ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Как это будет показано ниже в связи с правилами гармонии, мы будем описывать фонологию исконного словаря и заимствований из арабского, персидского и европейских языков в определенном смысле отдельно.

² В грамматических правилах мы будем применять несколько осо­бых символов. Квадратные скобки здесь используются как простой при­ем сокращения записи для разделения во всех остальных отношениях идентичных правил. Так, правило (1) в сжатом виде содержит указание на то, что окружение /+уЕУ служит условием перехода /е/ в /а/ как в мес­тоимениях 1-го, так и 2-го лица.

³ Это значит, что каузатив может повторяться и более чем один раз, чего не бывает ни с одним другим суффиксом. Так, от глагольного корня giq- ’выходить’имеем giq-ar ’выводить*, giq-ar-t ’заставить вывести*. Как мы увидим позже, удвоение в yap-mi§-mi§ ’говорят, что он сделал это* — только видимость, так как данная форма содержит нулевую связку, стоящую между этими морфемами.

⁴ Здесь символ /V/ обозначает произвольный гласный. Сходным образом, в последующих правилах /N/ обозначает произвольный не-глас- ный (то есть консонантный или плавный).

⁵ Скобки в этом правиле используются для обозначения того, что заключенный в них знак /+/ «факультативен», то есть что ударение пе­реносится на /I/ и в случае 'V+N+y, и в случае 'VN+y.

II^і

⁶ Поскольку единственной нашей задачей является формулировка системы максимально обобщенных правил, которые определенным об­разом адекватно описывают турецкие (грамматически правильные) предложения, а не описание метода сегментации высказываний и класси­фикации отрезков текста, как это имеет место в большинстве процедур - ных лингвистических описаний, становится ясно, что для нас не сущест­вует надоевшего всем вопроса об использовании в описании нулей. Этот вопрос, вызвавший большое число дискуссий и возражений в лингвис­тической литературе, обычно выражается в форме одобрения или неодоб­рения, когда речь идет о целесообразности введения в грамматическое описание нулевых морфем или даже нулевых алломорфов в других условиях ненулевых морфем.

Менее важное возражение состоит в том, что, однажды допустив постулирование нулевых элементов, мы не сможем найти способа огра­ничить число пустых нулевых морфем, которые кто-либо может захотеть использовать для трактовки состава элементов предложения. Поскольку взаимно-однозначное соответствие естественного порядка моментов вре­мени и фонетических сегментов является единственным критерием до­пустимости грамматического элемента в описании, это возражение то­же приводит в тупик. Однако и на это мы можем возразить, что, соглас­но нашей концепции лингвистического описания, условия адекватности, накладываемые на грамматики, многочисленны, они эмпирически выво­дятся из изучения различных грамматических описаний и допускают воз­можность очень непрямых и сложных отношений между более высоким (абстрактным. —Прим. перев.) уровнем лингвистического представле­ния предложения и его фонетическим представлением. Общие правила обеспечения простоты (или универсальности) описания всегда специаль­но ограничивают число элементарных или непредсказуемых единиц, ко­торые постулируются в предложении так, чтобы можно было точно объяснить его формальную структуру и его соотнесенность с другими предложениями. Чем больше число морфем, которые необходимо посту­лировать на выходе синтаксического компонента грамматики, тем мень­шей будет универсальность описания предложения. Поэтому никаких общих возражений по поводу использования нами в описании «нулевых морфем» или «нулевых алломорфов» быть не может — мы используем их всякий раз, когда это очевидным образом оправданно; правила более высокого уровня носят гораздо более общий характер.

⁷ Не следует считать подобное правило натяжкой или неправдопо­добным способом фонетического развертывания, так как, хотя это прави­ло и сформулировано в терминах фонематического представления мор­фемы отрицания, на данном уровне грамматики эти представления еще могут рассматриваться в качестве абстрактной записи морфем как це­лых, то есть как теоретических конструктов грамматической теории ту­рецкого предложения. Таким образом, наше правило, преобразующее /#Ч+тЕ/ в /#МеёЛ#Ч/, производит простое замещение—в формальной записи: М -* D, если М следует за /#і/ —, а затем перестановку: /#i+D D+#i/, где М — морфема отрицания, a D — особая морфема связки со зна­чением отрицания.

⁸ В этом правиле впервые после правила (2) мы использовали одну из последних заглавных букв алфавита для обозначения факультативной цепочки. Таким образом, в правиле указывается, что все, что следует в слове за цепочкой морфем /+DI#i+DI+/, может быть факультативно пе­реставлено в позицию непосредственно перед /Ш+1 независимо от того, чем может быть это «все».

⁹ Ср. с трактовкой ударения на слове в разделе Ж.5.б.

¹⁰ Так же как и в случае нулевых морфем, наш способ описания от­личается от многих других современных описаний тем, что обычно ис­следователи твердо придерживаются точки зрения, по которой если у нас имеется достаточно фонетического материала, то каждая морфема должна быть представлена, по крайней мере, одной фонемой. Возможно, что это рассуждение является составной частью аргументации МакКоуна, когда он трактует отрицательную форму аориста yap-mam *я не делаю* как yap+m+a+m; каждая морфема (отрицания, аориста и лица) имеет фонетическую репрезентацию. Но для того, чтобы получить такой резуль­тат из /#°yap+mE-Tz+yIm/ ( а именно таковы обычные формы соста­вляющих эту цепочку морфем), потребуется не только устранение /z/ из морфемы аориста и /у/ из показателя лица, но превращение гласного /I/ аориста в /Е/, а это излишество хоть и небольшое, но все же усложня­ющее грамматические правила.

¹¹ Описание турецкого словесного ударения, которое принимается в данной работе, опирается в основном на сведения, сообщенные автору в частной переписке господином Ллойдом Б. Свифтом (факультет ино­странных языков Института заграничной службы при государственном департаменте США). Идея разграничения ударных и безударных слогов, введения соответствующих помет в словарь, а затем установления глав­ного словесного ударения по результирующей последовательности силь­ных и слабых слогов уже была предложена в работе Banguoglu 1940.

Интересно, что существует другой, не в такой степени невероятный способ описания турецкого словесного ударения. Он может быть сфор­мулирован на основе упорядоченного списка суффиксов, приведенных в работе McQuown, Коу lan 1944, с. 864—865, или другого подоб­ного списка. В такого рода списке суффиксы упорядочены так, что каж­дому из них приписывается свойство «перетягивать» главное ударение с любого другого суффикса, который расположен в списке ниже, если оба этих суффикса входят в одно и то же слово. Для указанного описа­ния не нужно задавать в словаре никаких непредсказуемых ударений ни для гармонируемых слов, ни для суффиксов! То есть ударение после # не фонематично. Морфофонемные правила просто передвигают исходное конечное ударение с одного суффикса на другой в соответствии с тем, какие суффиксы присутствуют в слове, а сами эти правила упорядочены по восходящей соответственно упомянутому выше списку.

Такое описание обходится без фонематического ударения в суф­фиксах; однако, с другой стороны, оно должно указывать большое число конкретных морфем в правилах, которые приводятся в своей фонематической форме, так как некоторые суффиксы двусложны и при­нимают ударение только на один из своих гласных. В целом это решение требует спецификации гораздо большего числа дифференциальных при­знаков, чем то, которое мы приняли, несмотря на упоминание в грамма­тике многих непредсказуемых ударений, которые у нас содержатся в словаре.

¹² Как отмечалось выше в разделе Г, противопоставление /+/и/—j релевантно для этого и последующих правил: правила озвончения началь­ного взрывного согласного суффиксов и правила гармонии, — поэтому мы ставим озвончение /D/ после /—/, ориентируясь на случаи таких негармонируемых суффиксов, как /-Ш:г/ или /-Ш§/.

По соглашению, которое мы здесь приняли, для записи фонетичес­ких правил нам нужно учесть лишь озвончение /D/, /С/ и /Q/, так как суффиксов, начинающихся с /В/, не существует. Необходимо помнить, однако, что это соглашение — не более чем сокращение, так как фоноло­гические правила определены на матрицах дифференциальных призна­ков, а в выбранной нами форме записи оно затемняет полную обобщен­ность правила. Таким образом, в истинном исходном фонологическом правиле вместо нашего правила (40) необходимо отметить добавление звонкости только к матрицам, содержащим не-вокалический, консонант­ный и не-непрерванный признаки, и лишь в том случае, когда эти матри­цы следуют за матрицами фонем, содержащих признак звонкости со знаком І+/.

¹³ Приведем примеры того, как гармоническая ассимиляция прохо­дит сквозь морфемные границы и негармонируемые согласные:

три слоя, как в русском и английском, постулируя такие правила, ко­торые используют трансформационные средства, вклинивающиеся в на­бор правил «морфологической структуры» и набор правил самого низ­кого уровня — фонетических.

¹⁵ Так как это оглушение, если оно вообще имеется, происходит только в случае палатального, а не «тусклого» (dark) /X/, данное правило должно следовать за правилами гармонии согласных, так как в некото­рых случаях палатальный боковой вводится именно правилами гармо­нии согласных. Следовательно, это оглушение плавного в нашей системе правил не может быть отнесено к общему правилу оглушения (41). В любом случае оно ограничено позицией конца слова или предложения, в то время как оглушение, описанное в правиле (41), распространяется и на позиции перед морфемными границами.

¹⁶ В противоположность некоторым другим авторам, таким, как МакКоун (McQuown, Koylan 1946), мы считаем, что в определен­ных контекстах, содержащих гласные переднего ряда, /g/ противопос­тавлен /у/. Однако этот чисто фонематический вопрос не столь важен; для описания произношения некоторых носителей языка, отождествля­ющих в речи слова типа /oglё/ и /бу1ё/, будет введено фонетическое правило низкого уровня, требующее в таких переднерядных контестах палатального глайда точно так же, как это имеет место в случае /у/.

Аналогичным образом мы считаем, что не противопоставлены со­четания низких гласных и /§/ и долгих гласных из арабских заимствова­ний, то есть мы считаем, например, тождественными первые гласные в /sag+da/ 'справа* и /sa:de'/ 'простой'. Возможно, это не вполне корректно даже для некоторых носителей западных говоров турецкого языка. Воз­можно, некоторые носители языка (под влиянием нормативной орфо­графии или по каким-то другим причинам) устойчиво веляризуют или фарингализуют долгие низкие гласные из /Vg/. Это снова потребовало бы лишь минимальных изменений на низких фонетических уровнях на­шей системы правил. Мы могли бы, например, переформулировать пра­вило (50) так: AgА_а: (веляризованное А:), которое будет вводить в других случаях нерелевантный признак «бемольность» в матрицы соот­ветствующих долгих гласных.

¹⁷ Отметим, что это и предыдущие правила для /g/ (и — Прим.

перев.) после действия операции упрощения последовательности глас­ных (правило (31)) может ввести сочетания гласных:

#°arsE+Im# -* #arsa+m# [arsam] 'мой участок'

^sag+Er+O# #sag+ar# [saar] 'она доит (ее)'

#°sa'et# -* #sa(')at# [saat] 'час'

Экскурс об ударении

Во всей литературе по турецкому языку найдется немного таких проблем, как проблема ударения в разговорном турец­ком языке. Подключившиеся к решению этой проблемы спе­циалисты по общей фонетике оказались способными лишь усу­губить состояние замешательства, в котором пребывали уче­ные, пытавшиеся предложить то или иное решение этой проб­лемы, или ученые, которые продолжали поставлять для раз­личных возможных решений противоречивые находки, лишь обострявшие полемику. Научные исследования, посвященные исключительно этой ограниченной теме, начали появляться, по крайней мере, с 1900 года, когда, по свидетельству Грёнбека (Gronbech 1940, с. 375—390), И. Кунош впервые предпо­ложил, что ранее принятые часто неопределенные мнения о том, что в турецком языке ударения либо вообще нет, либо оно на последнем слоге, неверны и что на самом деле ударение в этом языке на первом слоге. В 1941 г. одновременно поя­вились статьи Иоханнеса Бенцинга и Бьёрна Коллиндера; обе они оставляют проблему приблизительно в том же состоя­нии, в каком она находилась в начале века (см. В е n z і n g 1941; С о 11 in der 1941).

Мнение о турецком ударении менялось в широком диапа­зоне, при этом объяснялось, почему другие авторы придержи­ваются той или иной точки зрения. Это показывает, что неко­торые ученые, работающие в данной области, открыто призна­вали воздействие теоретико-лингвистической базы и языко­вых навыков на суждения о фонетических фактах. Действи­тельно, некоторых исследователей старшего поколения, имев­ших скандинавское или венгерское происхождение, обвиняли или хвалили, как это бывает, за то, что они рассматривают турецкие фонетические факты сквозь призму фонетики род­ного языка. Понимание косвенного влияния фонетики родно­го языка, однако, не смогло полностью уберечь большинство исследователей турецкого ударения от того, чтобы не угодить в эту самую западню. Ниже я покажу, как путаница в суждени­ях о турецком ударении, внесенная некоторыми европейски­ми лингвистами, может проистекать в основном из того, что они не услышали определенных особенностей турецкой инто­нации из-за отсутствия этих особенностей в суперсегментной системе их родного языка.

Мы постараемся дать некоторое представление о том, насколько отличается в настоящее время истинное положение дел от мнения отдельных ученых о турецком ударении в ли­тературе, посвященной этому вопросу.

Выше мы уже изложили решение Куноша. Грёнбек объяс­нил его влиянием венгерской модели ударения — на первом слоге слова, — ибо венгерский был родным языком Куноша. Норвежец Конрад Нилсен воспринимал турецкое ударение как конечнослоговое, за исключением тех частотных случаев, ког­да первый слог двусложных слов «перевешивал» второй за счет большей долготы или резонанса соответственно установ­ленным правилам приоритета, то есть Нилсен ставил ударение в полную зависимость от гласного и от слоговой структуры слов (Nielsen 1907). Несколькими годами позже Прёле призвал всех вернуться к традиционному представлению о конечной позиции ударного слога в слове (Р г 5 h 1 е 1911). В 1918 г. Г. Бергштрессер сделал доклад о полевых исследо­ваниях фонологии стамбульского говора турецкого языка, однако ничего нового в уже запутанное состояние проблемы ударения он не привнес (Bergstrasser 1918).

Следующей важной работой была статья Ракетта, одно за­главие которой указывало на то, что ударение на самом деле превратилось в проблему (Raquette 1927). Отделив отклоняющиеся от нормы заимствования, Ракетт пришел к выводу, что сильное ударение в исконных турецких словах стоит на первом слоге, исключение составляют отклонения от этой модели, вызванные наличием в них морфем определенно­го класса, перетягивающих главное ударение на другие слоги. Кроме того, предполагалось, что на последнем слоге тон вы­сокий, а на ударном слоге он низкий, причем это распростра­няется и на первые члены атрибутивных компонентов.

Следующей заметной работой по турецкой фонологии была монография Б. Коллиндера (1939). В своем исследова­нии этот компетентный шведский ученый использовал не­сколько акцентуационных символов при транскрибировании турецких слов (Collinder 1939). Знак акута (') в его сис­теме обозначает «сильный В отношении ударения высокий тон» (eindriickstarker Hochton), знак грависа (') — «главный ударный низкий тон» (einhauptdriickiger Tiefton); несколько различных цифр, надписываемых над прочими слогами, (пред­положительно) обозначают различные вспомогательные града­ции параметров ударения. Коллиндер выразил также уверен­ность в том, что феномен турецкого ударения не может быть понят без разграничения «экспираторного» и «музыкального ударения». Автор разработал свою транскрипцию на основе материала, полученного всего лишь от одного-единственного информанта, с которым он работал несколько недель, не имея до этого навыка слушания разговорной турецкой речи. Понят­но, что в приводимых им записях содержится много непосле­довательностей и ошибок, которые были с таким понимани­ем дела найдены и перечислены Г. В. Дудой (см. ниже). Напри­мер, малоправдоподобно, чтобы информант Коллиндера по­следовательно произносил по-разному такие идентичные по

2

структуре слова, как vururdu ’он (обычно) бил’ (с. 69) и , 2

severdi ’он любил’(с. 73). На основании своего материала Коллиндер сделал вывод, что в двусложных словах с конеч­ным слогом, несущим на себе высокий тон, «краткий первый слог никогда не принимает на себя главного ударения» (с. 64). (В его материал, видимо, не вошел ни один пример контрас­тивного предложения со словами типа amma ’но’ с низким то­ном и сильным ударением на первом слоге при высоком, как обычно, тоне на втором слоге.) Он обнаружил также, что «долгий» первый слог никогда не произносится как слабый (druckschwach) в отношении ударения (несмотря на то, что многие носители вполне могут произносить долгий третий слог в словах типа alelade ’обычный’ со слабым ударением). Было отмечено также, что в этих так называемых окситонирован- ных словах наблюдается строгая корреляция между закрыто­стью слога и ударением на первом слоге. Автор монографии пытался найти другие корреляции между звучанием гласных и ударением, иногда соглашаясь с Нилсеном, иногда — нет.

Позиция Коллиндера сформулирована в следующей цитате из его работы: «Место ударения само по себе не играет в ту­рецком языке никакой роли для различения в других отноше­ниях одинаковых по звучанию слов. Различия по интенсивнос­ти произнесения между слогами, в общем относительно не­большие, уравновешиваются отчасти движением тона, отчасти долготой слога, отчасти, наконец, более долгим произнесени­ем гласной и должны в этом отношении рассматриваться ис­ключительно как нерелевантные для понимания побочные яв­ления» (с. 78).

В 1940 году вышел сделанный Грёнбеком обзор литерату­ры, охватывающий работы, опубликованные вплоть до времени его написания. В этом обзоре автор отметил большое расхожде­ние высказанных в литературе мнений и объяснил это все тем же утверждением, что в турецком языке вообще отсутствует фонологически значимое ударение (Gronbech 1940). Он воспринимал турецкое ударение как тон в европейских язы­ках, а именно — как несистемный способ выражения эмоци­ональных состояний говорящего. Трактовки ударения, пред­лагавшиеся другими учеными, Грёнбек признавал либо не­удачными, либо выработанными под влиянием соображений этимологического характера, либо как результат влияния фо­нетических систем их родного языка. При этом Грёнбек отме­чал, что носители языков с относительно нейтральными фоне­тическими системами (какой бы национальности они ни бы­ли) скорее предпочитают конечнослоговую трактовку турец­кого ударения, нежели куношевскую начальнослоговую трак­товку венгерского происхождения или трактовку норвежца Нилсена, предполагающую разграничение ударения и тона Грёнбек предложил считать, что в турецком языке тон фик­сирован, а ударение свободно. Однако он не пояснил, понима­ется ли эта свобода так, что ударение в турецком фонологи­чески релевантно, но не связано с определенной позицией в словоформе, как, например, в русском языке (в противо­положность польскому), или так, что оно иррелевантно, как во французском.

В том же томе ZDMG Г. В. Дуда опубликовал рецензию на книгу Коллиндера (Collinder 1939). Он исправил мно­гие ошибки в записи Коллиндера, прокомментировал его сомнительный метод исследования и технику работы с инфор­мантом и даже предположил, что информант Коллиндера не является носителем нормативного оттоманского варианта турецкого языка Стамбула, как того хотелось бы исследова­телю, поскольку этот информант вырос в Бурсе, а Бурса из­вестна тем, что в ней живет много носителей ненормативного турецкого языка (Duda 1940). Однако Дуда согласился со многими выводами Коллиндера, в частности он принял его правила, касающиеся «окситонированных» («Oxytona») слов.

В следующем году этот журнал опубликовал еще две ста­тьи о турецком ударении: суровую рецензию Бенцинга на ста­тью Грёнбека и статью Коллиндера, содержащую ответ на все критические замечания, сделанные по поводу его моногра­фии, и включающую его собственную полемику с Грёнбеком (В е n z і n g 1941; Collinder 1941). Бенцинг в защиту фо­нологической релевантности ударения в турецком привел не­сколько замечательных примеров минимальных пар, в кото­рых различие по смыслу выражено только местом главного ударения в слове¹. Кроме того, он привлек внимание к воз­можному источнику ошибок в записи произносимых инфор­мантом изолированных слов: когда их не поняли с первого раза, при эмфатическом повторе слова турки обычно перено­сят главное ударение на первый слог.

И статья Коллиндера ясно показывает, как трудно пола­гаться на приведенные в качестве примеров односложные и даже изолированные многосложные слова, если хочешь по­лучить достоверную информацию о так называемых просоди­ческих явлениях в турецком языке. Точно так же, как в англий­ском и немецком, здесь возможны случаи, когда движение то­на может быть понято только на основании анализа выделен­ного паузами изолированного целого: сначала берется интона­ционный контур сегмента, равного предложению, а затем он разлагается на последовательность тонов. В длинных предложе­ниях на каждую последовательность акцентных характеристик, обнаруженную в приведенных в качестве примеров изолирован­ных словах, накладывается еще и интонационный контур, и каждая из упомянутых последовательностей акцентных харак­теристик может соединяться с любым числом этих контуров².

Чтобы показать, какие выводы по поводу ударения обыч­но можно найти в практических пособиях по турецкому язы­ку, процитируем несколько характерных выдержек из не­скольких недавних грамматик.

Герберт Янский пишет: «Турецкие слова и их флективные формы в общем всегда имеют ударение на последнем слоге» (Jansky 1954, с. 1). Однако ни одно отклонение от этого правила из всех тех, которые нужно учесть при описании нор­мативного турецкого произношения, никоим образом указа­но не было. Так, например, уже на с. 8 при словарной единице sandalye ’стул’ нет никакой пометы, несмотря на то что глав­ное ударение в ней должно быть на втором слоге. Хотя многие отклонения, отмеченные Янским в других местах, вполне при­емлемы, как, например, degildiler (daj'ildilar) ’они-не-были’ (с. 67) или названия государств на с. 31, некоторые все же по­нять трудно, ср., например, его утверждение: «Следует отме­тить, что ударение в сочетаниях слогов -meli, -mail стоит всегда на первом слоге, ср. galmalijim ’я должен прийти’ и т.д., qal- malijim ’я должен остаться’ и т. д.»

В своей блестящей работе, подготовленной для министер­ства обороны США, МакКоун предпочел снабжать каждое за­транскрибированное выражение очень сложной системой обо­значения акцентуационных характеристик. Он различает четы­ре степени громкости (слово «громкость» здесь, видимо, используется в своем обыденном неопределенном смысле), а также использует соединительные линии и пробелы для обо­значения фонематических границ предложения и сферы дей­ствия интонационных контуров. Сделанные им транскрипции фраз по большей части легко воспроизводятся любым стам­бульским информантом. Исключение составляют несколько тонкостей, таких, как побочное ударение на последнем сло­ге глагольных форм, стоящих в форме времени момента го­ворения и замыкающих предложения (gimdi кУ'іт gyeiyiydr? = £>imdi кіт geliyor? ’Кто сегодня придет?’ (с. 232)). Все подоб­ные формы должны иметь побочное ударение на непосред­ственно предшествующем слоге. Несмотря на то что правила акцентуации могут быть весьма сложными, на наш взгляд, совершенно очевидно, что постановка турецкого ударения и его сила гораздо более регулярны, чем это следует из запи­си, использующей четыре непредсказуемых фонематических единицы. В самом деле, я был бы удивлен, если бы обнаружил в турецком языке более чем одно фонематическое ударение, а существование того, которое обнаруживается, объясняется только наличием большого числа заимствований.

В краткой грамматике Аппенцеллера принимается та же точка зрения, что и у Янского, а именно: ударение ставится на последнем слоге слова, за исключением некоторых отме­ченных случаев (Appenzeller 1947). Другой ученый Г. JI. Льюис, в своем интересном небольшом самоучителе из серии «Teach Yourself Books» вслед за скандинавскими ак- центологами считает, что ударение падает на первый слог, последний же отмечается высоким тоном. Однако далее автор замечает, что если дать полную картину акцентных характерис­тик слова, то это будет похоже на нечто, напоминающее парти- туру оперы (Lewis 1953, с. 24) . Ударение, которое отме­чает Льюис и знак которого, по его словам, обозначает повы­шение тона, тем не менее является довольно хорошим обозна­чением ударения всякий раз, когда оно не является конечно­слоговым.

Если судить по грамматике Г. Г. Крейдера, ситуация снова становится довольно неясной: «Ударения практически не су­ществует, хотя легкое выделение последнего слога часто слу­жит вспомогательным средством определения конца слова. В собственных именах и некоторых соединениях (conjunctions) ударение тяготеет к первому слогу» (К г е і d е г 1954, с. 3).

Людвиг Петерс в своем описании языка (Peters 1947) даже не упоминает об ударении.

¹ Однако следует иметь в виду, что один из членов пары является противительным или эмоционально выделенным высказыванием, поэ­тому вполне обоснованным кажется желание исключить подобные предложения из материалов, используемых в фонологическом описа­нии, по крайней мере на первой стадии исследования.

² Здесь не была учтена недавняя статья об интонации Отто фон Эс­сена (Essen 1956).