом десятки тысяч здоровых и, нередко, обученных военному делу мужчин. Только по Северо-Кавказскому округу (без учета Северной Осетии и Дагестана) на 1 февраля 1942 г. числилось свыше 75 тыс. военнообязанных, не призываемых в армию по политико-моральным и национальным признакам . С точки зрения интересов действующей армии эти мероприятия не логичны. Изложенный комплекс директивных документов отражает некий курс советского правительства, требующий анализа.

В случае с мусульманским населением Аджарии (Кедский, Хулойский, Кобулетский и Батумский районы), а также тюркским населением Казбеговского и Душетского районов, увольнение в запас велось в рамках общей программы очистки рядов Красной Армии от представителей национальностей, враждебных Советскому Союзу и ведших с ним войну. Оно не было вызвано конкретными проявлениями враждебности в отношении государственной власти и представляло собой превентивную меру, издревле укоренившуюся в практике ведения войн. Еще в довоенный 1939 год, игнорируя конституционные нормы и недавно принятый Закон о всеобщей воинской повинности, нарком обороны запретил прием в армию ряда национальностей, чья лояльность социалистическому отечеству в условиях осложнения международной обстановки считалась сомнительной.

64

документов эти национальности некорректно определены как «несоветские» . Грузинские тюрки, иранцы и мусульмане пополнили эту категорию «несоветских» из-за своего этнического и/или конфессионального родства с враждебными турками.

Иначе дело обстояло со сванами Верхней Сванетии - населением высокогорных районов Большого Кавказа. Этот малочисленный народ (не многим более 16 тыс. чел.), находившийся на позднеродовой стадии общественного развития с яркими признаками первобытности (натуральное хозяйство, племенная замкнутость, кровная месть, круговая порука, гостеприимность) с трудом принял советскую власть. Несмотря на достаточно гибкую политику государства, многочисленные отступления и льготы местному населению, советские и партийные институты утвердились здесь лишь формально. Замкнутому сознанию сванов не ясен был смысл начавшейся войны, ее целей и масштабов («Зачем мы пойдем в армию - фашистов мы будем бить здесь, если они сюда придут»65).

Пример сванов, многократно повторившийся в последующем на Северном Кавказе, показывает, что с началом войны сталинское руководство столкнулось с проявлениями у представителей некоторых народов замкнутого архаичного менталитета, не разделявшего целей воюющего государства, гражданами которого они состояли.

Призывные кампании на Кавказе в годы войны еще никогда не рассматривалась историками в контексте национальной политики советского государства. Мобилизационные мероприятия требуют тщательного изучения, основанного на выявлении их корреляции с установками государственной национальной политики.

Тенденции развития государственной национальной политики следует, в свою очередь рассматривать в контексте развития социально-политической ситуации в стране в целом и внутренней политики в Советском Союзе в годы войны. Тяжелая, подчас катастрофическая ситуация, в которой оказалось советское государство в начальный период войны потребовало резкого ужесточения внутренней политики. Начало Великой Отечественной войны складывалось для Советского Союза крайне неблагоприятно. Красная Армия терпела крупные поражения и непрерывно отступала. В тылу у противника оставались наиболее населенные и промышленно развитые регионы страны. Развитие событий требовало от советского руководства немедленных мер по наведению порядка на фронте и в тылу, искоренению имевших большое распространение панических и пораженческих настроений.

противоречивое явление как трагедия окружения и плена подавалась здесь

68

лишь в ракурсе предательства и измены родине .

Приказ НКО № 270 имел долговременный политический и пропагандистский эффект. В совокупности с Указом Президиума Верховного Совета СССР «О каре за измену Родине» и соответствующими пунктами Дисциплинарного устава, постановлением ГКО от 27 декабря 1941 г. № 1069, посвященного выявлению в войсках шпионов, дезертиров и окруженцев, а позже и приказа НКО № 227-1942 г. («Ни шагу назад!»), он составил основу репрессивной нормативной базы, действовавшей в армии на протяжении войны. Упредительно-угрожающий тон приказа («Если дать волю этим трусам и дезертирам, они в короткий срок разложат нашу армию и загубят нашу Родину»), наряду с наделением командиров и комиссаров правами внесудебного наказания изменников родины (предписывалось «уничтожать их всеми средствами», «расстреливать на месте») означали открытие новой -жестокой и бескомпромиссной - кампании бдительности69. Атмосфера страха, всеобщей подозрительности, шпиономания, активно культивировавшиеся государственной пропагандой, с началом войны многократно усилились, приобрели тотальный характер, всячески нагнетались прессой.

В этих условиях любые признаки социальной напряженности, независимо от причин ее происхождения, могли быть квалифицированны как антисоветские и «контрреволюционные» и повлечь за собой неадекватно жесткие меры. Нередко эти меры из соображений подстраховки и оперативности носили тотальный, превентивный и внесудебный характер. Н. Ф. Бугай находит в сталинской национальной политике эмоциональные, «труднообъяснимые» мотивы, исходившие от нескольких верховных руководителей Советского

70

Союза, руководимых «безумными политическими фантазиями» . Характерный ход мысли сталинского руководства демонстрирует Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. о переселении немцев Поволжья из мест традиционного проживания и ликвидации государственной автономии.

69Там же.

70 Бугай Н. Ф. Государственная политика в сфере национальных отношений в условиях «социалисического эксперимента» // Россия в ХХ веке: Проблемы национальных отношений. М., 1999. С. 308 - 309.

Здесь безапелляционно было заявлено, что «по достоверным данным» среди них «имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, полученному из Германии должны произвести взрывы». Однако остальное население из числа немцев не оповещает об этом советские власти, чем содействует шпионской деятельности. Поэтому правительство вынуждено

71

«принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья» . Аналогичным образом в начале войны велись мероприятия по изъятию из рядов Красной Армии выходцев из западных областей СССР, которым поголовно инкриминировалось ведение «черного дела по разложению войск». Один военный наблюдатель замечал, что «даже если те ведут себя образцово,

72

это признается как напускное» (Курсив мой - А. Б.) .

Одной из конфликтных сфер советской внутренней политики был национальный вопрос. Экономические и социально-политические эксперименты 20-30-х годов нарушили традиционный патриархально-родовой быт горцев и вызвали брожение в их среде. Еще до войны в некоторых

регионах Северного Кавказа случались вооруженные восстания, которые

73

подавлялись силой .

В условиях войны лояльность горцев советскому государству имела особую важность, поскольку стоял вопрос о допуске их к оружию и профессиональной военной подготовке. Призыв в армию стал действенным средством коррекции государственной национальной политики в соответствии с новыми реалиями воюющего государства. Можно сказать, что военно-мобилизационная политика отражала степень доверия государства к этническим и социальным категориям своих граждан. Чувствительность призывной политики в годы войны к изменениям политического климата в кавказских национальных автономиях стала одной из ключевых ее характеристик.

С началом войны многочисленные налоги, мобилизации скота и транспорта, оборонительные работы, денежные займы не всегда воспринимались с пониманием местным населением. По мере приближения линии фронта этот нажим лишь увеличивался. Сложная задача довольствия более чем миллионной армии, оборонявшей Северный Кавказ так же в основном была решена за счет местного населения. Принятое вскоре после начала битвы за Кавказ постановление Военного совета Закавказского фронта требовало «усилить использование местных продовольственных и фуражных ресурсов и особенно муки, жиров, круп, мяса, зернофуража» Дагестанской, Северо-Осетинской, Кабардино-Балкарской, Чечено-Ингушской республик, Орджоникидзевского и Краснодарского краев. Одновременно прекращался завоз перечисленных

74

продуктов на территории этих республик и краев . Иногда военными допускались перегибы. Представитель Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Битиев, командированный на Северный Кавказ, наблюдал весьма распространившуюся с приближением линии фронта картину. Группы военных под предлогом военных нужд, без предъявления нарядов изымали у колхозников хлеб, скот, материальное имущество. На строительство полевых сооружений без особой нужды разбирались новые дома. По словам Битиева, «все эти факты вызывают большое недовольство у населения...», а их искоренение тормозится покровительственным равнодушием военных властей75. Такие «факты безобразного обращения с местным населением»76 выставляли советские войска в очень невыгодном свете. Приходилось принимать экстренные меры для предотвращения этого явления, применяя жесткие меры в отношении лиц, допускавших экспроприации без санкции

77

военных советов армий и фронта77.

Гражданские власти, выполняя правительственные задания, также часто прибегали к грубому администрированию. В Дагестане во многих районах работы по сооружению оборонительных рубежей не оплачивались, людей

кормили плохо . Имела место жестокая практика взятия в заложники членов

79

семей, уклонявшихся от работ . Между тем число уклонистов от работ достигло к концу года 10 тыс. чел.80

Бескомпромиссная борьба с бандитизмом в автономных республиках порой принимала недопустимые формы. В начале сентября 1942 г. несколько партизанских отрядов сожгли два чеченских аула. Это было акцией возмездия за то, что бандиты-жители этих аулов участвовали в нападении на группу красноармейцев81.

Благодаря круговой поруке и местничеству, республиканским властям по долгу удавалось замалчивать неблагоприятную ситуацию в своих регионах. Так, в Дагестане, проверка, проведенная в сентябре 1942 г. сотрудниками НКВД и лично Л. Берия выявила крупнейшие недостатки и злоупотребления в административном управлении горными районами республики. В результате многолетних засух и недородов их население находилось на грани голода. Оно активно выражало свое недовольство, игнорируя колхозы, уклоняясь от призыва в армию, дезертируя, уходя в банды. Однако местные партийные и советские власти самоустранились от проблем, опасались брать на себя

82

инициативу в столь сложном деле и ожидали указаний сверху . Председатель СНК Дагестана А. Даниялов впоследствии признавал, что «во многом дезертирству способствовала нечеткость в работе аппаратов райвоенкоматов, партийных, советских и комсомольских организаций, слабая разъяснительная

83

работа» . На основе предложений Л. П. Берия, И. В. Тюленева и первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана М.-Д. А. Багирова 16 сентября было издано

84

специальное постановление ГКО по Дагестану № 2309 за подписью Сталина , в соответствии с которым со своей должности был снят первый секретарь

Дагестанского обкома Н. И. Линкун. На последовавшем сразу за этим XIV Пленуме обкома ВКП(б) Дагестана, стремясь отмежеваться от грядущих чисток, недавние коллеги Линкуна выплеснули наружу масштабную картину бедствий, постигших республику. Говоря о последствиях голода среди горцев-аварцев и их стихийном переселении на равнину в 1941 г., обернувшемся многочисленными жертвами, один из выступавших отмечал: «Все происходило на наших глазах и только после вмешательства ГКО мы делаем удивленные лица: «искривления нашей национальной политики»... Не мы ли были свидетелями этого невольного переселения., когда многотысячная армия бедствующего народа спустилась с гор на плоскость, голодала и вымирала, кто из нас на наших партийных совещаниях и конференциях, пленумах открыто сказал об этом? Никто, ни один. Все это как-то считалось явлением обычным, проходило мимо нас и называлось „неорганизованным переселением"»85.

Аналогичная ситуация складывалась и в других северокавказских регионах. Осенью 1942 г. заместитель наркома внутренних дел СССР И. Серов докладывал в Москву: «В течение длительного времени местные органы власти не завозили в горные районы товаров широкого потребления (керосин, спички, мыло, соль и т.д.), в результате [чего] небывало возросли цены на эти товары.

Это все в известной степени восстанавливало местное население против

86

органов власти.» Это же называлось непосредственной причиной срыва

87

мобилизаций и призывов, как это было в Аджарии и Сванетии .

Постепенно руководство страны стало осознавать, что лишь репрессивными подходами ситуацию невозможно было исправить. Тот же И. Серов замечал: «Только оперативно-чекистские мероприятия без политико-разъяснительной работы и удовлетворения потребностей горского населения товарами широкого потребления будут неэффективными, и мы не сумеем оторвать

88

рядовую часть в бандгруппах от их главарей» . С конца 1941 г.

Там же. Ф. 17. Оп. 43. Д. 381. Л. 59. Бугай Н. Ф., Гонов А. М. Указ. Соч. С. 138 - 139. ЦАМО. Ф. 209. Оп. 1091. Д. 143. ЛЛ. 57-58. Бугай Н. Ф., Гонов А. М. Указ. Соч. С. 139.

вырабатывается система мер, направленных на оздоровление обстановки в неспокойных регионах Кавказа, снижение социальной напряженности. Этот комплекс включал в себя следующие мероприятия.

Во-первых, непрерывная агитационная и разъяснительная работа по вопросам текущего момента войны и политики советского правительства. Она понималась как барьер на пути слухов и домыслов, которые заполняли

89

информационный вакуум во многих горных районах . Особая ставка делалась на работу со стариками и женщинами. Используя авторитарные обычаи

патриархальной семьи, они должны были усовестить своих непримиримых

90

сыновей и мужей, не желавших мириться с советской властью .

Во-вторых, широкое распространение получила практика легализации членов бандитских и повстанческих групп, дезертиров и уклонистов. Легализация исключала применение репрессий по отношению к лицам, добровольно спускавшихся с гор и складывавших оружие. Нарком внутренних дел Дагестана Медведев отмечал позицию Берия на этот счет: «Тов. Берия. говорил, [что] не всегда нужно разговаривать с бандитами оружием»91.

В-третьих, работа по улучшению продовольственного снабжения горского населения. В 1941 г. снижен сельскохозяйственный налог у сванов Квемо-

92

Сванетии, отменена мобилизация лошадей и других материальных ценностей ,

93

балкарскому населению в октябре 1942 г. было выделено 600 тонн кукурузы

Вопрос о масштабах банддвижения в горских республиках Северного Кавказа активно обсуждается в современной научной литературе и периодике. Своего пика оно достигло в 1942 г., во время обороны Кавказа. В течение этого года на территории Северного Кавказа было проведено 43 войсковых чекистских операции (не считая операций, проводившихся частями Красной Армии), в ходе которых было ликвидировано 2342 бандита. Существовала вполне определенная тенденция к организационному оформлению

банддвижения и провозглашению политических целей лидерами крупных бандгрупп в Кабардино-Балкарии, Карачае и Черкессии, Чечено-Ингушетии. Уголовный бандитизм перерождался в антисоветское профашистское повстанческое движение. Бандгруппы имели штабы, базы, средства связи. Одна из группировок, разгромленная на территории Чечни, насчитывала около 600 человек94. В октябре 1942 г. командующий Закавказским фронтом доносил в Ставку: «Нужно сказать, что бандитизм развивается в размерах, с которыми приходится считаться и привлекать на [его] подавление немалые силы.(Курсив мой - А. Б.) Помимо частей НКВД, от фронта занято борьбой с бандитизмом 18 отдельных рот и два усиленных батальона; на всех военных дорогах держатся усиленные гарнизоны, оружие для которых выдано за счет фронта». Указаны были и наболее пораженные этим явлением регионы -Чечено-Ингушетия и северо-западный Дагестан95. В другом аналитическом документе регионами, где политический бандитизм получил значительное распространение, названы Карачаевская автономная область, Северо­Осетинская и Чечено-Ингушская автономные республики96. В Кабардино-Балкарии повстанческим движением было охвачено пять районов97.

Наибольшее беспокойство вызывала ситуация в Чечено-Ингушетии. Именно отсюда впервые стали поступать тревожные данные об обострении социально-политической ситуации. Политическое повстанческое движение и уголовный бандитизм здесь не угасали с момента установления советской власти,

98

несмотря на жесткую непрерывную борьбу с этими явлениями . Уже первая мобилизация в июне-июле 1941 г. прошла с напряжением и обнаружила, что определенные слои горцев не желали служить в советской армии. Все последующие военно-мобилизационные мероприятия: приписки и призывы призывников, перерегистрации, освидетельствования и мобилизации военнообязанных и материальных средств проходили при все усиливавшемся сопротивлении населения99. Наблюдалась тенденция к распространению антисоветских и профашистских настроений среди населения. Особенно опасной была тенденция поддержки антисоветских настроений со стороны представителей самих советских, партийных властей и руководства силовыми ведомствами Чечено-Ингушетии100. В специальном постановлении Военного совета 44-й армии констатировалось: «элементы из местного населения. ведут антисоветскую агитацию и сеют пораженческие настроения. Контрреволюционная часть населения сама встает на этот путь и тем самым активно содействует противнику в проведении его планов. Так, установлено немало случаев скупки населением оружия, укрытия банд, подведения немцев к нашим окопам.»101

Органы НКВД давали еще более категоричную оценку ситуации в Чечено-Ингушетии, что видно из документов, опубликованных Н. Ф. Бугаем: до войны строительство колхозов шло в регионе формально, земля оставалась в рыночном обороте, кулачество имело большое влияние на массы. С началом войны бандитизм активизировал свою деятельность. В Чечне создана политическая антисоветская организация - Чечено-Горская национал-

102

социалистическая партия (ЧГНСП)102.

Тесно связанной с распространением бандитизма была тенденция роста уклонения от службы в армии, саботаж мобилизационных мероприятий и дезертирство, в том числе массовое дезертирство с оборонных работ. По словам председателя Дагестанского Верховного Совета Тахтарова, выступившего в сентябре 1942 г. на XIV пленуме Дагестанского обкома ВКП(б), еще три-четыре месяца назад эти явления не были широко распространены в республике103. Аналогичная тенденция отмечалась в горах Кабардино-Балкарии и Чечено-Ингушетии.

100 Репрессированные народы: чеченцы и ингуши. Документы, факты, комментарии. Сост. Н.

В отличие от повстанческого движения и общего брожения среди горского населения, с трудом поддававшихся количественной оценке, срыв мобилизационных, призывных и добровольческих кампаний сразу становились очевидными руководству. Поэтому именно саботаж населением призыва и мобилизаций нередко являлся непосредственным поводом для приостановки призыва в том или ином регионе. Документально такая взаимосвязь зафиксирована в случае с приостановкой призыва у аджарцев и сванов в 1941 г.104, у чеченцев и ингушей - в начале 1942 г.

Причины приостановок призыва центральными властями не раскрывались и не комментировались. Даже республиканские руководители не получали официальных разъяснений на этот счет. В своем ходатайстве начальнику Главупраформа РККА о возобновлении призыва среди народностей Дагестана руководители республики А. Алиев и А. Даниялов высказывались предположительно: «Основанием для дачи таких указаний (имелась ввиду директива Главупраформа о приостановке призыва дагестанцев - А. Б. ) могли служить (курсив мой - А. Б.) соображения о политико-моральной неустойчивости состава призываемых в ряды Красной Армии людей из народностей Дагестана»105.

Руководители северокавказских автономий оказались в сложном положении. Реакция лидеров Дагестана представляет собой редкий пример, когда республиканское руководство вступало в полемику с центральным правительством по поводу приостановки призыва в своем регионе. Напротив, оно становилось объектом резкой критики со стороны Сталина за неспособность поддержать правопорядок во вверенных им регионах.

Неуверенности лидерам северокавказских автономий добавляла угроза предъявления им политических обвинений, главным из которых в национальных окраинах СССР было обвинение в буржуазном национализме. Например, с именами лидеров Кабардино-Балкарии - секретаря ВКП(б) З. Д.

Кумехова и председателя СНК Ахохова связывался разгул на территории республики в период битвы за Кавказ «буржуазного национализма», борьба с которым стала успешной только после их смещения106. По признанию бывшего председателя правительства и первого секретаря Северо-Осетинского обкома

107

К. Кулова «мы. побаивались Берия, не проявляли достаточной воли» . Поэтому даже на весть о выселении чеченцев председатель СНК Чечено-

Ингушетии Моллаев, по словам Берии, лишь «прослезился», а затем обещал

108

выполнить все задания правительства на этот счет . Какую-то роль, несомненно, играло и то, что политические руководители многих республик были русскими (первые секретари - Дагестана Н. Линкун, Северной Осетии, позже Кабарды - Н. М. Мазин, Чечено-Ингушетии - В.А. Иванов) и не столь остро ощущали вредность для народного самосознания отказа в призыве в армию.

С начала января 1943 г., по мере стремительного освобождения территорий северокавказских республик от оккупантов, работа республиканских военкоматов стала немедленно восстанавливаться. Так, весь аппарат Кабардино-Балкарского республиканского военкомата был направлен в Нальчик уже на следующий день после освобождения города. Всем военкоматам были даны указания «не допускать излишней задержки» в регистрации и отправке в армию военнообязанных и призывников из освобожденных районов. Оперативные группы военкоматов следовали непосредственно за боевыми порядками наступавших частей Красной Армии,

выявляя и направляя в армейские запасные части годные к службе

109

контингенты .

Однако результаты мобилизации и призыва были мизерными: призыву в армию подлежали лишь лица так называемых «европейских» национальностей. В перечень последних входили русские, украинцы, белорусы, а также, как правило, евреи. На 1 апреля 1943 г. из трех республик (Кабардино-Балкарии, Северной Осетии и Чечено-Ингушетии) в войска было отправлено лишь 1313 чел110. В отношении представителей горских народов было дано категоричное разъяснение: «в армию не призывать и никуда не отправлять»111. После регистрации в военкоматах по месту жительства они распускались по домам «до особых распоряжений». Так же не был возобновлен призыв среди коренных национальностей Черкесской, Карачаевской и Адыгейской автономных областей. Правда, в августе 1943 г. горцы-призывники 1926 года рождения проходили приписку к призывным участкам наравне с другими

112

призывниками Советского Союза .

В 1943 г. запрет на призыв северокавказских горцев приобрел новый оттенок. Наряду с усилиями по легализации членов бандгруппировок, он лег в основу мероприятий, направленных на наиболее полное выявление, учет и концентрацию в населенных пунктах лиц национальностей, намеченных к депортации. Правительство немедленно реагировало на всякие сообщения о попытках организации призыва в северокавказских республиках. Так, 29 июня 1943 г. представитель Главного управления формирования и укомплектования войск в телеграфных переговорах с начальником штаба Северо-Кавказского фронта Барминым в резкой форме отчитал последнего за то, что, якобы был начат призыв в армию карачаевцев, что вызвало в Москве «недоразумения». Бармину в категорической форме было приказано «немедленно отменить призыв и призванных карачаевцев распустить по домам». Тут же он счел нужным подчеркнуть: «Повторяю - Карачай, Кабардино-Балкария, Чечено-Ингушетия, Дагестан, Северная Осетия - негорские национальности подлежат перерегистрации; горцев не перерегистрировать и не призывать» 113.

Тревога центральных органов оказалась необоснованной: штаб СКВО не нарушал предыдущих запретов на призыв. Зато документ четко указывает на источник этих настойчивых распоряжений. По словам Бармина, секретарь ставропольского крайкома М. А. Суслов «разговаривал по этому вопросу с т. Берия», который сообщил, что «существует ряд причин», по которому призыв карачаевцев недопустим114. Упомянутый ряд причин в совокупности с именем наркома внутренних дел указывают на последующую депортацию карачаевцев, проведенную в ноябре 1943 г. Здесь отказ в призыве в армию встроен в репрессивную цепь: легализация дезертиров и бандитов и прекращение призыва - концентрация карачаевского населения в долинах - поголовная депортация. Аналогичные меры были предприняты в отношении чеченцев и ингушей, а также «местных национальностей Кабардино-Балкарской АССР»115. Дезертиры из числа местных национальностей, добровольно являвшиеся в органы местной власти, не подлежали уголовному преследованию, как и воинской повинности116. В одной из телеграмм разъяснялось, что лицам из числа дезертиров, добровольно подавших заявления о возвращении в армию,

117

также должно быть отказано в призыве .

Отмена призыва вызывала, порой, неожиданные последствия. 4 августа 1943 г. ставропольский крайвоенком Христофоров сообщал начальнику штаба Северо-Кавказского военного округа, что известие об отмене призыва в Карачаевской автономной области вызвал массовый отток карачаевцев с фронта. Под предлогом командировок или отпусков они возвращались в родные селения, нигде не регистрируясь. Органы НКВД закрывали глаза на это явление с тем, чтобы не вызвать тревоги у населения и не сорвать легализацию карачаевцев, возвращавшихся с гор в аулы118.

Принципиальный отказ от использования в войсках представителей северокавказских народов объясняет мизерные показатели наличия годных для службы в армии людских ресурсов в этих республиках. Так, на 15 июля 1943 г. в Кабардино-Балкарии состояло на учете как годные к строевой службе 222

военнообязанных в возрасте до 47 лет и ни одного призывника, в Северной Осетии соответственно 408 и 39 чел., в Чечено-Ингушетии - 281 и 35 чел. и т. п. Всего по трем республикам числилось 3928 чел., годных и негодных к строевой службе, призывников, а также 419 чел., годных к физическому труду. Одновременно возрастал контингент лиц, непризываемых по политическим мотивам. К ноябрю 1943 г. численность военнообязанных и призывников, призыв которых был запрещен по национальному признаку или как социально чуждых, превысила 95 тыс. чел. (см. табл. 1) Эта цифра сопоставима с численностью усиленной общевойсковой армии.

Северокавказцы почти перестали поступать в войска. Так, в 28 запасной бригаде СКВО, через которую проходила значительная часть лиц, призванных и мобилизованных по Северному Кавказу, их удельный вес летом 1943 г. колебался от 0,5 до 1%. Представителей чеченского, ингушского, кабардинского, балкарского и карачаевского народов в составе бригады не было120. До конца войны (в случае с балкарцами, карачаевцами, чеченцами и ингушами - до дня депортации) представители северокавказских народов

121

принимались на службу в армию исключительно на добровольной основе .

В конце 1942 г. волну бандитизма, дезертирства и прочих негативных явлений в северокавказских республиках удалось сбить, а в течение 1943 г. в основном ликвидировать эти явления (см. приложение 3). Казалось, устранена сама причина запрета на призыв горцев. Уже в конце ноября 1942 г. политическое руководство Дагестана вышло в Главное управление мобилизации и формирования с предложением снять существующий запрет, мотивируя его почти полным подавлением повстанческого движения, резким сокращением дезертирства и уклонения от мобилизационных мероприятий.

ЦАМО. Ф. 28 зсд. Оп. 261550с. Д. 3. Л. 24.

Там же. Ф. 209. Оп. 999. Д. 317. ЛЛ. 87.

Однако и в данном случае и в последующих руководство страны непоколебимо следовало избранному в первые дни войны курсу на тотальный запрет призыва северокавказских горцев. Он сохранился до самого конца войны. Призыв

граждан 1927 года рождения, проводившийся летом 1945 г., также обошелся

122

без них .

Следует обратить внимание на важную особенность практики исполнения распоряжений вышестоящих инстанций. Не взирая на категоричность директив, многочисленные внушения и предупреждения, приказы, поступавшие сверху, нередко не исполнялись в полном объеме. Причин тому было множество: плохие связь и взаимодействие внутри бюрократической вертикали, халатность исполнителей, кампанейщина, отписки, объективная неисполнимость некоторых распоряжений в назначенные сроки, формальность контроля со стороны вышестоящих инстанций и т. д. Так или иначе, применительно к ограничительным мерам в призывной политике это означало, что нередко на местах они проводились в жизнь с опозданием или даже фиктивно. Представители народов, на чью службу в армии был наложен запрет, подолгу находились в войсках, а вследствие частых перемещений и перетасовок личного состава, работу по «отсеиванию» «социально-чуждых элементов» много раз приходилось начинать заново. Еще в 1942 г. в большинстве дивизий насчитывалось от нескольких человек до нескольких десятков турок, курдов, поляков и др. Вот яркий пример. После неоднократных категоричных разъяснений Главного управления формирований об отмене призыва и увольнении из армии уроженцев Аджарии, летом 1942 г. между республиканским военкомом Грузии и штабом Закавказского фронта завязалась оживленная переписка: призывать все же аджарцев или нет?

Представители штаба даже настаивали на том, что «их призыв никем не

123

запрещался», чем окончательно поставили грузинского военкома в тупик . Широко распространенная практика легализаций уклонистов, дезертиров и

Там же. Ф. 144. Оп. 13189. Д. 288. Л. 187-188, 272. Там же. Ф. 209. Оп. 999. Д. 69. ЛЛ. 289 - 291.

бандитов на Северном Кавказе санкционировалась республиканскими обкомами, которые при этом подчеркивали, что велась она «вопреки всем

124

существующим законам» . В 1944 г., после выселения с исторической родины чеченцев, ингушей, карачаевцев и др. народов, директивы действующим войскам о немедленном увольнении военнослужащих этих национальностей в запас не выполнялись по несколько месяцев125 и т.д.

Приостанавливая призыв и мобилизацию военнообязанных в том или ином регионе, руководство страны, с одной стороны, объективно усложняло себе задачу по изысканию резервов для пополнения действующей армии. Чрезмерную нагрузку несли политически «благонадежные» народы. Политические решения шли вразрез с актуальными потребностями действующей армии. С другой стороны, широкая огласка таких решений могла навредить интернационалистскому имиджу советского государства и Красной Армии, возмущало патриотически настроенное население регионов, чья служба в армии считалась нежелательной. Именно о таких настроениях жителей Дагестана сообщали в ноябре 1942 г. начальнику Главупраформа Щаденко руководители Дагестана А. Алиев и А. Даниялов: «запрещение призыва в ряды Красной Армии является в жизни народов Дагестана политически вредным и ничем несмываемым пятном...» (здесь и далее курсив мой - А. Б.)126 Этот запрет также «отрицательно и вредно отразится на фактически призванных в

ряды РККА, так как каждый из призванных систематически поддерживает

127

письменную связь со своими семьями...»

Альтернативой обязательному призыву в тех регионах, где он был отменен, стало добровольчество. Оно должно было автоматически предохранять Красную Армию от проникновения в нее антисоветски настроенных и неустойчивых лиц и одновременно давало возможность удовлетворить стремление тех кавказцев, которые действительно готовы были на фронте отстаивать интересы советского государства.

В начале войны добровольчество на Северном Кавказе, как и во всей стране дополняло обязательный призыв. Не менее важна была и его идеологическая функция: масштабы добровольческого движения демонстрировали степень патриотического подъема населения. Этот показатель был очень важен для советского правительства. Политическая значимость этого явления сделала добровольческую статистику самостоятельным показателем, существовавшем отдельно от фактических результатов приема добровольцев в армию. Человек, подавший в военкомат заявление о добровольной отправке на фронт совсем не обязательно отправлялся туда. В тех случаях случаях, когда он подлежал плановому обязательному призыву, очередной мобилизации, был забронирован за производством, не подходил для службы в армии по возрасту, состоянию здоровья и прочим показателям, он оставлялся на месте, но обязательно учитывался в добровольческой статистике.

Добровольчеством охватывался, как правило, непризывной контингент граждан: старшие и допризывные возраста, комиссованные по болезням и т. д. На Северном Кавказе на добровольной основе в конце 1941 - начале 1942 гг. были сформированы Адыгейский добровольческий кавалерийский полк, 115-я Кабардино-Балкарская кавалерийская дивизия, некоторые другие национальные части.

Интенсивность добровольческого движения в разных регионах была неодинаковой. В начальный период войны в русле высокого патриотического подъема в большинстве республик добровольческие кампании давали хорошие результаты. По данным Х. И. Сиджаха при формировании в начале 1942 г. Адыгейского добровольческого кавалерийского полка, включенного позже в состав 13-й Кубанской кавалерийской дивизии, поток добровольцев значительно превысил штатную потребность, многим пришлось отказать. Из

128

Большой энтузиазм наблюдался и при формирования добровольческой 115-й Кабардино-Балкарской кавалерийской дивизии. В обнаруженном в архиве дневнике начальника штаба этой дивизии подполковника М. С. Эхохина за период формирования дивизии не зафиксировано серьезных недостатков, а деятельность партийных и советских органов он охарактеризовал положительно. В день приема одного из полков в действующую армию в населенном пункте Баксан Эхохин наблюдал настоящий народный праздник, где все люди были сплочены общей гордостью за своих сыновей, одетых в национальную воинскую форму, вооруженных кинжалами и клинками129.

В то же время неудачей окончилось формирование 114-й Чечено-Ингушской кавалерийской дивизии, которую из-за недостатка добровольцев и массового дезертирства130 пришлось переформировать в полк. Однако и после этого дезертирство в чечено-ингушском полку носило массовый характер131.

С приостановкой призыва титульных национальностей северокавказских республик добровольчество приобрело особый политический оттенок. Потребности комплектования войск и восполнения потерь противоречили проводимому курсу национальной политики. Возможность стать добровольцем теперь стала привилегией политически благонадежных граждан.

В конце августа 1942 г. Чечено-Ингушский обком партии совместно с командующим Северной группы войск Закавказского фронта генералом И. И. Масленниковым запросили у Ставки Верховного Главнокомандования разрешения провести прием добровольцев среди чеченцев и ингушей на том основании, что все они - 45 тысяч здоровых мужчин - «хотят драться с

132

фашистами» . Перед принятием решения Сталин запросил мнение генерала армии Тюленева и Берия, бывшего тогда на Кавказе в качестве полномочного представителя ГКО и фактически подмявшего под себя фронтовое руководство. Они ответили: «Формирование каких-либо частей из чеченцев и ингушей в данное время считаем нецелесообразным» . Очевидно, рекомендация Берия оказала решающее влияние на окончательный запрет приема чеченцев и ингушей в армию. Однако здесь же Берия допустил исключение: «Н а и б о л е е п р о в е р е н н ы е чеченцы и ингуши, также как и осетины будут использованы в необходимых случаях в качестве проводников, разведчиков частями Красной Армии. После п р о в е р к и на конкретных делах из них будут создаваться небольшие д о б р о в о л ь ч е с к и е отряды для борьбы с противником»134 (здесь и далее разрядка моя - А. Б.). В другом донесении Берии в Москву говорится о «т щ а т е л ь н о й п р о в е р к е к а ж

135

д о г о из них» . По данным историка З. М. Аликберова в начале сентября 1942 г. на фронт отправились 2000 добровольцев из числа коренных национальностей Чечено-Ингушетии136 и 4900 добровольцев из Дагестана137.

Перевес политических мотивов над потребностями армии вкупе с пристальным вниманием к добровольчеству на Северном Кавказе лично Сталина («товарищ Сталин приказал...», «товарищ Сталин разрешил...» вместо обычно употреблявшегося безличного «ГКО постановил» или «Ставка приказала») говорит о том, что оно стало важным элементом национальной политики в регионе.

Наиболее отчетливо этот тезис нашел отражение в добровольческой кампании в Чечено-Ингушетии и Дагестане в феврале-марте 1943 г., проведенной спустя много месяцев после приостановки призыва представителей местных народов этих республик.

Директивой генерал-полковника Щаденко № ГУФ/28ш от 26 января 1943 г. была объявлена мобилизация всех добровольцев по национальности чеченцев, ингушей и представителей народностей Дагестана.

Мобилизация велась при активном участии советских, партийных и комсомольских организаций республик. Была организована мощная пропагандистская кампания, в которой участвовали все наличные силы партийных идеологов республик и работников военкоматов.

Основным принципом проводимого мероприятия была объявлена добровольность вступления в ряды Красной Армии. Местные власти отдавали себе отчет в политической важности мероприятия. Требовалось на деле доказать лояльность горцев советскому строю. Однако добровольческая кампания сразу же стала давать сбои именно из-за нежелания многих военнообязанных служить в армии.

Особенно напряженная ситуация сложилась в Чечено-Ингушетии. Здесь призывные комиссии в полной мере столкнулись с особенностями архаичного позднеродового менталитета горцев, как, например, с большим влиянием старейшин родов и мусульманских священников, тейповой замкнутостью и враждой между тейпами. В отдельных случаях советской власти удавалось успешно использовать архаичные обычаи населения, склоняя на свою сторону старейшин («авторитетов», «почетных стариков»), пожилых женщин-основательниц родов и ведя через них агитацию. При этом допускалось серьезное отклонение от коммунистической идеологии. Особенно интересно с этой точки зрения широкое сотрудничество с мусульманской общественностью и повсеместная эксплуатация исламских ценностей. Процесс агитации за вступление в ряды советской армии и само содержание агитации принимали экзотические формы. Имела место агитация непосредственно во время богослужений. Один мулла, возглавив партизанский отряд, обосновывал обязанность каждого ингуша защищать Родину положениями Корана. Другой старик на митинге заявлял: «Каждый, погибший на фронте, попадет в рай, а

138

умерший трусом попадет в ад» . Распространены были апелляции к родовому позору, который ляжет на лиц, отказавшихся от призыва («Тем, которые не пойдут в армию и не только им, но и семьям их не может быть места в селе

Базоркино», «Пусть помрет та молодежь, которая не идет добровольно в ряды

139

Красной Армии»139)

Однако в целом население Чечено-Ингушетии практически не проявляло интереса к данному мероприятию. «Добровольцев очень мало», - отмечал военком республики Бронзов140. Люди справедливо указывали властям на добровольность кампании и ссылались на наложенный прежде запрет: «Сталин запретил призывать чеченцев и ингушей в армию, а местные власти, несмотря на это, призывают»141. Как и в случае с карачаевцами, о чем говорилось выше, многие чеченцы и ингуши расценивали этот запрет скорее как благо.

Угроза срыва добровольческой кампании наряду со стремлением республиканских властей оправдать доверие советского правительства неизбежно вела к перерождению добровольческого принципа в обязательный. Существенные элементы принудительности были заложены еще в самой директиве ГУФ, поскольку республикам был выдан наряд на добровольцев. Для Чечено-Ингушской АССР был установлен наряд в 3000 человек в качестве пополнения для 30-й кавалерийской дивизии. Для его выполнения использовались обычные методы обязательного призыва: райвоенкомы по согласованию с местными советскими и партийными властями составляли списки кандидатов в «добровольцы», рассылали им повестки, а затем при помощи работников милиции обеспечивали их явку в райвоенкомат. «Добровольная мобилизация сразу же превратилась в очередной призыв», -констатировал полковник Бронзов. Сам термин «мобилизация», в большинстве случаев использовавшийся в документации, имел принудительную семантику, вместо более подходящего «вербовка». Грубое администрирование, неразборчивость в методах (заложничество, вооруженное конвоирование «добровольцев»), невнимание к будущим бойцам и их семьям (например, нередко из семьи забирался единственный кормилец, в то время как в соседних семьях оставалось несколько взрослых мужчин) только отталкивали горцев.

Они всячески сопротивлялись проводимым мероприятиям: отказывались получать на руки повестки, не являлись на сборные пункты, сбегали от конвоя

и т . д.

К середине марта 1943 г. по Чечено-Ингушетии удалось мобилизовать 4208 человек, прежде всего, чеченцев. В войска (112-й запасный стрелковый полк и

142

30-ю кавалерийскую дивизию) удалось отправить только 1850 чел .

Благоприятнее положение складывалось в Дагестане. Здесь тоже местами констатировалось «грубейшие нарушения принципа добровольности»143. Однако, властям не пришлось прибегать к крайним мерам, поскольку дагестанцы проявляли значительно большую сознательность. Обновленному Дагестанскому обкому удалось достойно организовать кампанию. К середине марта 1943 г. поступило 8255 заявлений добровольцев, большинство из которых составляли молодые люди, 3,2 тыс. чел владели русским языком. По утверждению заведующего военным отделом Дагестанского обкома партии Омарова, «в большинстве районов заявления подали почти все мужчины»144. Правда, он же отметил слабую явку добровольцев на комиссию, что свидетельствовало об определенном формализме записи в добровольцы. Но в целом положение в Дагестане выгодно отличалось от ситуации с добровольчеством, сложившегося в соседней республике. Заместитель командующего Закфронтом генерал-лейтенант Курдюмов в служебном документе отмечал: «Вербовка добровольцев в Дагестане проходит гораздо лучше, чем в Чечено-Ингушской республике. Как видно, [Дагестанский] обком подошел по-серьезному к этому вопросу»145.

Определяющей чертой добровольчества на Северном Кавказе можно считать ярко выраженный кампанейский, управляемый характер добровольчества, так же роднивший его с обязательными мобилизационно-призывными мероприятиями. Как правило, инициатива развертывания таких кампаний принадлежала партийным лидерам автономных республик, которые таким образом демонстрировали толерантность своих народов курсу центрального правительства, приобретавшую особую актуальность с ростом политического бандитизма в горах. Такие инициативы от лица трудящихся в разное время выдвигали обкомы Адыгеи146, Чечено-Ингушетии, Дагестана147, Кабардино-Балкарии148 и т.д.

Результаты кампании оценивались в Москве и с политической точки зрения и легли в основу решения о дальнейшей судьбе чечено-ингушского и дагестанских народов. В рассмотренных добровольных мобилизациях начала 1943 г. новое руководство Дагестана, возглавленное в сентябре 1942 г. креатурой Берии и влиятельного лидера Азербайджана М. Багирова - вторым секретарем ЦК КП(б) Азербайджана А. Алиевым, - несмотря на издержки, выдержало экзамен.

Уже после падения Берии в 1953 г. К. Д. Кулов - в годы войны председатель правительства Северной Осетии - утверждал, что в 1944 г., когда на Северный Кавказ часто выезжал Берия, он «несколько раз похвалил народы Осетии и Дагестана как активных участников войны». «Он говорил правду, - добавляет Кулов, - но этим он упрекал другие народы Северного Кавказа»149.

Чечено-Ингушское руководство (первый секретарь обкома - В. Иванов), несмотря на сверхусилия, не смогло переломить устойчивых антисоветских настроений в среде чеченских горцев. «Как никогда, - докладывал республиканскому обкому полковник Бронзов, - политическая и разъяснительная работа была хорошо организована..., но [будучи] исключительно слабая в прошлом, [она] дала свои плохие результаты»150. Ощущая неотвратимость наказания, партийное руководство Чечено-Ингушетии всячески старалось сгладить свои промахи. 13 мая 1943 г. в постановлении местного обкома было заявлено о «готовности чечено-ингушского народа выполнить свой долг перед советской отчизной», но перечисление затем «ряда крупных и серьезных ошибок» фактически перечеркивало популистский тезис151.

После добровольческой кампании февраля - марта 1943 г. в северокавказских республиках добровольческое движение существовало только в масштабе частной инициативы отдельных людей, но не в масштабах республиканских мероприятий. В отношении чеченцев и ингушей и вовсе было признано целесообразным прекратить вербовку добровольцев, а контингенты, оставшиеся после республиканской кампании распустить по домам152.