1. Проблема элементарных фонологических единиц в истории лингвистики
Для современных направлений в фонологии и в других областях лингвистики (начиная с работ основателей структурной лингвистики и вплоть до новейших исследований по применению математических методов в языкознании) характерно стремление отчетливо формулировать исходные простые понятия, которые можно положить в основу описания языка.
Само по себе это стремление совсем не ново — оно проявилось уже в рассуждениях о языке у древнегреческих (а отчасти и у древнеиндийских) философов, впервые совместно решавших лингвистические и логические проблемы.Применительно к звуковой стороне языка необходимость описания более крупных единиц речи (например, слогов) через простые («первоначальные элементы») была указана Платоном в «Теэтете», «Филебе» и некоторых других диалогах. Платон ясно сформулировал и те основные трудности, с которыми при этом сталкивается исследователь: слог (например, Со в имени «Сократ») может быть определен как сочетание первоначальных элементов (звуков или букв) с и о, но сами эти первоначальные элементы нельзя определить далее точно таким же образом, т. е. нельзя назвать «элемент» (crToi%8iov) какого-либо элемента[129]. Иначе говоря, элемент нельзя разложить на еще более мелкие первоначальные элементы. Платон говорил о бесконечном непрерывном многообразии реальности[130], в частности о непрерывном звуковом потоке, на который язык (как и музыка) накладывает схему дискретных элементов3. Эти идеи Платон иллюстрировал на материале языка, но считал приложимыми и к другим явлениям. Сравнение элементов языка с неразложимыми атомами физического мира часто использовалось и древнегреческими философами других школ. Аристотель свою картину физического мира пояснял сравнением с языком, где из элементов низшего уровня (например, букв или звуков) строятся единицы высшего уровня (например, слоги), из которых в свою очередь создаются элементы более высокого уровня (например, слова).
Мысль об иерархии разных уровней, как и представление о наличии элементарных единиц, перекликается с положениями современной нам науки. Но так же как в физике унаследованное от греков представление об атоме (который по-гречески называется «неразложимым» — атоцод) коренным образом изменилось потому, что атом оказался расщепляемым, в новейшей лингвистике возникла задача выделения «элементов элементов» — фонологических различительных признаков, по которым противопоставляются друг другу элементарные единицы звуковой системы языка — фонемы. Аналогия с физикой оказывается поучительной также и потому, что задача расщепления элементарных единиц — фонем — в фонологии ставится главным образом в связи с новыми возможностями современной техники и с практическими приложениями фонологии. Эти практические приложения объясняют ориентацию современной фонологии на возможности технических устройств, а не на интуицию человека.Именно принятием данных интуиции человека, не подвергаемых дальнейшему анализу, от новейшей фонологии отличаются и древнеиндийские теории, вплотную подходившие к понятию фонемы4. В отличие от Аристотеля,
8 См. характеристику этих лингвистических идей Платона в статье R. Jakobson, Kazanska szkota polskiej lingwistiki і jej miesce w swiatowym rozwoju fonologii, «Biuletyn polskiego towarzy- stwa jgzykoznawczego», z. 29, Wroclaw — Krakow, 1960, z. 4. Следует отметить, что в названных трудах Э. Косериу и Р. Якобсона не обращено внимания на постановку вопроса об «элементах элементов» у Платона. Относительно «первоначальных элементов» в греческой философии языка ср. также L. R. Palmer, Some observations on the language of linguists, «Studies presented to J. Whatmough», 1957, p. 190—192.
4Cp.J. Brough, Theories of general linguistics in the Sanskrit grammarians, «Transactions of the Philological Society», London, который исходил из простых элементарных единиц и постепенно строил из них единицы высших уровней в своей синтезирующей модели языка, индийские философы начинали с фразы как с единственной языковой реальности (ср.
изложенные выше идеи Платона); фраза должна была постепенно расчленяться, т. е. строилась анализирующая модель языка. Для объяснения того общего, что объединяет различные звуки речи в разных фразах, индийские философы ввели понятие sphota — идеальной вневременной единицы языка, остающейся неизменной при различных ее проявлениях в конкретной речи. Учение о sphota близко к тем психологизированным изложениям фонологии, которые возникли в европейской и американской науке в конце XIX и первой половине XX в. Авторы этих теорий исходили из того, что основным критерием для выделения фонем является языковое чутье носителя языка.Однако создатель наиболее известной из таких теорий— Бодуэн де Куртене — не сразу пришел к психологической формулировке идей фонологии[131]. В казанский период своей деятельности Бодуэн (как и работавший вместе с ним Кру- шевский) определял фонему посредством таких чисто лингвистических операций, как соотнесение разных вариантов одной морфемы в пределах одного языка и соотнесение генетически тождественных морфем в разных языках. Фонемой называлась единица, представленная разными звуками (например, [s] и [х], чередующимися в польском языке), которые находятся в регулярном чередовании в разных вариантах одной морфемы, или же разными звуками в разных родственных языках. Подход к фонеме как к переменной, принимающей разные значения в зависимости от конкретного варианта морфемы, был намечен еще в древнеиндийском учении о чередованиях и позднее был развит в морфонологии, основателями которой и были
Бодуэн и Крушевский. Понимание фонемы как переменной, принимающей разные значения в различных родственных языках, представляло собой шаг по пути формализации сравнительного языкознания; в этом отношении Бодуэн и Крушевский развивали идеи ранней работы Соссюра.
Уже в 70-х и 80-х годах Бодуэн и Крушевский начали заниматься и некоторыми вопросами, связанными с психологической стороной языковых явлений, подчеркивая их бессознательный характер; отдельные мысли из их работ этого времени предвосхищают концепцию бессознательных психических явлений, получившую позднее широкое распространение в психологии.
Но лишь в 90-х гг. Бодуэн полностью перестраивает свою фонологическую теорию на психологической основе, превращая ее в психофонетику — учение о звукопредставлениях. Теперь Бодуэн стремился найти такие элементарные единицы языка, которые далее являются неразложимыми не с морфологической или сравнительно-исторической, а с психологической точки зрения. В начале XX в. Бодуэн обнаружил, что такими неразложимыми единицами, на которые можно разложить фонемы, признававшиеся им прежде «фонетическими атомами», являются простейшие элементы — «кинакемы», т. е. «представления» отдельных физиологических работ органов речи («кинемы») и «представления» отдельных акустических работ («акусмы»). Здесь в психологических терминах была сформулирована идея, которая (как и высказанная Бодуэном в то же время мысль о фонеме как намерении) представляет большой интерес с точки зрения современной фонологии и кибернетики. Примерно в те же годы к мысли о возможности выделения «различительных элементов», из которых состоят звуковые единицы, пришел Соссюр[132]. Однако в то время эти мысли не могли приобрести более конкретного характера из-за отсутствия необходимых методов выделения таких элементов. Бодуэн стремился к использованию максимально более объективных и точных методов, высказывая при этом гипотезы, поражающие своей прозорливостью (в частности, мысль о таком акустическом исследовании звуков, которое поз* волило бы представить их визуально[133]). Ко его идеи опережали состояние тогдашней фонетической науки; поэтому основным методом для него снова оказывалась интроспекция, которую ему самому хотелось бы заменить экспериментом. В период увлечения психофонетикой Бодуэну удалось найти некоторые приемы, демонстрирующие наличие определенных фонологических различий (или их отсутствие) у носителя данного языка: так, принадлежность русского и и ы к одной фонологической единице он доказывал рифмами типа пыл — ил, корыто — разбито[134].Э. Сепир, позднее самостоятельно пришедший к фонологической теории, близкой идеям Бодуэна, показал «психологическую реальность»[135] фонем на примере обучения письму американских индейцев, которые без труда научились обозначать особыми знаками отдельные фонемы своего родного языка, не имевшего прежде письменности. Доказательством этого рода психологической реальности фонем может быть вообще существование алфавитных письменностей, изобретение которых и было практическим приложением фонологической интуиции их создателей. Естественно, что особый интерес эта проблема вызвала в XX в., когда начали строиться новые системы письма — прежде всего для тех языков народов нашей страны, которые до революции были бесписьменными. Эта работа и оказалась важнейшим практическим толчком для развития фонологии — именно в связи с ней Н. Ф. Яковлев в работе «Математическая формула построения алфавита» отчетливо сформулировал фонологические принципы, свободные от психологических допущений. Если до этого в работах крупнейших русских фонологов — учеников Бодуэна — Щербы и Поливанова, а затем и в ранних статьях Трубецкого еще сказывалось влияние психофонетики Бодуэна, то после статей Яковлева открылся новый период, свободный от откровенно психологической точки зрения. В этот период психологистическая терминология фонологов предшествующего времени стала казаться чем-то несущественным и внешним: Щерба говорит в некрологе, посвященном Бодуэну, об условности его психологизма, а Ельмслев — в некрологе, посвященном Сепиру, о несущественности его пристрастия к психологическим формулировкам.
Однако ссылки на языковое чутье носителя языка в той или иной форме должны были остаться в фонологии и после того, как откровенно психологическая точка зрения осталась позади. Все причины, вызвавшие к жизни фонологию, все те практические приложения, которые заставляли некоторых лингвистов еще в XIX в. высказывать по существу фонологические идеи, были связаны с обращением к языковой интуиции человека.
Так обстояло дело в отношении разработки транскрипции, где фонологический метод обозначения единиц, различающихся в данном языке, был предвосхищен Суитом и Пасси; в отношении исследования диалектов, где фонологический подход был осуществлен Винтелером, и изучения ранее неизвестных языков, не имеющих письменности, применительно к которым фонологические идеи и методы развивались Усла- ром (на материале кавказских языков) и позднее Боасом, Сепиром и Блумфилдом (на материале языков американских индейцев). Не составляли исключения и задачи обучения языку, повлиявшие на выработку концепции Суита (и позднее Щербы), и разработки алфавитов, которые были основным практическим приложением фонологических идей Яковлева, Поливанова и Жиркова. При решении всех этих задач можно (и нужно было) обращаться прежде всего к интуиции человека, знающего язык; с помощью этого человека нетрудно было произвести деление любого звукового отрезка (фразы, слова или морфемы) на отдельные звуковые единицы и затем собрать данные, необходимые для фонологической классификации этих единиц. Эта процедура и была подвергнута тщательному описанию в работах Пражской школы (прежде всего — в классическом труде Трубецкого и в некоторых ранних работах Якобсона) и представителей американской дескриптивной лингвистики (отчасти также и в глоссематике Ельмслева). Разработанные этими школами методы фонологической классификации звуков представляют большую ценность, но лишь при том условии, что исследователь может считать наперед заданным разделение звукового потока на отдельные слова и звуки и разделение всех этих слов на отличающиеся в фонологическом отношении или не отличающиеся (совпадающие). При наличии этих предварительных условий, которые могут быть заданы благодаря языковой интуиции носителя языка, построение системы фонем может производиться достаточно строгим образом. Но эти предварительные условия по существу предполагают наперед заданным сам результат фонологического анализа: он содержится в языковой интуиции говорящего, и задача фонолога состоит в том, чтобы сформулировать это скрытое основание интуиции в явной форме. До тех пор, пока речь шла только о решении тех практических задач, которые позволяют вначале опираться на эту интуицию, такой подход мог считаться приемлемым, хотя с теоретической точки зрения серьезные сомнения могло вызывать то, что фонологический анализ строился на основе фонетических данных, часто по существу предполагавших уже произведенным фонологический анализ. Отсутствовали правила, согласно которым абстрактная фонологическая система может быть соотнесена с реальными последовательностями звуков речи, воспринимаемыми человеческим слухом и регистрируемыми приборами. Поэтому фонологическая теория оставалась неполной. Стремление перекинуть мост между фонетикой и фонологией привело Р. Якобсона в начале 40-х гг. нашего века к теории элементарных признаков фонем, которые могли бы быть выражены на языке объективных фонетических данных. Но необходимость пересмотра основных понятий фонологии возникла не столько из теоретических соображений, сколько благодаря появлению новых технических устройств и связанных с ними практических приложений лингвистики.2.