Гиперкорректные модели нижних слоев среднего класса

Один из наиболее твердо установленных фактов социо­лингвистического поведения состоит в том, что вторая сверху группа обнаруживает наиболее резкий стилевой сдвиг, превосходя в этом отношении первую сверху группу.

ПОКАЗАТЕЛЬ СОЦ.-ЗК,

Непринужденная Отчетливая Чтение Чтение списков Чтение речь речь письменного текста слов пар слов

КОНТЕКСТУАЛЬНЫЕ СТИЛИ

Рис. 3.

Классовая стратификация (г) в guard, car, beer, beard и т. п. у взрослых уроженцев г. Нью-Йорка.

Одно из наиболее поразительных количественных совпаде­ний дают результаты Левина и Кроккета, приведенные в табл. 3.

В этой таблице данные вполне независимого исследова­ния (с несколько более узким стилистическим диапазоном) показывают нам тот же самый феномен пересечения. Вторая сверху группа — в данном случае выпускники средней школы — обнаруживает гораздо более резкий сдвиг в сто­рону престижной нормы в своем наиболее официальном стиле. Значению этой модели для механизма языкового изменения специально посвящена моя работа (Л а б о в

1965).

Значения R для списков предложений и слов в зависимости от образования и пола в Хилсборо, штат Северная Каролина (Левин и Кроккет 1966, 223)

Здесь будет полезно представить этот сложный график в упрощенной символической форме.

Крутизна стилевого сдвига сложно зависит от социальной стратификации.

Самая верхняя и самая ни­жняя группы имеют наи­меньшую крутизну. Кру­тизна всех групп, кроме верхней, монотонно убыва­ет, начиная со второй свер­ху группы и кончая ниж­ней. Как это выразить фор­мально? Правило вокали­зации (г) для речи белых языковых групп имеет следу­ющую общую форму:

[+сеп] —► ([—cons])/[—cons] ~ V^[81] (21)

Проблема состоит в том, чтобы сформулировать основное ограничение на входную переменную к₀, сравнимое по про­стоте и ясности с (20). Чтобы разрешить ее, необходимо представлять себе сущность стилевого сдвига: в его основе лежит признание некоторого внешнего эталона правиль­ности речи. Сила этого мотива может измеряться показате­лем языковой неуверенности (см. разд. 1), имеющим именно тот криволинейный характер, который необходим для опи­сания крутизны стилевого сдвига на рис. 3, где крутизна для второй сверху группы максимальна (Лабов 1966а, 477). Можно написать, таким образом, для (21):

k₀=f (Класс, Стиль) = а(СЭК) + Ь(ПЯН)(Стиль) + с (22)

Проблемы социальной структуры языка. Вероятно, пер­вой проблемой, встающей при попытке выяснить социаль­ную структуру языка, является количественное измерение стиля. Если удастся соотнести количественное изучение внимания (к речи) со стилевым сдвигом, то можно будет сформулировать более точно такие правила, как (20) и (22), и уточнить постоянные а, b и с. Для такой квантифи­кации можно, по-видимому, воспользоваться методами из­мерения расширения зрачка, или систематического разделе­ния внимания с помощью механических тестов, допускаю­щих объективное измерение, или, наконец, контролируе­мым снижением самоконтроля речи путем увеличения уровня шума.

Очевидно также, что во многих упомянутых исследова­ниях не получено достаточное количество данных из пря­мого изучения спонтанной речи. Методическая задача со­стоит в том, чтобы сочетать наблюдение индивидуальных носителей языка, поставляющих представительные образцы речи, с длительным изучением речевых групп.

Третья проблема — проблема обращения с правилами, обнаруживающими нерегулярное лексическое распреде­ление. Ныне можно считать установленным, что в ходе языкового изменения происходит временное распадение классов слов ³⁷³. Наибольшая трудность здесь состоит в том, что мы хотели бы описать распределение, пересекающее классы слов, но о котором носители языка вовсе не подо­зревают. Так, например, лишь в определенной части анг­лийских глаголов с приставкой латинского происхождения наблюдается передвижка ударения, когда они употреб­ляются в качестве существительных, например convict [V] — convict [N1; остальные, как consent [V] consent [N], сохраняют ударение на последнем слоге. Можно показать, что доля слов в любом подклассе зависит от длины пре­фикса, однако носитель языка не может извлечь из этой закономерности никакой для себя пользы, поскольку боль­шинство слов имеет постоянное ударение. Другой пример: правило напряжения для краткого а в Нью-Йорке обычно не действует в контексте CV, хотя имеется неко­торое число исключений. Для лингвиста может оказаться интересным, что в большинстве этих исключений в качестве среднего согласного выступает свистящий звук. Но и в та­ких случаях носителю языка опять-таки достаточно знать, к какому классу относится данное слово. Какая доля слов исходного класса подлежит действию правила, для него не представляет непосредственного интереса, если он не знает, как произносить ту или иную единицу. Может случиться, что нам придется включить в грамматику правила, не из­вестные носителю языка.

Четвертая крупная проблема состоит в более глубоком изучении переменных более высокого уровня — синтакси­ческих. Это экстрапозиция, номинализация, размещение дополнений, инверсии в отрицательных и специально-вопро-

³⁷³ Хотя рис. 2 и 3 отражают поведение классов слов как целого, нам встречались отдельные правила, сильно подверженные нерегуляр­ному лексическому варьированию. В действии правила напряжения краткого /а/ в bad, ask и т. п., изучаемого в настоящее время П. Коэном в Нью-Йорке, такая нерегулярность обнаруживается, тогда как в правиле повышения артикуляции, следующем за правилом напряжения, ее нет (Лабов 1966а, 51—52). Именно существование переменного правила делает возможным восстановление класса слов после того, как изме­нение завершилось, поскольку он определяется как класс лексических элементов, которые могут колебаться между X и Y, в отличие от клас­сов, элементы которых суть всегда только X или только Y. О некоторых структурных причинах подобного лексического варьирования см. Вэнг 1969.

Сительных предложениях, релятивизация и т. п. Два камня преткновения на пути исследования этих явлений в социаль­ном контексте — это их низкая частотность и наша недо­статочная уверенность в правильности нашего абстрактного анализа. Тем не менее какое-то начало этому положено в нашей последней работе по городским гетто, и выясни­лось, что необходимость работы с более абстрактными элементами игнорировать нельзя. Изучение языка в его социальном контексте не может остановиться на уровне таких фонологических переменных, как (th), если люди, принадлежащие к этому направлению, хотят внести замет­ный вклад в разработку проблем, упомянутых в разд. 0.

Пятая проблема — расширить диапазон исследований за пределы отдельных речевых групп и связать эти иссле­дования с более широкими грамматиками английского аре­ала в целом. Из рассмотрения отрицательного согласования в разд. 2 вытекает некоторое указание насчет того, каким образом это можно сделать. Работа Ч. Дж.

Соотношение языковой нормы и языкового поведения. До сих пор, рассматривая структуру языка, мы принимали в расчет только то, что люди говорят, и лишь в отдельных случаях — чтб они считают должным говорить. Это те «вторичные реакции» на язык, которые Блумфилд настоя­тельно советовал наблюдать (Блумфилд 1944) как одно из проявлений народной мудрости. Большинство лю­дей располагает весьма скудным словарем для разговора о языке: без конца повторяются несколько десятков выра­жений, и часто можно услышать от собеседника, что произ­ношение каких-то других людей «гнусавое», «монотонное», «грубое», «гортанное», «растянутое» и «неряшливое». Грам­матику называют «путаной» и «нелогичной».

Немногие социолингвистические маркеры становятся неоспоримым достоянием общественного сознания и пре­вращаются в стереотипы. Между такими стереотипами и действительным использованием языка может Существовать устойчивая связь (хотя и не обязательно). В Соединенных Штатах такими стереотипами являются переменные (ing) и (dh). О ком-то могут сказать, что он «глотает» свои «g» или что он из тех «диз, дэм, доуз парней» (т. е. тех, которые говорят dese, dem и dose вместо these, them и those). Во многих местах имеются свои собственные стереотипы. Так, «бруклинцы» в Нью-Йорке отчетливо произносят thoity- thoid (thirty-third, «тридцать третий»); в Бостоне акценти­руется передняя широкая артикуляция а в cah и pahk. Носи­тели изолированного диалекта мыса Хаттерас в Северной Каролине известны как «хой-тойдеры» («высокоприлив- ники») из-за передвижки назад и лабиализации центральной гласной в словах high «высокий», tide «прилив» и т.

В таких социальных стереотипах содержатся не более чем отрывочные и несистематичные представления о струк­туре языка. В целом можно утверждать, что ходячие общественные нормы правильности речи крайне нерегу­лярны и ограничиваются наиболее частотными лексиче­скими элементами, в то время как реальный ход эволюции языка, породивший маркированную форму тех или иных переменных, в высшей степени систематичен. В этом основ­ная причина того, что спонтанная речь, при которой про­цессу говорения уделяется минимум внимания, дает нам наиболее систематическое представление о структуре языка. Так, например, эволюция диалекта города Нью-Йорка вела к поднятию артикуляции гласных в словах off, lost, shore, more и т. п. вплоть до совпадения их с гласными в sure и moor. Эта высокая гласная подверглась осужде­нию, и ныне говорящие среднего класса исправляют ее, хотя и нерегулярно. Но ту же самую гласную, артикуляция которой в то же самое время поднялась в словах boy, toy и т. п., никогда не исправляют ^[82].

Однако субъективные реакции на речь не ограничивают­ся теми немногочисленными стереотипами, которые про­никли в общественное сознание. Бессознательные социаль-

ные суждения о языке могут быть измерены специальными методами, например при помощи ламбертовского теста «подобранных масок» и других, описанных в разд. 1. Можно высказать основной принцип: общественное отношение к языку в высшей степени однородно в пределах одного рече­вого коллектива ^[83]. Исследования Лэмберта, например, по­казывают, что отрицательное отношение к канадскому французскому не только является всеобщим для говорящих по-английски канадцев, но почти так же единодушно раз­деляется и франкоязычными жителями Квебека (Л э м- б е р т 1967). В ходе наших исследований бессознательных субъективных реакций на маркеры вроде (г) мы обнаружили исключительное единообразие реакций говорящих — и это несмотря на вышеописанное широкое варьирование в упот­реблении [г]. Существует следующая общая аксиома социальной структуры языка: коррелятом регулярной

стратификации социолингвистической переменной в сфере языкового поведения является систематическое совпадение субъективных реакций на эту переменную. Это можно проиллюстрировать рис. 4, где сравнивается употребление и субъективные реакции на (г) в Нью-Йорке. На рис. 4а показано развитие стратификации (г) в спонтанной речи совершеннолетних носителей языка. Для лиц старше 40 лет не обнаруживается явной связи между социальным классом и употреблением (г), но у лиц моложе этого возраста налицо разительный контраст между высшим слоем среднего класса и остальными группами. На рис. 4Ь показан нормативный коррелят. Для лиц старше 40 лет ответы на тест субъектив­ной реакции на (г) близки к среднему уровню. Для лиц же от 18 до 39 лет налицо полное единодушие: 42 из 42 опрошен­ных дали ответы, которые свидетельствуют о престижном статусе консонантной артикуляции (г) независимо от того, сознают это говорящие или нет.

Возвращаясь с этой позиции к структурам, показанным на рис. 2 и 3, нетрудно заметить, что одинаковый наклон

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КЛАСС

Рис. 4.

a) Социальная стратификация (г) в ear, board, саг и т. п. для четырех возрастных групп в непринужденной речи —г. Нью-Йорк (Лабов 1966а, 344).

b) Процентное отношение положительных ответов на (г) в тесте на субъективную реакцию в зависимости от возраста (выбор из двух возможностей) —г. Нью-Йорк (Лабов 1966а, 436).

LC—низший класс WC—рабочий класс LMC—нижние слои среднего класса UMC—высший слой среднего класса

кривых стилевого сдвига также отражает одинаковые уста­новки в отношении переменных в рамках всего коллектива. Однако в отношении таких стабильных социолингвистиче­ских переменных, как (th), можно задать вопрос: благодаря чему эти структуры сохраняются в течение такого долгого времени? Почему весь народ не говорит так, как он явно считает правильным? Обычно ссылаются на лень, недоста­ток заинтересованности и изоляцию от престижной нормы. Однако нет никаких оснований считать, что осуждаемые формы спонтанной речи легче для произношения ^[84]; кроме того, существуют сильные свидетельства в пользу того, что в больших городах обращают внимание на правильность речи. Тщательное рассмотрение этой трудной проблемы при­вело нас к предположению о наличии некоторой противо­положной совокупности скрытых норм, высоко оцениваю­щей спонтанную речь. В наиболее официальных ситуациях городской жизни вроде интервью или психолингви­стического теста эти нормы обнаружить крайне трудно. В этих контекстах система ценностей среднего класса на­столько доминирует, что большинство испытуемых не в со­стоянии придерживаться противоположной системы, как бы сильно она ни влияла на их языковое поведение в иных ситуациях. В ходе нашей недавней работы в негритянских общинах нам удалось отыскать свидетельство существова­ния таких противостоящих норм. На рис. 5 показаны от­веты на два первых вопроса наших тестов субъективной реакции, противопоставляющие говорящего из рабочего класса говорящему из среднего класса относительно «нуле­вых» предложений (не содержащих исследуемых перемен­ных). Верхняя кривая показывает процент тех говорящих, которые поместили говорящего из среднего класса выше на шкале «профессиональной пригодности». Она начинается очень высоко и слабо опускается при переходе от лиц сред­него класса к лицам верхних, а затем нижних слоев рабо­чего класса. Нижняя кривая — обратная; она показывает реакции по шкале «драки» или «силы»: «Если бы говорящий попал в уличную драку, то какова для него вероятность выйти из нее победителем?» Здесь мы имеем простое обрат­ное соотношение: стереотип, который, по-видимому, усили­вается школьным воспитанием, но в то же время содержит какое-то признание социальной реальности. Третья серия реакций, реакции по шкале «дружбы», обнаруживает боль­шую сложность поведения. В данном случае приходится отвечать на вопрос: «Если бы вы знали говорящего много лет, то какова вероятность того, что он стал бы вашим дру­гом?» Для трех верхних социальных групп эта кривая очень похожа на кривую профессиональной пригодности: но для нижних слоев рабочего класса она внезапно резко

Средний Верхние Нижние

класе слои раб. слои раб. класса класса.

Рис. В.

Процент ответов, поставивших говорящего из среднего класса (S₂) выше, чем говорящего из рабочего класса (S_t) на троичной шкале для пяти социальных групп (Лабов и др. 1968,242).

меняет направление и следует за кривой «драки». То же явление наблюдается для всего набора исследуемых пере­менных (Лабов и др. 1968, 3.6).

Мы имеем, таким образом, эмпирическое подтверждение постулированной нами противоположности двух систем ценностей как нормативного коррелята устойчивых социо­лингвистических маркеров типа (th) и (ing). Как и Хомэне (Хомэне 1955), мы считаем, что в исследованиях подоб­ного рода собственным объектом изучения должно быть не языковое поведение или языковые нормы сами по себе, но скорее степень, в которой (и правила, согласно которым) люди отклоняются от норм, которых они явным образом придерживаются. Именно на этом уровне абстракции воз­можно наилучшим образом развивать лингвистическую и социолингвистическую теорию.

Хотя языковые изменения не являются главной темой данной статьи, я все же коснулся некоторых моментов, связанных с этим вопросом. Говоря о роли социальных фак­торов, влияющих на эволюцию языка, важно не переоце­нивать масштабы соприкосновения или взаимоналожения социальных ценностей и структуры языка. Объемы поня­тий социальной и лингвистической структуры отнюдь не совпадают. Подавляющее большинство лингвистических правил совершенно не связано с социальными ценностями; они представляют собой часть тщательно разработанного механизма, который необходим говорящему для преобразо­вания сложного набора значений или намерений в линейную форму. Так, например, правила, управляющие перекрещи­ванием кореферентных местоимений, о которых говорилось выше, лежат гораздо ниже уровня социального воздействия, и их нерегулярная, идиосинкратическая дистрибуция среди говорящих отражает этот факт.

Переменные, более близкие к поверхностной структуре, часто оказываются объектом социального воздействия. В самом деле, социальные ценности связываются с лингви­стическими правилами, только если налицо варьирование. Говорящие неохотно соглашаются с тем, что два различных выражения действительно «означают одно и то же», и суще­ствует сильная тенденция приписывать таким элементам различное значение^[85]. Если некоторая группа говорящих употребляет определенный вариант, то социальные ценности, связываемые с этой группой, переносятся на дан­ный языковой вариант. Стертевант (Стертевант 1947) предложил общую модель языкового изменения, показы­вающую противостояние двух форм, каждая из которых предпочитается одной из двух различных социальных групп. Когда конфликт разрешен и форма становится обще­принятой, социальная ценность, связанная с ней, устра­няется.

Социальное значение можно мыслить как паразитиче­ское по отношению к языку. Имея единую систему лингви­стических правил, используемых для выражения опреде­ленных значений, можно рассматривать язык как нейтраль­ный инструмент. Однако в ходе языкового изменения неиз­бежно возникают переменные правила и соответствующие области вариативности стремятся к волнообразному рас­пространению по системе. Граница распространения того или иного языкового изменения обычно локализуется в ка­кой-то одной группе, а в последующих поколениях новые формы расходятся широкими кругами, захватывая другие группы. В Нью-Йорке ведущую группу для случая подъема артикуляции краткого а следует искать среди итальянок, принадлежащих к рабочему классу, а для случая подъема артикуляции открытого о в off, lost и т. п. — среди евреек из нижних слоев среднего класса (Лабов 1966а). Наблю­дения Фэйсолда над подъемом артикуляции краткого а в Детройте также показывают, что ведущую роль здесь играют женщины нижних слоев среднего класса. Языковые индикаторы, обнаруживающие социальную дистрибуцию, но не стилевой сдвиг, представляют ранние этапы этого процесса. Маркеры, показывающие как стилистическую, так и социальную стратификацию, представляют развитие со­циальной реакции на изменение и присвоение социальных ценностей соответствующим вариантам. Стереотипы, про­никшие в общественное сознание, могут быть отражением прежних изменений, фактически, возможно, уже завер­шившихся; но они могут и действительно выражать устой­чивые оппозиции языковых форм, опирающиеся на две противостоящие системы глубинных социальных ценностей.

Многие конкретные социолингвистические переменные входят в сложную сеть языковых отношений, и по мере медленного распространения данного изменения по системе (Лабов 1965) происходит постепенный сдвиг социальных ценностей. Вообще говоря, для того чтобы изменение како­го-то элемента в одной части системы (например, гласной переднего ряда) распространилось полностью на аналогич­ный ему член в другой части (вроде задней гласной), тре­буется, по-видимому, лет тридцать. Но социальные струк­туры редко остаются стабильными в течение такого долгого срока. Так, например, на о. Мартас-Виньярд мы наблюдаем постепенный подъем артикуляции ядра дифтонга в nice, right, side и т. п. среди рыбаков-янки (Лабов 1963).

Это изменение распространилось на соответствующий диф­тонг в out, proud и т. п. Но в промежутке между двумя из­менениями в речевой коллектив влилось большое число американцев португальского происхождения во втором и третьем поколении, и в силу разных причин пришельцы, как мы обнаружили, больше склонны повышать артикуля­цию гласной второго дифтонга, чем первого, что ускоряет процесс изменения в целом. Эти последующие поколения переосмысливают последовательный ход языкового изме­нения в терминах меняющейся социальной структуры. Именно это колебание между внутренним процессом обоб­щения структуры и влиянием внешней социальной системы является движущей силой непрерывной эволюции языка (Лабов 1965).

Что касается синхронического аспекта структуры языка, то слишком большое внимание к социальным факторам было бы ошибкой. Порождающая грамматика сделала большие успехи в разработке инвариантных соотношений в языковой структуре, хотя она полностью игнорирует социальный контекст языка. Однако в настоящее время стало ясно, что нельзя серьезно приблизиться к пониманию механизма языковых изменений без тщательного изучения социальных факторов, обусловливающих эволюцию языка.

4. Некоторые инвариантные правила анализа речи

До сих пор наше изложение почти полностью сосредото­чивалось на переменных правилах языка: мы говорили об их использовании при нахождении решающих доводов по вопросам структуры языка, их месте в социолингвисти­ческой структуре и, более кратко, их роли в эволюции языка. Но очень большое число языковых правил не подвержено ни малейшим изменениям: это обязательные правила, кото­рые при наличии соответствующего входа (input) всегда применимы. Более чем какая-либо иная наука о человече­ском поведении лингвистика преуспела в выделении инва­риантных структур, лежащих в основе поверхностных явлений, и именно благодаря этим достижениям стала возможна работа, описываемая в разд. 2 и 3 *². Формальное представление упомянутых там переменных правил обу­словлено (и тесно связано с) рядом инвариантных правил грамматики, которые выведены в результате исследований, полностью оставляющих в стороне какой бы то ни было социальный контекст.

Существуют такие области лингвистического анализа, в которых нельзя сделать ни шагу в направлении инва­риантных правил, не приняв во внимание социального контекста речевого акта. Наиболее яркие примеры этого мы можем почерпнуть в анализе речи. Фундаментальная проблема анализа речи состоит в том, чтобы показать, как высказывания следуют друг за другом разумным, законо­мерным образом, другими словами — как мы понимаем связную речь. В различении связной и несвязной речи мы опираемся на интуицию. Так, легко видеть, что следующий текст не управляется правилами, которые мы можем не­посредственно распознать.

A: What is your name? «Как вас зовут?»

В: Well, let’s say you might have thought you had something from before, but you haven’t (23) got it anymore. «Ну, скажем, вы могли по­думать, что у вас есть что-то от прежнего, но этого у вас больше нет».

A: I’m going to call you Dean. «Я буду звать вас Дином».

(Из JI э ф ф э л 1965, 85)

Это отрывок из беседы врача с пациентом-шизофрени- ком. Нашими первыми данными при столкновении с таким текстом будут наши интуитивные реакции на него, а нашей первой задачей в его речевом анализе — объяснение наших интуитивных суждений (в той мере, в какой они подтверж­даются реакциями участников общения, ср. (23)). Вопрос таков: сколько данных и какого рода нужно для того, чтобы составить здравое суждение и интерпретировать последо­вательности высказываний, как это делают собеседники? Простейшим является случай эллиптических ответов, как в (24).

A: Are you going to work tomorrow?

«Вы собираетесь работать завтра?» (24)

В: Yes. «Да».

Здесь нашего обычного знания английского синтаксиса достаточно, чтобы вывести реплику собеседника В из фразы Yes, I am going to work tomorrow. Существует следующее простое правило речи:

Если А задает вопрос вида Q—S_x и реплика В со­держит экзистенциональное выражение Е (включая yes, no, probably, maybe «да, нет, вероятно, может (25) быть» и т. п.), то она должна иметь вид Е—S_x, чтобы восприниматься как ответ на реплику А.

Рассмотрим теперь, однако, такие последовательности:

A: She never helps at home.

«Она никогда не помогает дома». (26)

В: Yes. «Да».

A: She told you what we are interested in.

«Она сказала вам, что нас интересует». (27)

В: Yes. «Да».

A: You live on 115th St.

«Вы живете на 115-й улице». (28)

В: No. I live on 116th.

«Нет. Я живу на 116-й».

Мы часто встречаем такие примеры как при анализе психотерапевтических интервью, так и в повседневной речи. Правило (25) здесь, очевидно, не применимо: реплика А не содержит формы Q—S_x. Верно ли, что за любым утверж­дением может следовать да или нет? Следующие последо­вательности, кажется, свидетельствуют о противном.

A: I don’t like the way you said that.

«Мне не нравится, как вы это сказали». (29)

В: *Yes. «Да».

A: I feel hot today.

«Мне сегодня жарко». (30)

В: *No. «Нет».

Мало того, что (29—30) не требуют или не терпят ответов да и нет,— еще более удивительно, что высказывания типа (25—28), по-видимому, требуют таких ответов. Мы обна- ружйли много случаев, когда Говорящие просто не могут продолжать беседу, если не получают в ответ на такую реп­лику да или нет. Действующее здесь правило — одно из простейших инвариантных правил речи. Имея двух участ­ников беседы А и В, назовем A-событиями то, что известно А и неизвестно В; В-событиями — то, что известно В и неизвестно А; АВ-событиями — известное им обоим. Пра­вило таково:

Если А делает высказывание о В-событии, то это высказывание воспринимается как требующее под- (31) тверждения.

Заметим, что в (29—30) А высказывается об А-событии, а в (26—28) — о В-событии. Каждый может непосредственно проверить это правило в обыкновенном разговоре и убе­диться в его силе. В этом правиле содержится социальный конструкт «общего знания», который обычно не входит в языковые правила. Это лишь одно из многих правил интерпретации, соотносящих «то, что сказано» — вопросы, утверждения, приказания,— с «тем, что сделано» — просьбы, отказы, утверждения, отрицания, оскорбления, вызовы, отступления и т. п. Между высказываниями и дей­ствиями нет простого взаимно-однозначного соответствия; интерпретации (и почти симметричные им правила порождения) крайне сложны и сопоставляют не­сколько иерархических уровней «действий» и высказыва­ниям и друг другу. Правила построения связного текста действуют не между высказываниями, а между понятиями, выраженными посредством этих высказываний. В сущности, между следующими друг за другом высказываниями обычно и нет никакой связи. Общий ход анализа речи можно проил­люстрировать следующей схемой:

Действие! (Действие_а) —► Действие₃

t

I

У I У

А: Высказывание₁ Высказывай ие₃

В: ! Высказывание₂ I

і t і

(ДеЙСТВИвх) ► ДеЙСТВИЄ₂ (Действие з)

—► правила построения связного текста

> правила интерпретации

>■ правила порождения

Полезно рассмотреть более сложный случай, заимство­ванный из психотерапевтического интервью, которое мы исследовали довольно подробно ^[86].

A: Well, when do you plan to come home?

«Ну, когда ты рассчитываешь вернуться домой?»(32)

В: Oh why-y? «А что?»

Между этими двумя вопросами нет синтаксической связи, и никакой абстрактный анализ не поможет устано­вить между ними правильное соотношение. Нельзя интер­претировать В как Q—S_x: Why do I plan to come home? («Зачем мне рассчитывать вернуться домой?»). Можно интер­претировать В как ответ на подразумеваемую глубинную форму, A: [I ask you] when do you... «ІЯ спрашиваю тебя], когда ты...»; В: Why [do you ask me]... «Зачем [ты спраши­ваешь меня]...». Но это будет неверная интерпретация; не зная хорошо говорящих и ситуации, нельзя получить интуитивных суждений, с которых начинается анализ. Мы обязаны точно знать, что А — студентка колледжа, а В — ее мать; что В уехала на четыре дня, чтобы помочь замуж­ней дочери; что А и В обе знают, что А хочет, чтобы В вер­нулась домой; наконец, что В много раз говорила ранее, что А не может позаботиться о себе сама, с чем А не согласна. В таком случае будет понятно, что (32—А) есть просьба о действии, а не об информации: А просит мать вернуться домой.

Существует общее правило интерпретации любого вы­сказывания как просьбы (или требования) действия.

Если А побуждает В осуществить некоторое действие X в момент Т, то высказывание, произнесенное А, восприни­мается как имеющее силу побуждения лишь при выпол­нении следующих предварительных условий: В знает, что А знает (=АВ-событие), что

1) X должно быть сделано.для цели Y;

2) В в состоянии сделать X; (33)

3) В обязан сделать X;

4) А имеет право требовать от В сделать X.

Когда очевидное выполнение этих предварительных условий отсутствует, это уже игра или шутливые нападки

вроде: Drop dead! «Падай мертвым!», Go jump in the lake! «Прыгай в озеро!», Get this dissertation finished by the time I get back from lunch! «Чтоб ваша диссертация была готова, когда я вернусь с обеда!»^[87]. Эти предварительные условия имеются почти в каждом правиле интерпретации и порож­дения, касающемся выполнения приказаний или ответа на них. Заметим, что в формулировку (33) входят понятия права и обязанности — очевидные социальные конструкты. С учетом правила (33) можно сформулировать правило интерпретации, действующее для В в ответе на вопрос А в примере (32):

Если А требует от В информации о том, было ли произведено действие X или в какой момент Т (34) оно будет произведено, причем четыре условия вы­полняются, то реплика А воспринимается как глубинная форма побуждения: В, сделай XI

В таком случае реплика В «Oh, why?» является ответом не на поверхностное требование информации, а скорее, при предварительном условии 1, на более абстрактное побуж­дение к действию: Why are you asking me to go home? «Почему ты просишь меня вернуться домой?». Задавая воп­рос о предварительном условии 1, В отводит требование А, поскольку если какое-либо предварительное условие не является АВ-событием для собеседников, то в силу правила (33) требование, очевидно, не имеет силы. Следующий ход А в этом обмене репликами содержал ответ на требование информации со стороны В: А объяснила, что совмещать до­машнюю работу с учебой для нее слишком тяжело. Такой ответ А показывает, что она поняла вопрос В именно так, как мы это сделали здесь.

Теперь мы интуитивно приходим к мысли, что исходное требование примера (32) остается в силе и для следующе­го инвариантного правила, гласящего, что всегда Если А выражает требование, а В отвечает на это требованием информации, то А повторяет исход- (35) ное требование, дополняя его необходимой инфор­мацией.

Поскольку исходное требование поставлено снова, В приходится теперь отвечать вторично. На этот раз В отводит требование, задав новый вопрос, касающийся предваритель­ного условия 2, в котором подразумевается, что спрашивать надо не ее, а Элен, то есть, в конечном счете, что она (В) не способна ответить на повторный вопрос А:

A: Well, things are getting just a little too much (laugh). This is — it’s just getting too hard...

«В общем, дела заходят, пожалуй, слишком далеко. (Смеется). То есть — приходится (36) трудновато...»

В: Well, why don’t you tell Helen that?

«Почему же ты не скажешь об этом Элен?»

Совершенно очевидно, что сложности ситуации на этом не кончаются. Данный пример должен лишь иллюстриро­вать форму, которую принимают правила речи, и характер необходимых исходных элементов. Хотя эти соображения являются результатом нескольких лет исследования психо­терапевтических интервью и других речевых событий, мы предлагаем их без той уверенности, с которой излагались решения проблем разд. 2 и 3. Анализ речи находится на гораздо более примитивном этапе, аналогичном ранним разработкам в синтаксисе и морфологии. Любопытно, что наиболее значительные достижения в этой области получе­ны не лингвистами, а социолингвистами. В работах Сакса (Сакс 1969) и Щеглова (Щеглов 1968) поставлены многие фундаментальные вопросы, касающиеся отбора го­ворящих и идентификации лиц, а также выделено некоторое число правил построения связного текста. Отставание лингвистов в этой области вызвано их неумением исполь­зовать важные социальные конструкты, включая роли гово­рящего и слушающего, категории членства, отношения обязанности, власти и т. п.

Представляется очевидным, что направление, изучающее язык в его социальном контексте, как это изложено в разд. 2—3 данной статьи, способно легко освоить всю гамму средств, необходимых для формулирования речевых пра­вил. Лингвистический подход может дать анализу речи некоторое число понятий, недостаточно хорошо разрабо­танных в антропологии и социологии. Это прежде всего раз­личение высказывания и действия, а также иерархическое соотношение действий, где вопрос может рассматриваться как требование информации, которое в свою очередь интер­претируется как побуждение к действию, оказывающееся на более высоком уровне отводом требования. Дальнейшее продвижение в этом направлении может зависеть от лингви­стического понятия инвариантного правила и лингвисти­ческих методов формализации таких правил.

Не исключено, что разработка речевых правил достиг­нет количественной стадии, на которой окажется возмож­ным строить переменные правила и с помощью проверки на большом корпусе данных подтверждать или отвергать те приблизительные правила, которые мы здесь предла­гаем. Одна из областей, очевидным образом связанных с переменными правилами,— это влияние степени кате­горичности на выбор правил постановки требования. Легко видеть, что в примере (32) дочь вынуждена смягчить свое требование; сказать матери: Come home right now! «Возвра­щайся домой немедленно!» было бы нарушением строгого социального ограничения, хотя мать вполне может сказать так своей дочери. Точная степень смягчения и адекватный способ постановки требования связаны с определенными переменными: возрастом, социально-экономическим клас­сом, относительным статусом говорящего и слушающего, формой предшествующего высказывания. Подобные же пе­ременные ограничения могут возникнуть и в связи с пра­вилами вроде описанных в разд. 2 и 3. Однако наши нынеш­ние знания слишком отрывочны, чтобы заниматься этим сейчас ^[88]. Для количественного исследования прежде всего должно быть известно, что считать, а это знание достижимо лишь после долгого периода проб и аппроксимаций и на твер­дой основе теоретических конструктов. Но в момент, когда исследователь знает, что считать, проблему можно считать практически решенной.

В последние годы в социальной психологии предприни­малось немало попыток охарактеризовать различие в упот­реблении языка говорящими среднего класса и рабочего класса (Бернстейн 1966; Лоутон 1968). К сожа­лению, существует довольно слабая связь между высказы­ваемыми общими положениями и приводимыми количест­венными данными об употреблении языка. Говорят, что в ре­чи представителей среднего класса больше обдуманности в выборе слов, больше отвлеченных доводов, более объек­тивна точка зрения, более ясны логические связи и т. д. Но логическая сложность речевого массива не раскрывается подсчетом количества придаточных предложений. Между когнитивным стилем речи и числом необычных прилагатель­ных и союзов нет определенной связи. Как показывает приведенный выше пример, нет никакого смысла подсчиты­вать вопросы, задаваемые в интервью. Отношение аргумен­тации и других логических рассуждений к языку более абстрактно, и подобные поверхностные признаки могут быть чрезвычайно обманчивыми. Только когда мы будем знать, что говорящие проделывают с предложением, мы сможем начать наблюдения над тем, как часто они делают это.

5. Положение в лингвистике

Во введении мы указывали, что лингвистика много те­ряла из-за неумения серьезно освоить фундаментальные данные языка. В этом отношении наша область исследова­ния ничем не отличается от остальных общественных наук. Лингвисты, правда, прибегли к своеобразной уловке, пере­определив предмет своей науки так, чтобы повседневное употребление языка в человеческом обществе оказалось вне собственно лингвистики, и назвав это употребление речью — не языком. И не то чтобы их беспокоили трудности обращения с этим материалом — они просто считают со­вершенно ненужным принимать его в расчет из чисто теоре­тических соображений; утверждается, что лингвист не должен иметь дела с фактами речи.

Не известно, до каких пор подобная программа может оставаться плодотворной. Ясно, что лингвистика выиграла кое-что от ограничения своего предмета. Но если в настоя­щий момент лингвистика опережает прочие науки о соци­альном поведении, то этим она обязана не столько какому- то особому превосходству своей стратегии, сколько высокой структурной организованности самого объекта. В этой работе я затронул некоторые проблемы, в которых продви­жение вперед блокировано и где для достижения радикаль­ных решений представляется необходимым более широкий подход. Анализ языка вне контекста будет, несомненно, продолжаться в рамках особого направления; как и прежде, будут существовать лингвисты, посвящающие все свое вре­мя анализу собственной языковой интуиции, в то время как другие будут работать с текстами или ставить лабора­торные эксперименты. Я сам думаю, что ценность такой деятельности будет непрерывно возрастать, поскольку она является непременным условием лингвистического иссле­дования. Однако лингвистическая теория имеет не большее право игнорировать социальное поведение носителей языка, чем теоретическая химия — наблюдаемые свойства эле­ментов.

Игнорирование данных речевого коллектива мстит за себя возрастающим ощущением тщетности усилий, умноже­нием спорных вопросов и ростом убеждения, что лингви­стика — игра, в которой каждый теоретик избирает реше­ние согласно своим вкусам и интуиции. Я не думаю, что в настоящее время мы нуждаемся в новой «теории языка»; скорее, нам нужно научиться работать по-новому, создавая науку, способную приносить окончательные решения проб­лем. Расширив наш подход к языку, мы можем рассчиты­вать обрести научную истину — когда отыскиваются от­веты, подтверждаемые неограниченным числом воспроизво­димых экспериментов, в которых неизбежный субъекти­визм наблюдателя устраняется совпадением выводов при различных методиках. Есть лингвисты, которые не верят, что в теоретическом споре могут быть правые и неправые,— характер их данных не создает возможности для сближения точек зрения или для окончательного подтверждения ка­кого-то одного воззрения.

Я не имею в виду, конечно, что какое-либо предложенное частное решение будет истинным в некоем абсолютном смысле. Исследователь, кто бы он ни был, может не сомне­ваться, что его любимое детище подвергнется критике, частичному изменению, замене или вдруг выплывет откуда- нибудь в почти неузнаваемом виде. Но в рамках данной статьи можно утверждать, что решения, найденные для таких проблем, как упрощения сочетаний согласных, опу­щение связки и отрицательное согласование, представляют собой абстрактные соотношения языковых элементов, глу­боко коренящиеся в экспериментальных данных. Есть основания полагать, что они суть нечто большее, чем теоре­тические конструкции: они есть свойства самого языка.

Состояние лингвистики поистине многообещающе, если мы можем утверждать это относительно какого бы то ни было конкретного результата наших исследований.