ОБ АФАТИЧЕСКИХ РАССТРОЙСТВАХ С ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Après tout, c'est ainsi que nous communiquons, pardes phrases, même tronquees, embryonnaires. incompletes, mais toujours par des phrases. C'cst ici, dans notre analyse, un point crucial.

Эмиль Бенвенист. 3 сентября 1966 г. 1

Около тридцати лет назад, в 1941 г., когда я только еще собирался опубликовать свое первое исследование по афазии, Детский язык, Афазия и Фонологические Универсалии2, я был удивлен тем, до какой степени лингвисты игнорируют вопросы, связанные с усвоением языка ребенком и с патологическим разрушением языка. В особенности игнорировалась сфера афазии. Тем не менее ряд неврологов и психологов настаивали на той важной роли, которую может играть в этой области лингвистика. Они понимали, что афазия есть прежде всего дезинтеграция языка, и поскольку языком занимаются лингвисты, именно лингвисты должны сказать нам, какова действительная природа этих разнообразных типов дезинтеграции. Такие вопросы поднимались,

i Впервые опубликовано в французском переводе, под заголовком «Les regies des degats grammaticaux». в Langue, Discours, Society, под ред. J.Kristeva, J.C.Milner and N.Ruwet (Paris, 1975), co следующим посвящением: «C'est à Ěmile Benveniste qui fut l'un des premiers à soutenir l'importance des etudes strictement linguistiques sur les syndromes de l'aphasie que je tiens à dedier en hommage d'admiration et d'affection cette etude basee sur mes rapports au Troisième Symposion International d'Aphasiologie à Oaxtepec, Mexique, novembre 1971, et au Congreso Peruano de Patologia del Lenguage a Lima, Peru, octobre 1973. [Перевод К. Голубович, К. Чухрукидзе]

1 В конце концов, так мы и общаемся, посредством фраз, хотя порой усеченных, зачаточных или незавершенных, но всегда посредством фраз. Именно в этом, в аналитичности нашей речи и заключается узел проблемы.

Emile Benveniste «La forme et le sense dans le language». Problèmes de linguistique generale 2 (Paris, 197-1), 121.

2 R. Jacobson, Child Language, Aphasia and Phonological Universals (The Hague: Mouton, 1968), translated from the German original of 1941 (См. Selected Writings 1, 328-401).

73

например, А. Пиком, А. Гелб, К. Гольдштейном и М. Иссерлин. 3 Но среди самих лингвистов царило полное равнодушие в отношении вопросов афазии. Хотя и здесь, конечно же, наблюдаются исключения.

Таким образом, начиная с 1870-ых один из величайших предшественников современной лингвистики Бодуэн де Куртенэ, постоянно наблюдал и исследовал случаи афазии и в 1885 г. посвятил одному из них подробную монографию на польском «Из патологии и эмбриологии Языка»,4 за которой должны были последовать другие работы. Это исследование сочетает богатый и тщательно подобранный материал с пониманием огромной необходимости исследования детского языка и афазии для лингвистической теории и фонетики. Появлялась перспектива обнаружения общих законов, основанных на сравнении афатических синдромов с системами этнических языков. Несколькими десятилетиями спустя Фердинанд де Соссюр, просматривая обзор Сеше Programme et methodes de la linguistique theorique (1908), подчеркнул связь между открытиями Брока и наблюдениями различных форм афазии, которые представляли собой особый cas d'aphasie où la categoric des substantifs tout entière manque, интерес для психологии и грамматики: Je rapelle par exemple les alors que les autres categoric etablies du point de vue de la logique restent a la disposition du sujet.5

Эти важные напоминания, однако, как и большинство призывов Бодуэна и Соссюра, оставались без непосредственного ответа. Но в настоящее время, начиная с сороковых и начала пятидеся-

3 См. A. Pick, «Aphasie und Linguistik», Germanisch-romanische Monatsschrift 8 (1920); A.Gelb and K. Goldstein, «Über Farbennamenamnesie nebst Bemerkungen über das Wesen der amnestischen Aphasie überhaupt und die Beziehung zwischen Sprache und dem Verhalten zur Umwelt», Psychologiscbe Forschung 6 (1924); K.

4 Jan Baudouin de Courtenay, «Z patologii i embrioilogii jezyka», в его Prace filologiczne 1 (1885-86).

5 — Я вспоминаю, например, те случаи афазии, когда отсутствует целая категория субстантивов, в то время как другие категории, установленные с точки зрения логики, остаются в распоряжении субъекта (R. Godel, Les sources manuscrites du Cours de linguistique generale de F. de Saussure (Geneva-Paris, 1957, 51 ff; F. de Saussure, Cours de linguistique generale, крит. издание R. Engler (Wiesbaden. 1967), 35.

74

тых наблюдается существенное изменение. Становится вес яснее «à quel point l’approche linguistique peut renouveler I'etude de l'aphasie» 6, как было отмечено А. Екеном и Р. Ангелергом. «II faut, en effet, que toutes les utilisations du langage libre et conditionne soient analysees à tous les niveaux du système linguistique.» 7

Вопрос об уровнях действительно важен. Слишком часто попытки рассмотрения лингвистического аспекта афазии страдают от недостаточного разграничения лингвистических уровней. Можно даже сказать, что сегодня самая главная задача лингвистики — это научиться разграничивать уровни. Несколько уровней языка автономны. Автономия не означает изоляции; все уровни взаимосоотнесены. Автономия не исключает интеграции, и даже более того — автономия и интеграция тесно связанные феномены. Но во всех лингвистических вопросах, а особенно в случае афазии важно подходить к языку и к его разрушению в рамках данного уровня, помня в то же время, что любой уровень — это то, что немцы называют das Teilganze (часть целого) и что целое и взаимодействие между различными частями этого целого должны быть приняты во внимание.

Надо принять во внимание взаимодействие между разнообразием и единством. Как говорит Екен: «L'aphasie est en même temps une et multiple» 8. Должны быть выделены многообразные формы дезинтеграции языка, и было бы ошибочно исследовать это многообразие только с количественной точки зрения так, как если бы мы имели дело с различными степенями дезинтеграции, тогда как в действительности мы так же сталкиваемся со значительной качественной разницей.

6 — в какой степени лингвистический подход мог бы внести в клад в исследование афазии.

7 Н.Hecaen and R.Angelergus, Pathologie du langage — l'aphasie (Paris: Larousse, 1965). — Нужно, чтобы, в результате, все — и свободные и обусловленные виды применения языка, были проанализированы на всех уровнях языковой системы.

8 Ibid.

75

Более того, когда мы обсуждаем те формы афазии, в которых разрушение звуковой модели языка является важным фактором, мы должны помнить, что для современной лингвистики не существует такой области, как звуки сами по себе. Для говорящего и для слушающего звуки речи обязательно выступают как носители смысла. Звук и значение как для языка, так и для лингвистики являются неразрывной двойственностью. Ни один из этих факторов не может рассматриваться как простая колония другого: единство звука и значения должны исследоваться одновременно, и с точки зрения звука, и с точки зрения значения. Та степень, при которой звуки являются совершенно особым феноменом среди других аудиальных явлений, была прояснена замечательными экспериментами, проведенными в различных странах в течение последнего десятилетия: эти исследования доказали привилегированное положение правого уха, связанного с левым полушарием, при восприятии звуков речи.

Когда мы исследуем различные лингвистические синдромы афазии, мы должны уделять большое внимание иерархии лингвистических элементов и их комбинаций. Мы начинаем с наименьших единиц языка, «различительных признаков», или merismes. как их предлагал называть Бенвенист. 9 Фундаментальная роль, которую играют отождествление и различение этих лингвистических квантов при восприятии речи и при ее афатических нарушениях, была глубоко исследована и убедительно показана Шилой Блумстайн, ученым, соединившим в себе навыки прекрасного лингвиста и невролога.10 Французский эквивалент «различительных признаков» — traits distinctif или в редком обозначении Соссюра, element differentiel. тогда как термин trait

9 E. Benvenist, «Les nivaux de I'analysу linguisеique», в его Problè mes de linguistique generale 1 (Paris, 1966), 22 f.

10 Sheila E. Blumstein. A Phonological Investigation of Aphasic Speech (The Hague: Mouton, 1973); см. A.R. Lecours и F. Lhermitte, «Phonemic Paraphrasias», в H. Goodglass и S. E. Blumstein, eds., Psycholinguistics and Aphasia (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1073).

76

pertinent, иногда употребляемый французскими лингвистами, неверен, поскольку любой элемент языка является в определенном смысле имманентным, и понятия различительности (distinctiveness) и имманентности (pertinence) не совпадают.

Пучок одновременных различительных признаков называется «фонемой» в соответствии с французским термином phonème, введенном в 1870-ые, и он постепенно получает новое определение.

Простейшая единица, имеющая свое собственное значение «морфема», — это понятие и термин, введенный Бодуэном де Куртенэ. К сожалению французская лингвистическая терминология, по свидетельству Милле, приняла и употребила этот термин в узком смысле, с тем, чтобы перевести немецкое обозначение Бругмана Formant, применимое к аффиксам, но не к корню, в результате чего возникли досадные колебания во французской системе грамматических обозначений.

О высшей морфологической единице, «слове» (mot), можно повторить то, что было сказано в отношении фонемы: это существенное понятие, которое нельзя ни отбросить, ни рассматривать как целую грамматическую единицу вместо морфемы.

Традиционная английская иерархия синтаксических структур — «phrase», «clause», «sentence» (словосочетание, придаточное предложение, предложение) весьма полезна при анализе спонтанной и необусловленной речи афатиков. Французская система менее

77

устойчива. Возможно, термин Люсьепа Тесньера11 noeud (узел) подойдет для английского «phrase» и традиционные французские обозначения proposition и phrase для «clause» и «sentence».

Когда я работал над лингвистической интерпретацией афатических данных и затем рискнул систематизировать проанализированный материал в свете строго лингвистического критерия, шаг за шагом я стал замечать яркие соответствия между лингвистическими типами афазии и топографическими синдромами, обнаруженными специалистами при исследовании коры головного мозга (особенно А.Р. Лурией12), и обрисовал эти очевидные параллели в моих работах 1963 и 1966 гг 13 Я предпочитаю, однако, избегать сравнений, если они не прошли систематического, междисциплинарного контроля, моя же собственная работа ограничивается речевым аспектом афазии во всех ее многочисленных разветвлениях. Но я испытываю истинное вдохновение, когда читаю недавнее синтетическое исследование Л. Р. Лурии, великого исследователя церебральных механизмов и их участков как факторов разного рода афатических расстройств. 14 Когда этот создатель нейролингвистики15, продолжая свое неутомимое исследование речевых расстройств, выражает «полное согласие с основными концепциями», предложенными в моих лингвистических попытках найти и классифицировать афатические синдромы, и предлагает дальнейшие, решительные отсылки к «физиологическим механизмам, лежащим в основе этих нарушений»; главным выводом, который можно из этого сделать, является необходимость все более тесного сотрудничества лингвистов и неврологов, совместного и глубокого исследования, которое обещает глубже проникнуть во все еще непознанные тайны — как мозга так, и языка.

Мы должны не только согласовывать, но так же и последовательно различать два в основе своей различных феномена, эмиссию

11 L. Tesnière, Elements de Syntaxe structurale (Paris. 1959)

12 A.R. Luria, «Factors and Forms of Aphasia», Ciba Foundation Symposium: Disorders of Language (London, 1964); idem. Higher Cortical Functions in Man (N.Y.: Basic Books. 1906) — пер. с русского оригинала 1962.

13 См. R. Jakobson. «Toward a Linguistic Typology of Aphasic Impairements» (19оЗ) и «Linguistic Types of Aphasia» (1960) в Selected Writings II (Hague: Mouton, 1971), 289-306. 307-333, репр. в Studies on Child Language and Aphasia (Hague; Mouton, 1971), 75-94, 95-125).

14 A.R.Luria, «Two Kinds of Apasic Disorders», Linguistics 115 (1973).

15 Cp. A. R. Luria, «Basic Problems of Ncurolinguistics» и Current Trends in Linguistics 12.4 (The Hague: Mouton, 1974).

78

и рецепцию. Используя термины Чарьлза Сандерса Пирса, существуют два действующих лица (dramatis personae) «говорящий» и «тот, кому говорят» («sayer» и «sayee»). Их отношение к коду и сообщению совершенно различно, и в частности, двусмысленность, особенно омонимия, — проблема, с которой сталкивается «sayee». Без помощи контекста или ситуации, услышав «sun» [sÙn| — он не знает, имеется ли в виду «солнце» (sun) или «сын» (son), тогда как «sayer» (говорящий) совершенно свободен от вероятностной позиции у «sayee» (того, кому говорят), хотя он, естественно, может принять во внимание отношение «sayee» и предотвратить возникновение омонимических препятствий для последнего. Чтобы проиллюстрировать различие между моделью говорящего и моделью того, кому говорят, я позволю себе признаться, что, хотя я и способен следовать за отчетливо произносимой итальянской речью, я почти не способен произнести ни одной фразы на этом языке. Таким образом, в отношении к итальянскому я не могу действовать как адресант (addresser), но только как адресат (adressee), либо молчащий, либо отвечающий на другом языке. При исследовании афазии мы должны помнить о возможности радикального разрыва между двумя этими компетенциями и вполне естественного преобладания рецепции над эмиссией. Таково, например, положение младенца, который научился понимать речь взрослых, но, тем не менее, сам не способен ничего сказать. Способность декодировать может возникнуть раньше способности кодирования, и в случае афатиков, отдельно от нее.

Я хотел бы оставить обсуждение новых аспектов лингвистического исследования афатических нарушений звуковой структуры до следующего раза, несмотря на тот увлекательнейший горизонт, который эти проблемы открывают для фонологии. Если ограничивать себя при продвижении к высшему и чисто грамматическому уровню афазии, и при применении принципа объяснительного отождествления к строго лингвистическому анализу речевых нарушений, оставаясь на одном только этом уровне, можно добиться получения ясной и простой картины. Однако, чтобы проследить лингвистический синдром данного типа афазии, мы должны следовать нескольким генеральным линиям.

Во-первых, зоолог не будет начинать исследование различия между растениями и животными с рассмотрения таких переходных типов, как губки и кораллы. Вряд ли началом исследования полов будет концентрация всего внимания на гермафродитах. Конечно же, есть много гибридных, сложных, смешанных случаев афазии, но мы не знаем о существовании четко поляризо-

79

ванных типов, и эти строго отличные, так сказать, «чистые» случаи, как называют их неврологи, должны лечь в основу нашего исследования и классификации афатиков, а следовательно, направлять нас и в нашем исследовании пограничных случаев, какова бы ни была их частотность.

Во вторых, значительная разница между спонтанной и обусловленной речью, — факт, хорошо известный лингвистам, — должна быть также с вниманием учтена при исследовании афазии. В добавление к ответам пациента на вопросы врача, мы должны исследовать полностью спонтанную речь афатика, особенно в знакомой ему среде, и сравнить эти два структурно отличных друг от друга типа высказываний. Рассматривая вопрос обязательной (required) репродукции и репетиции, следует помнить, что эти процессы занимают совершенно особое место в нашем речевом поведении. На лондонском симпозиуме по речевым расстройствам, организованном «Ciba foundation» в 1963 г., лингвист А.С.Росс высказался о необходимости собрать все опубликованные или мимеографированные высказывания афатиков, воспроизведенные при разных формах диалога и с разными собеседниками.16 Такие материалы абсолютно незаменимы для получения лингвистического описания и классификации афатических синдромов. Нельзя получить достоверного лингвистического заключения на основе простого сбора ответов пациентов на вопросы врача, поставленных к тому же в весьма искусственные условия медицинского опрашивания.

С лингвистической точки зрения чистейшие формы афазии можно, по всей видимости, наблюдать при случаях полного аграмматизма. У нас имеются замечательные прозрения в суть этого вопроса таких специалистов, как Л. Ник. М.Иссерлин и Е.Саломон, 17 а в настоящее время — А.Екена. А.Гудгласса и их соратников по лингвистике18. Именно Гудгласс обнаружил последовательную, прозрачную закономерность в обращении афатиков с английским суффиксом, являющимся тройным синонимом

16 A.S.C.Ross et al., «Edition of Text from a Dyphasic Patient», Ciba Foundation Symposium: Disorders of Language: (London, 1964).

17 A.Pick, Die agrammatischen Sprachstorungen (Berlin, 1913). M.Isserlin, op.cit.; E. Salomon, «Motorische Aphasie mit Agrammatismus», Monatsschrift für Psychologie 1 (1914)

18 H. Hecaen, ed., Neurolinguistique..., H. Goodglass, «Studies on the Grammar of Aphasics», Journal of Speech and Hearing Research II (1968); См. D. Cohen and H. Hecaen, «Remarques neurolinguistiques sur un cas d'agrammatisme», journal de psychologie normal et patbologique 62 (1965); H. Goodglass and J. Hunt, «Grammatical Complexity and Aphasie Speech», Word 14 (1958).

80

и исполняющим три совершенно разные грамматические функции, а именно функции суффикса /-z/ в двух его позиционных вариантах /-iz/ и /-s/. Этот же суффикс в тех же самых позиционных вариантах используется для выражения множественного числа существительных, напр., «dreams» в форме притяжательного падежа, как в «John's dreams», и в глагольной форме третьего лица настоящего времени, напр., «John dreams», однако последней выживающей в речи афатиков формой является мн. число существительного, «dreams».19 При усвоении речи ребенком мы наблюдаем обратный порядок, зеркальное отражение: существительное мн. числа «dreams», — первое появляющееся слово, следующим речевым приобретением является — «John's dream», за которым, в конечном итоге, появляется глагольная форма третьего лица — «John dreams».20 Разгадка этой проблемы состоит в иерархии уровней: форма множественного числа «dreams» — это одно слово, за которым не имеется в виду никакого синтаксического продолжения, в форме «John's» — подразумевается уровень высказывания, где эта форма является определением такого заглавного слова, как «dream», и наконец, глагольная форма третьего лица, «dreams» участвует в пропозициональной последовательности с подлежащим и сказуемым.

Совершенно ясно, что более сложные синтаксические структуры вытесняются из речи в первую очередь, также как и отношения между подлежащим и сказуемым утрачиваются первыми в случаях аграмматизма. Дети начинают говорить однословными высказываниями (голофразами), затем они достигают уровня полноценного словосочетания — «little boy», «black cat», «John's hat» и т.д. — последними появляются конструкции, включающие в себя подлежащее и сказуемое. Приобретение подобных конструкций является на самом деле настоящей речевой и умственной революцией. Только на этом уровне появляется независимая от hic et nunc, реальная речь. Ученые говорят о некоем «психологическом предикате» в случае когда ребенок видит кошку и произносит слово «кошка». Эта голофраза интерпретировалась как предикат, которым наделяется животное, увиденное ребенком. Но только когда ребенок приобретает способность употреблять подлежащее и сказуемое в их соотношении, только на этом дихотомическом уровне язык становится равен себе в речи ребенка. Уче-

19 H. Goodglass and J. Berko, «Agrammatism and Inflectional Morphology in English», Journal of Speech and Hearing Research II (1968).

20 J. Berko, «The Child's Learning of English Morphology», Word 14 (1958).

81

ные разных стран, наблюдающие за развитием речи детей, стали свидетелями одного и того же явления. Двух-трехлетний мальчик подходит к отцу и говорит «dog meow» (или «meows»), («собака мяукает»), отец поправляет его: «Нет, мяукает кошка, а собака лает.». Ребенок расстраивается и начинает плакать. Если, однако, отец готов принять участие в игре, говоря ребенку, «Да, собака мяукает, а дядя лает,» малыш обычно остается доволен. Однако может случится и так, что малолетний адресант расстраивается именно из-за такого ответа родителя, потому что считает, что говорить о мяукающей собаке — это лишь его детская привилегия, на которую не могут претендовать взрослые. Эта ситуация отражает важный лингвистический факт: в процессе изучения родного языка, ребенок осознает что у него есть право накладывать различные предикаты на одно и то же подлежащее, «dog» («the dog... runs, sleeps, eats, barks»), также, впрочем, как и комбинировать разные подлежащие («dog, cat, Peter, Mommy») с одним и тем же предикатом (напр., «runs»). Почему же тогда ему не довести эту свободу до того уровня, когда он сможет выбирать новые предикаты, как в высказывании «dog meows»? Злоупотребление этой свободой является побочным эффектом речевого и умственного освобождения ребенка от определенной ситуации. До тех пор, пока он просто произносит «runs», или «cat», или «dog», он полностью зависим от окружающего временного и пространственного контекста, но имеете с появлением предложения с подлежащим и сказуемым он вдруг начинает говорить о вещах отдаленных друг от друга в пространстве и времени, о событиях относящихся к далекому прошлому или будущему, и, более того, даже строить целые истории, полные вымысла. Именно эта способность утрачивается в случаях полной аграмматической афазии.

Очень показательны в этом отношении — и при усвоении речи, и при ее распаде — наблюдения за высказываниями в повелительном наклонении. В повелительных конструкциях не подразумевается существование пропозициональной модели, основанной на взаимодействии подлежащего и сказуемого. Предположение о том, что повелительные конструкции — попросту трансформированные повествовательные конструкции, совершенно безосновательно. Императив — это самая элементарная речевая форма. Именно по этой причине повелительные конструкции, появляющиеся на самом раннем этапе речевого развития у детей, наиболее устойчивы при аграмматической афазии, а явная тенденция флективных языков сводить императивные

82

формы до голого корня, в свою очередь является убедительной демонстрации примитивной сущности императива.

Отсутствие личных местоимений, так удивляющее исследователей аграмматизма, — явление параллельное исчезновению маркеров пространственно-временных соотношений. Эти феномены входят в категорию «шифтеров». т.е. тех грамматических классов, общий смысл которых состоит в обозначении связи с тем сообщением, в котором они появляются.21 Эти двухсторонние, порой совпадающие классы фигурируют в качестве типичных маркированных суперструктур в грамматических системах, этот факт и объясняет позднее появление в речи детей этих структур, а также их внезапное исчезновение при классических случаях аграмматической афазии.

Когда мы приступаем к рассмотрению22 так называемой «сенсорной» афазии — того типа речевого нарушения, который был недавно выделен ЖДюбуа и А.Екеном и их помощниками, — и сравниваем ее с аграмматизмом, лингвистическая полярность этих двух типов афазии выступает особенно отчетливо. Очевидно, противопоставленность между этими двумя видами синдромов можно продемонстрировать по пунктам.

Суть этого расхождения в том. что при сенсорной афазии ядерные элементы грамматической структуры, такие как, например, существительные, выпадают, тогда как у пациентов аграмматического типа основной инвентарь их речевого словаря формируются именно с помощью существительных. При сенсорной афазии проявляются различные пути, по которым происходит поражение статуса существительных: они просто опускаются или замещаются местоимениями, разного рода приблизительными синонимами, фигуральными выражениями и т.д. Короче говоря, под удар попадают существительные, функционирующие в качестве морфологических единиц в наименьшей степени зависящих от контекста, а среди подобных морфологических единиц, хотя и не всегда, но прежде всего наблюдается выпадение грамматических подлежащих как самых независимых компонентов предложения, функция которых в наименьшей степени обусловлена контекстом. Именно такие самодостаточные единства составляют самую большую проблему для пациентов этого типа.

21 См. R. Jakobson, «Shifters, Verbal Categories, and the Russian Verb», in Selected Writings II (The Hague: Mouton, 1971), 1971, 130-147.

22 J. Dubois. H. Hecaen et al., «Analyse linguistique d'enonces d'aphasiques sensoriels». Journal de psychologie normal et pathologique 67 (1970), См. Е.С. Бейн, «Основные законы структуры слова и грамматического строения речи при афазиях». Вопросы психологии, 1957.

83

Однажды в Париже доктор Т. Алажуанин представил нам пациента, страдающего типичной сенсорной афазией, полученной в результате автомобильной аварии, когда он находился за рулем грузовика. Чрезвычайно трудно давалось ему начало предложения, даже более того, целое высказывание с именным или местоименным подлежащим. Когда я спрашивал у него, пишущего, что он делает, он отвечал «J'ecris». Когда я повторял тот же вопрос указывая на присутствующего студента, ответ «II ecrit» также следовал незамедлительно. Однако мой вопрос «Что делаю я?», вызвал некоторую задержку, после чего он сказал «Vous ecrivez»; то же самое произошло, когда этот вопрос был задан по отношению к пишущей медсестре. Эту любопытную разницу в ответах легко объяснить: во французском vous и elle являются независимыми местоимениями, функционирующими в качестве грамматических субъектов даже в эллиптических предложениях («Qui ecrit!» — «Elle!»), тогда как je, tu, il — всего лишь предглагольные местоимения.

Можно только согласиться с утверждением, что при сенсорной афазии главным образом утрачиваются не только подлежащие, но вообще существительные, потому как в отличии от аграмматизма, который представляет собой прежде всего разрушение синтаксиса, при сенсорной афазии на самом деле, полностью сохраняется синтаксическая модель и поражаются главным образом независимые, полностью аутосемантические морфологические категории.

Взаимоотношение между методом обращения с существительными и глаголами составляют один из основных вопросов в изучении речи и речевых расстройств. Дж.Уэпман 23 продемонстрировал преобладание существительных над глаголами среди пациентов страдающих аграмматизмом. Сотрудник Лурии Л.С.Цветкова в своей интересной работе «К неврологическому анализу так называемой динамической афазии» 24 показала, насколько трудно для пациентов называть разные глаголы по сравнению с перечислением конкретных существительных. В лучшем случае воспроизводится всего лишь два или три глагола. Я позволю себе в целях эксперимента противопоставить эти данные новым, пока еще подготовительным исследованиям

23 J.M. Wepman et al., «Psycholinguistic Study of Aphasia», в Psycholinguistics and Aphasia, ed. H. Goodglass and S.E. Blumstein (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1973).

24 Психологические исследования (Москва: МГУ. 1968); См. А.К. Luria and L.S. Zvetkova, «The Mechanisms of ‘Dynamic Aphasia’». Foundations of Language 4 (1968).

84

Р.У.Сперри и МС.Гацаниги по восприятию речи среди пациентов, подвергшихся операциям на мозге. 25 Процент воспринятых существительных, улавливаемых правым полушарием, оказался очень высоким, за исключением отглагольных существительных, будь то nomina actionis без суффикса или nomina actons с суффиксом -er (как в «locker», «teller» и т.д.). Аналогичным образом, прилагательные улавливаемые правым полушарием, опознавались легко, за исключением опять-таки образованных от глагольных корней, таких как «shiny», «dried» и т.п. Что касается глаголов, то «здесь способность к воспроизведению оказалась низкой». Эти данные заслуживают сравнения с данными эссе посвященными классификации языковых феноменов тополога Рене Тома. 26

Том ищет основание своих доводов в иерархии грамматических категорий, среди которых существительное в противоположность глаголу является наиболее устойчивым элементом, тогда как отглагольные существительные находятся на том же уровне, что и глаголы, прилагательное же занимает промежуточное положение между существительным и глаголом. Из сопоставления всех этих наблюдений и открытий следует, что глагол представляет собой маркированную категорию, суперструктуру по отношению к существительному; оба процесса — усвоение языка и его разрушение подтверждают такой порядок. Сведение «речевого восприятия, осуществляемого через правое полушарие», к чистым существительным объясняется их немаркированной сущностью. Смысловая маркированность глагола, в противоположность немаркированности существительного, заключается в его принадлежности к временной оси. Таким образом, невосприимчивость к глаголу и синтаксическим последовательностям, развернутым во времени, — это два весьма естественных и взаимосвязанных признака «темпоральной афазии».

Большое количество синтаксических проблем, которые мы встречаем при изучении афазии, можно исследовать в русле иерархии лингвистических структур, а именно, в соответствии с производными, маркированными и первичными, немаркированными разновидностями. Очень показательны в этом плане часто цитируемые примеры детской речи или речи афатиков в

25 M.S. Gazzaniga, The Bisected Brain (N.Y.: Appleton Century Crofts, 1970).

26 R. Thorn, «Sur la typologie des langues naturelles: Essai d'interpretation psycholinguistique», в The Formal Analysis of Natural Languages, ed. M. Gross, M. Halle, and M.P. Schutzenberger (The Hague: Mouton. 1973).

85

языках, которые в номинативе и аккузативе имеют разные окончания. Так, например, русское предложение «Папа (nom.) любит маму (acc.) можно подвергнуть инверсии, не изменяя соотношения между грамматическим субъектом и объектом, которые образованы с помощью двух различных флексий, однако и афатики, и малолетние ошибочно понимают это инвертированное предложение, а именно, «Маму (acc.) любит папа (nom.)» как «мама любит папу», потому что порядок слов в первом предложении нейтрален, немаркирован, члены же второго предложения маркированы для большей выразительности, а вышеупомянутые слушатели схватывают лишь немаркированный порядок слов. Пример доктора Гудгласса, «the lion was killed by the tiger» (льва убил тигр) афатики склонны понимать как «the lion killed the tiger» (лев убил тигра), так как при обычном, самом нейтральном порядке слов подлежащее функционирует как грамматический субъект, здесь же оно становится грамматическим объектом, и более того, это происходит потому, что пассив является суперструктурой, налагаемой на актив.

Нельзя не согласиться с доктором Гудглассом, совершенно справедливо отвергнувшем недавно появившиеся предположения, согласно которым афатические дефекты могут затронуть только функции воспроизведения, но не метаязыковую компетенцию пациента.27 Подобные предположения основываются на очень суженном и условном понимании метаязыконой компетенции. Это далеко не статичное и одномерное явление. Любое речевое сообщество и каждый его член имеют в своем распоряжении многообразные возможности, среди которых способность к воспроизведению речи совершенно отличается от способности к ее восприятию; более того, есть существенная разница между способностью к устной и письменной речи, не говоря уже о решающем разделении процессов чтения и письма. Интерпретация этого различия как простой разновидности воспроизведения речи было бы чрезмерным упрощением. Различаются сами коды вышеупомянутых процессов. Паша способность к образованию эксплицитного стиля языка отличается от нашей способности к образованию разных эллиптических конструкций. Следует различать речевые дефекты афатика говорящего и афатика слушающего, и вряд ли ученый может свести их истолкование к проблемам воспроизведения. Изменения в речи афатиков явля-

27 См. Е. Weigl and M. Bierwisch, «Neuropsychologv and Linguistics» in Psycholinguistics and Aphasia, ed. II. Goodglass and S.E. Blumstein (Baltimore, 1973).

86

ются не просто потерями или дефектами, а замещениями,28 и эти замещения могут иметь систематический характер, или, например, регуляризация неправильных глаголов в стандартном языке, явление родственное постепенному приобретению ребенком навыков по освоению родного языка. Особые виды взаимоотношения между эксплицитными и эллиптическими кодами среди детей или афатиков представляют собой запутанную и неизбежную проблему для исследователей.

Несмотря на то, что лингвисты имеют широкие возможности описания и истолкования афатических фактов в рамках языка, не переступая лингвистического уровня, следует вспомнить, что один из предшественников афазиологии, а так же современной лингвистики, невролог Джон Хьюглингс Джексон рассматривал афазию как одну из разновидностей возможного семиотического расстройства, которая может встречаться либо поотдельности, либо сопутственно с другими дефектами. В качестве общего обозначения явления Джон Хьюглингс Джексон предпочитал термин «азимазия» предложенный Алланом Маклейном Хэмилтоном29 Конечно, довольно часто расстройство может ограничиваться исключительно языком, но мы должны тщательно рассмотреть проблемы языка в отношении к другим проблемам языка, таким, как жесты, графика, музыка и т.д. и их взаимосвязь. Несмотря на то, что были проведены важные исследования алексии и аграфии, при изучении афазии часто игнорируются вопросы о связи и различии между речью и письмом. Когда, например, афазию обсуждают только и прежде всего на основании устной реакции пациента на написанные слова, проблема сущностной разницы между написанными и произнесенными словами не берутся в расчет. Существует также заметная разница между тем, как пациенты реагируют в своих высказываниях на сами объекты и на изображения этих объектов, так как изображения вступают в поле знаков, и являются семиотическими фактами. Такие вопросы, как разрыв между афазией и амузией, со всей ясностью продемонстрированные Е.Фейхтвангером в начале 1930-ых, 30 могут и должны сопоставляться с поразительно частым отсутствием слуха и музыкальных способностей среди великих поэтов, прославившихся именно

28 См. John Hughlings Jackson, Selected Writings 1 (New York, 1958)

29 J.H. Jackson, op. cit., Allan McLane Hamilton, Nervous Diseases: Their Description and Treatment (Philadelphia, 1878).

30 E. Feuchtwanger, «Das Musische in der Sprache und seine Pathologie» Proceedings of the International Congress of Phonetic Sciences (Amsterdam, 1932).

87

«музыкальностью» стиха, которая в данном случае становится попросту метафорой.

Короче говоря, дальнейшее развитие лингвистических исследований афазии нуждается в большем сосредоточении на описании и классификации чисто языковых синдромов,31 но с постоянным соотнесением их с семиотической структурой. Развитие любых лингвистических и, в частности, невролингвистических исследований зависит от специалистов, все больше и больше принимающих во внимание то, что факт различия между изучаемыми случаями болезни состоит не только в отсутствии или наличии определенных свойств, то также — и главным образом — в различии между преобладающими в каждом конкретном случае признаками, а именно, в разной иерархизации этих свойств.

31 См. такие недавно появившиеся исследования как Disintegration of the Linguistic Systen in Aphasia М. Заребиной — польский текст с заключением на английском языке. (Warsaw: Polish Academy of Sciences, 1973).

88