Стефана Димитрова АКТУАЛИЗАЦИЯ ПРЕДЛОЖЕНИЯ И ЕЕ ЗАВИСИМОСТЬ ОТ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ГОВОРЯЩЕГО О СТЕПЕНИ ОСВЕДОМЛЕННОСТИ АДРЕСАТА (на материале русского языка)

Теория актуализации связывается с именем Шарля Балли. Ак­туализировать понятие, по мнению Балли, значит отождествить его с реальным представлением говорящего субъекта (Балли 1955).

Но при переводе языка в речь наблюдается параллельно с ак­туализацией и другой процесс, который направлен как бы в об­ратную сторону. Он сводится к тому, что в речевой коммуникации, при порождении высказываний, некоторые семантические единицы, имеющие значение только для содержательных структур, устраня­ются и не находят выражения в поверхностных репрезентациях.

Разница между этими двумя аспектами единого процесса за­ключается в том, что перевод виртуальных единиц в актуальные

Стефана Димитрова. Актуализация предложения и ее зависимость от представления говорящего и степени осведомленности адресата (на материале русского языка).

© Стефана Димитрова, 1978.

связан с действием целой системы актуализаторов, понимаемых Балли как формы грамматической связи (с. 93) и варьирующихся от языка к языку, а устранение семантических единиц происходит на базе пресуппозиций и не нуждается в помощи специальной си­стемы вербально выраженных лингвистических средств. Такое различие не представляло бы никаких трудностей для изучения, если бы оно было представлено в чистом виде. Но сложность воз­никает в результате того, что, во-первых, системы актуализаторов имеют в каждом языке свои специфические особенности, а, во- вторых, по своей природе эти системы в пределах одного языка неоднородны. Их неоднородность заключается в том, что они вклю­чают в себя как вербальные элементы (напр., артикли, указатель­ные местоимения, частицы и проч.), так и пресуппозиции. Разные способы актуализации подчинены одной основной цели: подчерк­нуть и выделить наиболее существенные стороны смысла предло­жения. Когда они принимают форму формального выделения, мы имеем дело с тем, что лингвистика текста называет выдвижением (ср. Они пришли все), а в английской и американской лингви­стической литературе называется отклонением. Термин «актуали­зация», таким образом, оказывается шире, поскольку, кроме фор­мальных способов выделения, он охватывает и моменты, связан­ные с действием пресуппозиций и целого ряда скрытых граммати­ческих категорий. С. Д. Кацнельсон, рассматривая функции выде­ления и идентификации в качестве универсального минимума ин­формации, которую несут на себе артикли, утверждает, что «вы­деление и идентификация — это своего рода предупредительные сигналы о появлении в поле сообщения предметного понятия, нуж­дающегося в актуализации» (Кацнельсон 1972).

Общеизвестно, что категория определенности выражается во многих языках при помощи лексических элементов, и в первую очередь при помощи артиклей, а в ряде языков (в том числе и в русском) она имеет под собой солидную пресуппозиционную осно­ву и по преимуществу относится к категориям так называемой скрытой грамматики.

Сама по себе категория определенности, какие бы формы вы­ражения она ни принимала, по своему существу всегда связана с процессом актуализации. С процессом актуализации связаны и некоторые сложные моменты, относящиеся к источнику и харак­теру того знания, которое содержится в речевом сообщении, то есть с тем, что обычно называется авторизацией. Тут могут возник­нуть многие колебания и заблуждения, поскольку порой бывает трудно отличить актуализацию, выражаемую определенными лек­сическими единицами, от актуализации, осуществляемой синтакси­ческими средствами (употреблением вставных конструкций, напри­мер: «Он — вот этот человек — никогда не перестает рабо­тать», вынесением в актуально значимые позиции некоторых ком­понентов предложения, например: «Не дверь я просила закрыть, а окно», и целым рядом других способов, касающихся порядка лексических компонентов предложения), и тем более от актуали­зации, осуществляемой средствами скрытой грамматики. О недо­статочной изученности этого вопроса с точки зрения функциональ­ного синтаксиса русского языка писала Г. А. Золотова: «Можно утверждать, что в отличие от языка американских индейцев куакъ- ютл, яна и других подобных, в которых классификация по источ­никам осведомления выражается с помощью специальных гла­гольных форм, в русском языке... существует для выражения ис­точника знания, лежащего в основе общения, обширная, разра­ботанная, но недостаточно изученная система синтаксических средств.

Средства авторизации, о которых говорит Г. А. Золотова, яв­ляются очень часто и средствами актуализации. Об этом свиде­тельствует и утверждение автора, что явление, названное автори­зацией высказывания, совпадает с частью «третьего синтаксиче­ского плана», выделенного И. Польдауфом (Р old auf 1963, 1968) и выражающего отношение содержания предложения к человече­скому индивидууму и его специфическим способностям восприятия, суждения и оценки. Одной из существенных сторон процесса ак­туализации является как раз выражение этого отношения. Эта сторона процесса актуализации не находит отражения в концепции Балли; в ней поставлен в основном вопрос об актуализации по­нятий и о переводе их в члены предложения. Этот момент инте­ресен, но им не исчерпывается вся сложность такого многогран­ного явления, каким является актуализация в целом. В отличие от Балли в работах большинства современных исследователей речь идет об актуализации целого предложения, а не только от­дельных его элементов.

Процесс актуализации всегда отличается некоторой двойствен­ностью. С одной стороны, он имеет обязательный характер для всех языков, для всех речевых актов. Без актуализации коммуни­кация практически неосуществима. С другой стороны, процесс актуализации в каждом речевом акте имеет в значительной сте­пени индивидуальный характер и зависит от представления гово­рящего о степени осведомленности адресата. Вот эта-то сторона процесса находит отражение в приведенной выше мысли И. Поль- дауфа и представляет собой большой научный интерес. Она свя­зана не только с обязательным для всех носителей данного языка устранением определенных семантических единиц при сохранении коммуникативного фокуса высказывания, но также с факульта­тивным их устранением, находящимся в прямой зависимости от данной коммуникативной ситуации и от определенного коммуни­кативного задания.

Вопрос об обязательном и факультативном устранении ряда семантических единиц связан с порождением эллиптической речи, с максимальным «свертыванием» высказываний, о чем в свое вре­мя писал Г. Пауль (Paul 1880), а вслед за ним и А. М. Пешков­ский. А. М. Пешковский сделал попытку установить прямо про­порциональную зависимость точности сообщения от так называе­мой бессловесной подпочвы фразы, а также зависимость трудно­стей, возникающих в процессе общения, от числа общающихся. Он писал: «Еще Пауль... показал, что естественная речь... по при­роде своей эллиптична, что мы не всегда договариваем своих мыслей, опуская из речи все, что дано обстановкой или предыду­щим опытом говорящих. Так, за столом мы спрашиваем: «Вам кофе или чай?»; встретив знакомого, спрашиваем: «Ты куда?»; услышав надоевшую музыку, говорим: «Опять!»; предлагая воду, скажем: «Не беспокойтесь, кипяченая!»... Язык по природе своей экономен в средствах. Нетрудно видеть, что эта экономия воз­можна только при двух, уже указанных выше условиях: 1) общ­ности обстановки... и 2) общности предыдущего опыта... Каждая из вышеприведенных фраз сама по себе совершенно непонятна и может иметь бесконечное количество значений в зависимости от этих двух факторов. (Но) все... мгновенно и без малейшего уси­лия понимается благодаря общей обстановке и общему опыту... Можно даже сказать, что точность и легкость понимания растут по мере уменьшения словесного состава фразы и увеличения ее бессловесной подпочвы. Чем меньше слов, тем меньше недоразу­мений» (цитируется по кн. Звегинцев 1965).

А. М. Пешковский первым отметил разные соотношения между предыдущим опытом говорящего и слушающего и их речью, опре­деляемые нормой. «Чем „литературнее" речь, тем меньшую роль играет в ней общая обстановка и общий предыдущий опыт гово­рящих. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить два по­люса этой стороны речи: разговор крестьянина с женой об их хо­зяйстве и речь оратора на столичном митинге. Первые говорят только о том, что или перед их глазами или переживается ими со­обща в течение всей жизни ежедневно; второй говорит обо всем, кроме этого.

Поскольку актуализация предложения в каждом конкретном речевом акте зависит от представления говорящего о степени осве­домленности адресата речи, то естественно, что при слишком боль­шом количестве слушающих говорящий не может иметь реального представления об их осведомленности, и его возможности исполь­зовать «свернутые» предложения практически сводятся к нулю. Другими словами, он не имеет возможности подчеркивать и выде­лять наиболее существенные стороны смысла предложения с точки зрения осведомленности определенного слушателя, а должен ад­ресовать речь неопределенному множеству слушателей, отличаю­щихся самой разной степенью осведомленности. В таком случае практически невозможно создание тех эллиптических предложе­ний, которые, как указывает Г. А. Золотова, принадлежат к ре­чевому синтаксису, относятся к категории неполных и как раз обычно содержат «актуальный костяк», данное и новое, опуская ранее данные элементы (Золотова 1973).

Тут будет уместно еще раз вспомнить формулу Пешковского: чем меньше слов, тем меньше недоразумений. Говоря о непонятно­сти так называемой литературной речи, Пешковский подчеркивал, что в ней общая обстановка и общий предыдущий опыт говоря­щих играют черзвычайно ограничивающую роль. Таким образом, можно было бы сказать, что в такой речи актуальный костяк, о котором пишет Г. А. Золотова, буквально утопает в многословных предложениях, большое место в которых занимают вербально вы­раженные и тем самым погашенные пресуппозиции говорящего. Не имея реального представления об осведомленности слушающих, говорящий вынужден обеднять пресуппозиционную основу своих высказываний. И это находит отражение не в одном или двух предложениях, а превращается в принцип построения дискурса. Кстати сказать, этот вопрос тоже бегло намечен в упомянутой выше работе А. М. Пешковского, и сделано это на фоне интерес­нейших расссуждений о соотношении двух факторов — общего опыта и языковой нормы. В современной лингвистике вопрос о соотношении и взаимодействии общего опыта, или, иными сло­вами, фактора пресуппозиций и фактора нормы, все еще остается только намеченным, но не изученным. Тем не менее некоторые лингвистические исследования последних лет могут пролить свет на характер этого соотношения. В этой связи следует упомянуть

прежде всего работу О. А. Лаптевой, посвященную проблемам русского разговорного синтаксиса (Лаптева 1976). В ней при­знаки нормативности речи рассматриваются в прямой связи со свойством ее автоматичности: «Автоматический... характер вос­произведения в речи уже готовых, сложившихся, клишированных ее средств, — пишет О. А. Лаптева, — стремление не создавать каждый раз заново речевую форму для выражения сходного со­держания в стандартных речевых ситуациях создает чрезвычайно благоприятную почву для упрочения нормативного характера уст­но-литературной речи» (с. 19).

Но далеко не все речевые средства относятся к так называемым клишированным типам. С речевыми клише дело обстоит проще — за ними обычно бывают закреплены пресуппозиции, ставшие об­щими для всех или большинства носителей данного языка. Так, например, к клишированным типам русского разговорного синтак­сиса . можно отнести конструкции с дистантной препозицией (с. 216—223) типа: У вас лакированные бывают туфли?; Я тебе шотландскую достану овчарку, зачем тебе немецкая?; У сына хо­роший есть друг и т. п.

Такие конструкции употребляются носителями русского языка на базе пресуппозиции о полной (или почти полной) безынфор- мативности одного из существительных предложения: из преды­дущего разговора или из ситуации вполне ясно, что речь идет о предмете, обозначаемом этим существительным, и больше ни о чем.

При изучении вопроса о соотношении фактора пресуппозиций, нормы и принципов актуализации предложения следует иметь в виду одну закономерность, выведенную А. М. Пешковским и имею­щую объяснительный характер: «Трудность языкового общения растет прямо пропорционально числу общающихся, и там, где одна из общающихся сторон является неопределенным множеством, эта трудность достигает максимума» (цитируется по кн. Звегинцев 1965). Вряд ли этот вывод Пешковского получил популярность в американской лингвистике, но его можно рассматривать как пер­вый шаг в той области исследования, которая разрабатывается теперь главным образом в Америке и в которой перекрещиваются проблемы стиля, нормы и грамматической правильности предло­жений. К этой области относятся, например, выведенные Р. Ла­кофф правила разговора, имеющие количественную характери­стику (быть настолько информативным, насколько это нужно; быть не более информативным, чем нужно); качественную харак­теристику (говорить только то, что вы считаете истинным), харак­теристику, отражающую релевантность высказывания, и характе­ристику, отражающую способ высказывания (быть ясным, не быть двусмысленным, не быть неясным, быть кратким). Но тут же воз­никает вопрос: что такое релевантность, ясность, двусмысленность

и т. д.? По мнению Р. Лакофф, эти субъективные понятия могут быть оформлены более точно в терминах возможных миров гово­рящего и адресата речи (Lakoff 1973).

Понятие возможного мира относится к числу наиболее новых логических и лингвистических понятий. Оно связано с индивиду­альным восприятием любого состояния дел или возможного хода событий. Поскольку восприятие разных людей не фиксирует мир единственным образом, то и их возможные миры в значительной степени могут отличаться друг от друга. В лингвистическом смысле это означает, что у каждого человека есть свой собственный опыт, который классифицируется в его сознании при помощи системы пресуппозиций, то есть можно было бы сказать, что возможный мир каждого человека базируется на его личной системе пресуп­позиций, которая никогда не совпадает полностью с системой пре­суппозиций других людей. На базе этого опыта говорящий строит гипотезу о степени осведомленности адресата речи (то есть о его возможном мире как определенном наборе пресуппозиций) и при­меняет те формы актуализации предложений, которые представ­ляются ему наиболее подходящими в определенной коммуника­тивной ситуации, при определенном коммуникативном задании и при осуществлении определенного коммуникативного намерения.

Хотелось бы здесь подчеркнуть и другой важный момент: Р. Лакофф отмечает, что правила разговора, очевидно, будут более интересными для лингвиста не при точном их соблюдении, а в случае нарушений. Нормальная коммуникация нарушает эти пра­вила на каждом шагу. Очень часто возникает лингвистический конфликт между вежливостью и ясностью высказывания, и разре­шается он обычно в пользу вежливости. Изучением этого кон­фликта занимается так называемая ситуативная лингвистика, а иллюстрацией к нему является большинство формул речевого эти­кета (Акишина — Формановская 1975). В большинстве слу­чаев коммуникативное задание направлено в первую очередь на избежание обиды и только потом — на достижение ясности. Прав­да, исключение составляют академические беседы, разговоры о технике, производстве и др., где коммуникативное содержание важнее самого акта речи.

Такой случай, где коммуникативное содержание важнее са­мого акта речи, описан у А. М. Пешковского — это тот разговор крестьянина с женой, который направлен на решение чисто прак­тических проблем быта и обеспечения семьи. И еще одна мысль Пешковского должна быть обязательно отмечена. Современная лингвистика отождествляет теорию пресуппозиций с теорией упо­требления языка. У Пешковского же есть рассуждения, которые подсказывают идею о сознательном погашении пресуппозиций го­ворящего им же в целях актуализации предложения и обеспече­ния понимания. Это погашение пресуппозиций путем их вербаль- ного выражения находит отражение, в частности, в том любовании языком, в том умении хорошо выражаться, на выработку которого современный образованный человек не жалеет сил и времени и которое можно довести до степени виртуозности. Можно ли здесь говорить о причудах отдельной личности, о капризах языковой моды? В большинстве случаев скорее всего нет, хотя каждое чрез­мерное увлечение может иметь обратный результат. Дело в том, что, как отмечает А. М. Пешковский, «в противовес неизбежной затрудненности общения в культурном обществе должен был чи­сто биологически возникнуть культ слова, культ умения говорить, что для естественных условий звучит абсурдно. И если бы даже ни правописание наше, ни грамматика нашего литературного на­речия сама по себе, ни словарь его не представляли никаких труд­ностей (предположение, конечно, фантастическое), мы все равно учились бы и учили бы родному языку в школе, потому что каж­дый из нас, как только он выйдет из пределов домашнего обихода, как только он заговорит о том, чего нет и не было раньше перед глазами его собеседника, должен уметь говорить, чтобы быть по­нятым» (цитируется по кн. Звегинцев 1965). «Уметь говорить, чтобы быть понятым» — это и есть цель актуализации предложений в дискурсе, сформулированная предельно ясно и коротко. Ее до­стижение возможно только при условии удачного построения предложения на базе общих для говорящего и слушающего пре­суппозиций и при учете фактора нормы. Разумеется, эта цель до­стигается разными способами в зависимости от коммуникативной ситуации. Актуализация осуществляется наиболее трудно, а по­этому используют максимальное количество вербальных единиц в случае, когда говорящий имеет наиболее слабое представление о степени осведомленности адресата и, наоборот, осуществляется в значительной степени на базе пресуппозиций, когда говорящий уверен в том, что осведомленность адресата не оставляет места для непонимания. Эта общая закономерность допускает некоторое варьирование, некоторые нюансы в зависимости от типов предло­жений в дискурсе и в зависимости от типа самого дискурса.

Иногда в разговорной речи наблюдается «злоупотребление» средствами актуализации; тогда возникают предложения типа И вот так сложилось вот такое вот мнение. Такое злоупотребле­ние, такая избыточность актуализаторов может быть результатом некоторой косноязычности говорящего, индивидуального его не­умения хорошо и стройно оформить высказывание. Однако более часты случаи, когда оно является результатом специфического коммуникативного намерения особо подчеркнуть, актуализировать определенный аспект высказывания. И это подтверждается тем, что в речи тех же людей, в определенных случаях злоупотребля­ющих с точки зрения нормы средствами актуализации, довольно часто наблюдается обратное явление — опущение формально вы­раженного актуализатора (напр., местоимения тот)—ср.: Киев­ский вокзал кто спрашивал — вам на следующей. Это явление по­лучило большое распространение на базе пресуппозиции единич­ности лица, обозначаемого местоимением кто (вместо тот, кто).

В системе актуализаторов каждого языка особое место зани­мают так называемые кванторы (весь, всякий, каждый, много, мало, несколько, некоторые и т. д.). Одна из наиболее существен­ных их особенностей заключается в том, что при их помощи осу­ществляется актуализация. Появление кванторов в речи связано с наличием определенного набора пресуппозиций. В русском языке употребление кванторов и их порядок находится в прямой зави­симости от ряда пресуппозиций, прежде всего от пресуппозиций существования (они называются также экзистенциальными), а также от тех двух типов пресуппозиций, которые были названы Р. С. Джекендоффом «фокусными» (focal) и «внутренне прису­щими» или «неотъемлемыми» (inherent) (Jackendoff 1972). Этот вопрос очень мало изучен и в имеющихся исследованиях наблюдается ряд спорных моментов. Так, например, К. Чвани считает, что относительный порядок кванторов в русском предло­жении не влияет на его интерпретацию (Chvany 1973). Для такого вывода есть, конечно, некоторые основания. Так, напри­мер, относительно трех предложений: Денег у него много; Много денег у него; Денег много у него можно отметить, что все они взаимозаменяемы. Все они могут базироваться на пресуппозиции противопоставления с чем-то, например, Денег у него много, а оде­вается более чем скромно; все они могут быть ответом на вопрос «А как у него с деньгами?»; все они могут базироваться на пре­суппозиции говорящего о полной неосведомленности слушающего о материальном положении человека, о котором идет речь и т. д. Таким образом, можно предположить, что скрывающиеся разные пресуппозиции за предложениями с одинаковыми лексическими компонентами вызывают перестановку не только одного лексиче­ского элемента (тем более, если это квантор), но двух или более лексических элементов. Кванторы содержатся в большинстве эк­зистенциальных предложений и участвуют в процессе их актуали­зации.

Русские экзистенциальные предложения, имеющие, как и все экзистенциальные предложения, логический костяк «Существует X, такой, что имеет место R(x)» (ср.: «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране Советской есть»), еще очень слабо изучены. Они несколько лучше описаны в обла­сти языка науки, но их семантическая интерпретация ждет еще своего исследования. Существующие мнения относительно этой интерпретации имеют в значительной степени гипотетический ха­рактер. Так, например, Сусуму Куно высказывает предположение, что русские экзистенциальные предложения могут послужить основой для создания дополнительных семантических правил для интерпретации переставленных кванторов в английских и япон­ских предложениях (Kuno 1971). Судя по всему, подробное изу­чение кванторов на материале русского языка покажет новые ас­пекты действия категорий скрытой грамматики и выявит некото­рые правила актуализации, действующие в русском языке, но не нашедшие места в его описаниях.

Правила актуализации в разных языках в разной степени затрагивают подвижность элементов поверхностных структур пред­ложений. Эта особенность была подмечена Дж. Лакоффом в ра­боте, посвященной проблемам так называемой грамматики раз­мытых категорий (Lakoff 1973, 271—291). Дж. Лакофф учиты­вает априорную, независимую от процесса актуализации подвиж­ность лексических единиц (напр., тот факт, что поверхностное су­ществительное более подвижно, чем наречие; следут признать, что этот вывод Лакоффа, являющийся результатом изучения английских предложений, подтверждается на материале большинства индо­европейских языков, в том числе и русского). Говоря об актуали­зации, Дж. Лакофф употребляет термин topicalization, который в его терминологии обозначает два явления: во-первых, то, что мы называем актуализацией, и, во-вторых, то, что можно было бы назвать по-русски тематизацией, уточнением темы, уточнением со­держательной стороны предложения. Этим Дж. Лакофф как бы подчеркивает значение процесса актуализации для уточнения смысла предложения. А поскольку составным элементом смысла предложения являются и пресуппозиции, то легко сделать вывод, что процесс актуализации прямо связан с механизмом действия пресуппозиций.

Говоря об актуализации предложения в дискурсе в зависи­мости от представления говорящего о степени осведомленности адресата, возможно, следовало бы начать с изложения истории изучения вопроса о том, как говорящий представляет себе сте­пень осведомленности адресата. Но поскольку вопрос этот имеет скорее логический характер, здесь будут упомянуты только неко­торые результаты этого изучения, получившие наиболее точные формулировки в работах П. Стросона (Strawson 1971). Стро­сон рассматривает несколько принципов актуализации, которые действуют в виде пар, находящихся в отношении дополнения друг к другу. Так, например, когда говорящий что-то знает и предпо­лагает, что слушающему это (или часть этого) известно, то он подходит с презумпцией, что некоторую часть высказывания мож­но опустить. Стросон называет этот принцип Принципом Презумп­ции Игнорирования. В комплиментарном отношении к нему нахо­дится Принцип Презумпции Знания. Он заключается в том, что, несмотря на некоторые общие знания говорящего и слушающего (о чем говорящий хорошо осведомлен), говорящий сообщает эти знания с целью подчеркнуть их значение или в каких-либо других целях. При этом, подчеркивает Стросон, связь между презумпцией знания и намерением обязательно сообщить определенную часть информации обычно бывает более тесной, чем любая ассоциатив­ная связь. Свои наблюдения Стросон связывает с проблемами, имеющими отношение к понятиям идентифицирующей референции и идентифицирующего знания, и приходит к следующему выводу: «Существование некоторой единицы, к которой применимо неко­торое название или описание, и которая... удовлетворяет некото­рое условие, известное слушающему (и удовлетворяет некоторое условие, известное говорящему), и которая не является частью утверждения в высказывании, в котором ее название или описа­ние употреблено для осуществления функции идентифицирующей референции, — это скорее всего пресуппозиция того, что утвержда­ется говорящим... Этот путь рассмотрения бесспорен... Он содер­жит в себе контраст между тем, что утверждается, и тем, что пресуппозируется» (с. 89).

Контраст между тем, что утверждается, и тем, что пресуппози­руется, является той основой, на которой говорящий осуще­ствляет процесс актуализации предложения в дискурсе. Его пред­ставление о степени осведомленности адресата можно рассматри­вать как модель возможного мира адресата в голове говорящего. Эта модель подсказывает говорящему конкретные решения по­верхностных структур предложений. Стремясь говорить так, чтобы быть понятым, говорящий осуществляет актуализацию предложе­ний в дискурсе в конечном счете таким образом, чтобы каждое предложение воспринималось слушающим как условный знак строго определенного набора пресуппозиций.