Социальные трансформации в крестьянской среде в 1920-е годы (по материалам Центра России)

В пределах изучаемого региона картина складывалась достаточно неоднородной:

Таблица 1. Социальная структура сельского населения в 1927 году, % [7]

В целом по изучаемому региону мы можем говорить об относительно невысоком удельном весе как бедноты, так и зажиточного населения. Именно эти две социальные группы стали объектами пристального внимания партийно-государственных структур во второй половине 1920-х годов.

Основными путями (формами) превращения имущественного неравенства в социальное являлись сдача средств производства и земли в аренду и наем рабочей силы. Стимулирующее воздействие на социальное расслоение крестьянства оказывала сравнительная насыщенность деревни машинами и большая концентрация их у верхних слоев деревни. Если в 1927 году только 0,8% бедняцких хозяйств имели машины, то среди зажиточных таковых было более 20% [12, с. 65, 68, 72]. Неравномерность распределения сельхозинвентаря порождала широкое распространение его сдачи в наем. Нанимателями сельхозмашин были главным образом низшие и средние группы, а сдатчиками их – преимущественно высшие.

На почве неравномерного распределения средств производства в доколхозной деревне изучаемого региона развивалась земельная аренда. Здесь арендные отношения получили большее развитие (в особенности аренда сенокосов), чем в среднем по стране. В 1927 году в регионе сдавали землю в аренду 5,6%, а арендовали – 22% хозяйств. В результате арендных сделок земля перераспределялась в пользу верхних слоев деревни: почти треть хозяйств увеличили свою пашню и сенокосы, правда размеры сданной в аренду и, соответственно, арендованной земли были невелики – 1,2 – 1,3 га, что объяснялось аграрным перенаселением Центра России. Были распространены и случаи скрытой аренды, чтобы избежать контроля со стороны налоговых органов.

В деревне изучаемого региона широко применялся наемный труд. Основным поставщиком рабочей силы была деревенская беднота, на долю которой приходилось почти 80% всей отпускаемой в наем рабочей силы. Безлошадный и безинвентарный крестьянин, сдав свою землю в аренду, вынужден был идти или в отхожий промысел, или, чаще всего, в наем к богатому соседу. Среди зажиточных хозяйств 60% использовали наем рабочей силы. В то же время наемной рабочей силой пользовались и середняцкие хозяйства. Руководящие органы отмечали разницу в использовании найма: «середняцкие хозяйства применяли наемный труд в силу отсутствия трудоспособных членов в семье, зажиточные же хозяйства связывают применение наемного труда с расширением хозяйства» [13, л. 18].

Преобладающим социальным слоем и основным производителем валовой и товарной продукции были середняки. В 1927 году они составляли 68,5% в составе крестьянских хозяйств изучаемого региона (4,2 чел. на семью, 3,5 работника). Доля середняков в производстве валовой и товарной продукции была выше, чем в числе хозяйств: они владели 81,6% основных средств производства, 80,9% посева, свыше 81% коров и 86% рабочего скота. В среднем на одно середняцкое хозяйство приходилось 2,1 га посева, 1,1 лошади, 1,3 коровы, 606 руб. средств производства (по стране 4,7 га посева, 1,2 лошади, 1,3 коровы, 571 руб. средств производства) [12, с. 68, 70, 72, 74, 76, 78, 80.]. Середняцкое хозяйство – это трудовое семейное крестьянское хозяйство, обеспечивающее почти исключительно своим трудом потребности своей семьи, и в значительной степени связанное с рынком (товарность зерновых у середняков достигала 22%).

На крайнем полюсе обнищания находилось батрачество. Батрацкие хозяйства были, как правило, малосемейными (3,1 чел на одно хозяйство).

Значительный, хотя и сокращающийся в условиях нэпа, слой в деревне представляли крестьяне-бедняки. В 1927 году они составляли 19,4% всех хозяйств (в стране и РСФСР больше 23%), в составе крестьянского населения – 20,1% ( 2,8 чел. на семью, 2,3 работника), владели лишь 7% средств производства, 9,1% посева. Размеры бедняцкого хозяйства были невелики, и оно в большинстве случаев не могло удовлетворить потребности семьи. Так, в Тверской области в 1927 году в среднем на одно бедняцкое хозяйство приходилось 1,12 дес посева, на 192 руб. всех средств производства, 0,47 головы рабочих лошадей и 0,7 головы коровы. Испытывая острый недостаток средств производства, почти не имея инвентаря и машин, они были не способны самостоятельно хозяйствовать. Бедняки производили лишь около 10% валового сбора хлеба. Этого не хватало для удовлетворения собственных потребностей, и они вынуждены были покупать хлеб. Связь с рынком была слабой: в среднем одно хозяйство в 1925/26 году продавало или обменивало продуктов на 36 руб. (середняцкое хозяйство – на 159 руб.). Основным денежным источником дохода у большинства хозяйств является заработок от продажи своей рабочей силы.

Наиболее зажиточную часть в социальном составе деревни составляли крупные крестьянские хозяйства, квалифицируемые в 1920-х годах как кулацкие. Кулачество Центрального региона было малочисленнее и менее мощным, чем в целом по стране и в сравнении с другими районами: в 1927 году его доля составляла 3,3% в числе крестьянских хозяйств (5 едоков на 1 хозяйство, 4 работника).

Встает вопрос об установлении социальной природы этого верхнего слоя крестьянства, традиционно определяемого как «кулачество». Термин «кулак» часто был синонимом «мироеда», «хищника», дикого, зверского эксплуататора, а в обыденном представлении нередко носил ругательный характер. В первой половине и в середине 1920-х годов в литературе, на политических «трибунах» разного уровня, на страницах ряда газет (в «Бедноте» в 1924 г., в «Сельской правде» в 1927 г.) велись дискуссии о социальной квалификации верхнего слоя деревни. При этом отмечалось, что зачисление в категорию «кулаков» часто происходило не по социально-экономическим, а по политическим признакам. М.И.Калинин в 1925 году писал: «Кулак из экономической категории превратился в политического козла отпущения: где бы что не стряслось – гадит кулак» [6]. Эта же мысль прослеживается во многих региональных материалах, в частности, в многочисленных социальных обследованиях деревни изучаемого региона середины 1920-х годов. Так, в одном из них отмечалось, что «кулак» в деревне сейчас бранное слово. Кулаком часто называют того, кто критикует Советскую власть, партию и т.п. [3, л.464; 12, л.16-18.]. Такие же взгляды, основываясь на результатах специальных обследований, высказывали многие партийные и советские работники. Это еще больше вызывало неприязнь бедноты к «богатым» крестьянам. Приведем выдержку из открытого письма крестьянина Смердова (Вятская губерния), опубликованного в газете «Беднота» еще в 1924 году: «За последнее время в глушь деревни проникло слово «буржуй». На деревенском языке оно стало словом бранным и для многих прямо позорным.

Уже к 1928 году заметно стремление обвинить кулаков во всех «смертных грехах», что делает, например, Г.Н. Каминский, руководитель Колхозцентра, на Тверской губернской конференции групп бедноты (октябрь 1928 года): кулак «тормозит нам проводить самообложение. Кто же от этого страдает? Конечно, бедняк. Его плохой лошади труднее тащить по худым мостам и дорогам… С кулаком не нужно церемониться там, где он нарушает советские законы» [5, л. 6]. Подобная позиция в отношении кулака к концу 1920-х годов получила широкое распространение как в директивных материалах, так и в литературе. И это при том, что четкого представления о том, кого можно считать кулаком, середняком или бедняком у партийно-советских руководителей не было. Так, в инструкции Тульского губкома ВКП (б) 1927 года было записано: «Кулацкое хозяйство – хозяйство, расширившееся в своем объеме за пределы трудового. Середняцкое хозяйство – трудовое хозяйство, обеспеченное живым и мертвым инвентарем. Бедняцкое хозяйство – не обеспеченное или слабо обеспеченное живым и мертвым инвентарем хозяйство, прибегающее в силу этих условий к сдаче земли в аренду» [13, л. 14].

Таким образом, к концу 1920-х годов после XV партийного съезда, взявшего курс на усиление наступления на зажиточные слои деревни, рассмотрение кулаков как «зажиточных крестьян» стало квалифицироваться как «правый уклон» и решительно осуждаться; возобладал сугубо политический взгляд на кулака как классового врага, который подлежит ликвидации. Это явилось логическим продолжением традиционного постулата марксистско-ленинской теории о крестьянстве как «последнем капиталистическом классе».

В то же время, говоря о верхнем слое крестьянства, квалифицируемом как «кулачество», следует отметить многофакторную неоднородность этого слоя. Это касается, прежде всего, его генетического происхождения: значительная часть хозяйств этой группы имела «дореволюционный стаж», но существовали и «новые» кулаки, возникшие в годы нэпа.Неоднородность рассматриваемого слоя проявлялась также в направленности производственной деятельности различных хозяйств. Кулацкие хозяйства занималась преимущественно сельским хозяйством. Но были и те, которые сочетали сельскохозяйственное предпринимательство с торгово-промышленной деятельностью, а также к группе «кулацких хозяйств» относили владельцев промышленных и торговых заведений. Кулацкие хозяйства сосредоточивали у себя лучшую технику: в 1927 году на кулацкую группу приходилось 78,2% общей стоимости сельскохозяйственных машин в деревне [11, с. 34]. Эта группа имела неоспоримые преимущества и по другим показателям: производительность, урожайность, потребление доходность.

Среди кулацких хозяйств 87% (больше, чем в других крестьянских группах) были членами различных видов кооперации (41% – в кредитной кооперации, 13,8% – в сельскохозяйственной кооперации (без кредитной), 14,2% – в промысловой). 62% кулацких хозяйств прибегали к найму рабочей силы (у середняков – только 8,6%), 27% арендовали землю, а сдавали землю в аренду 2,5% крестьянских хозяйств [12, с. 68, 70, 72, 74, 76, 78, 80].

Формы предпринимательской деятельности зажиточных хозяйств были различны: наем сроковых и поденных работников, использование предприятий по переработке сельскохозяйственного сырья (мельницы, кожевенные заводы и др.), а также торговых заведений, сдача в наем машин и др. По мере усиления вмешательства государства в сельскую экономику, а также нарастания антикулацкой риторики в официальной пропаганде, все большее распространение получают скрытые формы предпринимательской деятельности, среди которых на первое место выходит сдача в наем машин. Об этом убедительно свидетельствуют материалы социальных обследований деревни середины 1920-х годов. В то же время кулаки отказывались от внешних, более заметных показателей, по которым определялся тип хозяйства, в частности, сокращали или совершенно отказывались от аренды земли [4, л. 25].

Наряду с предпринимательской деятельностью, носящей разрешенные законом «цивилизованные» формы, в деревне сохранился с дореволюционных времен и тип «кулака-мироеда» с преобладанием кабально-ростовщических форм обогащения и эксплуатации. В этой связи следует отметить, что наметившаяся в последнее время тенденция изображения предпринимателей «всех мастей» как в дореволюционное, так и в советское время лишь со знаком плюс, лишь как благодетелей и т.п. антиисторичнав своей основе и противоречит истине. Следует различать «кулака» цивилизованного, предпринимательская деятельность которого содействовала развитию производства и в целом экономическому прогрессу, и «кулака-мироеда», консервирующего старые, по сути дела, феодально-крепостнические отношения.

Малочисленность кулачества, его связь с обиходом жизни, личной физической работой в своем хозяйстве («самоэксплуатация») позволяют говорить о кулаках как особом слое внутри класса крестьянства. В пользу этого положения говорят и трудности статистического отграничения кулачества: для этого было недостаточно учета имущественных признаков, надо было выявить и социальные признаки. Об этом также свидетельствует и неустойчивость кулачества как социального слоя: ежегодно значительная его часть переходила в ряды середняков, в то же время кулачество пополнялось «выдвиженцами» из верхушки середняцкого слоя. Определить степень перехода кулацкой группы в середняцкую и наоборот статистически весьма затруднительно. По материалам динамической переписи крестьянских хозяйств 1929 года видно, что с 1927 по 1929 год в группе кулачества осталось без изменений лишь 70,9%, остальные перешли в другие группы (главным образом вследствие раздела), выселились, ликвидировались и т.п. [10, л.89.] Следовательно, кулачество – крупное крестьянство, его верхний слой. По мнению известного американского исследователя советской деревни М.Левина, если зарождение классов и имело место, то речь могла идтилишь о начальной стадии этого процесса: «Бедняк или середняк, кулак или даже (в большинстве случаев) батрак были прежде всего и главным образом крестьяне, хозяева» [8, с. 51]. Другой крупный английский исследователь аграрной истории России Т.Шанин относит «верхние» слои деревни к «пограничным (маргинальным)» группам, «которые разделяют с крестьянством не все, но большинство основных характеристик» [2, с. 12-14.].

Из анализа российской нэповской деревни в определении типологии «верхних» слоев крестьянства В.П. Данилов приходит к выводу: «В целом организация производства и социальные отношения этой группы хозяйств и в условиях нэпа продолжали носить характер примитивного, специфического деревенского капитализма, отличавшегося совмещением товарно-денежных и натуральных связей, сохранением кабально-ростовщических. Соответствовал этому и общий облик деревенского предпринимателя 20-х годов. Это далеко не фермер, ведущий крупное производство на основе более эффективных методов организации производства, более совершенной техники, а в значительной степени – прежний мироед. В целом это – фигура, социальная эволюция которой закончилась на половине пути между мироедом и фермером» [9, с. 6] .

Середняцкие хозяйства в обстановке мелкотоварного производства многими нитями экономически связывались с другими социальными слоями; в них сочетались элементы предпринимательства и зависимости: в верхних зажиточных слоях более развиты были первые, в низших, близких к бедноте слоях – вторые. Кроме того, среди середняцкого слоя в середине 1920-х годов выделялась группа «крестьян-культурников», «крестьян-опытников». Эти инициативные, предприимчивые крестьяне, опираясь на эмпирически накопленные сельскохозяйственные знания и знакомясь с данными науки, пытались совершенствовать приемы земледелия, выводить новые сорта культур и породы животных. Отношение к «крестьянам-культурникам» резко изменилось после XV съезда: «крестьяне-культурники» были «окулачены», начиная с 1928 года их стали экономически обескровливать, а с конца 1929 года – экспроприировать и «раскулачивать» как «классовых врагов». Библиографический список

1. Большаков А. – М. Деревня после Октября. – Л., 1927.
2. Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире / сост. Т. Шанин, под ред. А.В. Гордона. – М., 1992.
3. Государственный архив Калужской области (Далее – ГАКО). Ф.Р-26. Оп.2. Д.16.
4. Государственный архив Тульской области (Далее – ГАТО). Ф.Р-1060. Оп.1. Д.279а.
5. Государственный архив Тверской области (Далее – ГАТвО). Ф.Р-291. Оп.11. Д.121.
6. Известия. 1925, 22 марта.
7. Таблица составлена на основе данных: Центральный архив общественных движений Москвы (Далее – ЦАОДМ). Ф.3. Оп.44. Д.1310. Л.4; Тверской центр документации новейшей истории (Далее – ТЦДНИ). Ф.12. Оп.1. Д.154. Л.11, 12; Коллективизация сельского хозяйства Центрального промышленного района. (1927-1937 гг.). – Рязань, 1971. С.42; ГАКО. Ф.Р-202. Оп.1. Д.4. Л.46; Статистический справочник по Рязанскому округу за 1927-28-29 гг. – Рязань, 1930. С. 302–303.
8. Отечественная история. – 1994. – №4-5.
9. Отечественная история. – 1993. – №2.
10. Российский государственный архив экономики. Ф.1562. Оп.73. Д.113.
11. Рогалина Н.Л. Эксплуататорская сущность кулацкого хозяйства и его производственная основа (по материалам российской деревни второй половины 20-х годов) // Проблемы социально-экономического развития советской деревни. – Вологда, 1975.
12. Сдвиги в сельском хозяйстве СССР. – М., 1930.
13. Центр новейшей истории Тульской области (Далее – ЦНИТО). Ф.1. Оп.4. Д.592.
14. ЦНИТО. Ф.1. Оп.5. Д.220.

Южно-Уральский государственный университет