СОПОСТАВЛЕНИЕ П- и И-ПОДХОДОВ
Я предположил, что для семантики фреймов более важны суждения о понимании, чем суждения об истинности. Под этим я имел в виду, что, хотя в семантике фреймов мы действительно занимаемся изучением способности к познанию условий, необходимо выполняемых в любой ситуации или в любом „мире", в которых или относительно которых данный языковой текст может быть признан „обоснованным", эта способность не требует умения решать, когда отдельные предложения можно назвать „истинными".
Феноменологические исходные данные для теории языка—это данные, касающиеся скорее „понимания", чем такие теоретически производные данные, которые квалифицируют предложение как „истинное", или такие третьестепенные данные, как суждения носителя языка об условиях истинности, характеризующих синонимию и логическое следование. Семантика фреймов требует объяснения способности носителя языка „воссоздавать" ,,мир" текста, опираясь на интерпретацию его элементов.Различие в подходах И- и П-семантики можно легко показать на примере краткого исследования одного из употреблений английского предлога on ‘на’. В выражениях английского языка, используемых для сообщения о „пространственных" отношениях между пассажиром и транспортным средством, выбор предлогов on и in ‘в’ иногда определяется легко понимаемыми семантическими правилами, соотносимыми с основными значениями этих предлогов, иногда— отдельными соглашениями, которые могут устанавливаться относительно связанных с ними имен, но иногда (например, когда мы говорим о передвижении на самолете, автобусе, дирижабле или поезде) оказывается существенным довольно сложный комплекс представлений. В частности, фрейм, вызываемый при использовании предлога on, определяет ситуацию, в которой рассматриваемое транспортное средство находится в процессе использования (в противоположность нерабочему состоянию) и в которой транспортное средство предназначается для путешествия куда- либо |7.
Следовательно, можно говорить о пассажирах, находящихся on the train ‘на поезде’, on the bus ‘на автобусе’, on the airplane ‘на самолете’, on the Graf Zeppelin ‘на „Графе Цеппелине"’ и т. д., несмотря на то, что, когда эти средства передвижения (или их части, в которых находятся пассажиры) воспринимаются как „вместилища", более приемлемым оказывается предлог in. Примером ситуации, в которой предлог on нежелателен, a in—совершенно нормален, может служить игра группы детей в брошенном бесколесном автобусе, стоящем на пустыре. Мы не можем сказать о них (до тех пор, пока мы сами не вступим в игру), что они находятся на (on) автобусе: они могут быть описаны только как находящиеся в (in) автобусе. (Предлог on вполне уместен, только если автобус „используется непосредственно".) Что касается условия, в соответствии с которым обсуждаемое транспортное средство должно быть предназначено для путешествия куда-либо, то мы можем рассмотреть следующую гипотетическую ситуацию: я беру верх над водителем автобуса, высаживаю пассажиров и, приставив к голове водителя револьвер, заставляю его повернуть в противоположном направлении, чтобы направиться к моему любимому месту покупок. Если интуиция, которую мы пытаемся эксплицировать, правильна, то в такой ситуации нельзя сказать, что я еду в магазин на (on) автобусе. Описанная ситуация слишком отличается от той, которая должна соответствовать фрейму предлога on.Опрошенные мною носители американского варианта английского языка как будто были единодушны в суждениях, касающихся понимания этих примеров. Однако оказалось невозможным рассчитывать на уверенные суждения об условиях, определяющих „истинность" таких предложений. Рассмотрим ситуацию, в которой некто полностью соглашается с только что предложенными суждениями, касающимися сферы П-семантики, однако он настойчиво требует от нас суждений о том, можно ли сказать о данных предложениях, относящихся к этим суждениям, что они „истинны". «Конечно,— может сказать это лицо,— нельзя говорить о детях, играющих в брошенном автобусе, что они играют на автобусе, но я пытаюсь сейчас добиться от вас, можно ли считать, что такое утверждение сообщает хоть что-то истинное».
Я убежден, что носители языка посчитали бы, что на такой вопрос трудно, а то и вовсе невозможно ответить, как это и было со значительным числом моих собственных информантов. Я говорю не просто о неестественности таких вопросов в нормальной беседе. Даже если кто-нибудь захочет принять участие в игре, целью ее будет установление истинностных оценок предлагаемых предложений, его интуиции окажется недостаточно для однозначного решения вопроса о том, что сказать в таком случае. Это та ситуация, при которой вопросы об истинности кажутся неприемлемыми|8. Когда ситуация, в которой использовано высказывание, соответствует его естественной интерпретации, суждение об истинности представляется совершенно очевидным. Однако при несоответствии ситуации интерпретации высказывания существенно различать случаи, когда высказывание просто ложно („Нет, дети вон там на пляже, они еще не на автобусе") и когда непонятно, что сказать. Очевидно, что здесь мы сталкиваемся с ситуацией, в которой конвенциональное значение предложения содержит нечто большее, чем просто набор условий истинности.Я думаю, что пример с предлогом on показывает, что иногда представленные в языковых выражениях семантические категории далеко не очевидны (аналитику), что приводит к необходимости детального анализа их вклада в понимание и требует тщательного отбора данных с помощью тонкого исследования и аргументации. Вполне возможно, что для случаев употребления предлога on с фразами, сообщающими о таких транспортных средствах, как автобусы и поезда, правильного описания пока еще не существует.
Среди моих собственных излюбленных примеров терминов, требующих тонкого анализа (Fillmore, 1982), есть контексты, противопоставляющие фрейм land — sea ‘суша—море’ фрейму ground—air ‘земля — воздух’. Благодаря этим оппозициям мы осознаем, что определение местонахождения чего-либо „на сухой поверхности земли" требует выбора одного из этих фреймов в зависимости от того, чему противопоставлено данное местоположение — нахождению в воде или в воздухе.
Если мы услышим о виде птиц, проводящих жизнь на земле (on the ground), то мы должны заключить, что им может быть присуща способность плавать, но не летать; услышав же о птицах, живущих на суше (on land), мы должны соответственно сделать вывод, что они могут обладать способностью летать, но не плавать. Если мы узнаем от кого-либо, что некто сумел провести сегодня два часа на суше (on land), мы вправе предположить, что на два часа было прервано морское путешествие, а не полет на самолете.Примеры такого рода всегда заставляют вспомнить категорию релевантности Грайса (Grice, 1975), поскольку легко понять, что сделанные выводы о птицах и путешественнике основываются не на том, что сказано прямо, а на том факте, что нам сказано то, что сказано. Только что рассмотренные феномены интерпретации обычно объясняются не композиционными принципами лингвистической семантики, а применением „Максимы Релевантности". В этом случае релевантность „А" (скажем, on land) позволяет нам заключить, что „не В" (не at sea); релевантность и информативность указания на то, что некоторое количество времени было проведено на суше (on land), дает нам возможность сделать вывод, что остальная часть времени должна была быть проведена в море (at sea). Однако нет сомнений в том, что именно фрейм, отождествляемый по ЯЗЫКОВОЙ конвенции с буквальным значением этих выражений, обеспечивает материал для осуществления таких выводов. Принцип релевантности Грайса и его роль в выводе умозаключений часто больше, чем просто соображения прагматического характера, основывающиеся на языковом описании ситуаций; он часто сопровождает языковую схематизацию и использует ее.
В другой своей работе (Fillmore, 1982) я предположил, что во многих употреблениях слова shore ‘берег’ и coast ‘берег, побережье’ различаются в отношении границы между сушей и водой, рассматриваемой со стороны водных масс или со стороны суши. Услышав, что наши знакомые reached the other shore before dark ‘достигли другого берега до темноты’, мы можем предположить, что они плыли по воде; а услышав, что другая группа наших знакомых reached the coast by Tuesday ‘достигла побережья во вторник’, мы можем предположить, что они путешествовали по суше.
Наиболее четко это различие прослеживается в словосочетаниях, обозначающих, скажем, расстояние from shore to shore ‘от берега к берегу’ в противоположность расстоянию from coast to coast от побережья к побережью. Путешествие от западного побережья Африки к восточному побережью Южной Америки нельзя описать как путешествие от побережья к побережью (from coast to coast); эти особые фразеологические единицы создаются в соответствии с фреймами слов, определяющих способ структурирования характеристик земной поверхности. Принцип релевантности Грайса, будучи значимым и здесь, не может функционировать независимо от языкового знания.Вклад значений слов в понимание текста иногда имеет очень глубокие истоки. Предположим, что в тексте на английском языке мы натолкнулись на выражения out west ‘дальний запад’ и back east ‘(доел.) „тыловой" восток’ или на одно из них в стилистически немаркированных локативных выражениях. Если мы поймем вклад этих выражений в интерпретацию текста, нам станет ясно, что они мотивированы историческими событиями: переселенцы прибывали на восточную часть американского континента и мигрировали с течением времени на запад; зная этот факт о мире и зная, что в нашем языке именно этим выражениям (out west и back east) приданы значения, связанные с историей, мы естественно и непроизвольно обнаружим, что мир текста пространственно привязан к Северной Америке и темпорально ориентирован на события после начала колонизации европейцами Американского континента. В тексте может быть эксплицитно не выражено, что события происходят в Северной Америке, однако мы в любом случае имеем возможность узнать это. Даже если географическая/историческая категоризация, лежащая в основе использования обсуждаемых выражений, никак не существенна для изложения, интерпретатор тем не менее в какой-то степени осознает исходные условия, мотивирующие рассматриваемые выражения, и это осознание обусловливает общую интерпретацию[30]. Использование этих выражений для описания восточного и западного районов Чили не может быть признано правильным.
Существуют языковые формы и категории, выбор которых отражает точку зрения или перспективу, из которой исходит говорящий. И опять при том, что суждения, касающиеся понимания таких образований, совершенно обычны, вопросы об истинности предложений с этими конструктами вызывают некоторое недоумение. В английском языке глаголы соте ‘приходить’ и go ‘идти’ наряду с глаголами bring ‘приносить’ и take ‘брать’ представляют широкие возможности для перспективизации; см. Fillmore, 1971; Clark, 1974. Предположим, что мы хотим выразить суждение о таком высказывании, как
(5) Не moved to California as a teenager and never came back east until he had reached retirement age.
‘Он прибыл в Калифорнию подростком и никогда не возвращался на восток до достижения преклонного возраста’,
принадлежащем, скажем, жителю Гавайских островов, которому нет причины придерживаться точки зрения, выражаемой словосочетанием „back east", или о таком высказывании, как
(6) The prices will come down again soon.
‘Цены скоро опять упадут’,
принадлежащем в данном случае лавочнику (точка зрения которого заставила бы его сказать скорее go down ‘снизятся’, чем come down ‘упадут’), а не покупателю. Перспективизация, связанная с формами этих предложений, столь непроизвольна, что трудно представить себе высказывание, в котором отрицаются соответствующие способы вйдения ситуации. И опять суждения о понимании, непосредственно вытекающие из буквального конвенционального значения рассматриваемых предложений, интуитивно очевидны, притом что суждения об истинности в этих случаях никак не охватываются доступными разграничениями.
Живя в постоянно меняющемся обществе, мы часто обнаруживаем, что имена хорошо знакомых нам вещей изменились и что мы теперь вынуждены „видеть" эти хорошо знакомые вещи в новом свете. Например, если вы сообщите мне, что вам легче определять время по аналоговым часам (analog watch—выражение, не имевшее никакого смысла всего несколько лет назад), то я буду знать, что вы говорите об обычном ручном хронометре, всем нам знакомом с детства, который совсем недавно был известен как часы. Мой вывод основывается на фразе, которую вы использовали для идентификации объекта; он состоит в том, что вы находите обычные часы более предпочтительными по сравнению с цифровыми (digital) часами, то есть с тем видом часов, которому они противопоставлены (на это указывает слово аналоговые). Единственная причина выбора вами слова аналоговый состояла в том, что оно противопоставлено слову цифровой, и вы ожидали, что использование этого слова приведет к активации в моем сознании другого члена оппозиции. Это несомненный пример рассуждения, опирающегося скорее на фрейм, чем на знание класса объектов, на который указывает описание. Используемое вами слово помогает мне понять сказанное не только благодаря тому, что позволяет узнать типы объектов, которые вы обозначили, но и благодаря тому, что дает возможность определить то, чему это слово противопоставлено.
Существует немало „обычных" вещей, получивших особые имена только потому, что в описании, предусматриваемом особым именем, они становились элементами контрастивного множества, другой элемент которого и мотивировал контраст. Группа примеров, подобных словосочетанию аналоговые часы, включает такие выражения, как акустическая гитара — обычная гитара, описанная в противопоставление электрической гитаре; первая мировая война, не называвшаяся первой до тех пор, пока вторая мировая война не инициировала счетный фрейм; мать по рождению (birth mother), отличающаяся от генетической матери только потому, что современная технология сделала возможным перенесение яйцеклетки из тела одной женщины в тело другой.
Имея в виду приведенные примеры, мы можем представить, как кто-нибудь в 1984 г. говорит:
(7) During World War I, Ronald Reagan’s birth mother dropped his analog watch into the sound hole of the acoustic guitar.
‘Во время первой мировой войны мать (по рождению) Рональда Рейгана уронила его аналоговые часы в отверстие деки акустической гитары’.
Этому высказыванию может соответствовать совершенно обыденное событие, однако большая часть представленных в его описании слов не могла быть использована в момент совершения самого события. В то время не могло быть никаких причин для активации фреймов, на которые указывают выражения мать по рождению, аналоговые часы, акустическая гитара и первая мировая война. Заметим также, что вопрос об истинности нашего предложения не возникает совсем. Мы могли интерпретировать произнесение говорящим нашего предложения как утверждение о том, что миссис Рейган, мать Рональда, уронила его (обычные) часы в ее (обычную) гитару в некоторый момент во время первой мировой войны. Обладая этой интерпретацией, мы могли бы сказать нечто осмысленное относительно того, было ли истинным то, что сказал говорящий. Однако было бы бессмысленно спрашивать, является ли истинным само предложение. Опять соображения Грайса выступают в роли дымовой завесы: если мы чувствуем, что в случае с часами, гитарой и матерью нам дали «слишком много информации» (другими словами, говорящий нарушил максиму количества), то мы должны осознавать, что этот вывод основывается не на знании того, что эти слова обозначают, а на знании того, что представляет собой контрастивное множество, какие слова в него входят и какой фрейм ему соответствует, и мы обнаружим, что нельзя интерпретировать предложение без учета такой информации.