О СЕМАНТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЕ ВЫСКАЗЫВАНИЙ ТОЖДЕСТВА

Мы проанализируем в первую очередь примеры, которые, на наш взгляд, бесспорно являются высказываниями тождества; за­тем обсудим случаи, где необходимо специальное семантическое и синтаксическое отграничение этих высказываний от высказыва­ний других типов.

(11) Так это были вы!

(12) Боря — это я.

(13) Мы — это вы.

(14) Ты вот этот.

(15) Екатерина была вот эта.

(16) Это вот этот.

(17) Это Татьяна Петровна.

(18) Я — Распутин.

(19) Венера — это то же самое, что Утренняя звезда.

Как видно, в принципе любая из трех названных категорий мо­жет комбинироваться с любой другой, если при этом также выра­жаются весьма специфические ситуации (тождественный обмен, как в (13), объяснение иноязычного обозначения, как в (19); в

(16) первое вхождение местоимения следует рассматривать как анафорическое, а второе — как дейктическое). Кроме того, однако, здесь можно распознать также и типичные ситуации идентифика­ции, описанные Арутюновой (Арутюнова 1976, 291—300): узнавание в (11) и (14) (например, на фотографии), (15), (17), (18) или поиск носителя имени в (12).

Действительно ли во всех этих примерах представлены выска­зывания тождества? Для примеров (11) — (16), где справа от знака равенства стоит выбираемый смотря по обстоятельствам «шифтер», это кажется несомненным. Примеры (17) — (19), на­против, принципиально неоднозначны.

Изменится ли картина, если мы теперь перейдем от равенств, состоящих только из индексов, к равенствам, содержащим также потенциальные дескриптивные выражения ^п, а следовательно, на­рицательные имена со всевозможными атрибутами? Во всех при­мерах следующей группы левая часть состоит из таких дескрип­ций, а правая по-прежнему продолжает состоять из индексов (ср. также пример (10)):

(20) Их начальник — вот этот.

(21) Вор —он.

(22) Моя сестра — Маша.

(23) Основоположник социалистического реализма — Максим Горький.

(24) Автором этой статьи был я.

(25) Г Больной )

{ Тот, кто болен, J ^{вот этот}*

(26) Пострадавшие от пожара — наши соседи, семья Джуга­швили.

В противоположность «шифтерам» и собственным именам стоя­щие слева выражения имеют двойственную семантическую при­роду: референция осуществляется посредством описания, то есть эти выражения одновременно и обозначают, и значат. Такая двой­ственная природа позволяет им употребляться не только рефе­рентно, но и предикатно, как это видно из примеров (1) (драпи­ровщик) и (2) (дерево). В различении этих двух прочтений, ра­зумеется, большую роль играет позиция в предложении: так, ле­вые части примеров (20) — (26) могут быть поняты только рефе­рентно, то есть фактически функционируют как дескрипции: они указывают на объект, который при этом имеет статус предмета речи. Вообще, как кажется, такое соотношение препозиции и ре­ферентного характера имени нарушается лишь тогда, когда на это имя падает логическое ударение.

Здесь хотелось бы обсудить еще и другую проблему: ведь ва­жен не только вопрос о том, употреблено ли некоторое выражение вообще как дескрипция, но и о том, дескрипцию какого типа оно собой представляет (определенную, неопределенную, родовую и пр.).

Особенно правомерно задать этот вопрос в связи с таким без- артиклевым языком, как русский, в котором противопоставление по определенности — неопределенности выражается не граммати­чески. Фактически интересующие нас трудности отграничения ре­ферентного употребления от нереферентного (а, следовательно, и высказываний тождества от высказываний других типов) связа­ны, в частности, с тем, что в русском языке нет прямого соответ­ствия таким немецким оппозициям, как Er ist der Morder ‘Убий­ца— он’/Ег ist ein Morder ‘Он убийца’ или Ег ist der Professor ‘Он и есть профессор’/Ег ist Professor ‘Он профессор’. Впрочем, тут надо сделать две существенные оговорки: во-первых, катего­рия определенности — неопределенности существует в русском языке по крайней мере как скрытая категория и может быть в случае надобности выражена относительно простыми способа­ми [60], а именно местоимениями этот, тот, один, один из, ка- кой-то и т. д. или позицией в предложении (ср. Книга ле­жит на полке/На полке лежит книга), а, во-вторых, употребле­ние артикля в западноевропейских языках, как будет показано далее, также отнюдь не во всех случаях проясняет ситуацию (да­леко не всякий определенный артикль указывает на референтное употребление). Пока что для наших целей достаточно констати­ровать, что левые именные группы в примерах (20) — (26) всегда однозначно понимаются как определенные дескрипции; если бы они прочитывались как неопределенные дескрипции, то это было бы выражено эксплицитно местоимениями (один из ав­торов/начальников и т. д.), а родовое употребление здесь исклю­чено уже по той причине, что в правой части равенства всегда стоят индивидуализирующие референтные выражения; об этом см. подробнее ниже.

Сделаем следующий шаг — проверим примеры этой группы на возможность перестановки членов:

(20а) Вот этот — их начальник.

(21а) Он вор.

(22а) Маша — моя сестра.

(23а) Максим Горький — основоположник социалистического реа­лизма.

(24а) Я был автором этой статьи.

(25а) Этот — тот, кто болен.

(26а) Наши соседи — пострадавшие от пожара.

В левую часть попало теперь бесспорно референтное выраже­ние, однако справа разыгрываются странные метаморфозы: вме­сто определенной дескрипции появляется нечто, что при том же лексическом наполнении равно нормальному характеризующему предикату. Особенно отчетливо это видно на примере (21а), где утверждается теперь вовсе не то, что тот единственный вор, о ко­тором идет речь, совпадает с референтом местоимения он, а лишь то, что этот референт включается в класс воров. Значит, здесь перед нами то же самое отношение включения, которое лежало в основе предложения (1), и немецкое соответствие здесь будет не Ег ist der Dieb, a Er ist ein Dieb. Таким же образом могут быть поняты примеры (20а) и (21а) — (24а). В соответствии с предикат­ным характером таких примеров мы можем именное выражение слева заменить на его глагольную перифразу:

(23а') Максим Горький создал теорию соцреализма.

(24а') Я написал эту статью.

Аналогично обстоит дело в примерах, взятых из работы Арутю­нова 1976:

(27) Убийца старухи-процентщицы — Раскольников.

(27а) Раскольников — убийца старухи-процентщицы.

(27а') Раскольников убил старуху-процентщицу.

В противоположность первому, идентифицирующему, варианту, два следующих варианта, прочитанные с нейтральной интонацией (без логического акцента на слове Раскольников), выражают прежде всего обычную характеризацию Раскольникова. Там, где нет адекватных глагольных парафраз, иногда возможно найти другие формулировки, которые подчеркивают предикацию более сильно (см. А р у т ю и о в а 1976 311):

(22а') Маша мне сестра ¹².

С другой стороны, высказывания (25а) и (26а), очевидно, могут быть поняты только как идентификация, а не как предикация. В (25а) это вызвано употреблением конструкции с катафориче- ским местоимением тот; вариант этот — больной, напротив, может быть прочтен и как предикация.

Другими словами: если больной из примера (25) понимается в начальной позиции субстантивно, а в конечной — предикатно, то пострадавшие в обоих случаях функционирует как субстантивное образование.

Значит ли это, что остальные примеры с перестановкой не мо­гут рассматриваться в качестве кандидатов в высказывания тож­дества? Разумеется, нет: они могут выполнять идентифицирую­щую функцию, в том случае если начальник, вор, моя сестра и т. д. указывают на людей, уже знакомых слушающему. Решающим здесь (как и при отграничении от предложений именования) яв­ляется мнение говорящего о степени предварительной осведомлен­ности слушающего. Несколько сложнее обстоит дело в примерах (23а), (24а) и (27а): здесь в принципе нужно, чтобы предполага­лось только знание соответствующего происшествия (например, убийства старухи); а это знание в свою очередь имплицирует су­ществование одного из причастных к данной ситуации актантов (а именно убийцы). В различении идентифицирующего и предици- рующего прочтений слушающему обычно приходит на помощь контекст: например, если предложение (23а) произносится в контексте цепочки последовательных характеризующих предика­ций, объединенных общей темой «Заслуги М. Горького», то ему не придет в голову, что говорящий собирается идентифицировать Горького — референт имени Горький предполагается в этой ситуа­ции уже известным, то есть исчерпывающе идентифицированным.

Итак, в свете этих положений оказывается ошибочным утвер­ждение П. Стросона, что разница между

(28а) Napoleon war der Mann, der die Hinrichtung des Due d’Eng- hien befahl ‘Наполеон был тем человеком, который прика­зал казнить герцога Энгиенского\

(28b) Napoleon befahl die Hinrichtung des Due d’Enghien ‘Напо­леон приказал казнить герцога Энгиенского’.

состоит исключительно в том, что предложение (28а) говорится тому, о ком думают, что он знает определенные вещи, знание ко­торых предполагается не у каждого из тех, кому говорят (28Ь) (Strawson 1971, 114 и сл.). На самом деле, хотя глагольный вариант однозначно воспринимается как «новое», именной вариант остается двузначным в указанном смысле, то есть может высту­пать и как звено цепочки характеризаций, например, на тему «жестокость Наполеона»¹⁴, не вынуждая при этом слушающего вспоминать о каком-либо известном ему событии. Если Стросон хотел привести пример на несомненную идентификацию — а этот термин он связывает (на мой взгляд, правильно) с возведением к «старой» информации, — то ему нужно было привести вариант, построенный по образцу примеров (20) —(27):

(28с) Der Mann, der die Hinrichtung des Due d’Enghien befahl, war Napoleon ‘Человек, который приказал казнить герцога Энгиенского, был Наполеон’¹⁵.

Наблюдения над такими примерами показывают, что опреде­ленный артикль, поставленный перед правой частью равенства, не всегда однозначно сигнализирует об идентифицирующем харак­тере высказывания; случай типа Er ist der Dieb ‘Он и есть этот вор’/Ег ist ein Dieb ‘Он вор’ не является образцом для немецкого языка в целом, так как, например, в (28а) определенный артикль не составляет оппозиции неопределенному (ср. *ein Mann, der die Hinrichtung des Due d’Enghien befahl ‘...* одним человеком, кото­рый приказал казнить герцога Энгиенского’). Аналогично обстоит дело и с переводным эквивалентом предложения (27а): возможно лишь der Morder der alten Frau, но не *ein Morder der alten Frau ¹⁶.

Чем же обусловлено такое различное поведение (21а) и (27а)? Очевидно, что определенность в примерах (27а) и (28а) предпо­лагается отношением «убийца Х-аі» или «приказавший казнить Х-аі», субъектное место которого может вообще-то заполняться лишь одним актантом (в (28а) возможно также обозначение коллектива), в то время как «вор» — одноместное отношение — вводит именно открытый и, следовательно, потенциально беско­нечный класс. Это наблюдение подтверждается, если мы оставим незаполненным второе место отношения в (27а); он убийца, так же, как и он вор, может быть переведено на немецкий как именем с определенным артиклем, так и именем с неопределенным артик­лем. Однако таким образом мы описали лишь возможности рас­пределения определенной и неопределенной референции; а ведь нас интересует в первую очередь признак [+Известность], а не [+Определенность] (definiteness). Что эти два признака не со­впадают, разъяснено У. Чейфом (см. Chafe 1976_? 30—33, 38—43) и подтверждается теперь на нашем материале: единственность описанного объекта в данном контексте не означает автоматиче­ски, что его упоминание сообщает слушающему «старую» инфор­мацию—в особенности тогда, когда эта единственность обуслов­лена семантикой отношения, подчиняющего данный объект, и за­полнением второй валентности этого отношения. Более тесная связь между определенностью и известностью достигается тогда, когда отношение само по себе не имплицирует единственности упо­мянутого объекта (так, например, в немецком языке имеет место выбор между определенным и неопределенным — или нулевым — артиклями): Er ist der Dieb наводит на мысль, что говорящий указывает на некоторой референт, уже знакомый слушающему; в противном случае употребление определенного артикля ока­зывалось бы неправомерным. То же самое mutatis mutandis касается соответствующего местоименного уточнения в русском языке.

Er ist der Morder

Итак, оказывается, что валентные факторы имеют право решающего голоса при интерпретации примеров типа (20а) — (27а); так, высказывание Он — убийца может в зависимости от контекста выступать как идентификация или как предикация — то есть оно может выражать либо отношение тождества, либо отношение включения (глагольное соответствие ^?он убил отверга­ется носителями русского языка как неприемлемое), причем эти две функции коррелируют с двумя различными значениями признака «Определенность». Высказывание Он — убийца старухи, напротив, в любом случае выражает определенность, однако сохраняет двой­ственность в аспекте идентифицирующего или предицирующего прочтения. Схематически это выглядит так:

= он принадлежит к классу убийц

= он тождествен тому, кто тебе известен как убийца

/

/

= Morder der ⁴ alten Frau

Он — убийца Er ist der < старухи — Morder der

= он принадлежит к классу убийц этой старухи; этот класс предположительно состоит из одного-един- ственного элемента

( = он убил старуху)

= он тождествен тому, кто тебе известен как убийца этой старухи (ф он убил старуху)

Еще раз подчеркнем, что различное поведение этих двух примеров с точки зрения категории определенности зависит исключительно от типа отношения, выражаемого дескрипцией.

Итак, пока что получается следующее: если связочное предло­жение содержит и дескрипции, и индексы, то следует различать две ситуации: если дескрипция стоит слева от связки, а индекс — справа, то перед нами всегда идентифицирующее или, в крайнем случае, именующее высказывание, но ни в коем случае не преди­кация; если же выражение с нарицательным именем стоит справа, а индекс — слева, то это выражение может представлять собой как характеризацию, так и референтный терм, и высказывание в целом становится бифункциональным (предикация или идентифи­кация). Какое употребление имеет место в каждом конкретном случае, должен решить слушающий на основании контекста или конситуации; при этом ему часто приходит на помощь языковое оформление нарицательного терма (заполнение валентностей).

Неодинаковое поведение двух охарактеризованных выше слу­чаев выявляется также, если эти высказывания подвергнуты от­рицанию: как неоднократно отмечалось (см., например, Keenan 1976, 318), предложение (20Ь) Их начальник не был он так же, как и его утвердительный коррелят (20), предполагает, что у группы лиц, обозначенных местоимением их, имеется начальник, и отрицает лишь совпадение этого начальника с референтом сло­ва он, то есть ведет себя как отрицание идентифицирующего вы­сказывания (=их начальник был не он)¹⁷, в то время как (20с) Он не был их начальником,

будучи отрицанием (20а), отрицает наличие отношения начальник между он и они, оставляя открытым вопрос о том, существует ли вообще такой начальник. Иными словами, (20Ь) предполагает наличие референта у выражения их начальник, а (20с) не предпо­лагает, что явно связано с позицией этого выражения в предложе­нии: в начальной позиции оно референтно всегда, а в конечной — лишь при соответствующей осведомленности слушающего.

Для системности следует обратить внимание еще на одну си­туацию; она может быть проиллюстрирована примерами:

(29) Прекрасный юноша — сосед Алеши.

(29а) Сосед Алеши — прекрасный юноша.

На этот раз обе части равенств состоят из потенциальных дескрип­ций. Однако рассмотрение таких примеров не дает ничего принци­пиально нового: левая часть снова оказывается однозначно рефе­рентной, а правая, напротив, бифункциональной, то есть либо пре­дикатной, либо референтно-идентифицирующей. То же самое мож­но сказать также о примере (1) и его пермутации (драпировщик — мой отец).

Конкуренция между именной и глагольной конструкцией, на­блюдаемая в (23а), (24а) и (27а) в сравнении с (23а'), (24а') и (27а⁷), наводит на вопрос о том, возможно ли констатировать наличие подобного соперничества также и в левой части.

В нижеследующей группе примеров дескрипция, стоящая слева в примерах (23) — (27), заменена соответствующей предикативной конструкцией:

(23') Теорию соцреализма создал Максим Горький.

(24') Эту статью написал я.

(25') Болен вот этот.

(26') От пожара пострадал наш сосед.

(27') Старуху убил Раскольников.

В лингвистической литературе возникшие таким образом предло­жения так же, как и их именные эквиваленты, называются иден­тифицирующими (см. Арутюнова 1976, 292 и Boguslawski 1977, 209, 214). Основанием для этого служит тот факт, что на те языки, в которых порядок слов ограничен более строго, чем в немецком и в русском, такие высказывания переводятся при по­мощи «эмфатических предложений» (англ. cleft-sentences, франц. mise en relief): ср. англ. it was X who murdered ..., he/the one who murdered...; франц. c’est lui qui...; итал. era lui che... и т. п.— эти примеры еще более резко подчеркивают идентифицирующий характер таких предложений. Следовало бы, правда, еще выяс­нить, в какой мере упомянутые конструкции действительно экви­валентны предложениям (23')— (27') с точки зрения лингвистики текста.

Сомнительно, но все же уместно говорить о функциональной конгруэнтности предложений типа (23) — (27), с одной стороны, и (23')— (27⁷), с другой стороны. Рассмотрим прежде всего случай

(30) ~ ^? f Вошедший — Коля. 1

Вошел Коля = j_{ТоТ; кто} вошел,-Коля.;

Согласно Н. Д. Арутюновой (см. Арутюнова 1976, 294), все три варианта являются идентифицирующими в отличие от Вошел

мальчик, где имеет место предикация. Автор, однако, не прини­

мает во внимание, что это последнее предложение (точно так же, как Вошел Коля, но не так же, как Вошедший — Коля) могло бы быть произнесено в ситуации появления на сцене, где соответ­ствующий объект вводится в контекст в качестве нового¹⁸; ср.

( вошел мальчик. )

Открылась дверь: s вошел Коля. >

I *вошедший был Коля. )

Продолжить контекст Открылась дверь, употребив субстантивиро­ванное причастие, — значит прибегнуть к недопустимому для дан­ного контекста логическому сокращению: будет употреблена опре­деленная дескрипция, хотя соответствующий референт еще не вве­ден. Синтаксическая схема идентификации вступает здесь в коп- фликт с синтаксической схемой экзистенциальных предложений, которые в русском языке обычно требуют препозиции глагола; глагольный вариант одинаково служит для выполнения обеих функций, а именной — нет.

Сложнее обстоит дело с вопросом о точной интерпретации при­меров типа (23') в других контекстах. Рассмотрим пример Больна Маша. А. Богуславский, говоря об английском и польском корре­лятах этого предложения (англ. Who is ill is Mary, польск. Chora jest Mary), отмечает, что они могут быть произнесены лишь в двух ситуациях: либо говорящий хочет идентифицировать одну-един- ственную личность, которая больна, либо он хочет привести в ка­честве примера больного человека, причем в обоих случаях в ка­честве темы квалифицируется не Мария, а понятие «больна» (см. (Bogusl aw ski 1977, 209). Трудности вызывает здесь вторая, «иллюстративная», интерпретация А. Богуславского, согласно ко­торой Мария должна репрезентировать лишь один из элементов множества «больных людей»: такая ситуация, с нашей точки зре­ния, должна была бы быть выражена в языке иначе, а именно дополнительным показателем типа например или англ. one person who is ill. Лишь будучи снабженным таким показателем, свиде­тельствующим об отношении включения, это предложение удов­летворяет второй интерпретации А. Богуславского¹⁹. Объяснение этому следует видеть в том, что предложения, начинающиеся без­ударным больна..., старуху убил... и т. п., заставляют ожидать исчерпывающего перечисления всех элементов обсужда­емого класса (больных, убийц этой старухи и т. п.). Следова­тельно, можно провести параллель между этими примерами и об­суждаемым в Sgall et al. (1973, 132) предложением Deutsch spricht man in Osterreich ‘По-немецки говорят в Австрии’, где по­рядок слов также подготовляет полное перечисление стран, насе­ление которых говорит на немецком языке, каковое перечисление, правда, в дальнейшем не осуществляется (говорящий мог бы из­бегнуть этого «крушения надежд», сказав Deutsch spricht man z. В. in Osterreich ‘По-немецки говорят, напр., в Австрии’, что по­зволило бы сохранить прежнюю синтаксическую схему предложе­ния)²⁰. Примеры (23')— (27') отличаются от только что приведен­ного лишь постольку, поскольку здесь уже употребление глагола в единственном числе (написал, убил и т. д.) сообщает, что пере­числение будет включать не более, чем один элемент.

Можно проиллюстрировать возражение против второй интер­претации А. Богуславского различными возможностями заверше­ния текста: фрагмент текста Кстати сказать: если уж речь о бо­лезни, *больна Маша не является связным, то есть больна Маша не годится в качестве продолжения этой темы; уместной здесь была бы иная формулировка: (Знаешь, что) Маша больна/забо­лела?²¹ Место главного ударения здесь то же, что и выше, однако порядок слов изменился. Эти аргументы только подкрепляют ут­верждение, что предложения типа Больна Маша не двузначны, а однозначны: они предъявляют окончательное перечисление эле­ментов класса «больных», а не один из множества возможных примеров. Это, однако, не дает ответа на вопрос, действительно ли предложения этого типа эквивалентны тем, которые мы охаракте­ризовали как бесспорно идентифицирующие. Итак, возвратимся же к вопросу: являются ли предложения убийца старухи — Расколь­ников и старуху убил Раскольников действительно лишь двумя различными оформлениями одного и того же идентифицирующего суждения? Если согласиться с этим, то придется признать, что не только убийца старухи, но и старуху убил следует здесь рассмат­ривать как референтное выражение, а именно как определенную дескрипцию, что, впрочем, по-видимому, противоречит содержанию понятия «референция»: выражения с предикативным центром не указывают на объекты внешнего мира.

Как можно более точно охарактеризовать различие между этими двумя конкурирующими вариантами? Прежде всего следует указать, что старуху убил в (27'), так же как и убийца старухи, содержит презумпцию того, что убийство старухи состоялось и что существует один, и только один, убийца. Впрочем, это совпа­дение опять же объясняется тем, что оба варианта стоят в на­чальной позиции, то есть в позиции, которая специально предназначена для выражения презумптивной информации (ср. выше комментарий к (20Ь)²². Оба варианта не ориентированы a priori на идентифицирующее продолжение: начало убийца ста­рухи... может быть продолжено как референтным выражением типа Раскольников, так и личной формой глагола (например, ра­зыскивается полицией); начало старуху убил... может быть про­должено адвербиальными оборотами типа в понедельник, из жад­ности к деньгам и т. п. (в этом случае предложение содержит ну­левое подлежащее). При этом кажется существенным, что кон­струкция с личным глаголом, относящаяся к данному событию, является «более вместительной», а значит, позволяет дать больше информации, например, назвать и убийцу, и мотив убийства, чего не допускает номинализованный вариант, ср. (например, в заклю­чении выступления прокурора): Старуху убил Раскольников из жадности к деньгам при *Убийца старухи — Раскольников из жад­ности к деньгам. Иначе говоря, тема убийца старухи позволяет ввести далее лишь один тип информации о преступлении, а именно идентификацию преступника, в то время как тема старуху убил может быть продолжена указанием убийцы и/или времени, места, причин и т. п.²³ Очевидно, это обусловлено тем, что убийца в ка­честве nomen agentis уже направлено на личность, а убил — не направлено; одна конструкция тематизирует убийцу, а другая — убийство,

Если же оба варианта продолжены одинаковым образом, как это имеет место в (27) и (27'), то глагольный вариант, как было сказано выше, дает полное перечисление элементов множества «убийц старухи» (при этом единственное число глагола уже пре­дупреждает, что это множество состоит лишь из одного элемен­та); то есть «что касается множества всех убийц данной старухи, то оно состоит из одного-единственного элемента — Раскольнико­ва». Иначе обстоит дело в случае именного варианта: он предла­гает уже не включение, а желаемое приравнивание («убийца ста­рухи равен Раскольникову»). Это различие можно отразить в следующих формулах за неимением лучших:

{х|Убил (х, старуха)} з Раскольников: старуху убил Р.

(х) Убил (х, старуха) = Раскольников: убийца старухи — Р.

При этом следует еще раз подчеркнуть, что обе операции будут иметь метаязыковой характер в смысле А. Богуславского ²⁴.

Осталось еще сравнить тип Старуху убил Раскольников с его инвертированным вариантом Раскольников убил старуху, а следо­вательно, и с группой примеров (23а'), (24а') и (27а'). При этом мы отдадим предпочтение семантическому отношению, не импли­цирующему единственности субъекта типа той, которую имеем в примере (27):

(31а) По-немецки говорят в Австрии.

(3lb) В Австрии говорят по-немецки.

Инвертирование здесь имеет следствием прежде всего обращение отношения включения «множество говорящих на немецком языке, содержащееся в...», как и изображено символически выше. Более того, этот пример отчетливо показывает, что лишь вариант (а) позволяет ожидать действительно исчерпывающее перечисление: лишь в этом случае, а не в случае (Ь) можно упрекнуть говоря­щего за то, что он перечислил не все страны, говорящие на немецком языке. Другими словами: лишь знак включения, «от­крытый влево», по мере надобности внушает, что должны быть перечислены все без исключения элементы²⁵. С другой стороны, однако, в (Ь) также подразумевается перечисление такого рода, однако оно касается другой темы, а именно национальных или государственных языков Австрии: тогда как (Ь) устанавливает, что немецкий язык — единственный, (а) не позволяет сделать такого вывода. Итак: По-немецки говорят в... открывает один список, В Австрии говорят по-... — другой список; оба списка самой син­таксической схемой объявляются исчерпывающими ²⁶.

Пока что наше исследование рассматриваемой группы приме­ров дало в итоге следующее: если потенциальная дескрипция стоит слева от связки, то перед нами бесспорное высказывание иденти­фикации, а замещение дескрипции соответствующей глагольной парафразой типа старуху убил Р. приводит к квазииденти­фицирующему высказыванию, то есть к включению с исчер­пывающим перечислением элементов. Если же потенциальная дескрипция находится в правой части равенства, то она функцио­нирует либо как идентификация, либо как предикация, и его за­мена в этой позиции личной формой глагола ведет к полной по­тере какого-либо идентифицирующего характера (Раскольников убил старуху).

Пока что мы рассматривали лишь определенные дескрипции. Могут ли в идентифицирующих высказываниях выступать также выражения другого референтного статуса? Эксперимент с не­определенными дескрипциями (которые в русском языке вы­деляются детерминативами один, один из..., какой-то и т. п.) дает следующее: будучи поставлены перед знаком равенства, такие вы­ражения могут быть связаны лишь с нормальными предикациями (например: один из моих друзей — их сосед) или, если справа стоит чистый индекс, приводить вообще к бессмыслице (например: *какой-то убийца — я/этот/Коля)²¹. Ведь не может возникнуть даже, никакой надобности идентифицировать индивидуума, кото­рый ни разу, кроме как в рамках данного высказывания, не был охарактеризован. Справа от знака равенства шансов не больше — ведь в предложениях типа автор этой статьи — один из моих знакомых инклюзивный характер дескрипции отчетливо выражен индикатором из, то есть говорящий выделяет один объект из мно­жества однородных объектов, а значит, не индивидуализирует его однозначно для слушающего²⁸. Поэтому неопределенные дескрип­ции должны быть решительно исключены из идентифицирующих высказываний.

У родовых дескрипций сохраняется характер членов равен­ства, если они стоят по обе стороны от связки, ср.:

(32) Моя любимая птица — рябчик.

При этом, так же, как и в примере (23), именующий терм рябчик должен стоять справа: пермутация в рябчик — моя любимая птица превращает это предложение так же, как и предложение (23а), в нормальную характеризацию. Если же теперь в пермутированном высказывании заменить вторую дескрипцию выражением, перечис­ляющим орнитологические признаки рябчика, то получится сло­варная дефиниция типа той, которая представлена примерами (5) и (6); рябчик остается толкуемым, но мы исключили такие пред­ложения из рассмотрения потому, что они не указывают на кон­кретно существующие внеязыковые объекты; то же самое каса­ется и примера (32). Таким образом, мы приходим к выводу, что связка может интерпретироваться как знак равенства только то­гда, когда по обе ее стороны стоят выражения одного и того же референтного статуса, а именно либо определенного (в том числе чистые индексы), либо родового (напротив, неопре­деленные дескрипции по обе части равенства, по-видимому, не­возможны) .

Пока что была речь только о «правой» и «левой» частях ра­венства. Однако рассматривался лишь вспомогательный способ выражения, не покрывающий всех случаев употребления иденти­фицирующих высказываний. Варьируя фактор интонации, то есть расстановки акцентов, который мы ранее принимали за константу (постоянное главное ударение на конце предложения), можно поставить объясняемое справа от связки, а объясняющее — слева, ср.:

(27с) (Это) Раскольников был убийцей старухи.

(27с') (Это) Раскольников убил старуху.

Этот вариант также выполняет идентифицирующую функцию. Ра­зумеется, он маркирован по сравнению с (27) и (27'), будучи предназначен для выражения «двуплановых», по Д. Болинджеру, суждений, в которых говорящий противопоставляет истинное по­ложение вещей некоторому ложному утверждению — либо выска­занному ранее слушающим, либо предвосхищаемому говорящим. Таким образом, (27с — с') имеет контрастивный, корректи­рующий характер: Старуху убил Раскольников, и никто дру­гой ²⁹.

Этот пример ясно показывает, что при распределении ролей «объясняемое — объясняющее» постоянным остается, в сущности, не порядок слов, а расстановка акцентов: логическое уда­рение ставится на объясняющем терме, который совпадает с ко­нечной позицией лишь в неконтрастивных примерах. При более подробном описании объясняемого и объясняющего с точки зрения коммуникативной организации предложения здесь напрашивается противопоставление темы и ремы: тема высказывания, его ис­ходный пункт в широком смысле, не стесненный начальной пози­цией,— это вопрос, референт которого придан выражению X, и его разъяснение достигается в рематической, акцентно выделенной ча­сти высказывания. При этом тема одновременно представляет со­бой тот компонент, который упомянут ранее, иногда выражен также дейктически, то есть уже актуализован в данном разговоре: он является носителем связи с непосредственно предшествующим ³⁰, в то время как рематическое референтное выражение, хотя и мо­жет присутствовать в ситуации или быть упомянутым ранее, однако для этого не обязательно, и любое его упоминание отстоит дальше от данного высказывания, чем упоминание темы. В результате по­лучается следующая общая схема идентифицирующих высказы­ваний: ,

__________________ X_____ =________________ Y

объясняемое объясняющее

актуализованное не актуализованное тема рема

с ее чисто контрастивным вариантом Это Y = X,

характеристики X и У при этом остаются неизменными. Квази­идентифицирующие предикации типа старуху убил Раскольников отличаются от этой основной схемы тем, что в них вместо знака равенства стоит элементное, или, точнее говоря, инклюзивное, от­ношение, и X теряет свой референтный характер; в остальном их характеристика та же самая.

3.