ОСНОВНЫЕ ВОПРОСЫ ТЕОРИИ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ

В течение последних двух десятилетий, а р особенности после выхода в свет известной монографии Уриэля Вайн- райха^[1] литература по вопросам языковых контактов, как собственно лингвистическая, так и смежная с ней, чрезвычайно разрослась.

ныи *.

Укажем прежде всего на связь новейших лингвистиче­ских работ по контактам с идеями, выдвинутыми в европей­ском языкознании в прошлом, хотя бы для того, чтобы уточ­нить относящиеся к делу понятия и терминологию.

Термин «языковые контакты», который вслед за А. М а р- тине и У. Вайнрайхом стали применять многие лингвисты, призван заменить термин «смешение языков», введенный в языкознание Г. Шухардтом в полемике с концепцией об органической сущности языка. Как извест­но, понятие смешения языков оказалось неприемлемым не только ддя таких лингвистов, как Уитни, Мейе, Сэ п и р, не допускавших мысли о смешении грамматиче­ского строя, точнее, морфологии двух языков, но и для других языковедов ввиду неопределенности этого понятия. Тем не менее этот термин, как и термин «взаимное влияние языков», продолжает употребляться и по сей день ^[2]. Они плохо подходят, однако, для обозначения относящихся сюда явлений, и не только потому, что действие одного из контактирующих языков на другой может быть и одно­сторонним, по крайней мере преимущественно односто­ронним ^[3]. Оба эти термина, как и термин «заимствование», употребляемый часто применительно к явлениям контакта в целом, а не только в области словаря, представляют сложный процесс языковых контактов как отношение, в котором тот или иной из двух (или более) языков высту­пает как сторона «дающая» в противоположность к другой, «берущей», или же в котором оба языка «обогащают» друг друга^[4].

К сходным мыслям пришел независимо от Шухардта — и даже раньше его — И. А. Бодуэн де Куртенэ ^[6]. Сравни­тельно-историческое описание родственных языков и сопо­ставление языков, связанных не генетически, а своей геогра­фической и общественно-исторической смежностью, Бодуэн де Куртенэ рассматривал как принципиально сходные зада­чи теории языка ^[7]. Мысль Бодуэна, что при контакте язы­ков происходит не только заимствование тех или иных элементов, но и ослабление степени и силы различаемости, свойственной отдельным частям языка, то есть упрощение системы в целом, была продолжена и уточнена JL В. Щер- бой. Его исследование восточнолужицкого говора, начатое в 1907 г. по предложению Бодуэна, привело JL В. Щербу к выводам, имеющим фундаментальное значение для совре­менной теории языковых контактов.

Круг идей, обсуждаемых в новейших работах по язы­ковым контактам, относится, таким образом, к трем основ­ным проблемам: двуязычие, интерференция, конвергенция языков в условиях контактов.

Рассмотрим вкратце, какие при этом встают вопросы.

Под двуязычием ^[12] обычно понимается владение двумя языками и регулярное переключение с одного на другой в зависимости от ситуации общения. При этом встают два вопроса, решение которых выходит за пределы теории кон­тактов. Первый из них касается определения различия язы­ков и степени этого различия, второй — степени владения языками. Как правило, допускается, что двуязычие имеет место всякий раз, когда человек переключается с одного языкового кода на другой в конкретных условиях речевого общения, независимо от того, идет ли речь о переходе от одного национального языка к другому, от националь­ного языка к диалекту или же к языку межплеменного (меж­национального, международного) общения и т.

Первостепенное значение в связи с этим приобретает изучение ситуации двуязычия. В какой мере изменится язык в ходе контактов, направление и скорость изменений, вплоть до исчезновения одного из языков, зависит в конеч­ном счете от социально-исторических условий. Это оче­видно, давно отмечено и общепризнано^[14].

Каким образом и в какой мере социально-исторические условия общения носителей других языков определяют тот или иной ход процесса контактов, выясняется, лишь когда познается связь между речевым поведением двуязычных людей и социальными ситуациями двуязычия. На эту связь обратил внимание J1. Щерба, указав, что характер сосуществования двух языков в индивиде находится в зави­симости от условий усвоения неродного языка. Если носи­тель языка А усваивает язык В в общении с носителем последнего, не знающим языка А, и общение происходит исключительно на языке В, причем носитель этого послед­него занимает в обществе А периферийное место, то есть его связи с этим обществом ограничены небольшим числом к тому же несущественных функций, то языки А и В обра­зуют в носителе языка А две отдельные системы ассоциа­ций, не имеющие между собой контакта. На примере лю­дей, выучивших иностранный язык от гувернанток, кото­рые владеют лишь своим родным языком, Щерба показал, что при таком двуязычии происходит лишь заимствование отдельных слов языка В носителем языка А. Если же усвоение неродного языка происходит таким образом, что носители двух языков, общаясь в разных и многочислен­ных, общественно важных ситуациях, переключаются с одного языка на другой, «переводя» мысль то на один язык, то на другой, то имеет место обобщение означаемых двух языков, вплоть до образования единого языка в плане содержания с двумя способами выражения ^[15].

Тилы двуязычия, выявленные Л. В. Шербой, представ­ляют собой лишь два крайних случая разновидностей мно­гоязычия. Исследования двуязычия, проведенные в послед­нее время — и не только в Европе, но и в Северной и Юж­ной Америке, в странах Азии и Африки, — значительно рас­ширили наши представления о двуязычных ситуациях, куда более разнообразных, чем это можно было себе представить, оперируя лишь такими географическими понятиями, как маргинальное или немаргинальное двуязычие, или же сводя социальные факторы к определению большего или мень­шего престижа контактирующих языков^[16]. Значительно усовершенствовалась техника проведения социологических исследований двуязычных ситуаций ^[17]. С лингвистической точки зрения описание ситуаций двуязычия может быть представлено как набор языковых вариаций, которыми располагают двуязычные индивиды, и правил их исполь­зования в зависимости от той или иной сферы их обществен­ных и личных связей. Подобное описание может касаться определенной социальной или этнической группы данного общества, причем задача лингвиста сводится к составлению «матрицы кодов» этого коллектива, то есть языковых средств, используемых его членами при переключении с одного канала общественной связи на другой. Такого рода описа­ния особенно полезны при изучении пестрых многоязыч­ных районов ^[18]. Укажем, кстати, на предложенные в по­следнее время статистические методы количественного изме­рения разноязычия как межтерриториального, так и меж- группового ^[19].

Изучение ситуаций двуязычия относится, собственно говоря, к компетенции социологии, хотя привлечение к этому делу лингвиста, видимо, целесообразно. Заинтере­сована лингвистика и в психологических исследованиях явлений сосуществования двух (или более) языков у одного индивида. Многие из такого рода работ посвящены про­верке идеи JI. В. Щербы о двух видах двуязычия, перефор­мулированной американскими психологами Ч. Осгу­дом и С.

Проиллюстрируем сказанное на синтаксическом мате­риале. Из соображений общего характера, которые здесь нет возможности представить подробно, мы будем считать, что интерференция в области синтаксиса выражается глав­ным образом в замене правил синтаксического оформления предложения, свойственных каждому из контактирующих языков, правилами общими, оформляющими те же смысло­вые отношения. Мы будем считать, в частности, что при контакте французского языка с русским инфинитивные кон­струкции типа франц. Je le vois venir «я вижу, что он идет» заменяются в речи носителя французского языка вариант­ными конструкциями типа Je vois qu’il vient^[25]. Пусть эта замена, значительно облегчающая общение француза с но­сителем русского языка, где отсутствуют предложения типа Je le vois venir, касается всех инфинитивных кон­струкций, управляемых глаголами в личной форме, неза­висимо от значения последних. Тогда по сравнению с речью одноязычного француза речь двуязычного индивида — носителя французского языка, общающегося с русским, будет отмечена отклонением от нормы: вместо набора пра­вил, порождающих предложения типа Je рейх venir «я могу прийти», Je veux venir «я хочу прийти», с одной стороны, и Je veux qu’il vienne «я хочу, чтобы он пришел», Je le vois venir, Je vois qu’il vient — с другой стороны, то есть вместо набора многочисленных, несимметричных, сложных, а час­тично и неоднозначных правил оформления одних и тех же отношений его речь будет содержать лишь предложения типа Je рейх (veux) venir, с одной стороны, и Je veux qu’il vienne, je vois qu’il vient — с другой, то есть лишь две конструкции, противопоставленные по признаку совпаде­ния — несовпадения субъекта двух предикатов. Естествен­но, что французская речь носителя русского языка должна будет соответствовать в рассматриваемых конструкциях такому упрощению правил.

Отклонение от нормы в данном случае не нарушает еще грамматического строя французского языка, то есть интерфе­ренция здесь не явная, а скрытая: французская речь стала менее «идиоматичной», менее гибкой, но осталась правиль­ной. При моделировании контакта французского языка с языком, структурно более отдаленным от него, нежели русский, например с каким-либо африканским языком, и если учесть к тому же, что ситуация двуязычия содей­ствует резкому ускорению хода интерференции, разумно было бы предположить, что из двух наборов правил синтак­сического оформления рассмотренных только что отношений останется лишь один, а именно тот, который обеспечивает наиболее явное эмфатическое выражение мысли, а следова­тельно, и надежное понимание ее (в нашем случае сохра­нение конструкции типа je vois qu’il vient и выпадение кон­струкции типа je le vois venir из речи контактирующих индивидов). Интерференция была бы в этом случае не скры­той, а явной: оказался бы нарушенным строй французского языка ^[26].

Обратимся теперь к тому, что Вайнрайх называл «мак­роскопическим» исследованием результатов влияния одного языка на другой. Как известно, в балканских языках — новогреческом, албанском, болгарском, румынском — ин­финитивные конструкции почти отсутствуют. Если пола­гать — а для этого имеются веские основания,— что такие конструкции существовали в балканских языках в прошлом (по крайней мере в некоторых из них) и что их исчезновение есть результат не отдельного для каждого из этих языков, чисто внутреннего процесса ^[27], а явление конвергенции кон­тактирующих языков ^[28], то задача лингвиста состоит в ре­конструкции этого процесса, то есть в построении такого описания изменений в правилах синтаксического анализа

и синтеза рассматриваемых конструкций, которое, будучи логически последовательным, согласовалось бы вместе с тем с историческими данными, то есть с временной последо­вательностью изменения этих конструкций. Логика описа­ния тут в принципе та же, что и при описании интерферен­ции: вместо двух наборов правил, обеспечивающих синтез и анализ инфинитивных предложений и предложений с гла­голом в личной форме, семантически равнозначных, но отли­чающихся по оформлению субъектных отношений, мы будем иметь в нашем описании лишь один, а именно тот, который явно и однозначно указывает, как строить и понимать предложение, выражающее соответствующее отношение. Переход от начального состояния — наличия двух поверх­ностных синтаксических конструкций, оформляющих одну и ту же глубинную структуру,— до конечного — наличия лишь одной из этих конструкций, а именно предложения с глаголом в личной форме, в которой субъектные отноше­ния выражаются явно,— будет в таком описании логически последовательным. Первыми заменяются инфинитивные предложения, для анализа которых требуются наиболее сложные правила (при наличии параллельных предложений с глаголом в личной форме, выражающих те же отношения, легко и однозначно анализируемых): ср., например, франц. J’entends chanter une chanson «я слышу, что кто то поет песню» и J’entends chanter une femme «я слышу, что поет женщина», где одна и та же синтаксическая конструкция оформляет разные субъектные отношения, и, с другой сто­роны, однозначное оформление этих отношений в предло­жениях J’entends qu’on chante une chanson и J’entends qu’une femme chante. Последними заменяются инфинитив­ные предложения, в которых субъектные отношения выра­жены однозначно. Ср., например, предложения, в которых инфинитив управляется глаголом со значением «мочь», исключающим несовпадение субъекта инфинитива с субъек­том управляющего глагола.

Подкрепление такого описания исторически засвиде­тельствованными данными синтаксиса балканских языков затруднено ввиду скудности относящегося сюда материала, в особенности памятников устной, бытовой речи. Однако даже имеющиеся данные показывают, что схематически намеченная здесь логическая последовательность в прин­ципе воспроизводит последовательность историческую. Согласуется она и с аналогичными данными из исто­рии других языков, как и данными диалектологиче­скими ^[29].

Сказанное о принципиальном методологическом един­стве синхронического описания (интерференции) и диахро­нического описания (конвергенции) можно было бы сформу­лировать и так: лингвистическое описание процесса кон­тактов является принципиально единым, независимо от то­го, имеется ли в виду протекание этого процесса в настоя­щем и будущем (интерференция) или в прошлом (конвер­генция). Теоретически такое понимание задачи лингвисти­ческого изучения языковых контактов сближает этот раз­дел лингвистики с методологией современной лингвистики, синхронической и диахронической^[30]. Ввиду возможных приложений теории языковых контактов в работе по уста­новлению норм языка важно учесть, что надежное прогно­зирование изменений контактирующих языков требует от лингвистики единого метода описания процесса.

При лингвистическом описании явлений интерференции и конвергенции встает вопрос о способе сопоставления еди­ниц контактирующих языков. Поскольку единиц разных языков, взаимно-однозначно соответствующих друг другу, весьма мало, непосредственное сопоставление отдельных фонем, слов, форм ведет лишь к тривиальному установле­нию их несовпадения. Принято поэтому сопоставлять не фо­немы, морфемы, лексемы непосредственно, а их характери­стики, причем не изолированно, а в рамках системы, хотя

на этот счет и высказываются сомнения^[31]. Так, на фонологи­ческом уровне сопоставляются дифференциальные призна­ки, а также правила распределения фонем. Считается, что если различительный признак, характерный для фонологи­ческой системы языка А, отсутствует в языке В, то носитель последнего будет грешить недоразличением этого признака; в обратном случае, то есть если некоторый признак является различительным в языке В, но отсутствует в языке А, носи­тель языка В будет «переразличать» этот признак в тексте на языке А ^[32]. Интерференция будет иметь место и в случае, когда признаки одной фонемы языка В представлены в двух или более фонемах языка А или при разном распределении фонем в двух языках. Интерференция, разумеется, может привести к перестройке всей фонологической системы в це­лом, как это произошло, например, в румынском в ходе контакта со славянскими языками ^[33]. Более того, интер­ференция на фонологическом уровне может быть вызвана не только ошибочным установлением фонологических соот­ветствий. Как верно замечает Хауген, «...даже сообра­жения семантического порядка могут препятствовать одно­однозначному воспроизведению фонем языка S с помощью фонем языка Р» ^[34].

Сопоставление единиц плана содержания также целесо­образно проводить не прямо, а посредством выделенных в них признаков. Так, глагольные формы условного придаточного предложения в русском и французском язы­ках могут быть сопоставлены по следующим четырем при­знакам:

реальное условие, относящееся к настоящему (Пі), реальное условие, относящееся к будущему (П₂), предположительное условие, относящееся к настоящему- будущему (Пз),

предположительное условие, относящееся к прошло­му (П₄).

Схематически указанное соотношение между двумя языками может быть представлено следующим образом:

Из схемы видно, что (1) русский язык требует обяза­тельного морфологического обозначения временного при­знака и не требует такого обозначения признака предполо­жительного условия и что (2) французский язык не тре­бует морфологического обозначения реального условия, но требует обязательного обозначения предположительного условия. При таком сопоставлении нетрудно предвидеть, что в речи носителей русского языка, усваивающих фран­цузский язык, интерференция выразится здесь в недодиф- ференциации третьего и четвертого признаков (ср. Si j’avais le temps hier je viendrais, вместо si j’avais eu le temps hier, je serais venu «если бы у меня вчера было время, я бы при­шел») и сверхдифференциации первых двух признаков (Ср. Si j’aurai le temps je viendrai, вместо si j’ai le temps je vien- drai «если у меня будет время, я приду»).

Легко заметить, что в подобном описании, сходном с описаниями, принятыми при сравнительно-исторической реконструкции и структурно-типологическом сопоставле­нии ^[35], совокупность различительных признаков выражения данного смысла в двух сопоставляемых системах образует третью систему, по сравнению с которой каждая из двух остальных систем представляется отклонением. Однако для носителя каждого из двух языков именно это «отклонение», усвоенное в детстве и зафиксированное в памяти, является

единственно правильным. Интерференция вызвана, видимо, трудностью введения и закрепления в памяти совокупности различительных признаков — третьей системы — и бес­сознательного применения правил перехода от нее к каж­дой из двух систем при построении и понимании текста ^[36].

С особой силой интерференция дает о себе знать при мор­фологическом оформлении смысловых различительных при­знаков, хотя проявляется не только на этом уровне. Понят­но, почему морфологически резко различающиеся языки сопротивляются конвергенции. Но если заимствование и взаимное проникновение морфологии действительно ред­кое явление, как верно отмечал А. Мейе, то верно, что конвергенция тем не менее происходит и при развитой мор­фологии ^[37]. Стремление к обобщению различительных при­знаков и правил их оформления здесь выражается, как проницательно отметил JI. Теньер ^[38], в упрощении двух контактирующих языков путем замены флексий лексиче­скими и/или синтаксическими способами оформления смыс­ловых отношений. Предельное проявление подобной кон­вергенции — креолизация ^[39].

Интерференция и конвергенция в области синтаксиса ^! до сих пор мало описаны. Работы в этой области касаются в основном «поверхностного синтаксиса»— порядка слов, согласования, управления и т. п. ^[40]. Можно надеяться, что значительные результаты, достигнутые в последние годы в описании синтаксиса, благотворно скажутся и на изуче­нии контактов.

Сказанное здесь относится и к семантике. Семантическое переустройство языков в ходе контактов до сих пор изуча­лось главным образом лишь в пределах слова, а не более широко, имея в виду высказывание о некоторой ситуации. При таком подходе внимание обращается в основном на изменение репертуара словаря — заимствование и каль­кирование слов, выпадение других слов. Как ни важны исследования такого рода, классификация заимствований и калек, изучение их ассимиляции ^4б, они все же оставляют вне рассмотрения интерференцию в наиболее существенной части словаря, в которой выражается свойственный каж­дому языку особый способ категоризации действительности, своеобразное выражение универсальных понятий. Между тем изменения в этой системной части словаря в значитель­ной мере определяют конвергенцию контактирующих язы­ков, вплоть до образования языкового союза.

Теория языковых контактов находится лишь в стадии формирования. Не будет совсем безосновательным утверж­дение, что преждевременно заниматься изучением процесса коммуникации в условиях двуязычия — нет еще ясного и точного представления о механизме речевого общения в «обычных» условиях. Но, оставляя в стороне вопрос, не обычное ли явление двуязычие и даже многоязычие, мож­но заметить, что для многих лингвистов изучение двуязы­чия, интерференции, конвергенции контактирующих язы­ков уже стало делом актуальным и важным как теоретиче­ски, так и в связи с потребностями современного общества. Об этом свидетельствует обширная литература, посвящен­ная этим вопросам, о которой этот очередной выпуск серии «Новое в лингвистике» призван дать советскому читателю хотя бы примерное представление.

В. Розенцвейг Москва, 1968