§ 2. Носовые сонанты

Тогда как плавный сонант сохранился по крайней мере в древнеиндийском языке, носовые сонанты как таковые на индоевропейской почве исчезли совсем1. Больше того, перестав быть сонантом, плавный вовсе не перестал при этом существовать; он лишь стал функционировать как согласный.

Ни в санскрите, ни в зендском нет данных, которые позволили бы выделить это а непосредственно. К счастью, в греческом оно опознается гораздо легче, потому что очень* часто противостоит корневому є (xe(vlt;o—тато;).

В родственных языках носовой сохранился; но перед ним развился гласный, который принял в некоторых из этих языков окраску е; и часто невозможно понять, действительно ли группа еп стоит на месте носового сонанта.

Работа Бругмана, в которой изложена его теория, содержит большой материал для того, кто пожелал бы заняться этим вопросом; было бы целесообразно собрать здесь все основные факты, с которыми она имеет дело, упорядочив их так же, как мы это делали при рассмотрении явлений, связанных с плавными. Оба ряда, таким образом, будут дополнять и разъяснять друг друга.

Вот перечень тех фонем, которые являются рефлексами носовых сонантов:

Носовые сонанты могли образоваться двумя путями: во-первых, в результате выпадения а, что является правилом для плавных сонантов; во-вторых, в результате присоединения к консонантной основе окончания, которое начинается носовым.

/. КОРНЕВОЙ СЛОГ А. ГЛАГОЛЬНЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Тематический аорист (см. стр. 311). Др.-инд. randh„попасться" имеет аорист a-radh-a-t, который восходит к *a-rndh-a-t, если только допустить, что корнем является очевидное randh, а не radh.

Здесь мы прямо видим, насколько противоположным оказывается понимание данного факта, в зависимости от того, признаем мы сонант или нет. До сих пор носовой такого корня, как randh, рассматривался как неустойчивый элемент, который отпадает в слабой форме. Согласно новой теории, отпадал вовсе не носовой, а фонема а в полном согласии со сказанным выше; то же а, которое имеется в форме arndhat, тождественно носовому, потому что оно образовано из самой субстанции этого исчезнувшего носового. Если бы случаю было угодно, чтобы из носового сонанта арийских языков развился не а, но и, то рассматриваемый нами аорист звучал бы как ‘amdhat’*.

Греческий дает этому неопровержимое доказательство, так как в нем исчезает монотония а и двойственность проявляется в наличии двух тембров: е и а: корень nsvft [6] имеет в аористе тгад: є-ттад-o-v[53].

Тематический аорист с удвоением: для этой формы нет ни одного греческого примера; из санскритского можно привести вед. ca-krad-a-t, от krand[54].

Аорист с атематической гласной, совпадающий по форме с имперфектом второго глагольного класса[55], не рассматривался нами в разделе о плавных, потому что в индоевропейских языках Европы здесь не засвидетельствовано ни одного рефлекса г. Форма единственного числа актива сохраняет а (е). Остальные формы актива, так же как весь медиум, его устраняют. Таким образом в санскрите имеются:

1. Корни типа А (см. стр. 310):

[актив] и медиум

gru-tam

a-Vf-ta

Ед. ч. [актив]              Мн. ч., дв. ч.

gro:a-grav-[a]m; a-gro-t var:a-var(-s)

ga-tam

и с носовым сонантом в слабой форме: gam:a-gan(-t)

2. Корни типа В[56]:

Ед.

var?: vark(-s)              a-vrk-ta.

Бругман предлагает очень удачное объяснение таких греческих аористов, как е'х?0а» еаазоа, которые до сих пор не поддавались никакому анализу [7]. Они представляют собой формы актива, соответствующие таким аористам медиума, как ©x^JJL7iv» ®а“ gujx7]v. Первоначально они спрягались так: ёуеоск. (из *е'х?0Ф)gt; *®Х?0lt;*»

Чцео(т); мн. ч. Чрjjlsv и т. д.; медиум epjirjv. Как и в перфекте, а 1-го лица еугоа распространилось на все формы актива, и древнее множественное число со слабым корневым слогом уступило формам, созданным по образцу единственного числа (eygmpsv). Это Ч-р-jxsv, более не существующее и относящееся к г'/гоа. так же, как скр. ®a-gru-ma — к a-?rav-am, имеет полный аналог, с носовым сонантом, в форме ё-хха-jjlsv (корень xxev); впрочем, в этом последнем аористе подверглось изменению единственное число под влиянием множественного числа: exxav, ex ха заменили прежние *e-xxsv-a, Ч-ххev(-x). В xxa-psvat, xxa-ffftat, xxa-psvoc, cm-k-xxa-xo альфа, по-видимому, является непосредственным рефлексом сонанта.—Курциус обращает внимание на то, что гипотеза о корне ххл- неприемлема (см. его ,,Verb.“, I, стр. 192).

Перфект (ср. стр. 313). Корни типа А представляют еще в греческом остатки первоначального перфекта:

jis-pa-Tov; ср. ед. ч. pi-pov-a от psv уг-ya-xi)v; ср. перф. ед. ч. ys-yov-a от yev

и в медиуме:

xs-xa-xat от xsv              rcl-ya-xat              от              ysv[57].

В древнеиндийских формах соединительная гласная позволила носовому остаться согласным: ga-gm-ima, ta-tn-iSe. Причастие sa-sa-vSn (от san) указывает на сонант.

Для корней типа В можно привести, вслед за Бругманом, скр. tastambha, 3 л. мн. ч. tastabhtis (то есть tastqibhus); ёаё- 6handa имеет оптатив 6a?6hadySt. В греческом имеем яєяайоїа при rclrcovDa (корень ttsv{}); кроме того, Бругман, принимая чтение Аристарха, получает ябяазйг (= тсі-яай-xs) вместо ттєттоайг („Илиада", 3, 99 и сл.).

Гот. bund-um (корень bend) восходит естественным образом к bijdum; вообще, все готские глаголы этого класса равным образом свидетельствуют о сонанте во множественном и в двойственном числе перфекта.

Презенс. Во втором глагольном классе (ср. стр. 314) можно указать на греч. (І)рараі, возводимое в недавней статье Бруг- мана к pip-jiai (см. KZ, XXIII, стр. 587); это греческое слово имеет тот же корень, что и др.-инд. ramati „нравиться". В санскрите мы находим, например, han-ti, 2-е л. мн. ч. ha-thas, то есть hq-thas.

8-й глагольный класс будет темой новой работы Бругмана, в которой он собирается показать, что tanomi, vanomi и др. восходят к tn-no-mi, vg-no-mi. Показательным примером является также греческая альфа в xd-vo-xat (корень xsv) и в a-w-xat (корень sv)[58]. И это в порядке вещей, поскольку от корня кааІ мы имеем di-nomi, от корня dhars—dhfS-nomi, а не ce-nomi, dharS-nomi[59].

Класс инхоативов присоединяет -ska к корню, лишенному а: скр. уй-cchati от уо, ucchati от vas. Из этого следует с очевидностью, что ya-cchati—от yam, ga-6chati—от gam имеют носовой сонант, и нет оснований считать, что греч. pd-oxco образовалось ИШ1ЧЄ, хотя оно могло бы восходить к родственному корню Ра.

Б. ИМЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Суффикс -ТА (ср. стр. 315) дает следующие основы:

От tan (ten):              скр.              ta-ta              =греч.              ха-хб? =лат.              ten-tus.

От gaam (g2em):              скр.              ga-ta              =греч.              Pa-хо?[60] =лат.              ven-tus.

От man (men):              скр.              ma-ta              = rpe4.              pa-хо?[61] =лат.              men-tus4.

От ghaan (ghaen):              скр.              ha-ta              =греч.              фа-хо?[62].

От ram (rem):              скр.              ra-ta              =греч.              spa-хо? ( = лат.              lentus?).

Эти древнеиндийские формы, к которым надо добавить yata от yam, nata от nam, kSata от k§an и которые повторяются также в зендском и древнеперсидском (зенд. gata „уехавший", др.-перс, gata „убитый"), должны бы принадлежать, согласно Шлейхеру (см. „Beitrage", II, стр. 92 и сл.), к корням на -а, и автор пользуется ими для доказательства своей уже известной теории; но как получилось, что именно эти формы оказались единственными примерами санскритского а, завершающего корень, и что во всех примерах, где не замешан носовой, мы находим і или I в одних и тех же причастиях sthita, pita? Можно сказать, дело обстоит как раз наоборот: это а в самом деле несет доказательство происхождения из носового.

Основы на -ТІ (ср. стр. 316) полностью сходны с предыдущим: скр. tati = rpe4. xdfft?, ср. лат. -tentio; kSati (от k§an) имеет параллель в гомеровском греч. lt;Ь8ро-ятаа?7] (от *tsv). Скр. gati, греч. рааїс и гот. (ga-)qump(i)s равным образом объединяются в индоевропейском g2m-ti. Гот. (ga-)mund(i)s соответствует вед. mati (класс, скр. mati), лат. menftijs[63].

Основы на й (ср. стр. 317). Тождество др.-инд. bahu и греч. ттаps (ЬаЬи1а = ттар}6lt;;) внушает доверие в неменьшей степени, нежели сближение pinguis с тгарс, которым мы обязаны Кур- циусу. Мы должны допустить редукцию первого придыхательного ph в доисторический период, когда в италийском придыхательные еще не перешли в спиранты, а это, несомненно, не такой уж уникальный случай, Pinguis вместо *penguis доказывает, что а в bahu и ттар; является рефлексом носового сонанта. К тому же скр. суперлатив bamh-i§tha служит для этого прямым доказательством.

Скр. raghu, laghu = rpe4. єХар; равным образом содержит носовой сонант, судя по родственным словам: скр. ramhas и ramhi. Лат. levis восходит к *lenhuis, *lefiuis; различная трактовка pinguis и levis связана исключительно с различием гуттуральных (ghx и gh2: ba/iu, raghu). Несоответствие вокализма в levis при греч. еХар; не должно приниматься в расчет. Лит. lengvas, зенд.

Лат. densus указывает на то, что 8аай; восходит к Srjauc.

Ослабление корневого слога перед суффиксом -и находит подтверждение также в ради-; от корня fievd, полная форма которого выступает в fisvft-os. Здесь, однако, как и в случае с Tiadetv (см. выше), можно сомневаться в происхождении и, следовательно, в природе а, ибо наряду с [Ssvd имеется корень {Jad без носового. Эти типы дублетов будут рассмотрены нами в следующей главе.

Основы различного образования:

Скр. а51 = лат. ensis. Скр. vasti и лат. ve(n)sfca.

Гот. Ohtvo (то есть *unhtvo) „утро" соответствует, как известно, вед. aktu „свет", с которым сопоставляли также греч. аятЕ; „луч".

Греч, тта то-s „путь" должно восходить к *тгдто-; ввиду наличия носового в скр. panthan, род. п. path-as ( = pnth-as).

Основа ndhara (или, быть может, rpdhara) дает др.-инд. adhara, лат. inferus, гот. undaro.

Шерер (,,Z. Gesch. der deutsch. Spr.4t, стр. 223 и сл.), говоря об основах личных местоимений, строит догадки, которые Лескин („Declination44, стр. 139) охарактеризовал как рискованные, но в одном пункте Шерер все же оказался прав: тогда, когда он восстанавливает для местоимения 1-го лица множественного числа основу, содержащую носовой перед s: amsma, ansma. И не то, что его теоретические доводы убедительны, а просто германское uns, unsis невозможно объяснить иначе. Вместо amsma или ansma должно быть, естественно, msna или nsma, откуда с равной регулярностью вытекает и скр. asmad и гот. uns и греч. (эол.)

ajAJAS = *aGJAS.

Некоторые случаи особого рода, например количественное числительное сто, найдут свое место в другой главе[64].

2. СУФФИКСАЛЬНЫЕ СЛОГИ

Флексия основ на -an(-en), -man(-men), -van(-ven) требует подробного рассмотрения, которое будет более уместно в следующей главе. Здесь же достаточно отметить то, что имеет отношение к носовому сонанту: в праязыке суффикс утрачивал а в падежах, называемых слабыми и сверхслабыми. В этих последних окончание начинается с гласного и носовой оставался согласным; напротив, в „слабых" падежах носовой должен был взять на себя функцию гласного, так как окончание начинается с согласного. В этом и состоит вся разница. В санскрите от основы uk§an имеем:

род. п. ед. ч. uk§n-as твор. п. мн. ч. uk§a-bhis(-uk§n-bhis)

дат. п. ед. ч. uk§n-e местн. п. мн. ч. uk§?-su (-uk§fl-su).

Греческий имеет в род. п. ед. ч. ttoijasvoc, в дат. п. мн. ч. TtotjAsat; оба падежа вторичные. Их праформы должны были бы звучать: *ttoijxv-6lt;; и *ттоі|ха-аі. Сохранилось несколько пережитков этого образования: xo-v-o; от основы xu-ov, lt;рр-а-at (Пиндар) от основы lt;pp-sv. См. Brugmann, „Stud.44, IX, стр. 376.

В именительном — винительном ед. ч. имен среднего рода на -man конечное а в скр. пата, зенд. иата, греч. ovojxa[65] восходит, так же как и g в слав, і mg и еп в лат. пбтеп, к индоевропейскому носовому сонанту. Морфологически к такому заключению приводят все аналогичные случаи, в том числе и др.-инд. dat г в именительном—винительном падеже ср. р.; фонетически это единственная гипотеза, которая объясняет отсутствие носового в двух первых из приведенных нами языков.—Здесь мы впервые встречаемся с носовым сонантом в конце слова и случай этот, бесспорно, заслуживает специального рассмотрения. Сколь бы простым он ни казался на первый взгляд, он все же доставляет некоторые затруднения, как только мы начинаем рассматривать слово в его естественной функции члена предложения. Др.-инд. datj, которое мы только что привели, перед словом, начинающимся с гласного, например перед арі, должно было бы дать, согласно правилам сандхи, datrapi. Иными словами, парадигматическое datr реально существует лишь в том случае, если за ним следует согласный или когда оно завершает предложение; перед гласными же мы имеем только datr. И все же г (что означает: г, несущее слоговое ударение) может вполне сохраниться и перед гласными. Так обстоит, например, дело в английской фразе the father is, которая произносится обычно с г, а не с г в слове father[66]. Также обстоит дело нерв немецком siebn-und-zwanzig (sieben-und-zwanzig).

Такое индоевропейское слово, как stamn (им.-вин. п. от sta- man-==sthaman-[67]), могло поэтому в положении перед гласным, например перед арі, дать stamn^api или же stamn^api (ср. предыдущую сноску). Отдать предпочтение первому члену альтернативы могло бы означать скрытое допущение madhw арі, а не madhu арі, то есть отнесение санскритского правила сандхи относительно і и и перед гласными к эпохе праязыка, по крайней мере в его основе[68]; практика Вед абсолютно ничего не может сказать в пользу этого тезиса. Мы не входим здесь в обсуждение этого вопроса, потому что мы полагаем, что гипотеза stamnwapi является и в самом деле наиболее вероятной; но желательно, чтобы читатель сравнил далее то, что имеет отношение к винительному падежу ед. ч. консонантных основ. Таким образом, в индоевропейском предложении мы имеем: stamn^tasya и stamn^api.

В эпоху, когда носовой сонант стал неудобным для языка, в эпоху, когда индийцы и иранцы говорили еще на одном языке, древнее stamn^tasya по необходимости приняло вид stama^tasya, скр. sthamawtasya. В конце предложения stamn также давало stama. Что же касается stamn^api, то его нормальное развитие в силу удвоения, о котором у нас шла речь выше, должно было привести к stama-n-api. Эта последняя форма исчезла: произошла унификация, что характерно и для целого ряда аналогичных случаев; в связи с этим достаточно указать на недавние работы Курциуса („Zu den Auslautsgesetzen des Griechischen", в „Stud.", X, стр. 203 и сл.) и Сиверса в „Beitrage de Paul et Braune", V, стр. 102.

В греческом и славянском этот отбор шел примерно так же, как и в арийских языках.

Флексия имен среднего рода на -man в греческом языке. Греческая флексия (ovop,aTog, -раті и т. д.) во всех случаях свидетельствует о носовом сонанте, вследствие возникновения труднообъяснимой основы на т. Это склонение следует, конечно, сопоставлять со склонением tjjrap, ^зтатод. dvojiaxog соответствует скр. n?mnas, т+атод—скр. yaknas; что касается этого последнего класса основ, то мы можем быть уверены, что, каким бы ни было происхождение греческого т, индийское склонение yakjt, yaknas, имеющее г только в именительном—винительном падеже единственного числа, верно отражает праязыковое состояниег.

Что же касается вопроса о том, что явилось источником вставки т—основы на -ра или основы на -ар — или же это т развилось параллельно в обоих классах основ, без контаминации их, то этот вопрос может решаться несколькими способами, хотя ни одно из решений не будет вполне удовлетворительным.

Вот некоторые моменты, которые нужно учесть при рассмотрении вероятностей:

1. В родственных языках имеется суффикс -mn-ta— расширение суффикса -man; в латыни, например, этот суффикс дал °augmentum, cognomentum.

В греческом этого суффикса нет.—Суффикс -ri-ta, параллельный греческому в именах среднего рода на -ар, -axog, вероятно, представлен в лат. Oufens (м. p.), Oufentina: ср. oodap, -axog. Ведь Oufens восходит к *Oufento-s.

2. t, появляющееся в именительном — винительном падеже скр. yak?-t, все же могло, по-видимому, несмотря ни на что, сыграть в данном случае некоторую роль. Поразительную параллель могло бы представить лат. s-an-gu(-en) в сравнении с скр. as-j-g, род. п. as-n-as г; мы тут ясно видим, как согласный элемент, присоединенный к г в именительном—винительном падеже, распространяется на основу на -п. С° другой стороны, может быть и так, что зубное t в yak?t (yakjd) есть не что иное, как зубной звук, маркирующий средний род в местоименных основах [69], тогда это фактически d, и оно не имеет никакого отношения к вопросу о греческом т.
3. В том случае, если вставка т исходила от основ на -ар, примечательно, что именительный—винительный слов на -ра тоже претерпел метаплазм под влиянием этих основ, так как формы ^-рар, хех-рар, хех-рсор не имеют никаких аналогий в родственных языках. Правда, в зависимости от принимаемой этимологии придется, может быть, эти слова делить так: ^р-ар, те-хр-ар, тг-хр-сор.
4. Основы среднего рода боирах, youvax, заменяющие бори, ydvu в большей части флексии, возможно, относятся к скр. d2ru-n-(-as), ganu-n(-as), так же как ovopax—к скр. namn(-as). При этом мы не хотим все же предрешать заранее морфологическую функцию носового в daru-n- и особенно не настаиваем на выборе этих двух основ на и, чья первоначальная флексия возбуждает массу других вопросов.

5. Даже в санскрите некоторые слабые формы основ, оканчивающихся на ап, присоединяют к себе t; так, например, yuvatf( = yuvpti) наряду с yOnl, оба — производные от yuvan-. В свою очередь др.-инд. yuvatf заставляет нас вспомнить греческое образование *ярскрр(гіуа, ярофраооа—форма женского рода от jipocppov-. Ср. еще yuvat вместо *ydva в среднем роде—форма, допускающая также иное объяснение (ср. сноску 2 на этой странице) и varimata, rkvata — ведийские инструментальные падежи от variman, fkvan.

6. Старославянские слова, такие, как zrebf, род. п. zrebqt-e „жеребенок44, telq, telqt-e „теленок44 и т. д., имеют суффикс, совпадающий с греческим -ах в первоначальной форме -nt. Но эти слова являются уменьшительными вторичного образования, и в греческом есть, может быть, всего лишь один пример этого рода — гомеровское зхроошлаха, которое, по-видимому, является производным от лрбасояо-v. Тем не менее можно предположить, что рассматриваемые славянские формы есть не что иное как последняя реминисценция основ типа Yjftap, -axog и yakjt, -nas. В соответствии со сказанным именительный — винительный на -q может быть только поздним образованием; точно так же мы находим в латинском именительный — винительный ungu-en, в греческом—йЛекра наряду с amp;Яекрар.

Таковы те несколько примеров сближений, которые приходят на ум при рассмотрении вопроса о происхождении х в суффиксах -ах и -рах. Мы воздерживаемся от каких-либо суждений,              но никто не усомнится относительно а

в том, что оно восходит к носовому сонанту.

С точки зрения трактовки конечного носового сонанта рядом с скр. nSma оказываются следующие числительные:

sapta=^aT. septem,              гот.              sibun,              греч.              єттта

nava =лат. novem,              гот.              niun,              греч.              evvla

daga =лат. decern,              гот.              taihun, греч.              Ыха

В них повод для сравнения дает лишь форма именительного — винительного падежа. На вопрос: «Каковы основы этих числительных?» индийская грамматика отвечает: saptan-, navan-, dagan-, и со своей точки зрения она права, ибо твор. п. мн. ч. saptabhis ничем не отличается от соответствующей формы namabhis от основы патап-. Однако, если обратиться к родственным языкам, то обнаружится, что два из них имеют губной носовой: это латинский и литовский (deszimtis[70]), и эти два языка являются единственными, которые могли бы внести ясность в данный вопрос, поскольку готский изменил конечное m в п.

Второе доказательство в пользу губного носового. В санскрите имена числительные порядковые, от двух до десяти, имеют окончания -tTya, -tha или -та [71]. Если отвлечься на один момент от порядкового числительного, соответствующего райба, и сгруппировать вместе формы, суффикс которых начинается на зубной, то мы получим первый ряд, состоящий из:

dvi-ttya, t?-tiya, catur-thd, SaS-fha,

и второй ряд, в котором оказываются:

saptama, a§|ama, navama, dagama.

В европейских языках наиболее распространенным является первое образование, а в готском оно полностью вытеснило второе. Тем не менее еще можно различить, что оба ряда в санскрите восходят как таковые, если не считать фонетических изменений, к индоевропейскому языку. В самом деле, ни один язык индоевропейской семьи не содержит окончания -та там, где санскрит имеет -tha или -tTya, тогда как каждой форме нашего второго ряда соответствует, по крайней мере в одном языке, числительное на -та: мы не приводим иранский, потому что он не может серьезно повлиять на достоверность результата как язык, слишком близкий к санскриту.

Наряду с saptama:              греч.              s(56op,og,              лат. septimus, др.-прусск. septmas,

ст.-слав, sedmd, ирл. sechtmad.

Наряду с а§{ата:              лит.              aszmas, ст.-слав, osmu, ирл. ochtmad.

Наряду с navama:              лат.              nonus вместо *nomus из *noumos (см. С и г t і и s,

Grdz., стр. 534).

Наряду с dagama:              лат.              decimus.

Итак, количественные числительные семь, восемь, девять и десять, и только они одни, образовывали в праязыке порядковые числительные на -та. Но как раз оказывается, что эти четыре количественных числительных [72], и только они одни, оканчиваются на носовой. Стало быть, или здесь редкая игра случая или же носовой количественных и порядковых числительных в действительности одно и то же; другими словами, поскольку мы имеем право рассматривать первые как базы вторых, деривационным суффиксом порядковых числительных является -а, а не -та х.

Итак, латентным носовым в sapta, идентичным тому, который появляется в saptama, является т. То же самое можно заключить относительно a§ta, nava, daga.

Вернемся теперь к количественному числительному „пять“. Бопп („Gr. Comp.“, II, стр. 225 и сд. французского перевода) отмечает у этого числительного отсутствие конечного носового в европейских языках 2, а также наличие е в греческом jtevTe в противоположность „альфе“ в sjrra, evvsa, дека, «сохраненной носовым». «Из всех этих фактов,— говорит он,— напрашивается вывод, что конечный носовой слова рапсап в санскрите и в зендском есть позднейшее добавление». Но приписывать его в качестве свойства только арийских языков было бы натяжкой: в самом деле, род п. скр. pancanam (зенд. pandan8m) был бы абсолютно неправильным образованием, если бы он был дериватом от основы на -ап; он просто заимствован у основ на -а3. Такие искусственные сложные слова, как priyapaficanas (Ben fey, Vollst. Gr., § 767), не представляют никакой лингвистической ценности, а формы рапсаbhis, -bhyas, -su ничего не доказывают ни в том, ни в другом смысле4. Таким образом, ничто не побуждает нас предполагать здесь существование носового.

Порядковыми числительными от этого числительного являются: греч. яфятод, лат. quin(c)tus (гот. fimfta), лит. penktas, ст.-слав, pgtu, зенд. ри^ба, скр. вед. pancatha.

Поскольку количественное числительное не имеет конечного носового, эти образования соответствуют установленному выше правилу. Если наряду с pancatha санскрит—но один лишь санскрит— имеет уже в Ведах форму pancama, то для объяснения ее мы можем воспользоваться удобной формулой Аве: при на-

Личин paAda и пары sapta — saptama или же daga— dagama и т. д. носитель этого языка совершенно естественно вывел четвертый член пропорции: paAdama [73].

Асколи в своем объяснении греческого суффикса -тато исходит из порядковых числительных fvocTog и бгхатод. Из нашего тезиса не вытекает, что надо отказаться от теории Асколи; достаточно добавить одну фазу к описанному им развитию и сказать, что rvaxog, бг'хатод сами возникли на греческой почве по образцу трітод, тєтартод, яєрлтод, sVrog[74].

Первоначальная фонетическая значимость окончания -ата санскритских форм и того, что ему соответствует в других языках, рассматривается нами в другом месте.

Было бы небесполезно для дальнейшего изложения подчеркнуть ТОТ факт (впрочем, широкоизвестный), ЧТО конечным НОСОВЫМ количественных числительных является ш, а не п. Морфологическая значимость этого ш, однако, неизвестна, и, помещая его сугубо условно под рубрикой „суффиксальные слоги", мы никоим образом не хотели решить таким образом этот темный вопрос.

Помимо флексии в собственном смысле этого слова две грамматических операции могут вызвать в суффиксах изменения, которые способны породить носовой (или плавный) сонант: осно- восложение и деривация. К ним мы сейчас и переходим[75].

С самого начала существовало твердое правило: суффиксы, где перед определенными окончаниями устранялось а, принимали эту редуцированную форму и тогда, когда основа, в которую они входили, становилась первым членом сложного слова (см. Brugmann, KZ, XXIV, стр. 10. Ср. также выше, стр. 319).

Если второй член сложного слова начинался с согласного, то в конце первого члена появлялся сонант. Арийские языки всегда оставались верными этому древнему способу образования:

скр. nama-dheya (= namn-dheya).

Эта форма на -а, которая оправдана только перед согласными, была затем обобщена так же, как форма именительного—винительного среднего рода; таким образом появились скр. namanka вместо *namnanka. — agmasya от agman „скала" и asya „рот" является ведическим примером этого вторичного образования [9]; только его мы и находим в словаре Ригведы Грассмана; там же мы находим много сложных слов с первым элементом vr§an, которые представляют собой пережитки древнего способа образования; например, vr§an в сочетании с agva дает не vrSagva, a vrSanagva, что следует передавать как vrsg-n-agva[76]. По аналогии с основами на -г (pitrartha из pitar и artha) следовало бы ожидать *vj§gagva; мы снова сталкиваемся с альтернативой, сформулированной выше на примере stamn^api, stamg^api. Возможно, что в сложном слове, как и в словосочетании, следует придерживаться второй части формулы и что pitrartha уступает в древности vrSapagva.

В греческих сложных словах, первым членом которых является форма среднего рода на -ра, например в оуоца-'зЛотб?, можно видеть, вслед за Бругманом (,,Stud.“, IX, стр. 376), последний остаток древнего образования, место которого во всех других случаях занял тип dppev-o-yovo?. Ср. на стр. 333 dnaS и аттХооС.

Деривация. Само собой разумеется, что здесь, как и во всех других случаях, сонант представляет лишь частный случай общего явления ослабления; он появляется лишь там, где образующий элемент начинается согласным. Рассмотрим сначала несколько случаев обратного характера, когда вторичный суффикс начинается гласным. Уже в первом томе „Kuhn’s Zeitschrift" Эбель сопоставил синкопу а слабых падежей скр. rSgan (род. п. rSgrias) и формы ).!(Л7-т), rcotjiv-T), образованные от Хі|ф, not р.#. Бругман („Stud.", IX, стр. 387 и сл.) собрал некоторое количество примеров этого рода, которые относятся к основам на -аг и среди которых следует особенно отметить лат. -sobrmus= *-sosr- inus от soror. (Ср. цит. раб., стр. 256; то, что говорится о opv-o-;, рассматриваемом как дериват от орф.)

Образующий элемент начинается согласным.

Суффикс -man по наращении -ta превращается в -mpta. Известный пример: скр. gro-mata= др.-в.-нем. hliu-munt. Латинский показывает регулярно -mento: cognomentum, tegmentum и т. д.

Вторичный суффикс -bha, который присоединяется преимущественно к основам на -ап, служит для образования некоторых наименований животных. Его функция, по удачному выражению Курциуса, ограничивается индивидуализацией. Так, основа, имеющая в зендском вид arshan „самец", появляется в санскрите лишь в распространенной форме rSa-bha „бык“ (= rSp-bha). Точно так же: vfSan, vrSa-bha. К одной или другой из этих двух основ относится греч. Etpay-tavtij?, эол. 'Ерраф-ешф—прозвище Вакха[77]. См. Curt і us, Graz., стр. 344.

Греческий, так же, как и санскрит, обладает довольно большим числом этих основ на -n-bha, среди которых особенно интересна форма IX-acpo-s; слав, j-elen-ї сохранил нам основу на -еп, от которой он образован. Курциус возводит Шо; „молодой олень" к *eX-v-6-s; это было бы другим распространением той же основы el-en.

Латинские слова columba, palumbes принадлежат, по-видимому, к тому же типу образования; но следовало бы ожидать -ешЬа, а не -umba.

Скр. yuvan „молодой, юный", распространенный суффиксом-да, дает yuvaga. Тому, кто попытался бы сказать, что «носовой выпал», достаточно будет напомнить о лат. juven-cu-s. Исходной основой является таким образом yawn-kxa. Гот. juggs, по-види- мому, восходит к *jivuggs, *jiuggs; ср. niun из *nivun.

Скр. parvata „гора", по-видимому, является распространением parvan. С ним сближают названия страны ПаррааЕа; см. V a п і с е к, Gr.-Lat. Et. W., 523.

Греческая основа sv „один" (более древнее *gsjx-) дает а-тта$ и а-ттМо;, которые восходят к *аштта$, атттХоо;. Та же самая форма sm- обнаруживается в лат. sim-plex = *sem-plex и в др.-инд. sa-kft.

В Ведах прилагательные на -vant от основ на -ап часто сохраняют конечное п этих основ перед v: omanvant, vrSanvant и т. д. Это не должно мешать нам распознать в нем носовой сонант, ибо перед у и w как в греческом, так и в санскрите регулярным рефлексом его является ап, а не а[78]. Мы уже констатировали это, говоря об активных причастиях прошедшего времени на стр. 322, где мы приводили в качестве примера sasavSn. Эта форма является единственной в своем роде; другие причастия, как, например, gaghanvSn, vavanvSn, все без исключения имеют носовой. Само sasavSn противоречит во многих местах размеру. Грассман и Дельбрюк предлагают sasanvan[79]. Действительно, в качестве продолжения -nwSn следует ожидать -anvan, и -nwan является единственной формой, которую можно было бы оправдать морфологически: ср. gugukvan, cakrvSn. Зенд. gaynvao тождественно ^agh’anvSn.

Образования женского рода на -Ї составляют особую главу в деривации. Отметим только те, которые дают основы на -vant, о которых только что шла речь: nr-vati, re-vatl и т. д. В греческом этому соответствует -Fsaaa, а не *-Faaaa, как следовало бы ожидать. Гомер употребляет некоторые прилагательные на -Fete в женском роде: sc ШХоу VjjxadosvTa, но из этого вовсе не следует, что -Fassa—целиком поздняя форма: это тем менее вероятно, что первоначальное -Fsvtya невозможно: оно дало бы -Fstaa. Однако отсутствие носового объясняется предполагаемым *-Faasa, которое сменило а на s и которое наряду с этим осталось, каким было, ограничившись заимствованием вокализма у мужского рода.

* *

*

Переходим к носовым сонантам в слогах, образующих окончание, то есть ко второму способу образования этих фонем (см. стр. 320); в этом случае не предполагается ни существования а, ни его последующего вытеснения. Теперь нам придется принимать во внимание такой важный фактор, как ударение, от которого мы до сих пор предпочитали абстрагироваться, главным образом потому, что образование носовых (а также плавных) сонантов по первому способу почти всегда совпадает с удаленностью (eloignement) от ударного слога, в силу чего вся последующая история их преобразований оказывается свободной от влияния ударения.

Напротив, образование носовых сонантов по второму способу явно полностью независимо от ударения; все же вполне возможно, что они будут нести ударение, и это может во многих случаях сказаться на изменениях, которые они претерпят.

Мы будем по возможности кратки, так как мало что можем прибавить к тому, что уже было сказано Бругманом.

Для арийских языков правилом является то, что носовой сонант под ударением развивается в ап, а не в а.

Окончание третьего лица мн. ч. -nti. Присоединяясь к глагольным основам на согласный, это окончание давало место носовому сонанту. Обычно этот сонант принимает на себя ударение и тогда развивается в ап:

2. й класс: lih-anti = lih-nti

7-й класс: yung-anti = yuri?-gti

3. є л. мн. ч. актиза глаголов 3-го класса отличается сдвигом ударения на редуплицируемый слог; носовой окончания при этом исчезает: pl-pr-ati = pi-pr-ijti. То же самое происходит у некоторых глаголов 2-го класса, имеющих ударение по типу глаголов с удвоением, например sSs-ati от $§s.

Что касается aadhati и dadati, то несомненно, что а в корнях dha и da выпало перед суффиксом, поскольку в презенсе этих глаголов а не сохранилось ни перед одним окончанием множественного или двойственного числа: da-dh-mas, da-d-mas и т. д. Более спорной является, пожалуй, форма 3-го л. мн.^ ч. gahati от такого глагола как ha, 1-е л. мн. ч. которого дает ga-hl-mas, где таким образом а сохраняется, по крайней мере перед окончаниями с начальным согласным. Тем не менее даже в подобном случае все существующие аналогии позволяют принять элизию корневого а\ ограничимся здесь лишь третьим лицом мн. ч. перфекта: pa-p-us от ра, ya-y-us от уа и т. д. Если бы корневое а удерживалось, оно никогда не было бы носовым сонантом, и п сохранился бы в ‘?a-ha-nti’ так же, как он сохранился в bha- ra-nti. Это подводит нас к соответствующей форме 9-го класса: punanti. Punanti следует анализировать так: pu-n-anti = pu-n-nti, относя а к окончанию, а не к основе; правда, носовой остался благодаря ударению, совершенно так же, как в lihanti[80].

Окончание императива -ntu испытывает те же перипетии, что и окончание -nti.

Окончание имперфекта -nt после консонантных основ выступает в форме -ап вместо -ant. Под ударением это окончание является совершенно закономерным (например, vr-an из var).

Окончание медиума -ntai в санскрите неизменно принимает вид -ate, если оно присоединяется к консонантной основе. Дело в том, что первоначально ударение никогда не падало на слог, образованный носовым: об этом дополнительно свидетельствуют такие ведийские формы, как rihate, angate. (См. Brugmann, „Stud.", IX, стр. 294.)

Что касается имперфекта lihata, то индоевропейское ударение righnta не может вызывать сомнения, как только мы примем righntai (rihate). Что же касается объяснения древнеиндийской формы, то здесь возможны две гипотезы: либо ударение сместилось в относительно позднее время, как например, в презенсе (вед. rihate, класс, lihate), либо это смещение ударения восходит к более отдаленной эпохе (хотя уже явно арийской), когда еще существовал носовой сонант: в пользу этого последнего предположения говорит вед. kranta (Delb ruck, A. Verb., 74) в сравнении с akrata. Можно было бы сказать, исходя из этих двух форм, что окончание -ata, в действительности, появляется лишь в формах, имеющих аугмент[81], и что во всех других формах носовой сонант под ударением должен был дать ап; это объясняет окончание -anta. Позднее его место заняло -ata, и лишь kranta сохранилось в качестве последнего свидетельства утраченного дуализма. Это вторая гипотеза была бы излишней, если бы kranta было аналогическим образованием, в чем почти нельзя сомневаться в отношении форм, приведенных Боппом (см. „Кг. Gramm. d. Skr. Spr.", § 279): prayuriganta и т. д. Ср. выше стр. 312).

Причастие настоящего времени на -nt. Причастие настоящего времени от корня типа vaq (2-й класс) дает в именительном падеже множественного числа ugantas, в родительном падеже единственного числа uqatas. В обеих формах имеется носовой сонант; только этот сонант, в зависимости от ударения, передается или через ап или через а. Наоборот, в такой паре, как tudantas, tudatas—от tud (6-й класс), только вторая форма содержит носовой сонант; вдобавок он возник здесь совсем не так, как в форме uqatas: *tudntas (tudatas) восходит к основе tuda2nt, потеряв при этом а, как *tn-ta (tata), образованное ori tan; форма же *u?ntas (u?atas) восходит к основе u?nt- и никогда не теряла а. Некоторые сложные вопросы, касающиеся различных причастий на -nt, будут рассмотрены в главе VI.

До сих пор существование носового сонанта в глагольных окончаниях на -nti и т. д. подтверждалось в действительности лишь отсутствием п в формах медиума и др., например в rihate. Языки Европы с их разнообразным вокализмом представляют более положительные свидетельства.

Славянские глаголы, которые спрягаются без тематического гласного, имеют в 3-м лице мн. ч. -gti: jadgti, v?dgti, dadgti; cp. nesqti. Точно так же оба аориста на -s давали пё§§, neso§?, тогда как аорист на тематический гласный дает nesq.

Греческий имеет после консонантных основ следующие окончания: в активе: -ост (-ocat), -axt (-ааь); в медиуме: -axai, -ато[82]. Две последние формы не представляют никаких трудностей; все сводится к тому, чтобы понять, почему актив имеет то -от, то -ост. Окончание -от появляется только в перфекте: єФФяот, TTScpYjvaat, но это же время имеет и -orm (-act): угурауаы и т. д. В презенсе встречается только -ост. Сохранение п в презенсе Бругман приписывал влиянию ударения: !aat=santi. Что касается перфекта, то Бругман видит в -от правильную форму[83]: -ост проникло сюда по аналогии с презенсом или, что более вероятно, по аналогии с перфектом корней на а, как, например, Іата-VTi, xeftvoc-vxt. То, что Бругман говорит об ударении, совершенно не может удовлетворить нас, потому что либо речь идет об ударении, которое мы находим в греческом, и тогда и savxi и ?amp;agt;*om — оба оказываются в одинаковых условиях, либо речь идет об изначальном ударении, для которого нормой служит санскрит, и здесь снова мы находим полное равенство условий: santi, tutudus. Гипотеза о tutudati или tutudati как о более древней форме tutudus (ср. стр. 320) не имеет под собой прочной основы. Влияние ударения на развитие носового сонанта в греческом остается, таким образом, под очень большим сомнением[84].

В 3-м лице мн. ч. IXuaav окончанием является -av; основой — Хиа, как это показал Бругман (стр. 311 и сл.). Форма оптатива Xuaetav неясна. Что касается аркадской формы aTroxEvotav, то ничто не мешает видеть в ней рефлекс -nt, а вот простая форма tEvoisv, напротив, не находит объяснения. Она может восходить к оптативу на 17], как 8oEt)v, 3 л. мн. ч. SoTev.

Что касается причастий от аориста на а, то все они содержат носовой сонант: Xua-avx. Для презенса следует назвать дор. laaaa (Ahrens, II, стр. 324) и yexada (e*o5aa, Гес.), которое М. Шмидт с полным правом исправляет на уехам. Любое замечание по поводу одной из этих двух форм мгновенно вызвало бы тьму таких непростых вопросов, что мы предпочитаем лучше их не касаться.

Окончание -ns в винительном падеже мн. ч. Арийский имеет после консонантных основ -as, например скр. ap-as, что было бы правильной формой, если бы не ударение, падающее на окончание и заставляющее ожидать *-3n = *ans. Бругман высказал основательное предположение, что эта форма флексии подверглась в арийском решающим изменениям (perturbation); что первоначально винительный падеж множественного числа был сильным падежом, как это часто наблюдается в зендском и почти всегда — в европейских языках; и что ударение, следовательно, падало на основу. Мы можем только присоединиться к этому мнению. Замене носового сонанта фонемой а предшествовало кардинальное изменение (bouleversement) с винительным множественного числа; отсюда отсутствие носового.

Греческий имеет закономерно -а;: ттб8-а;, ср. іттттоо;. Такие критские формы, как cpotvEx-avs, обязаны своим существованием лишь аналогии с тсрецвота-к и т. д. См. Бругман, цит. раб., стр. 299. Лат. -es может восходить прямо к -ns, -ens; умбр, nerf = *nerns. Винительный падеж готского bn+runs, вопреки его кажущейся древности, может быть вторичным образованием от Ьгсфгит, как именительный broprjus.

Окончание -m (вин. п. ед. ч. и 1-е лицо ед. ч.). Форма винительного падежа ед. ч. padam и форма 1-го лица имперфекта Asam (корень as) разлагается на pad + m, as+jn.

Чем объяснить, что мы не находим p4da, asa в противоположность n4ma, daga, о которых речь шла выше? Первое объяснение, к которому прибегают, состоит неизбежно в следующем: разный результат связан с различием носовых: p3dam и isam оканчивались на -m, пйта и daga— на -п. Именно для того, чтобы заранее и определенно предупредить этот ошибочный вывод, нам было важно установить (стр. 328—329), что носовой в daga мог быть только губным носовым; следовательно, нужно искать другого ответа на этот вопрос. Вот мнение Бругмана (цит. соч., стр. 470): «Предоставленный самому себе, язык, по-видимому, был склонен отбрасывать носовой, и в daga он дал свободный ход этой склонности, но m в p4dam сохранилось по аналогии с agva-m, а в 4sam — по аналогии с abhara-m». Это означало бы допустить воздействие аналогии на ход фонетических преобразований, которые обычно рассматривают как всегда чисто механические; само по себе это положение не содержит ничего неприемлемого, но оно нуждалось бы в дополнительной проверке. Если мы обратимся к родственным языкам, то славянский дает нам matere (вин. п. ед. ч.)[85] = скр. mataram, но ішд=скр. пЗта; в готском есть вин. п. ед. ч. fadar = CKp. pitaram, но taihun—скр. daga. Это указывает, думается мне, на изначальное различие. Выше мы допустили, что индоевропейское слово stifmg (скр. stMma) всегда было двусложным и что оно не принимало форму stamn [86], когда за ним следовал гласный. Напротив, можно себе представить, что форма винительного падежа patarm давала patarm^api, и даже допустить, что patarm оставалась двусложной перед согласными: patarm^tasya [87]. Без сомнения, не следует устанавливать совершенно жесткого правила; конечный согласный основы необходимо вызывал изменения; в таких винительных, как bharantm, двусложное произношение невозможно перед согласными. Но в нашем распоряжении положительные свидетельства того, что язык энергично сопротивлялся тенденции m винительного становиться слоговым: это такие формы, как скр. u§4m, зенд. usham = *usasm, pantham, зенд. pantam = *panthanm [88], и целый ряд других, рассмотренных Бругманом в ,,Studien“, стр. 307 и сл.; KZ, XXIV, стр. 25 и сл. Некоторые случаи, такие, как Zyjv = dy3m, |5agt;v = g3m, восходят, по-видимому, к еще более глубокой древности. Точно так же в глаголе мы имеем 1 л. vam = *varm (Del br tick, A. Verb, стр. 24). Если это произношение продержалось вплоть до замены носового сонанта гласным а, то становится понятным, что m в patarm и asm могло сохраниться и впоследствии и путем сварабхакти развиться в -am. Гот. fadar вместо *fadarm утратило конечный согласный, тогда как *tehm развилось в taihun. Что касается первого лица глагола, то Пауль возводит конъюнктив bairau к *bairaj-u = скр. bharey-[a]m; если это -и совершенно не согласуется с полным исчезновением окончания в fadar, то по крайней мере оно позволяет сохранить различие с количественными числительными, имеющими -un. Бругман указывал (стр. 470) на возможность отнесения винительного tunpu к основе tunf)-; соответствие с bairau будет в этом случае восстановлено; но почему fadar, а не ‘fadaru’? Следует ли предполагать ассимиляцию винительного именительным? Славянское *materem, matere, по-видимому, развилось из *materm еще до падения конечных согласных. Первое лицо нетематических аористов nesu,nesochu больше не является чистой формой: здесь имела место аналогия тематическому аористу. С другой стороны, мы находим imp вместо imp. Уже выше нам следовало бы заметить, что установленное Лескином правило, согласно которому конечное q всегда содержит древнее а долгое, не исключает того, что р в тех же самых условиях могло продолжать носовой сонант: ведь эта последняя фонема могла иметь совершенно особое действие (ср. гот. taihun и т. д., где носовой сохранился против общего правила), а § оказывается на конце слова только в данном случае [11]. В греческом и латинском оба конечных сонанта дали одинаковые рефлексы.

Обратим внимание еще на форму 1-го лица перфекта скр. ved-a, греч. otS-a. Согласно Бругману, первоначальным окончанием было -т. В этом случае, как говорит Сивере, герм, vait восходит к форме 3-го лица, ибо нормальным продолжением vaidm было бы *vaitun\

В общем, совокупность фактов, о которых шла речь в этой главе и открытием которых мы обязаны Бругману и Остгофу[89], заслуживает всяческого внимания. Эти факты находят свое объяснение в гипотезе названных ученых о носовых и плавных сонантах в праязыке, которую мы рассматриваем в дальнейшем как полностью себя оправдавшую. Приведем в сжатом виде наиболее важные аргументы, говорящие в ее пользу:

1. Что касается плавных, то всякий, кто не станет отрицать связь, которую перечисленные факты имеют между собой, должен будет также признать, что гипотеза о гласном г наиболее простым образом разъясняет эти факты и представляется наиболее естественной нашему уму, поскольку эта фонема существует и мы находим ее на соответствующем месте в одном из языков индоевропейской семьи, а именно в санскрите. Отсюда большая вероятность того, что и носовые могли функционировать подобным же образом.
2. Эта гипотеза объясняет известные изменения вокализма внутри одного и того же корня, которые происходят согласно в нескольких языках.
3. Теоретическое тождество двух видов носовых сонантов — сонантов, которые образовались в результате выпадения а (та- то;), и сонантов, которых следовало ожидать в результате присоединения к консонантной основе окончания с начальным носовым (т^атаь)—подтверждается фонетическими фактами.
4. Тем самым названные окончания оказываются сведенными к единству; отпадает необходимость в допущении дублетов: -anti и -nti; -ans и -ns и т. д.
5. Мысль о том, что носовые в известных случаях могли отпасть уже в праязыковой период, при ближайшем рассмотрении всегда ведет к противоречивым следствиям. Теория носового сонанта разрешает эти трудности, устанавливая в принципе, что в праязыке ни один носовой не отпадал.

Можно было бы попытаться атаковать теорию как раз по этой последней линии, защищая возможность отпадения носовых и основываясь для этого на санскритском суффиксе -vams, который дает -и§ в самых слабых падежах; греч. -ща=-и§1 свидетельствует о том, что эта последняя форма была уже в праязыке. Согласно гипотезе носового сонанта, наиболее слабая форма могла бы дать только -vas = -wns. Но в высшей степени вероятно, как это показал Бругман (KZ, XXIV, стр. 69 и сл.), что исходная форма суффикса—was, что носовой проник в него в сильных падежах лишь в индийской ветви и причиной тому была аналогия[90].

И. Шмидт, в целом полностью присоединяясь к теории Бругмана (см. его рецензию в „Jenaer Literaturz.", 1877, стр. 735), очевидно, предпочитает заменить носовой сонант носовым с предшествующим иррациональным гласным: asantai = 4)атаі. Он добавляет: «Если хотят, основываясь на uk§nas, возводить ukSabhis к ukSnbhis, то, чтобы быть последовательным, следовало бы также выводить gvabhis, pratyagbhis из *gunbhis, *pratigbhis». Аргумент сильный, однако нельзя упускать из виду следующий факт: группы i + n, u + n или i + r, u + r могли сочетаться двумя различными способами, в зависимости от того, на какой элемент этих сочетаний падало ударение—на первый или второй, что абсолютно ничего не меняет в их природе. Таким образом, получаем: in или уд (точнее in), un или wn (un) и т. д. Наблюдение показывает, что язык избирает первый или второй путь в зависимости от того, что следует за группой—гласный или согласный: gu + n + as дает gunas, а не gwn(n)as; gu + n + bhis дает gwgbhis (= fvabhis), а не gunbhis. Плавные очень точно подтверждают это правило: корень war, утратив свое а, превращается в иг перед суффиксом -и (uru), но в wr—перед суффиксом -ta (vrta)[91].

Можно было бы также возразить, что ukSnbhis—бесполезная реконструкция, потому что в dhanibhis из dhanin, где не может быть и речи о носовом сонанте, мы замечаем то же отсутствие носового, что и в ukSabhis. Но основы на -in являются образованиями неясными, по-видимому, довольно поздними; они могли легко подпасть под действие аналогии с основами на -ап. Можно привести в связи с этим форму maghoSu от maghavan, поддерживаемую метром Ригведы (X, 94, 14) в гимне, просодия которого, правда, является довольно исключительной. Из таких сверхслабых падежей, как maghonas, извлекли основу maghon-, от этой основы получаем maghoSu, как от ukigt;an—ukSasu.

Хронология носового сонанта довольно ясна в азиатских ветвях индоевропейских языков, где его уже в индоиранский период заменил гласный, близкий к а, но где его еще можно распознать в этом а. Для того случая, где носовой сонант с последующим полугласным отразился з санскрите в виде ап (стр. 333), зенд. gaynvao = gaghanvSn показывает, что в арийскую эпоху перед носовым был лишь иррациональный гласный[92].

Показания классических языков, по крайней мере те, которыми я располагаю, весьма мало доказательны, чтобы стоило о них говорить. Сивере показал, что в германских языках появление и перед сонантами г, I, гр, nf п датируется периодом их единства и не прослеживается после этого (см. РВВ, V, стр. 119). Таким образом, гот. sitls, то есть sitjs, которое, как это показал автор, в эпоху германского единства выступало еще как *setlas, не дало ‘situlste