§ 1. Идеология патриотизма и национальный вопрос

Прежде чем приступить к изучению политико-пропагандистской работы с бойцами кавказских национальностей, следует выявить особенности развития государственной идеологии в целом в период войны, поскольку последняя безусловно и полностью определяла форму и содержание первой.

Развитие сталинской государственной идеологии интенсивно изучается современной наукой. Одним из главных тезисов, разделяемых всеми исследователями, является утверждение о чрезвычайной гибкости и конъюнктурности официальной идеологической линии[41]. Она круто изменялась, моментально тиражировалась и директивно распространялась в соответствии стекущими потребностями государства. При этом вектор эволюции государственной идеологии, соответствуя логике развития самого советского государства, пролегал от интернационально-классовых постулатов к державно-националистическим. Эти идеи - не новость в историографии, к схожим выводам приходили многие западные советологи в 70-80-х годах ХХ в. (работы Б. Шефера, Х. Девиса, М. Ривкина, Г. Рауха и др.) . Но теперь неизмеримо обогатилась источниковая база, что позволило современным российским ученым внести достойный вклад в изучение проблемы.

Исследования последних лет выявили, что колебания между интернационально-классовым и национально-державным подходами в идеологии и обслуживавших ее науках (прежде всего, в исторической) наметились еще в начале 30-х годов. Они отражали основные тенденции развития советского государства и внешнеполитические изменения: становление тоталитарного общества, перевод народного хозяйства на индустриальные рельсы, милитаризация экономики и социальной жизни, угасание надежд на мировую революцию и вызревание предпосылок новой большой войны в связи победой нацизма в Германии.

исторической школы М. Н. Покровского сохранялись интернационалистические

9

и классовые подходы, однако они находились в подчиненном положении .

Одной из институциональных черт развития идеологии был ее ярко выраженный прикладной, практический характер. Нередко она делала неожиданные повороты, следуя за изменениями политического курсагосударства. Красноречивой иллюстрацией тому может послужить хорошо исследованная современными историками зигзагообразная политика Советского Союза в отношении фашистской Германии в последние предвоенные годы. Идеологическая машина то доказывала вечность и нерушимость советско-германской дружбы, то антигуманность и преступность гитлеровского режима[43]. Такие повороты, происходившие нередко одномоментно, после какой-либо речи Сталина, немало удивляли советских граждан, но в условиях тоталитаризма они принимались безропотно, а новые идеологические установки немедленно усваивались.

В годы войны националистические мотивы в идеологической сфере получили новый импульс. Наряду с иными моральными факторами, они сыграли роль мощного цементирующего фактора в коллективном сознании советских людей. По словам известного исследователя сталинской национальной политики Г. В. Костырченко, государство «в критический для него период вынуждено было поощрять и направлять в конструктивное русло здоровый патриотизм народа, который инстинктивно проявился в тяжкую годину»[44]. Классовая риторика продолжала использоваться («Гитлер хочет вернуть помещиков и

12

капиталистов.» , «. Рабско-крепостнические порядки, устанавливаемые немецкими фашитами, выгодны немецким плутократам и банкирам, а не рабочим и крестьянам»[45]), но приоритетными стали национально-русские идеи. В декабре 1941 г. по указанию начальника Главного политического управления НКО армейского комиссара 1 ранга Л. З. Мехлиса на всей печатной продукции, распространявшейся в войсках, приобревший двусмысленное звучание и «неправильно ориентирующий некоторые прослойки военнослужащих» лозунг

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» заменен патриотическим призывом «Смерть немецким оккупантам!»[46]

Мехлис - человек, по наблюдению его биографа Ю. В. Рубцова, очень оперативно и точно схватывавший мысли вождя[47], стал выразителем русофильской идеологии в армейской пропаганде. В первые же недели войны, анализируя опыт партийно-политической работы в условиях военного времени, Мехлис однозначно обозначил противоборствующие стороны в текущей войне: «Гитлер и его банда пытаются захватить... Советскую Россию, Советскую Украину, Советскую Белоруссию, истребить славянские народы...» (здесь и далее курсив мой - А. Б.), «Гитлер - заклятый враг русского и других славянских народов...», «Гитлер по-зверски ненавидит славян и особенно русский народ.»[48] В директиве нет ни одного упоминания других народов Советского Союза. Следует отметить, что Мехлис пошел гораздо дальше Сталина, который в первой своей речи по радио 3 июля в числе «свободных народов Советского Союза», вступивших в смертельную схватку с фашизмом, подчеркнуто скрупулезно перечислил практически все титульные нации союзных республик

17

СССР, а русофильские лозунги вообще не выдвигал .

В значительной мере катализатором этого курса стала расистская позиция нацистской пропаганды, которая классифицировала народы СССР по степени их «расовой полноценности».

Так или иначе, но именно пропаганда русской ментальности, культуры, истории, языка надолго стала стержнем пропагандистской работы в войсках. Видимой связью времен служил возврат к атрибутике старой царской армии. Еще в 1940 г. в Красной Армии были введены воинские звания, отмененные в первые дни Октябрьской революции как признак неравноправия военнослужащих. В 1941 г. отличившимся воинским частям стали присваивать гвардейские звания. С осени 1942 г. было санкционировано широкое присвоение частям почетных наименований, существовавшее прежде в ограниченном масштабе. В ноябре 1942 г. был упразднен институт военных комиссаров и введено единоначалие командиров. В январе 1943 г. были введены погоны, практически полностью соответствовавшие образцу царской армии. С 1943 г. советские командиры официально стали носить звание «офицер».

Главные идеологические кампании первого периода войны, проводившиеся пропагандистскими органами, были связаны с этим вопросом. Помимо упомянутых «Обращения Всеславянского митинга» (10-11 августа) и речи Сталина 6 ноября, в директиве ГлавПУ № 226 от 5 сентября о пропаганде патриотических песен патриотическими были названы русская песня и «веселая

21

русская пляска» .

22

Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» В перечне докладов и лекций для чтения в войсках, разосланных ГлавПУ 14 ноября каждый из этих

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 166. Л. 67.

Русский архив. Т. 17(6). Док. № 72. С. 74-75.

Сталин И. В. Указ. соч. С. 37.

исторических персонажей стал предметом отдельной беседы . В заключительной части праздничного приказа НКО № 55 от 23 февраля Сталин прибегнул к авторитету М. Горького - «великого русского писателя». Сталин сознательно сделал выбор эпитета в пользу «русского писателя», хотя цитированная им горьковская фраза «Если враг не сдается - его истребляют» (у Сталина «уничтожают») относится уже к позднему, советскому периоду творчества писателя (статья под этим заголовком была опубликована в «Правде»

24

в конце 1930 г. ), когда он считался основоположником пролетарской литературы - великим советским писателем. Широкое пропагандистское звучание получило празднование 700-летия разгрома «немецких псов-рыцарей» на Чудском озере в апреле 1942 г. В директиве ГлавПУ № 51 от 28 марта подчеркивались славные военные традиции русского народа в борьбе с немецкими оккупантами25.

Нельзя не сказать и о реабилитации русской православной церкви в годы войны. Правительство разделило с церковью функции по поддержанию и укреплению морального духа воюющего народа.

Анализ пропагандистских кампаний Главного политуправления показывает, что интенсивность использования идей национального патриотизма зависела от остроты ситуации, складывавшейся на фронте. Патриотические призывы сопровождали, прежде всего, оборонительные кампании. Например, после больших побед зимой 1941/42 гг. апелляции к величию русского народа и русской истории утихли. В место них были выдвинуты лозунги о необходимости окончательного разгрома гитлеровцев и завершения войны в 1942 г.

Русский архив. Т. 17(6). Док. № 84. С. 83-84.

Правда. 1930. 15 ноября.

Там же. Док. № 121. С. 123-124.

идеи ушли на второй план. Термин «русский» был вытеснен термином «советский».

Вскоре после окончания войны Сталин сам дал некоторые пояснения на этот счет. В своем хорошо известном сейчас тосте за здоровье русского народа, произнесенного им на приеме в честь командующих войсками 24 мая 1945 г. и не предназначенного для широкой огласки, Сталин заявил, что в «моменты отчаянного положения 1941-42гг.» русский народ имел все основания отказать в доверии своим вождям: «мог бы сказать»: «вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство.». Однако русский народ этого не сделал, «ибо верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы». Апология русского народа в начале войны носила характер своего рода публичного договора с ним советского правительства, осознававшего, что именно на плечи русских легла основная тяжесть войны. Сталин прямо ассоциировал их со всем советским народом («. Советский народ и, прежде всего, русский народ»), провозгласил их «руководящей», «наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза»26.

Именно на фоне безусловного (особенно в начале войны) доминирования русско-славянских ценностей в государственной идеологии следует вести анализ развития идеологических моделей на Кавказе и частях Красной Армии, укомплектованных представителями народов Кавказа.

Еще до войны шел поиск нового типа национального патриотизма, несводимого к буржуазному национализму времен демократических республик 1918-1921 гг. Главные политические процессы эпохи репрессий 1937-1938 гг. в Закавказье проходили именно под лозунгом выкорчевывания буржуазного национализма - наследия коротких периодов независимости закавказских народов после революции. Поиск опоры для новой национальной идеологии велся в истории. Интерпретация истории кавказских народов развивалась по той же схеме, что и русского - от классового подхода к национал-патриотическому, но при условии признания ведущей роли русского народа. А. Шнирельман,

Сталин И. В. Указ. соч. С. 151.

давший детальный анализ закавказской историографии советского периода, подчеркивает тесную смычку исторических курсов с требованиями текущего политического момента. Например, мистически-религиозный эпос «Бабек» IX столетия в первом учебнике по истории Азербайджана, изданном в 1939 г., рассматривался как памятник антифеодальной крестьянской борьбы, а в учебнике 1943 г. - как эпос о национально-освободительной борьбе

27

азербайджанского народа против арабских оккупантов . В военные годы продолжились начатые в 30-е годы поиски исторических корней закавказских народов. Особо здесь преуспели азербайджанские историки, перед которыми стояла специфическая задача деисламизации и детюркизации исторического прошлого своего народа. Азербайджанцы, еще до революции не имевшие самоназвания, теперь были объявлены потомками древней мидийской культуры и таким образом ставились в один ряд с богатыми культурами Грузии и Армении. Одновременно совершался отрыв от «молодых» исламской религии и тюркского этноса. Аналогичным образом велась «арменизация Урарту», связавшая армян с индоевропейской культурой. На фоне расистской теории нацистов о неполноценности восточных народов, последние приобретали историю, гораздо более глубокую, чем у самих немцев. Как заметил упомянутый выше В. Рейнхард, «Во всем Советский Союз сразу стал «национальным». Не чисто национально-русским, но все же национально-русским, национально-

28

грузинским, национально-татарским и т.д.»

Культивировавшийся с начала войны кавказский национализм имел, однако, четкие границы, выхолащивался внешнеполитическими проблемами на юге Советского Союза и застарелой межэтнической напряженностью между кавказскими нациями. Все без исключения закавказские республики имели территориальные претензии друг к другу и к сопредельным государствам. В первые годы войны табу действовало в отношении турецкой и тюркской проблемы. Обсуждение, например, самой трагической в истории Армении страницы - геноцида 10-х годов ХХ в., проблемы территорий, отошедших от Грузии и Армении к Турции после революции, считалось нецелесообразным, потому что могло спровоцировать профашистски настроенного южного соседа

29

на войну .

За весь период войны Сталин, на основе речей которого выстраивалась вся пропагандистская работа, ни разу развернуто не высказался по национальному вопросу в СССР. В то же время общим местом в его речах стали тезисы о «нерушимой дружбе народов» и о войне, как «общем деле всех трудящихся без различия национальности и вероисповедания». Дружба народов Советского Союза в числе прочих факторов в начале войны была объявлена важным условием обороны, в конце ее - как одно из условий победы.

Главное политуправление Красной Армии не проявляло инициативы в этом вопросе. В первый год войны во фронты и округа, где призывались и использовались контингенты кавказских национальностей (Закавказский, Кавказский, Северо-Кавказский, Крымский), не получили ни одной директивы, регулировавшей воспитательно-идеологическую работу с ними. Между тем, уже первый опыт комплектования новых соединений кавказскими контингентами выявил их специфические особенности, серьезно замедлявшие процесс боевой подготовки и снижавшие их результаты. Показательна реакция Мехлиса по этому вопросу. Фактически руководя войсками Крымского фронта в феврале-мае 1942 г., он искал и, как правило, находил паллиативные меры в виде перестановок в частях по национальному составу и изъятию кавказцев из боевых частей.

Ведущая роль в формировании воспитательной политики принадлежала политическим органам кавказских фронтов и партийным организациям кавказских национальных республик. Идеологическую основу этой политики строило партийное руководство республик. Отправным пунктом в этой работе служили главные идеологемы сталинской национальной политики: равенствонародов СССР, при старшинстве русского народа, прогресс нерусских народов в советский период их истории и их нерушимая братская дружба.

Вопрос о выработке особой линии в работе с бойцами нерусских национальностей встал после сентябрьских 1941 г. совещаний с участием членов Военного совета Закавказского фронта и республиканских военкомов, выявившие крупные недостатки в этой области. В октябре бюро ЦК всех трех закавказских компартий подготовили и приняли развернутые постановления, направленные на укрепление дисциплины, повышению обучаемости кавказских контингентов[51]. В числе прочих большая роль отводилась укреплению боевого духа красноармейцев. Во фронтовой и республиканской прессе начались публикации на национальную тематику. Их можно разделить на несколько подгрупп.

К первой относились публикации по современной советской истории кавказских народов. Их целью являлась демонстрация успехов социалистического пути развития кавказских республик.

Ко второй относились статьи по истории народов Кавказа. Упор делался на периоды борьбы за национальную независимость.

К отдельному направлению можно отнести публикации, демонстрировавшие дружбу народов Кавказа.

Только с началом битвы за Кавказ можно говорить о институционализации образа кавказца-воина. Причем, на Северном Кавказе, ставшем театром военных действий, этот процесс шел быстрее, чем в Закавказье. Немалое значение здесь сыграли яркие художественные образы, созданные Ильей Эренбургом, Георгием Леонидзе, Петром Павленко, Виталием Закруткиным, широко растиражированные региональной и фронтовой прессой. Расчет был на противопоставление красивому и гордому горцу отвратительного образа немца-оккупанта - «безмозглого колбасника» с «квадратной головой». В данном случае был использован расистский прием гитлеровской пропаганды, отказывавшей противнику в звании полноценного человеческого существа. Широкоиспользовались негативные анималистские образы («звери», «скоты», «волки», «прусские шакалы», выпускающие свои «отравленные когти» и т.д.) Звериную сущность врага подчеркивали факты бесчинств гитлеровцев в горских селениях. Для пущей убедительности, эти факты засвидетельствовали горские старейшины, которых привозили на места трагедии.

Начало эскалации милитаристских и националистических настроений горцев в прессе и устной пропаганде было положено обнародованием обращения старейшин Кабардино-Балкарии и Чечено-Ингушетии к народам Северного Кавказа по поводу зверств оккупантов в кабардинском селении Кызбурун-I, а затем митингами народов Закавказья 7 августа, Северного Кавказа 13 августа и горской молодежи 26 августа.

Образ горской воинственности включал в себя как общий набор положительных человеческих качеств: смелость, решительность, верность, так и специфический пласт, обычно приписываемый горцу: гордость, неподкупность, свободолюбие. Использовались такие традиционные элементы кавказско-мусульманской ментальности, как кровная месть, круговая порука, священная война против неверных (газават или джихад), долг воина перед родителями, трепетное отношение к женщинам в противовес насилию над ними немцев[52]. Очевидно стремление направить эти качества в нужное русло. Например, чеченец, наделенный эпитетом «свободный из свободных» - это «сын советского народа, не терпевший никогда над собой никакого хозяина...» Поэтому «немцы

32

скоро почувствуют ваш (чеченцев - А.Б.) удар - удар «мюридов революции»» . Впервые исламская терминология подверглась секуляризации в годы гражданской войны. Эклектичные «мюриды революции» были озвучены легендарным героем гражданской войны чеченцем Асланбеком Шериповым («Мы докажем, что мы не мюриды газавата, но мюриды революции!»). В годы

Отечественной войны этот процесс продолжился с новой силой. Тема газавата за советскую родину получила официальную поддержку и неоднократно озвучивалась мусульманским духовенством. По замечанию А. А. Нуруллаева,

«советский режим разрешал... популяризировать идею о войне против

33

гитлеровской германии как войне за мусульманскую веру» .

В то же время, непосредственно в воинских частях политорганы не поощряли распространение религиозных (как мусульманских, так и христианских) представлений среди военнослужащих. Автором не обнаружено ни одного свидетельства какой-либо поддержки армейскими воспитательными органами религиозных обращений, поступавших из тыла и вообще сколько-нибудь серьезного отношения к религиозности воинов Красной Армии. Религиозная пропаганда была предназначена для агитации призывников и военнообязанных в тылу, как фактор, усиливавший эффект традиционной советской пропаганды и прекращалась с отправкой их на фронт.

Поощрялись воинственные представления, ведущие корнями к родовому обществу и язычеству. Историк Б. З. Плиев свидетельствует о поощрении у осетин нартских воинских обычаев: клятва перед родом (лаузганан) и торжественный проход воина сквозь строй обнаженных сабель, культивирование

нартских ценностей, таких как отвага в бою, воздержание в пище и уважение к

34

женщине .

Комплекс исторических героических символов и персонажей во время войны стал основой для генерации новых героев, рожденных текущей войной. Все без исключения Герои Советского Союза обретали национальную славу и широко пропагандировалась. Уже в годы войны о них складывались песни, их именами называли топографические объекты и военную технику.

Обращает на себя внимание то, что развернутая в августе 1942 г. пропагандистская кампания, адресованная специально северокавказским горцам, ориентировала их, прежде всего, на партизанскую борьбу, оборону гор - «своегокрая», - но не на вступление в ряды Красной Армии. По важности стоящих перед ними задач они не уступали тем горцам, которые уже находились в рядах действующих войск: «Будем уничтожать фашистских людоедов, как уничтожают

35

их на фронтах Отечественной войны героические сыны Дагестана.» . В ответ на известие о зверской расправе фашистов над жителями селения Кызбурун-I, газета своеобразно взывала к мести: «Вдвое, втрое напряженнее работать, чем вчера и сегодня»36. Для северокавказских народов такая форма патриотизма развивалась на фоне ширившегося антисоветского повстанческого движения в горах, уголовного бандитизма, приостановки призыва в армию в северокавказских республиках, а также увольнения в запас чеченцев и ингушей. Вскоре ряду народов, выселенных со своей исторической родины, было вовсе отказано в патриотизме.

Дистанция между пропагандистскими лозунгами и реальной оценкой ситуации их создателями порой была очень велика. Так, 7 ноября 1942 г. Военный совет Северной группы (Масленников, Фоминых, Грушевой) в армянской газете «Коммунист» поздравил ЦК КП(б) и армянский народ с юбилеем Октября, заверив, что «сыны армянского народа храбро дерутся на

37

фронтах Отечественной войны»37. Почти одновременно Военный совет Северной группы во главе с генералом Масленниковым ходатайствовал перед Верховным Главнокомандующем о переформировании 89-й армянской дивизии, а на момент составления этого послания дивизия была отведена в тыл как небоеспособная и неустойчивая. Точно также Мехлис во время крымской кампании всеми способами старался избавиться от кавказцев в боевых частях и одновременно восхищался их высокими боевыми качествами в закавказской прессе.

Развитие национал-патриотических идеологем в союзных республиках в первые годы войны шло без серьезного вмешательства центральных идеологических органов. Управление агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) и Главное политуправление РККА ограничивались общими рекомендациями в

Дагестанская правда. 20 августа 1942 г. № 209. Там же. 19 сентября 1942 г. № 235. Коммунист. 11 сентября 1942 г. № 215.

адрес ЦК нацкомпартий и политуправлений фронтов . Между тем, война способствовала росту национального самосознания народов СССР. Исследователь национальной политики советского государства Г. В.

39

Костырченко определил его как «стихийный национализм» . Последний выразился в акцентировании в национальной пропаганде собственной нации и ее героической истории. В то же время центральные установки общегосударственной идеологии - дружба народов СССР и ведущая роль русского народа - отодвигались на задний план. Уже в конце 1942 г. в пламенной статье «Кавказ борется!» грузинского писателя Г. Леонидзе не было ни одного упоминания о приоритете русских в вооруженной борьбе с фашизмом .

В последний период войны центральные власти стали проявлять беспокойство по поводу сложившейся в национальных регионах ситуации. Современные авторы наиболее показательной в этом плане считают дискуссию между ведущими историками страны, проходившую в 1943-1944 гг. и закончившуюся разгромом «антирусской», по мнению руководителя Агитпропа Г. Ф. Александрова, монографии «История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней», редактором которой была заместитель Института истории АН СССР А. М. Панкратова. В книге критиковалась завоевательная политика царизма в Средней Азии, де-факто реабилитированная Сталиным еще накануне войны в статье «Внешняя политика русского царизма». Высказывания партийных функционеров, стоявших у руля государственной идеологии, однозначны: «Всеми признано, что русский народ приходится старшим братом в семье народов Советского Союза»[53]. Почти одновременно резкой критике Александрова и прорусски настроенных историков подверглись татарские историки за популяризацию эпоса татар «Идегей».

Весной 1944 г. свои претензии к военным пропагандистам сформулировал начальник Главного политуправления А. С. Щербаков. Говоря об «идейно­политических ошибках» в работе фронтовой прессы на языках народов СССР, он отмечал, что отдельные газеты, «показывая на своих страницах боевые действия и героизм бойцов той национальности», на языке которой издается газета, не уделяют должного внимания с одной стороны «разъяснению ведущей роли русского народа в Отечественной войне», с другой - «недостаточно показывают другие народы СССР, рука об руку ведущие борьбу против общего

42

врага.» В поздравительной телеграмме Военного совета Закавказского фронта по поводу трехлетия 349-й грузинской по составу стрелковой дивизии (август 1944 г.) в исходный вариант: «В течении многих месяцев на Северном Кавказе дивизия имела честь вместе с другими соединениями Красной Армии сдерживать бешеный натиск и громить гитлеровские полчища» рукой члена Военного совета генерал-майора Ефимова была внесена фраза «во главе с русскими патриотами»[54]. В 349-й дивизии проверкой в конце 1944 г. было также зафиксировано, что «забыта пропаганда любви к великому русскому народу. Нет даже лекции на эту тему». Русский офицер этой дивизии сообщал, что

грузинский национализм в дивизии достиг таких масштабов, что «довоенные

44

национальные дивизии - это еще цветочки» .

Сам национальный статус кавказских дивизий для некоторых руководящих работников в конце войны стал раздражающим фактором. Так, в феврале 1945 г. начальнику штаба 13-го стрелкового корпуса из штаба 45-й армии было заявлено: «Вторично сообщаю, что в составе 13 с[трелкового] к[орпуса] национальных соединений нет. Если 392-я стрелковая дивизия в преобладающем большинстве укомплектована сержантским и рядовым составом грузинами, то это не значит, что она должна считаться национальным формированием»[55]. Трудно представить, какими еще основополагающими критериями должны были обладать национальные формирования, чтобы считаться таковыми. Тем более, что 392-я стрелковая дивизия с 1942 г. официально именовалась национальной.

Практика межнационального общения в среде личного состава в частях Красной Армии также в течении войны претерпела серьезные изменения. В исторической литературе существует твердое убеждение о крепкой дружбе между военнослужащими Красной Армии разных национальностей. Этот тезис пришел из советской историографии и с тех пор не подвергался проверке. Между тем, трудно представить, что многочисленные специфические проблемы (языковой барьер, культурно-ментальные и религиозные различия), сопровождавшие процесс становления частей с участием представителей кавказских национальностей, не могли не отразиться на такой тонкой области человеческих отношений как сфера межнационального общения. Тем более, что в первые месяцы войны практике общения русскоязычных бойцов и командиров с кавказцами, а также между представителями различных кавказских национальностей воспитательными органами оказывалось недостаточное внимание. Поскольку большинство командиров в кавказских по составу подразделениях были славянами, то в отсутствии должной воспитательной помощи со стороны политсостава, создавалась почва для разного рода негативных явлений в виде национального размежевания в воинском коллективе, межнациональной напряженности и проявлений национализма. В течении осени 1941 г. (20 октября и 6 ноября) начальник политуправления Закавказского фронта Соломко издал две директивы, предписывавших немедленно реагировать на проявления настроений великодержавности и строго наказывать их носителей. Одновременно требовалось усилить работу по пропаганде дружбы народов СССР, «сталинской национальной политики». Особо подчеркивалась важность создания положительного пропагандистского образа бойца-национала через активное знакомство всего личного состава с героями текущей войны из числа нерусских национальностей (в директиве от 20 октября упоминались грузины Ситаташвили и Цурумия, армянин Григорьян, азербайджанец Тагуров)[56]. Однако эта программа, как и прочие долговременные воспитательные мероприятия, не были до конца реализованы из-за участия Кавказского фронта в Керченско-Феодосийской десантной операции.

Ценным свидетельством по проблеме налаживания межнациональных отношений в первые месяцы войны является большое частное письмо старшего политрука Х. Д. Ширинова на имя М. Багирова, датированное 14 июля 1942 г. Судя по стилю и содержанию документа, Х. Ширинов был грамотным и высококультурным политработником. Всю крымскую кампанию он прошел на разных руководящих должностях в 404-й стрелковой дивизии смешанного национального состава. Автор письма подчеркивал, что еще в тылу «вопрос об интернациональном воспитании и являлся самым слабым местом нашей

47

работы» . По словам Ширинова, «молодые лейтенанты. к националам относились очень плохо. Они обвиняли колхозников. в том, что, якобы, они нарочно не говорят по-русски, называют их „елдашами"»[57]. Этот термин, означающий в тюркских языках „товарищ", „друг", неожиданно приобрел оскорбительную семантику.

Пока сформированные на Кавказе дивизии находились в местах своей постоянной дислокации, эти проблемы не проявлялись остро. В условиях же фронтовых, когда командиры лично отвечали за выполнение поставленной задачи и находились под постоянным давлением начальства, получая слабо обученное и не владевшее русским языком пополнение, они выражали свое недовольство. На специальные воспитательные мероприятия в отношении кавказцев времени не оставалось.

Формировались устойчивые негативные штампы восприятия красноармейцев кавказских национальностей. Старший политрук Ширинов, сообщал Багирову: «Когда мы отступали из Феодосии (в январе 1942 г.- А. Б.), то говорили „Феодосию сдали елдаши". А на самом деле, когда эти „елдаши" одними винтовками, без пищи и боеприпасов воевали еще на горах Феодосии, командование дивизии находилось уже в Керчи»[58]. Точно такое же мнение

47 48

бытовало и после сдачи советскими войсками Керчи в мае 1942 г., хотя усилиями Мехлиса к этому времени удельный вес кавказцев в частях Крымского фронта, был сведен к минимуму.

В документах зафиксированы случаи, когда русские командиры стремились скорее «израсходовать» прибывшее пополнение из состава нерусских бойцов, чтобы получить другое. Командир одной из кавалерийских частей Южного фронта в апреле 1942 г. цинично заявил: «Пусть их давят танки и расстреливает противник, тогда скорее уедем в тыл на формирование. Казаков и русских нам нужно сохранять, они нам пригодятся»50. Комполка без подготовки отправил 300 чел. пополнения в бой, в результате чего много людей погибло[59].

На подобные очевидные преступные акты политические органы и особые отделы НКВД (познее - СМЕРШ) немедленно и жестко реагировали. Упомянутый командир кавалерийского полка был арестован и предан суду военного трибунала. «Бытовой» же национализм существовал без серьезных

52

препятствий. Между тем, насмешки, унизительные клички («африканцы» , «елдаши»[60], «чернозадые»[61]), ксенофобское противопоставление славян кавказцам («пятнадцать украинцев разобьют вас всех и уничтожат весь полк»[62]) значительно ослабляли единство воинского коллектива. Х. Ширинов подчеркивал, что во время крымской кампании это «создало антагонизм между русскими и кавказцами, сеяло недоверие между ними»[63]. Иногда в травле кавказцев участвовали даже политработники. Здесь уместна ленинская фраза: «Поскрести иного коммуниста - и найдешь великорусского шовиниста».

Большинство случаев национальной напряженности в частях Красной Армии относились ко взаимоотношениям русских военнослужащих и кавказцев. Причем первые, как правило, являлись командирами, вторые - рядовыми красноармейцами и младшими командирами. Это указывает на то, что в основе конфликтов лежали, прежде всего, проблемы организации многоязычного по составу военного коллектива. Межнациональный конфликт являлся побочным продуктом организационных неурядиц.

С приобретением боевого опыта недавними новобранцами с Кавказа, ростом их боевого мастерства, эти конфликты теряли под собой почву, исчерпывали себя. Например, в донесении начальника политотдела 417-й стрелковой дивизии от 4 мая 1944 г. о бойцах нерусской национальности сообщалось, что «все они владеют русским языком, не раз участвовали в боях и фактически ничем не отличаются от остального состава подразделений», в связи с чем какой-то

57

специальной воспитательной работы с ними вести не требуется .

Русские писатели-фронтовики, чьи произведения заслужили уважение читателей жизненной правдой, нарисовали яркие картины рождения настоящих воинов из новобранцев нерусских национальностей, приходивших на фронт растерянными и неумелыми. Таковы, например, казах Талгат Виктора Астафьева из романа «Прокляты и убиты» или герои знаменитой панфиловской дивизии, сформированной в Алма-Ате, в книге Александра Бека «Волоколамское шоссе».