Русский язык для зарубежных лингвистов давно уже стал объектом научного изучения

Русский язык для зарубежных лингвистов давно уже стал объектом научного изучения, однако в последнее время он вызы­вает все больший интерес у самых широких кругов языкове­дов во многих странах мира.

¹ Подавляющая часть материалов IX съезда славистов опубликована. До­клады членов советской делегации вышли в свет в ряде изданий: «Славянское языкознание». IX Международный съезд славистов. Доклады советской делега­ции. М., «Наука», 1983; Сравнительно-типологические исследования славянских языков и литератур. К IX Международному съезду славистов. Изд-во. ЛГУ, 1983 и др. Среди зарубежных публикаций заслуживают внимания: American Contributions to the ninth International Congress of Savists, vol. I. Linguistics, ed by M. S. Flier, Slavica Publishers 1983, Comparative and Contrastive Studies in Slavic Languages and Literatures. Tokyo, 1983; Славянска филология, т.

Именно эту задачу призван выполнить предлагаемый читателю очередной выпуск серии «Новое в зарубежной лингвистике». Сле­дует отметить, что этот сборник несколько отличается от других выпусков серии — он впервые имеет ограничение, касающееся не проблематики, но объекта исследования: это сборник зарубежных работ по русскому языку. Для нашего читателя такой подход к составлению тома представляет особый интерес, так как любому советскому лингвисту, независимо от того, какой язык является его специальностью, в значительной степени близок материал рус­ского языка. Состав сборника характеризуется несколькими важ­ными признаками. В него включены лишь исследования современ­ного русского литературного явзыка с синхронной точки зре­ния. За пределами сборника остались работы по истории русского языка и диалектологии.

Основная часть публикуемых статей посвящена проблемам грамматики русского языка (морфология и синтаксис). Фоне­тика, морфонология, стилистика русского языка в сборнике не рассматриваются. Лексическая проблематика представлена лишь в ограниченном объеме — в той мере, в какой лексико-семантиче­ская характеристика слова релевантна для его синтаксического функционирования (см. раздел I: «Лексика и грамматика»).

Завершает сборник серия статей, разрабатывающих новый и актуальный для современного языкознания аспект исследования — коммуникативно-прагматический.

В книгу вошли работы, принадлежащие перу как виднейших русистов, так и молодых, начинающих авторов: 26 ученых из 14 стран (Англия, Франция, ФРГ, США, Италия, Австралия, Швеция, Норвегия, Дания, Швейцария, Чехословакия, Венгрия, ГДР, Болгария).

Книга в основном включает работы 70-х — начала 80-х годов нашего века. Этот период интересен не только потому, что дает представление о новейших достижениях в области изучения рус­ского языка за рубежом, но и потому, что именно в это время в зарубежной славистике возникают новые течения, для которых характерно «воссоединение» с пражской школой и другими на­правлениями, близкими по духу советскому языкознанию.

Очевидно, что сборник при всем желании составителей не мо­жет иметь всеобъемлющий характер, не может охватить «все и вся» в современной зарубежной русистике.

В настоящий том вошли работы, которые могут быть интересны читателю не только своей проблематикой, но и методикой анализа. Известно, что во многих случаях различие между взглядами линг­вистов разных стран касается не того, что изучается, но того, как изучается. Именно эта сторона многих публикуемых работ представляет для нас первостепенный интерес.

Увидеть, как методика, не используемая в русистике, приме­няется к материалу хорошо нам известного русского языка, очень полезно для специалиста-русиста. Именно в этом случае стано­вятся особенно очевидными слабые и сильные стороны методики, и лингвист может с большей объективностью узнать, когда она позволяет глубже понять явление, познать ранее неизвестные фак­ты языка, вскрыть новые связи между явлениями, а когда проис­ходит только «переназывание» уже известного.

Не ставя перед собой задачу подробно рассмотреть все ра­боты сборника, остановлюсь лишь на тех, которые наиболее по­казательны для того или иного направления зарубежной лингви­стики, содержат интересные обобщения и наблюдения или пред­ставляют специфический интерес для соотнесения с отечественным языкознанием.

В разделе «Лексика и грамматика» разнообразен спектр обсуждаемых проблем. Здесь представлено шесть работ: две статьи К. Чвани, статья Б. Комри (об этих работах я скажу подробнее ниже), статья В. Гирке (ФРГ)» содержащая проникно­венный анализ семантики и условий употребления русских сою­зов и, тоже и также в сопоставлении с немецким auch; интерес­ная работа Брехта (США), посвященная анализу частицы бы в связи с условиями ее функционирования; большое исследование Р. Ружички (ГДР), в котором рассматриваются функции полу- вспомогательных глаголов в связи с проблемой «подъема подле­жащего».

Две статьи этого раздела, на мой взгляд, наиболее интересны для характеристики сходств и различий в подходе к анализу од­них и тех же или близких явлений в отечественной и зарубежной русистике. Это статьи К. Чвани (США) «Синтаксически выводи­мые слова в лексикалистской теории (новый подход к русской мор­фологии)» и Б. Комри (Англия) «Номинализация в русском язы­ке: словарно задаваемые именные группы или трансформирован­ные предложения?» Остановлюсь на этих работах подробнее. В них трактуется проблема, которая в русском языкознании 50-х — 60-х годов именовалась «место словообразования в ряду лингви­стических дисциплин», а в зарубежном языкознании — место сло­вообразования в модели языка. В современном языкознании этот вопрос является дискуссионным. Согласно теории Хомского, сло­вообразовательная морфология не входит в сферу действия синтак­сических трансформаций, и словообразование, таким образом, рассматривается как особый компонент языка, отличный от сло­воизменительной морфологии.

Эта точка зрения получила название лексикалистской теории: производное или сложное слово — элемент словаря, а не продукт синтаксической трансформации. Такой подход близок отечествен­ному языкознанию, но лишь отчасти, ибо в нем — под влиянием трудов В. В. Виноградова и Г. О. Винокура — утвердилась иная точка зрения, согласно которой словообразование — это особая подсистема языка, которая не является частью ни морфологии, ни лексикологии. Однако не подлежит сомнению, что словообразова­ние не однородно: если какая-то часть производных слов представ­ляет собой словарные единицы, то другая часть производных слов порождается (производится) в процессе речи. Типология этих по­следних и способы их порождения составляют важную проблема­тику, издавна привлекавшую внимание языковедов (ср. прежде всего теорию синтаксической деривации Е. Куриловича). В рус­ском языкознании несколько по-иному обращался к этой проблеме JT. В. Щерба, предлагавший резко разграничивать вопрос о том, как строятся слова, от вопроса о том, как сделаны готовые слова (последнее — дело словаря).

К. Чвани ставит перед собой задачу выявить классы синтак­сически выводимых слов русского языка.

Среди прочих к таким классам она причисляет два слова с на­чальным не- (нельзя и нет) и притяжательные прилагательные на -ов и -ин.

Для русского читателя такое объединение представляется не­ожиданным и даже странным, хотя известная логика в этом ре­шении имеется. Русской лингвистической традиции свойственно придавать большое значение разграничению явлений живых, про­дуктивных, образуемых по определенной модели, и единиц нерегу­лярных, языковых аномалий. С этой точки зрения прилагательные с суффиксами -ов, -ин и слова нет, нельзя резко противопо­ставлены по их месту и роли в системе языка. Если первые дей­ствительно свободно порождаются («выводятся»), хотя и с неко­торыми вполне очевидными ограничениями, то вторые представ­ляют собой в подлинном смысле словарные единицы и «выводить» их можно чисто условно. Они выводимы лишь потому, что содер­жат отрицание (негацию), которое склеено с остаточно вычленяе­мой частью слова (нет, нельзя). Иное дело притяжательные прилагательные. Мысль о том, что этот класс слов представляет собой формы соответствующих существительных, высказывалась русскими языковедами неоднократно. Об этом писал еще

Н. С. Трубецкой^[1], предлагая считать такие прилагательные фор­мами падежа. Он обращал внимание на то, что, подобно суще­ствительному в родительном падеже, притяжательные прилага­тельные могут иметь как субъектное, так и объектное значение (др.-русск. убиение царево может значить ‘царь убил’ и ‘царя убили’). Аналогичное явление встречается и в современном рус­ском языке.

В более позднее время М. В. Панов рассматривал притяжа­тельные прилагательные как формы слова, включая их в пара­дигму соответствующих существительных^[2].

К. Чвани обосновывает свое мнение о синтаксической выводи­мости притяжательных прилагательных их функционированием в тексте. Притяжательные прилагательные на -ов, -ин ведут себя

в определенных позициях формы слова: Ср. Это чье пальто? Воз­можен ответ: Это пальто Лизы. Это Лизино пальто.

Прилагательное выступает как словоформа существительного, что не свойственно производным словам. Ср. еще: Это папин портфель. О н не любит, чтобы его брали, где местоимение заме­щает слово папа, но не папин.

Таким образом, решение К. Чвани согласуется с мнениями, вы­сказываемыми в русской лингвистике. Автору удалось увидеть такие специфические черты поведения притяжательных прилага­тельных, которые служат дополнительным аргументом в пользу того, что они не являются особыми лексическими единицами и что «форманты -ов, -ин—не деривационные суффиксы, но вид флек­сии, сходный с английским генитивом на’s» (с. 37) к

Разницу подходов, применяемых в отечественном и зарубежном языкознании к изучению аналогичных проблем, демонстрирует и статья известного английского русиста Б. Комри. Исследуя при­роду отглагольных существительных со значением действия, автор обсуждает проблематику, связанную с полемикой трансформацио­налистов и лексикалистов (Р. Лиза и Н. Хомского), и решает об­щий вопрос о месте словообразования в модели языка, сравнивая синтаксическую структуру именных групп с отглагольными суще­ствительными, с одной стороны, и структуру предложений — с Другой.

В русском языкознании этот вопрос, имеющий давнюю тради­цию изучения^[3], формулируется обычно иначе: сохраняют ли от­глагольные имена действия глагольные категории (вид, залог, и др.)* Работа Б. Комри показывает возможности трансформа­ционного метода при решении этого дискуссионного вопроса рус­ской грамматики.

Вывод Б. Комри таков: русский язык оказывается представи­телем класса языков, в которых внутренняя структура отглаголь­ных существительных почти полностью совпадает с внутренней структурой других именных групп и в корне отличается от внутрен­ней структуры предложения, что вполне согласуется с лексикалист- ской гипотезой.

2.

Во втором разделе сборника публикуется статья Л. Бэбби (США), озаглавленная «К построению формальной теории „ча­стей речи“». Эта статья не содержит рассмотрения тех вопросов, которые для русского лингвиста было бы естественно увидеть под подобным названием. В ней не рассматриваются вопросы о том,

какие критерии следует применять при разделении слов на части речи, является ли местоимения особой частью речи или их надо «разбросать» по таким классам, как существительные, прилага­тельные, наречия; существуют ли как особые части речи катего­рии состояния, аналитические прилагательные и т. п., то есть тот круг проблем, который в отечественном языкознании обычно свя­зан с проблемой изучения частей речи. Для русского читателя бо­лее естественно было бы назвать эту статью как-нибудь вроде «О статусе (или: о природе) кратких форм прилагательных и при­частий в русском языке», ибо те единицы, которые J1. Бэбби на­зывает частями речи, в русской лингвистической традиции принято называть формами слова — прилагательного или глагола. Для большинства русских лингвистов причастие и деепричастие не глагольные части речи, а формы глагола. Эта статья, а также при­мыкающая к ней работа того же автора «Глубинная структура прилагательных и причастий в русском языке» представляют осо­бый интерес с точки зрения применяемой методики: автор исполь­зует понятие глубинной структуры и методы порождающей грам­матики Хомского, что позволяет увидеть, как работает эта мето­дика применительно к хорошо изученному в русском языкознании материалу.

Л. Бэбби исходит из идеи, что существует небольшое число универсальных категорий (существительное — N, глагол — V, на­речие— Adv и т. д.), которые одинаковы во всех языках, а кон­кретные, присущие отдельным языкам сущности, то есть поверх­ностные части речи, — результат действия трансформационного и морфологического компонентов грамматики. Автор задается целью выяснить, чем объясняется своеобразное (а с точки зрения других языков анормальное) поведение такой категории русского языка, которую называют краткой формой прилагательного: краткие фор­мы (КФ)—не склоняются и функционируют только как сказуе­мые, полные формы (ПФ)—изменяются по падежам, могут быть и сказуемыми, и определениями.

Л. Бэбби приходит к выводу, что в глубинной структуре КФ — это глагол (V) с признаком [+адъективность]. Именно поэтому не может быть и речи о склонении этих слов, именно поэтому они выполняют только сказуемостную функцию. Глубинными глаго­лами являются также причастия, деепричастия и слова категории состояния. Такое решение, несмотря на его некоторую парадок­сальность, согласуется с синтаксическим функционированием КФ и не противоречит лингвистической интуиции русского человека. Выделю одно нетривиальное решение Л. Бэбби, которое показы­вает возможности содержательной интерпретации теории глубин­ных структур. Оно касается многократно обсуждавшегося вопроса о семантическом различии между ПФ и КФ в функции сказуе­мого: Елка высока и Елка высокая. По Л. Бэбби, «значение пред­ложения, содержащего ПФ в сказуемом, может быть объяснено в терминах глубинного придаточного относительного» (с. 167). Поэтому, хотя в поверхностной структуре ПФ и КФ встречаются в одной позиции, в глубинной структуре они находятся в допол­нительной дистрибуции. Доказательство этого Л. Бэбби видит в таком факте: при тех подлежащих, которые не могут определяться с помощью рестриктивного придаточного относительного, невоз­можна и ПФ в сказуемом. Например: пространство бесконечно, но не *пространство бесконечное и * пространство, которое бесконечно. Л. Бэбби пишет: «Пространство — это имя единичного объекта, об­разующего класс, в котором есть только один элемент, и поэтому оно не может быть определено рестриктивным адъюнктом, функ­цией которого является выделение одного элемента из множества сходных или одинаковых» (с. 168) L Именно поэтому автор считает неадекватным традиционное мнение русских грамматистов о том, что ПФ предикатива обозначает постоянное свойство субъекта, а КФ — временное состояние или свойство. ПФ указывает на класс, к которому относится подлежащее; КФ, являясь основным глаголом своего предложения и не имея такой истории деривации из глубинного относительного придаточного, не маркирована в плане указания на класс подлежащего.

Входящие в этот же раздел две работы виднейшего француз­ского русиста П. Гарда, известного своей большой грамматикой русского языка ^[4] и работами по русскому ударению, интересны не какой-то особой методикой, но смелостью, оригинальностью и убе­дительностью решений, свойственной и другим работам этого уче­ного. Можно думать, что в этом играют роль не только особенно­сти дарования П. Гарда, но и тот факт, что он смотрит на русский язык глазами человека другой национальности и в своем стрем­лении объяснить факты русского языка, которые принято считать аномалиями, не боится широких и увлекательных сопоставлений с материалами других языков.

В статье «Структура русского местоимения» П. Гард исходит из справедливого мнения, которое разделяют и многие отечествен­ные языковеды ^[5], что классификация полнозначных слов на осно­вании их синтаксической функции (существительные, прилагатель­ные, наречия, глаголы) и классификация по основному семанти­ческому критерию (слова, непосредственно отображающие экстра-

Лингвистическую действительность, — йеместбймейныё СЛбва; и слова, представляющие ее в отношении к данной обстановке ре­чи,— местоименные или дейктические слова) —это не тождествен­ные, а взаимно дополняющие классификации. Опираясь на неоспо­римое положение о том, что местоименные слова высоко частотны и чрезвычайно важны в синтагматике текста, П. Гард утверждает, что грамматика языка в целом должна строиться как сумма двух слагаемых: грамматики не-местоимений и грамматики местоиме­ний (местоимения обычно рассматриваются как весьма сложные для изучения исключения), причем вторая имеет не только не меньшее, но во многих отношениях даже более важное значение, чем первая ^[6]. Автор убедительно показывает, что так называемые местоименные наречия (типа куда, туда, когда, тогда, где и др.) входят в парадигмы склонения местоименных существительных кто, тот и др., образуя формы специфических падежей^[7]: инессив (где), иллатив (куда), эллатив (откуда), временной (когда, то­гда, всегда, иногда), имеющих свои окончания—д, -е, -уда, -огда. Аналогичное положение наблюдается в латинском языке. Но еще более интересно, что в языках, почти утративших склонение суще­ствительных (как, например, в английском и французком), место­имения сохраняют склонение.

П. Гард объясняет многочисленные морфологические «причу­ды» местоимений их принадлежностью к классу высокочастотных слов (ср. поведение слов быть, идти, человек и под.). Однако эти нерегулярности касаются лишь формы. «На уровне системы отме­чаются черты, свойственные языку в целом, а также черты, харак­терные либо для системы не-местоимений, либо для системы ме­стоимений» (с. 225).

Эта небольшая статья содержит очень много интересных обоб­щений и тончайших наблюдений более частного характера, но я не хочу расширять свои комментарии, чтобы не лишить читателя свежести ее восприятия.

Вторая работа П. Гарда — изящный этюд «Русское каково». Автор обращает внимание на два обстоятельства: 1) во француз­ском языке нельзя найти точного эквивалента слову каково, пере­вод возможен лишь на уровне предложения; 2) большинство рус­ских грамматик игнорирует это слово, лишь в некоторых словарях и справочниках дается его квалификация, везде разная — Словарь Ушакова и Большой Академический словарь считают его на­речием, А. А. Зализняк — предикативом^[8], а А. В. Исаченко обстоятельственным местоимением. Как же решается этот вопрос? Автор детально исследует семантику и условия функционирования слова каковб. Его анализ привлекает тонкостью семантических на­блюдений и изощренной смелостью сравнений с единицами, соот­носительными с каковб по форме и/или по функции. Каково вхо­дит в такую систему:

кр. ф., ср. р. каковб весело тяжело кр. ф., м. р. каков весел тяжел поли, ф., м. р. какой веселый тяжелый

П. Гард показывает, что, как многие прилагательные в краткой форме среднего рода, каковб имеет три функции — адъективную, предикативную и наречную. В современном языке каковб — это форма среднего рода супплетивной краткой формы каков место­именного прилагательного какой, основная функция его — безлич­но-предикативная.

Однако автор не удовлетворяется характеристикой синхрон­ного состояния языка. Он рисует перспективы движения этой фор­мы. Семантическое развитие каковб ведет к превращению его в риторический вопрос с пейоративным значением (экспрессивный синоним слов, выражающих неприятное состояние типа тяжело, неприятно, обидно...). Наречное употребление его угасает, что при­водит к выходу каковб из представленных выше пропорций и переходу его в класс предикативов. Таково будущее этой еди­ницы.

П. Гард, заканчивая свое исследование, показывает паралле­лизм между словами каковб и ничего (— Каковы порядки? — По­рядки ничего) и высказывает мнение, что, возможно, следует гово­рить не только о функционально-семантических соотношениях этих единиц, но и о морфологически единообразном их оформлении — формировании флексии -ово(-ов + о>: каковб, ничево (омонимы к какого, ничего). Сюда же можно отнести употребительный в раз­говорной речи предикатив тово (иногда пишется: того) К

Обе статьи П. Гарда служат доказательством того, как систем­ный в подлинном смысле этого слова подход к языку, взгляд на русский язык с позиций других языков и сравнение с другими языками позволяют не только вскрыть природу сложного явления, но и показать перспективы его развития, предсказать, в каком направлении идет движение языка.

В третьем разделе сборника публикуется статья французского слависта Ж. Верейка, посвященная проблеме соотношения диа­тезы, залога «genus verbi» и переходности, и три статьи о видах русского глагола. Авторы этих последних — Н. Телии (Швеция), известный своей книгой о глагольных категориях [9], X. Мелиг (ФРГ) и А. Тимберлейк (США).

Категория вида русского глагола обладает особой притягатель­ностью для лингвистов, в том числе для тех, в родном языке ко­торых вид отсутствует.

Категория вида — один из наиболее трудных и спорных разде­лов русской грамматики, в котором сплелись в один клубок лекси­ческая и грамматическая семантика глагола. В. В. Виноградов писал: «Морфологический механизм категории вида сложнее и раз­нообразнее, чем других категорий глагола. Но его рисунок нем, невыразителен без освещения внутренних, семантических (разрядка моя. — Е. 3.) основ видовых различий»².

Именно эта задача — выявление семантической сущности видо­вого противопоставления — и составляет пафос большинства со­временных работ о славянском и русском виде. Традиции отече­ственного языкознания в изучении категории вида и исследования многих зарубежных русистов развиваются в одном направлении: найти смысловую доминанту (инвариантное значение) видового противопоставления. Многообразие частных видовых противопо­ставлений, наблюдаемое в поверхностной структуре языка, должно быть сведено к единому глубинному противопоставлению — инва­рианту. Русские языковеды издавна занимались этими поисками. В советской аспектологии эта проблема — одна из центральных. На мой взгляд, наиболее глубокое и адекватно отражающее фак­ты решение предложено В. В. Виноградовым, который видел се­мантическое ядро совершенного вида в значении внутреннего пре­дела. Все основные значения глаголов совершенного вида он счи­тал частными проявлениями этого основного значения. «Несовер­шенный вид является основой, нейтральной базой видового соотно­шения»³. Таким образом, В. В. Виноградов считал глаголы совер­шенного вида маркированными членами видовой оппозиции, а гла­голы несовершенного вида — немаркированными, хотя он и не упо­треблял этих терминов.

В настоящее время наметился поворот в исканиях аспектоло- гов. Высказывается мысль об отсутствии видового инварианта и

о необходимости выявить набор признаков (и их иерархию), обра­зующих тот и другой вид. Именно по этому пути идут авторы публикуемых в сборнике статей.

Объединяет эти работы одна общая черта — отказ от идеи о на­личии инварианта видового противопоставления \ поиски набора признаков, формирующих видовое противопоставление и установ­ление их иерархической организации.

Остановлюсь подробнее на статье X. Р. Мелига «Семантика предложения и семантика вида в русском языке (к классифика­ции глаголов Зино Вендлера)», которая интересна русскому чита­телю во многих отношениях. Во-первых, она показывает опреде­ленную близость отечественной и зарубежной аспектологии. Положение Мелига о том, что семантика (видовая и лексическая) отдельно взятого глагола не может быть определена без знания контекста и конситуации, согласуется с исследованиями многих отечественных ученых. Насколько мне известно, первым в совет­ском языкознании (еще в 40-е годы) разрабатывал эту проблема­тику в своей кандидатской диссертации Б. Н. Головин^[10]. Он выде­лял 4 значения внутривидовой определенности, разграничивая зна­чение глаголов в таких, например, фразах, как: Он пишет письмо и Мальчик красиве пишет; Я читаю новый рассказ Каверина и Ей три года, а она уже читает; Он ходит по комнате и Ребенок уже ходит; Отец через пять минут выходит из дому и Окно выходит в сад (ср. аналогичные примеры в статье Мелига).

Во-вторых, статья содержит новый подход к анализу русского вида. Опираясь на классификацию английских глаголов 3. Вен­длера (процессы — буквально глаголы исполнения: встать, напи­сать; действия — буквально глаголы деятельности: бегать; резуль­таты— буквально глаголы достижения: найти; состояния: знать, лежать), Мелиг находит интересные соответствия между классами английских глаголов и их русскими эквивалентами. При этом важ­но подчеркнуть, что если классификация английских глаголов ве­лась по таким двум признакам, как возможность образования так называемой продолженной формы (на -ing) и сочетание с об­стоятельствами типа за два часа, то в русском языке разделение на аналогичные классы обнаруживается в «видовом поведении» глагола — в возможности/невозможности образования видовых пар: процессы образуют видовые пары (встать — вставать, пи­сать— написать), действия не имеют видовых пар (бегать и побегать — не видовая пара, а глагол с делимитативным значе- ниєм). Результаты, то есть глаголы, обозначающие события, лишенные временной протяженности (например: знать, нахо­дить, — нельзя * знать два часа, находить пять минут), могут вы­ражать отрицательное значение признака «целостность» только при соотнесении с многократным событием. Класс глаголов со значением состояния не допускает ни положительного, ни отри­цательного значения признака «целостность», так как они имеют только отрицательное значение аспектуального признака «актуаль­ность». Наличие тех или иных признаков показывает, таким обра­зом, какие из семантических классов глаголов имеют видовые па­ры, а какие лишены их и почему (глаголы состояния и действия — это imperfectiva tantum).

Статья А. Тимберлейка «Инвариантность и синтаксические свой­ства вида» дает возможность читателю понять, с каких позиций в современной аспектологии идет критика теории о наличии у гла­голов совершенного и несовершенного видов единого инвариант­ного значения. Пафос этой статьи состоит в пересмотре структур­ного анализа русского вида и попытке проверить, действительно ли основным, независимым от контекста является инвариант, а про­чие значения выводятся из него как контекстные варианты. Тим- берлейк приходит к выводу, что несовершенный вид ведет себя не как единая инвариантная категория, и это подрывает «постулат структурализма об инварианте как центральном или первичном структурном стержне вида» (с. 283). Инвариант, по мнению ав­тора, не может быть использован для описания синтагматического влияния вида на другие категории, то есть на сочетаемость с той или иной формой падежа или времени глагола в придаточном предложении. По-видимому, инвариант имеет исключительно пара­дигматический статус. Напрашивается вопрос: в чем же тогда со­стоит роль инварианта? Тимберлейк дает такой ответ: «существует (в принципе) некоторое множество в высшей степени специальных правил отображения, которые устанавливают, каким образом раз­личные комбинации семантических характеристик (замкнутость, кратность и т. п.) выражаются в форме совершенного или несо­вершенного вида. ...Инвариант, таким образом, может пониматься как необходимое (но, по-видимому, недостаточное) метаутверж­дение о внутренней согласованности между собой конкретных пра­вил, которые отображают видовые характеристики в грамматиче­скую категорию» (с. 284).

На мой взгляд, отказ от поисков видового инварианта менее плодотворен, чем поиски «семантического ядра» (В. В. Виногра­дов) видов, хотя в работах сторонников «отказа» имеется много верных наблюдений. Путь отказа противоречит как интуиции но­сителя русского языка (а интуиция — это тоже лингвистическая реальность), так и мнению, которого придерживаются все грамма­тики и словари: в русском языке существует два противопостав­ленных вида. Отрицая наличие инварианта видового противопо­ставления, следует отказаться от теории двух видов и постулиро­вать столько видов, сколько имеется пучков противопоставленных признаков.

4.

Раздел «Семантика и синтаксис категорий имени» включает три статьи, содержащие анализ семантики и условий функциониро­вания различных именных категорий: творительный падеж суще­ствительного (А. Вежбицка, Австралия); творительный и имени­тельный имени в предикативе (Дж. Никольс, США), категория одушевленности (Г. Корбетт, Англия).

Центральное место среди этих работ по значительности выво­дов и глубине анализа занимает статья известного исследователя проблем семантики Анны Вежбицкой. Ее работа «Дело о поверх­ностном падеже» (1980) (которая публикуется в отрывках) напи­сана в защиту поверхностных падежей, то есть тех обычных паде­жей, которые лингвисты привыкли изучать испокон веков.

Автор предельно кратко, но очень четко дает историю изуче­ния падежей, выделяя четыре теории падежа: 1) Дельбрюк, По­тебня; 2) де Гроот, Бенвенист; 3) Якобсон, Гарсиа; 4) Филлмор. А. Вежбицка выступает против тезиса об иррациональности паде­жей, о том, что поверхностные падежи произвольны как показа­тели (или символы) любой условной знаковой системы, что они лишь маркируют глубинные синтаксические и/или семантические места. Статья полемически направлена против современных тео­рий глубинных падежей, прежде всего против работ Ч. Филлмора (уже само название труда А. Вежбицкой отсылает читателя к на­званию классической статьи Ч. Филлмора «Дело о падеже», напи­санной в 1968 г.)^[11], А. Вежбицка выступает как адвокат морфоло­гических категорий, говоря о которых лингвисты теперь вынуждены добавлять определение «поверхностные», чтобы отделить их от за­владевших в последнее время вниманием ученых «глубинных». Эта защита столь блистательна, что я не могу удержаться от того, что­бы не привести цитату: «Притягательная точка зрения, согласно которой явные (открытые) грамматические категории пусты и по­верхностны и только скрытые категории имеют семантическую осно­ву (или сообщают нечто о глубинных ментальных структурах), яв­ляется, как мне кажется, наиболее парадоксальным результатом в принципе интересных поисков скрытых лингвистических категорий.

Современная лингвистика (в особенности трансформационная грамматика) достаточно убедительно продемонстрировала реаль- йость й зйачимость скрытых категорий. Но не слишком лй далеко она зашла, утверждая, что в большинстве случаев только скры­тые категории реальны? Почему языки должны быть столь извра­щенными и неэкономными? Почему они должны обременять гово­рящих сотнями явных категорий, лишенных какой-либо семанти­ческой значимости? Не разумнее ли полагать, что скрытые категории функционируют в языке в добавление к явным (по­скольку явных категорий недостаточно для выполнения сложных задач человеческой коммуникации)?» (с. 308).

А. Вежбицка строит свою теорию падежей. Вот ее основные утверждения: падежи имеют значения; каждый падеж имеет боль­шое количество значений, которые, однако, могут быть четко от­граничены друг от друга. Все различные значения падежа взаимо­связаны. Поскольку каждое значение падежа является сложным (то есть содержит разные компоненты), большинство значений имеет общие компоненты со многими другими. Из этого следует очень важный, по моему мнению, вывод: весьма вероятно — хотя вовсе не обязательно, — что все значения одного падежа могут иметь общие компоненты (отсюда впечатление, что у падежа есть инвариант). Однако эти различные значения по отношению друг к другу нельзя рассматривать как простые контекстные варианты одного значения, потому что формула, выражающая такое общее значение, будет слишком абстрактной *, чтобы иметь какую-то про­гнозирующую силу. Именно в этом — при всей ее красоте и глу­бине — оказалась слабость теории Р. Якобсона.

А. Вежбицка подчеркивает, что падежи, взятые изолированно, не имеют значений — их значения соотносятся со специфическими синтаксическими конструкциями. Ведь люди говорят не падежами, а предложениями.

Встает вопрос: как же следует давать описание различных зна­чений падежа? Ответ такой: каждое значение каждой падежной конструкции может и должно быть представлено в точной и про­веряемой формуле, которая обладает полной предсказующей си­лой. Эти формулы «следует строить на основе самодостаточных семантических первоэлементов (semantic primitives)» (с. 310).

В качестве материала, на котором проверяется верность тео­рии, А. Вежбицка привлекает русский творительный падеж, счи-

Тая его особенно интересным для построения общей лингвистике* скоы теории. Исследователь строит свою глубоко оригинальную теорию, широко используя традиции русского языкознания — работы А. А. Потебни, В. В. Виноградова, А. М. Пешковского и др.

Сопоставления с фактами польского и английского языков на­глядны и убедительны (см., например, анализ русских конструк­ций играть во что, играть чем и польских grac и bawic sig).

Исследование А. Вежбицкой покоряет читателя ясностью, ост­роумием изложения и простотой применяемой методики. Справед­ливо считая, что грамматические конструкции лучше определять не в терминах гипотетических и непроверяемых правил, а в тер­минах интуитивно проверяемых семантических конструкций, автор дает толкования анализируемых конструкций с помощью предло­жений естественного языка, которые ограничены и стандартизо­ваны и поэтому могут рассматриваться как формальный семанти­ческий метаязык.

Анализ творительного падежа, предложенный А. Вежбицкой, убеждает читателя в том, что поверхностные падежи не пустые символы, но сложнейшие единицы, наделенные значением. Кон­струкции с разными падежами по-разному изображают ситуацию, то есть падежные конструкции служат для моделирования кар­тины мира. Автор блестяще показывает это, сравнивая сочетания типа швырнуть камень и швырять (ся) камнями, идти по полю и идти полем и т. п. Ему удается объяснить многие прихоти кон­струкций с творительным (почему говорят приехал ночью, но не пятницей или декабрем, почему моргают глазами, но открывают глаза и т. п.).

Работа А. Вежбицкой близка к исканиям многих отечественных языковедов (ср. работы Н. Д. Арутюновой, Н. Ю. Шведовой, Д. Н. Шмелева, Г. А. Золотовой, А. В. Бондарко, О. П. Ермаковой и др.). Объясняя, как именно идет моделирование мира с помощью конструкций с творительным падежом, А. Вежбицкой удается вскрыть смысловую доминанту этого падежа. В этом — большая ценность ее исследования. Труд А. Вежбицкой показывает, что отказ от поисков смысловой доминанты грамматической катего­рии — это сдача позиций.

Любая грамматическая категория естественного языка слож­на, но особенно сложны в русском языке вид и падеж. Публикуе­мые в этой книге исследования зарубежных коллег — стимул для новых исканий.

5.

Раздел «Типы предложений» включает работы известных син­таксистов различных стран.

Статья виднейшего чехословацкого лингвиста Хелены Беличо- вой-Кржижковой, автора многих работ, одного из создателей фун­даментальной двухтомной «Русской грамматики» (Прага, 1980) и книги «Семантическая структура предложения и категория па­дежа»^[12], содержит детальный анализ способов выражения причин­ных отношений между предложениями в русском и чешском язы­ках. Автор рассматривает выражение причинных отношений сред­ствами паратаксиса и гипотаксиса, показывая, что в одних случаях между подчинением и сочинением есть симметрия, а в других причинные отношения выражаются только средствами под­чинения.

Большая работа молодого, но уже ставшего известным в ру­систике швейцарского ученого Даниэля Вайса принадлежит к на­правлению логического синтаксиса. В ней дается глубокий анализ предложений тождества. Автор вносит существенные уточнения в понятие идентификации и показывает связи между механизмами идентификации и актуального членения. Статья привлекает пре­восходным знанием русского языка и интересными сопоставле­ниями с немецким и польским.

Небольшая статья JI. Бэбби, уже известного читателю по пер­вому разделу этой книги, трактует часто обсуждаемый в русистике вопрос о соотношении утвердительных и отрицательных бытийных предложений (различие в порядке слов, падеже подлежащего, со­гласовании сказуемого с подлежащим). Автор убедительно пока­зывает, что эти морфосинтаксические различия не случайны, но связаны с функциональной перспективой предложения.

Известный норвежский лингвист Пер Рестан посвятил свою ра­боту порядку слов в элементарных повествовательных предложе­ниях типа Раскрываются почки (V — N) и Концерт начинается (N—V). Автор находит нетривиальное объяснение того, с чем свя­зано различие в порядке слов в подобных конструкциях. Этот неоднократно обсуждавшийся как в отечественном, так и в зару­бежном языкознании вопрос имеет давнюю традицию изучения (см. работы В. Матезиуса, П. Адамца, Ф. Данеша, И. И. Ковту- новой, И. П. Распопова, Г. А. Золотовой, О. А. Крыловой, А. Бо­гуславского и др.), но Перу Рестану удалось внести новое в его решение. Он устанавливает корреляцию между порядком слов, фразовым ударением и категорией определенности/не­определенности, показывая, какие важные семантические раз­личия несет изменение порядка слов в рассматриваемых предло­жениях.

Раздел V, как видим, лишен единства, но это отражает много­образие направлений, характерное для современного синтак­сиса.

Для современного языкознания характерен интерес к пробле­мам, связанным с теорией коммуникации, строением речевого ак­та, теорией референции \ прагматикой. Эта проблематика вошла в поле зрения лингвистов разных специальностей, в том числе и русистов. Настоящий раздел по характеру проблематики делится на две части.

А. Первая часть посвящена исследованию проблем так назы­ваемой скрытой грамматики, то есть явлений, не имеющих специа­лизированных морфологических средств выражения. Это анализ категории определенности/неопределенности, которая в рус­ском языке является скрытой категорией, и сопоставление споса бов выражения этой категории как в разных славянских языках (статья П. Адамца (ЧССР) «К вопросу о выражении референ­циальной соотнесенности в чешском и русском языках»), так и в русском и в «артиклевых» языках (статья Ф. Джусти, Италия), проблемы пресуппозиции, актуализации предложения (работа С. Димитровой, Болгария).

Чтобы дать читателю представление о характере проблематики этой части, остановлюсь подробнее на статье П. Адамца. Этот уче­ный хорошо известен в русистике. Он автор многих работ, в том числе нескольких книг по синтаксису русского языка ^[13]. Его статья интересна как своими теоретическими положениями, так и кон­кретными наблюдениями. Автор убедительно показывает, что относимые обычно к проблеме определенности/неопределенности явления трех родов — отношения (1) к классу объектов/к конкрет­ному объекту (или конкретной группе объектов), (2) отождестви- мость/неотождествимость, (3) данное/новое — нуждаются в уточнении. П. Адамец предлагает свою классификацию типов ре­ференции, подчеркивая различие между так называемым обуслов- ленно сингулятивным и сингулятивно неопределенными типами и обращая внимание на проблемы, связанные со случаями коммуни­кативно несущественного референциального значения, которое обусловлено особенностями актуального членения ^[14].

Статья содержит интересные сопоставления русского и чеш­ского языков. Особенно важны наблюдения над употреблением чешского ten (ср. русское этот), которое относится не только к своему существительному, но и ко всему содержанию предложе­ния и несет не только референциальную, но и контактоустанавли­вающую функцию, обозначая что-то вроде: ‘знаешь/помнишь, как мы вместе...’.

Такое употребление, по мнению автора, не имеет соответствия в русском. На мой взгляд, автор не прав. Ср. чешские примеры П. Адамца и русские — из моих записей разговорной речи: Так do toho В г па jsme nakonec nejeli. — Так мы и не поехали в эту Калугу (пресуппозиция: хотя долго собирались, говорили много о Калуге и т. п.). Показательно, что П. Адамц говорит в этих случаях о чешском разговорном языке. В разговорном русском встречается совершенно аналогичное употребление: Uz sis prelo- zil ty vety s toho Ovidia? — Ну, ты перевел наконец этого Р он- сара?; И когда ты сдаешь эту курсовую? (курсовая работа одна, о ней часто говорят в семье, идентифицировать ее нет нужды).

В русском в подобных случаях часто используется еще и при­тяжательное местоимение, и вся конструкция приобретает оценоч­ный характер — ‘о котором много говорили и потому надоевший’: Починила ты этот свой телефон?; Приходил опять этот твой Замухрышкин (о надоевшем посетителе, которого говорящий не любит и не считает своим); И когда же ты пойдешь к этому своему врачу?

Я думаю, что сопоставительное изучение спонтанной устной речи сулит много открытий, касающихся разных славянских и не­славянских языков.

Б. Вторая часть раздела VI охватывает такие вопросы: изу­чение некодифицированных сфер языка, теория разговорной речи, соотношение вербальных и невербальных средств в акте коммуни­кации, роль этикета в языке и использование в этой связи как языковых, так и паралингвистических средств. В изучении этой проблематики советская и зарубежная русистика идут в тесном содружестве, о чем свидетельствуют публикуемые здесь статьи. Здесь помещены работы крупнейших русистов Чехословакии и Венгрии — Владимира Барнета, Кветы Кожевниковой и Ференца Паппа.

Владимир Барнет — лингвист широких интересов. В сборнике публикуется его небольшая статья «К принципам строения выска­зываний в разговорной речи», в которой автор, вскрывая соотно­шение вербальных и невербальных компонентов в структуре коммуникативного акта и показывая роль паралингвистиче­ских факторов, строит типологию высказываний разговорной речи.

Квета Кожевникова — специалист по теории разговорной речи и стилистике. Русистам она известна прежде всего своей интерес­ующей книгой «Спонтанная устная речь р эпической прозе», два фрагмента из которой и печатаются в сборнике под редакторским названием «О смысловом строении спонтанной устной речи». К. Кожевниковой одной из первых удалось выявить некоторые общие закономерности формирования содержания в неподготов­ленной устной речи, показать, как возникает конфликт между ли­нейной организацией речи и нелинейным формированием содер­жания.

Небольшая статья датского русиста Э. Адриана интересна тем, что она показывает, как работы советских лингвистов исполь­зуются в зарубежной русистике. Опираясь на записи живой раз­говорной речи, изданные в 1978 г.*, автор исследует высказыва­ния с так называемыми нулевыми глаголами-предикатами (типа: Я домой. Он в кино. Вечно она про болезни). Он излагает свои соображения по поводу того, какую роль играют система языка и конситуация в понимании подобных конструкций, полемизируя по этому поводу с Е. Н. Ширяевым — автором раздела о нулевых глаголах-предикатах в коллективной монографии «Русская разго­ворная речь» (М., 1973).

Особое место в книге занимает работа Ф. Паппа, посвященная актуальнейшим проблемам паралингвистики: роль жеста, мимики, поведения в акте коммуникации. Эта публикация — фрагмент боль­шой книги трех авторов (К. Болла, Э. Палл, Ф. Папп. «Курс со­временного русского языка»), пользующейся большой популяр­ностью и выдержавшей не одно издание. Раздел «Этикет и язык» содержит сопоставительное истолкование невербального поведе­ния русского и венгра при общении. Исследование это имеет пио­нерский характер не только потому, что оно проведено более 15 лет назад (книга была опубликована в 1968 г.), когда паралин­гвистика еще только набирала силу, но и потому, что Ф. Паппу удалось впервые заметить и истолковать множество явлений, обычно не привлекавших внимание языковедов (например, в ка­ких случаях русские и венгры ходят под руку, снимают шляпу и т. п.), но чрезвычайно важных для того, чтобы сделать общение лиц разных национальностей адекватным.

* * *

Публикуемые в настоящем томе работы — при всей разнице применяемых авторами подходов — отличает ряд общих особен­ностей:

— интерес и уважение к русской и советской традиции изуче­ния русского языка;

—- хорошее знание авторами русского языка, позволяющее де- лать глубокие выводы, тонко подмечать скрытые связи;

— включение фактов русского языка в сферу поисков новых методических решений.

Советскому русисту будет интересно познакомиться с пробле­матикой, активно разрабатывающейся в современном зарубежном языкознании, с новыми направлениями и методами анализа. И хотя вводимые в научный оборот новые идеи не всегда бес­спорны, они безусловно полезны для стимуляции научных поис­ков, позволяют получить нетривиальные решения сложных и дис­куссионных лингвистических проблем.

Е. Земская