§ 1. Психолингвистика
Психолингвистика как самостоятельная научная дисциплина возникла в 1950-х гг. Термин психолингвистика впервые употребил в 1946 г. Николай Пронко (Pronko N.H. Language and Psycholinguistics // Psychological Buletin.
V. 43. 1946). В широкий научный оборот термин вошел в 1954 г. после выхода в США под редакцией Ч. Осгуда и Т. Себеока[375] коллективной монографии «Психолингвистика». В СССР с 1985 г. в утвержденной ВАК номенклатуре лингвистических специальностей значится специальность «Общее языкознание, социолингвистика, психолингвистика».Психолингвистика находится на стыке психологии и лингвистики. По предмету она ближе к лингвистике, а по методам – к психологии. Предмет ее изучения – взаимоотношение языка, мышления и сознания. В психолингвистике используется экспериментальные методы, наблюдение, интроспекция. Психолингвистический эксперимент имеет значительную специфику по сравнению с экспериментом в естественных науках. В психолингвистике результаты эксперимента часто не говорят сами за себя, а требуют интерпретации, что, конечно, снижает его надежность и эффективность.
Приведем пример. А.Р. Лурия пишет: «Маленький ребенок называл словом «кха» кошку (в соответствии с начальными звуками этого слова), и казалось бы, оно имеет прочную предметную отнесенность. Однако при внимательном наблюдении оказалось, что слово «кха» этот ребенок употребляет не только по отношению к кошке, но, например, по отношению к любому меху (близкому к меху кошки), по отношению к царапине, к острому камню (по связи с кошкой, которая его оцарапала) и т.д. Следовательно, на ранних этапах развития значение слова еще аморфно, оно не имеет устойчивой предметной отнесенности; оно очень диффузно и, обозначая лишь определенный признак, относится к разным предметам, которые имеют этот общий признак и входят в соответствующую ситуацию»[376]. Интерпретация на недостаточном основании.
Слово кха может быть просто многозначным.«Решающий эксперимент» проведен советским психологом Г.Л. Розенгарт-Пупко: «Ребенку, владеющему словом, давалось определенное задание: «дай чашку», «дай мишку», «дай утку». Ребенок легко выбирал соответствующий этому слову предмет, и могло показаться, что слово уже достаточно сложилось у ребенка. Однако Г.Л. Розенгарт-Пупко на этом не останавливалась и переходила к основной серии опытов, которая заключалась в следующем. Среди вещей, разложенных перед ребенком или даже находящихся в другой комнате, не было названного предмета, но были предметы, обладающие одним из его признаков. Как показали эти опыты, как будто бы хорошо знакомое ребенку слово переставало сохранять четкую, устойчивую предметную отнесенность. Когда исследователь просил ребенка «Дай мишку» и посылал его к столу, на котором среди других предметов «мишки» не было, ребенок без всякого колебания приносил плюшевую перчатку, потому что она обладала одним из свойств, близких «мишке». Когда Г.Л. Розенгарт-Пупко просила «Дай птичку», то ребенок без колебаний приносил исследователю фарфоровый шарик, у которого был острый выступ (что-то вроде носика птички). Всё это означает, что на раннем этапе развития ребенка слово еще не обладает устойчивой предметной отнесенностью и за словом кроется лишь обозначение известного признака, а необязательно синтетическое обозначение предмета»[377]. После этих опытов вывод о «диффузности» детского слова становится правомерен.
Теоретической базой современной психолингвистики являются психологическое направление в языкознании ХIХ в., работы Н. Хомского, связывающего процесс овладения языком с врожденными психическими структурами, и труды советских ученых, изучавших вопросы соотношения сознания, языка и речи (Л.В. Щерба, Л.С. Выготский, Н.И. Жинкин, И.Н. Горелов, Леонид Волькович Сахарный (1934-1996)). В настоящее время крупнейшими отечественными специалистами в области психолингвистики являются А.А. Залевская, И.А. Зимняя.
Проблематика психолингвистики включает следующие темы: исследование механизмов порождения и восприятия речи и описание основанных на них текстов; изучение общественных функций речевой деятельности; изучение прагматики речевой деятельности, а именно – соотношения речевых сообщений и коммуникантов (их особенностей при порождении и интерпретации текстов); анализ онтогенетического языкового развития.
К особой области психолингвистики относится патопсихолингвистика, изучающая аномалии в формировании и протекании речевых процессов. К проявлениям речевой патологии относятся, в частности, нарушения, вызванные локальными поражениями мозга – моторная и сенсорная афазии.
Моторные афазии – аномалии порождения речи:
брадилалия (греч. βραδύς ‘медлительный’ и λαλιά ‘речь’) – замедление речи вследствие затрудненного произнесения членораздельных звуков;
брадифразия – замедление речи от ослабления процесса мышления;
тахилалия (греч. tachys ‘быстрый’) – патологически быстрый темп речи, около 20-30 звуков в секунду, что примерно в 2 раза превышает норму. Больной не замечает частого повторения или пропуска слогов. Тахилалия не сопровождается другими фонетическими, лексическими и грамматическими дефектами.
дислалия – нарушение произношения звуков при нормальном слухе. Практически любая фонема может быть затруднена в произношении. Особенно часто встречаются: сигматизм – произношение свистящих и шипящих вместо других звуков, парасигматизм – затрудненное произношение свистящих и шипящих; ротацизм – переход в [р], параротацизм (картавость) – затрудненность произнести [р]; ринолалия (греч. rhinos ‘нос’) – гнусавость.
Сенсорная афазия – речевые нарушения, связанные с дисфункцией сенсорных систем (речь слепых, глухих, глухонемых, слепоглухонемых). В рамках нейро- и психолингвистики были выявлены важные особенности языка. Больной с пораженной левой теменной областью читает лишь левую половину слова, причем неважно, какой оно длины (расстройство «одностороннего игнорирования»). Если предъявляют слово контраст, больной видит кон, если контрастность – контраст. Женщине, страдающей односторонним игнорированием, дали задание нарисовать часы, показывающие без четверти двенадцать. Она точно нарисовала левую половину, но абсолютно без правой. Данное расстройство показывает, что слово в памяти записано слева направо при фиксированном центре[378].
Другой случай. Босвел, мужчина 50 лет, с разрушенными полюсами височных долей и извилиной морского коня (гипокамп), не может удержать в памяти информацию более 40 секунд. Он хорошо поддерживает разговор, но если на минуту выйти и возвратиться, то Босвел воспринимает вошедшего как абсолютно незнакомого человека. Знания об объектах у него сохраняется, но доступа к хранимой в памяти информации нет[379].В последние годы в отечественной психолингвистике сложилась новая научная парадигма, известная как «языковое сознание»[380]. Ее формирование вызвано нерешенными проблемами речевой деятельности и прежде всего проблемы взаимопонимания. Суть ее в следуюшем. В процессе коммуникации люди воспринимают лишь материальные компоненты знаков, а сами смыслы остаются ненаблюдаемыми. Каким образом, предъявляя друг другу только формальные элементы, коммуниканты в состоянии догадываться о содержании? Совершенно очевидно, что значения знаков у говорящего коллектива имеют что-то общее. И здесь возникает проблема появления этой общности.
В отличие от тела человека, его сознание закрыто от внешних воздействий. Знания о мире личность может сформировать исключительно на основе своего опыта. Люди, принадлежащие одной культуре и говорящие на одном языке, пришли к одним и тем же результатам. Почему? Откуда, например, возникает общность в понимании абстрактных понятий, не имеющих аналогов в опыте. Наука не может объяснить возникновение способности к языку и взаимопониманию. Неудовлетворительность всех решений возродила в ХХ в. гипотезу биологической природы языка в виде картезианской идеи о врожденном характере языковой способности. Ее автор Н. Хомский пишет: «Бессознательный характер принципов языка и естественной логики и то обстоятельство, что они в значительной мере составляют предварительное условие усвоения языка, а не возникают как следствие "образования" или "обучения", являются общими предпосылками картезианской лингвистики»[381].
Сознание – интенция (направленность) на внешний по отношению к человеческому «Я» экстра- и интракорпореальный мир.
Сознание существует в неязыковой и языковой формах. Внеязыковое сознание – способность выделять объекты действительнсти на основе чувственных данных. Содержание неязыкового сознания специфично, т.к. является результатом индивидуальной познавательной деятельности. Эта специфика хотя бы отчасти должна нивелироваться при общении. Неязыковые знания переводятся в языковые при помощи знаков. Таким образом, языковое сознание – способность превращения сенсорного материала в языковой и результат такого превращения. В статье Н.В. Уфимцевой и Е.Ф. Тарасова языковое сознание определяется как «знания, ассоциированные с языковыми знаками для овнешнения в процессе общения первичных и вторичных образов сознания»[382]. Первичные образы – знания, выработанные личностью при восприятии объектов окружающего мира. Вторичные образы – это первичные образы, ставшие перцептивными эталонами в последующих актах восприятия. Получаемая информация сравнивается с ними и закрепляется в качестве ориентиров освоения действительности. По А.Н. Лентьеву, именно первичные и вторичные образы являются средствами формирования мысли. На определенном этапе содержание мысли получает речевое воплощение.Е.Ф. Тарасов дает несколько иное определение: языковое сознание – «совокупность перцептивных, концептуальных и процедурных знаний носителя культуры об объектах реального мира»[383]. Здесь объединяются в один комплекс чувственное и процедурное (операциональное, предметное) знание с мыслительной областью, но участие в его оформлении языковых знаков не указано.
Под знаниями о мире здесь подразумевается не энциклопедическая информация, уже получившая вербализацию и зафиксированная в текстах. Речь идет о первичной, доязыковой информации, воспринимаемой как физические стимулы – зрительные, звуковые, обонятельные, вкусовые, тактильные. Обработанная мышлением, первичная информация передаётся в кратковременную (оперативную) память в виде мыслительной интерпретации физического сигнала. Это не копия внешнего стимула, а его психический аналог.
В результате у человека возникает убеждение в том, что в мире существует такая-то вещь и с ней могут происходить такие-то события. Но в этом убеждении, помимо объективного компонента, определяемого общностью человеческой физиологии, есть этно-, социо- и индивидуально обусловленный момент, связанный с особенностями национального языка. Язык дает не фотографию психической копии внешнего стимула, а ее творческую интерпретацию, которую удобно описать как образ или картину. Именно поэтому метафорическое обозначение семантики языковых единиц как ЯКМ вполне оправданно.Как отмечают Н.В. Уфимцева и Е.Ф. Тарасов: «Введение образа языкового сознания с общественно отработанными знаниями объясняет возможность достижения взаимопонимания при всех различиях индивидуального сознания, специфика содержания образов которого отображает специфическую дифференциацию жизнедеятельностей личностей»[384]. На самом деле, это сильное упрощение проблемы. Поразительное единство в осмыслении таких абстрактных сущностей, как число и других математических объектов, не объяснимо общественно выработанной практикой, т.к. они не имеют материальных аналогов.
Известный психолингвист Т.Н. Ушакова подчеркивает двусторонний характер языкового сознания: «В термине “языковое сознание” объединены две различные сущности: сознание – психический феномен нематериальной природы (его нельзя измерить по пространственным признакам, нельзя услышать, посмотреть на него) – и материальный феномен произносимой или записываемой речи, а также физиологический процесс формирования вербальных языковых связей»[385]. Психолог обращает внимание на психические процессы, сопутствующие функционированию сознания и речевой деятельности, лингвист – на выражаемые языком ментальные сущности (концепты).
Системность языкового сознания
Ю.Н. Караулов дополнительно вводит понятие языкового вербального сознания – фонд активного словаря, т.е. совокупность тех слов, которые человек понимает: «Это не только наш “лексический минимум”, но и картина языкового вербального сознания»[386]. Эксперименты показывают, что в подобным образом понимаемом активном словаре современного среднестатистического молодого человека около 32 тысяч слов: «Мы опросили множество носителей русского языка. Каждый получал анкету с сотней слов, на которые он должен был ответить письменно первой пришедшей ему в голову ассоциацией. К примеру, слово "стол" рождает ассоциации: "круглый", "обеденный", "на четырех ножках" и так далее. В результате первый этап опроса охватил пять тысяч человек из самых разных городов по всей России. Получился первый том словаря, в который вошло 1300 слов-стимулов с порожденными ими ассоциациями – по пятьсот на каждое. На втором этапе исследования в качестве стимулов были взяты слова, приведенные в ответах. То есть нужно было придумать ассоциацию на слово "обеденный". Развернулись новые цепи: "обеденный час", "обеденный перерыв", "сервиз". На третьем – стимулами стали слова, приведенные в ответах второго этапа. А вот провернуть все это в четвертый раз не получилось. Слова начали повторяться. Не было прироста новых ассоциаций. Так и вылезла эта цифра – 32 тысячи».
В языковом сознании выделяется его ядерная часть – «совокупность слов, имеющих наибольшее число связей с другими словами в ассоциативно-вербальной сети, которая строится по результатам массового ассоциативного эксперимента с достаточно большим числом испытуемых (от 100 до 1000). Центральными для языкового сознания русских (начиная, по крайней мере, с 60-х годов ХХ века) являются такие понятия, как человек, дом, жизнь, хорошо, друг, нет, большой»[387].