МЕСТОИМЕНИЯ

Теперь посмотрим, подходят ли предложенные правила для местоимений. Если с местоимениями кто и что дело обстоит до­вольно просто, то поведение личных местоимений, в особенности

m

местоимений третьего лица, оказывается гораздо более сложным.

(10) Я видел дуб (вин. п. = им. п.)/его (вин. п. = род. п.) и еще более удивительный пример (И):

(И) Я видел окно (вин. п. = им. п.)/его (вин. п. = род. п.).

Самое беспомощное решение — заявить, что винительный па­деж от местоимения он имеет форму его вне зависимости от оду­шевленности и т. д. Даже в этом случае его в качестве винитель­ного падежа от местоимения оно выглядит в высшей степени странно, притом что винительный падеж для среднего рода един­ственного числа никогда не имеет формы родительного.

Если же приписать личным местоимениям синтаксический признак [+одуш.], то наши правила обеспечат нужные формы. Такое решение представляется более простым, чем то, при кото­ром форма винительного падежа в каждом отдельном случае ого­варивается специально, так как оно использует существующий механизм и объясняет форму его для среднего рода. Имеются еще два аргумента в пользу такого описания.

1. Перлмуттер и Орешник (Perlmutter — OreSnik 1973), оказавшие большое влияние на настоящее исследование, делают похожее предположение для словенского языка [57]. Их описание, в особенности, описание «осиротевшего винительного» основано на чисто синтаксических критериях. Они не используют свою ги­потезу для объяснения реальных форм местоимений, и их аргу­менты не подходят для русского языка. Однако тот факт, что близкий подход оказывается справедливым для другого славян­ского языка, служит косвенным свидетельством в пользу нашего описания. К этому вопросу мы еще вернемся.

2. Как говорилось выше, имеются существительные, получа­ющие признак [+одуш.] в виде исключения.

Мы выяснили, что присутствие в личных местоимениях синтак­сического признака [+одуш.], позволяет объяснить их морфоло­гическое поведение. Теперь посмотрим, есть ли в пользу одушев­ленности прямые синтаксические свидетельства. Такое свидетель­ство, как показывают приводимые ниже результаты опроса информантов, предоставляют предложения, в которых имеется согласование с местоимением.

Следующие ниже примеры предлагались коренным носителям русского языка, которых просили восстановить правильные окон­чания прилагательных.

1.. Ты видел брата (м. р.,ед. ч., одуш.?² Да, видел его, проклят...

Приведенный эксперимент дал необычайно интересные резуль­таты; ответы, как показано в таблице, могут быть разбиты на 3 группы. Хотя информанты были разного возраста и происхож-

Ответы 48 информантов

дения, как живущие в Советском Союзе, так и эмигранты, ника­кой очевидной корреляции между этими факторами и получен­ными группами не выявлено.

В графу «Стандартные информанты» входят 30 информантов, которые дали именно тот набор ответов, который записан в таб­лице. Входящие в графу «Варианты» дали те же ответы за исклю­чением особо оговоренных случаев³; они составляют отдельную от стандартных информантов группу, и никаких закономерностей для них установить не удается — никто из тех, кто дал нестандарт­ный ответ, например, в случае (а), не дал нестандартного ответа в случае (Ь). Из четверых, давших неполные ответы, один не мог дать ответ в примере 6, считая обе альтернативы неестественными, а трое других были первыми из опрошенных и эксперимент про­водился с ними не по полной программе.

Тип I представляет собой прямое подтверждение гипотезы, от­носящей личные местоимения к синтаксически одушевленным су­ществительным. Признак [+ одуш.] во всех примерах наследу­ется прилагательным. Заметим, что наследуются признаки, а не форма родительного падежа: это объясняет окончание -ую в при­мерах 3 и 4, которое задается первым правилом определения формы (разд. 3). Во всех остальных предложениях форма роди­тельного падежа задается вторым правилом. Интересное замеча­ние сделал один из информантов: «Я чувствую, что из-за присут­ствия местоимения они все персонифицируются».

Тип III может рассматриваться как доказательство неправиль­ности нашей гипотезы. Однако на самом деле оно является крайне малозначимым. Во-первых, некоторые информанты, дававшие от- беты Типа I и Типа II, заявляли, что при наличии после место­имения длинной паузы возможны также ответы Типа III (после паузы прилагательное может соотноситься непосредственно с существительным). Таким образом, четыре «стандартных» инфор­манта, относящиеся к Типу III, могли просто принять такое осмыс­ление. Информанты, употребившие форму родительного падежа с одним из «неодушевленных» местоимений, но не со всеми осталь­ными (варианты d, е, f, g) еще более снижают весомость данной группы ответов: если одушевленность может наследоваться в одном случае, ничто в принципе не запрещает ее наследование в других.

Тип II (отличающийся от Типа I только тем, что в примерах 5 и 6 употребляется форма винительного падежа, совпадающая с формой именительного) представляет собой самый сложный и самый распространенный случай; в то же время оказывается, что он служит наилучшим аргументом в пользу нашей гипотезы. В связи с этим необходимо объяснить, почему одушевленность наследуется во всех случаях, кроме случая с местоимениями сред­него рода. Ответ состоит в том, что информанты, поступившие таким образом, использовали ограничение на наследование и пе­реносили признаки с местоимения на прилагательное так, как если бы они переносили их из собственно семантического компо­нента.

Такое объяснение, требующее расширения сферы действия ограничения на наследование, может показаться неправдоподоб­ным: с какой стати ограничение, применяемое для перенесения семантических признаков слова в его синтаксическую характери­стику, должно действовать и при наследовании признаков в слу­чае синтаксического согласования? На это можно ответить, что, хотя упомянутые операции и различны, ничто не запрещает осу­ществлять их с помощью одних и тех же правил (общего вида «наследуются все признаки») с одними и теми же ограничениями. Если применить ограничение на наследоване одушевленности, пе­ренося признаки от существительного к прилагательному, это не даст нужного результата. Одушевленность будет наследоваться прилагательным только при наличии признаков [+ м. р.] или [+мн. ч.], но в синтаксическую характеристику существительного она тоже вносится только в этом случае. Таким образом, распро­странение семантико-синтаксических правил наследования на со­гласование прилагательных представляет собой упрощение грам­матики, которое обычно не находит отражения в синтаксисе⁴. Различие между информантами, относящимися к Типу I, и инфор-

мантами, относящимися к Типу II, состоит в том, что последние расширили сферу действия ограничения на наследование, а пер­вые нет. Обычно явного указания на то, расширил говорящий сферу действия правил о наследовании или нет, мы не находим: это различие проявляется лишь в таких необычных предложениях, как те, что приведены выше.

В Типе II есть любопытные варианты. Один из информантов выбрал форму винительного падежа, совпадающую с формой ро­дительного, в примере 5 в отличие от примера 6 (вариант Ь), а двое других признали эту форму грамматически правильной, од­нако предпочли форму, совпадающую с формой именительного падежа. Здесь, я думаю, встретившись с «незаконным» синтакси­ческим сочетанием:

" + одуш. "

— м. р.

— ж. р.

_ — мн. ч. _

информант «вернулся назад», чтобы выяснить, откуда взялся признак [+одуш.]. Так как в случае примера 5 этот признак обнаруживается также и в семантической характеристике, то он учитывается, но в случае примера 6, где соответствующего семан­тического признака нет, он опускается.

Двое информантов, которые, по нашему опыту, заслуживают наибольшего доверия, снабдили ответы к примеру 5 пояснением, что, если считать существительное чудовище одушевленным, то прилагательное должно иметь окончание -ого, в противном случае -ое⁵. Рассмотренный выше пример подтверждает это. Быть мо­жет, здесь также имеет место попытка рационально обосновать сделанный выбор при наличии двух в равной мере приемлемых возможностей.

Труднее объяснить наличие вариантов в случае (а) (3 инфор­манта). Представляется, что эти информанты, как и в предыду­щем случае, «вернулись назад» и отвергли признак одушевлен­ности у местоимения его, поскольку синтаксический признак ро­да (мужской) не поддерживается соответствующим семантическим признаком. Таким же образом объясняется и то, как эти инфор­манты различают единственное и множественное число: «подо­зрительные» примеры во множественном числе после такой про­верки обнаруживают значение множественности также и в семан­тическом компоненте⁶.

Чтобы ценность приведенных аргументов не могла быть по­ставлена под сомнение, рассмотрим два возможных возражения: необычность предложенных примеров и незамысловатость экспе­римента,

Действительно, рассмотренные предложения необычны. Пред­ставляется, что будь они более обычны, стандартизация или нестандартизация ограничения на наследование проводилась бы регулярно. Впрочем, примеры согласования с объектными место­имениями вполне естественны:

(12) И до того ее, милую, раскачало, что...

(М. Зощенко)

(13) Его и впрямь нашли среди мертвых, слепого...

(«Правда», 31.5.73)

(14) ...П. Беляевский считает вопрос о второстепенных членах предложения настолько темным и запутанным, что предлагает отказаться от деления их... и обобщить, объединить всех их в од­ной категории пояснительных слов.

(В. В. Виноградов. «Из истории изучения русского синтаксиса». М., 1958, с. 268)

Для нас наиболее интересен пример (14), так как он демон­стрирует не просто согласование с объектным местоимением, но такое согласование, которое осуществляется по одушевленному типу, притом что местоимение имеет неодушевленный референт. Этот пример процитирован в Блажев 1962, 30. Проводя опи­санный выше эксперимент, я не знал, что Блажев зафиксировал примеры как из текстов, так и из экспериментов с информантами, в которых согласование по одушевленному типу осуществляется с местоимениями, имеющими неодушевленный референт. Помимо примеров с формами слова все, он приводит примеры с формами его самого, самого себя, их обоих и утверждает, что при слове сам одушевленная форма обязательна для того, чтобы исключить возможность отнесения ее к субъекту. В своем основном экспери­менте с информантами Блажев ограничился случаем выбора между формами всех и все при согласовании с местоимением их, относящимся к неодушевленным объектам (десяти испытуемым было предложено девять примеров с такой альтернативой: форма всех была выбрана 23 раза, а форма все — 67 раз; в итоге автором не были установлены те закономерности наследования признаков, которые описаны выше).

Что касается второго возражения, то действительно следует признать, что наш эксперимент несложен. Тем более приятно, что столь простыми средствами удалось достичь столь показательных результатов. Хотя некоторые детали еще требуют уточнения, по­лученные результаты очевидным образом подтверждают факт на­следования одушевленности от местоимений (в том числе и от тех, которые относятся к неодушевленным объектам), и тем са­мым служат аргументом в защиту описания, использующего на­следование признаков.

5.