Ч. Фриз
Сам Блумфилд всегда оставался «неизменно великодушным», скромным и непритязательным. Его скромность «мешала ему осознать свое собственное величие и принимать всерьез то почтение, с которым относились к нему другие ученые»[170].
Приводимое ниже высказывание Блумфилда о «школах» отражает не только его взгляды, но также его собственный опыт и правила поведения, особенно по отношению к младшим коллегам.«Когда несколько американских лингвистов обнаруживают, что их объединяют какие-то общие интересы или точки зрения, они не поднимают из-за этого шума, провозглашая себя «школой» и понося всех, кто придерживается иного мнения или просто предпочитает говорить о чем-то другом. Но они также, за небольшим исключением, не
выдвигают обвинения в формировании «школы» и против других ученых и, следовательно, не вводят в действие правило коллективной ответственности.
Единоборство с упрямыми фактами, неподатливыми и сложными, приучает активно работающих ученых к скромности, вырабатывает привычку объективно признавать ошибки; но в немалой мере эта скромность усиливается и развивается в чувство терпимости и сотрудничества благодаря общению с товарищами по работе и социальной дисциплине, которую рождает участие в определенном коллективе людей, работающих в одной и той же области науки. Коллега (часто более молодой) высказывает мнение, которое кажется нам неправильным до тех пор, пока в последующей беседе мы не обнаружим, что его суждение основано на более широком и более верном наблюдении или на рассуждении более точном или более соответствующем фактам, и у нас рождается прозрение, которое никогда не смогло бы возникнуть, если бы мы работали в одиночку»[171].
И все же, несмотря на свою скромность и постоянное стремление избегать публичных выступлений, Блумфилд оказал огромное влияние на американских лингвистов и американскую лингвистику в целом.
Источником этого влияния были не его лекции, которые он в качестве преподавателя читал своим студентам. По правде говоря, если не считать молодых «докторов философии», которые толпами приходили на его лекции, посвященные общим вопросам «науки о языке», в течение тех немногих лет, когда он был штатным преподавателем Института лингвистики в Мичиганском университете, студентов-линг- вистов как таковых у него было очень немного. Могущественное влияние оказывали его рецензии, его статьи и его книги, особенно книга «Language» (1933), которой пользовались как учебником и которую широко изучали во всех университетах страны. Поэтому наиболее глубокое влияние Блумфилда испытали именно представители более молодого поколения — те, кто только начинал в то время свою ученую карьеру, а не уже сложившиеся и признанные лингвисты и исследователи языка старшего поколения.Сам Блумфилд рассматривал книгу «Language» просто как «упорядоченный обзор» достижений «науки о языке», предназначенный главным образом для «широкого читателя и для ученых, только приступающих к работе в области лингвистики». Он считал, что эта книга является как бы пересмотренным изданием другой его работы—«Introduction to the Study of Language» (1914), которая в свою очередь преследовала те же цели, что и работы Уитни «Language and the Study of Language» (1867) и «The Life and Growth of Language» (1875). Блумфилд считал, что в каждый из периодов — с 1875 по 1914 и с 1914 по 1930 г.— наука о языке («наша наука») достигала все новых и новых успехов в понимании природы и функционирования человеческого языка — «достаточное оправдание для моей попытки дать краткое резюме того, что нам теперь известно о языке». В 1933 г. еще одно обстоятельство побудило его изложить материал гораздо полнее — убеждение, что «и ученые, и образованные люди вообще придают теперь все большее значение правильному пониманию человеческой речи».
Книга Блумфилда «Язык» (1933) оказалась, однако, отнюдь не простой; она представляла собой нечто гораздо большее, чем общий обзор.
Для младшего поколения лингвистов, полного энтузиазма, эта книга явилась источником приемлемой научной доктрины. Бернард Блок, по-видимому, правильно охарактеризовал положение, когда в 1949 г. писал следующее:«Не будет преувеличением сказать, что все значительные усовершенствования метода анализа, осуществленные в Америке с 1933 г., явились прямым результатом того стимула, который дала лингвистике книга Блумфилда. И если сейчас наши методы в каких-то отношениях лучше, чем методы Блумфилда, и мы более ясно, чем он, представляем себе некоторые аспекты структуры языка, впервые открытые Блумфилдом, то все это потому, что мы стоим у него на плечах» 3.
Таким образом, если и существует сейчас нечто вроде «школы» Блумфилда, то возникла она потому, что значительное число исследователей в области лингвистики усвоило основные принципы, которыми руководствовался Блумфилд в своей собственной работе. Для него важны были именно эти основополагающие принципы, а не конкретные приемы и методы исследования сами по себе. Однако в разработке и понимании этих принципов у последователей Блумфилда (то есть среди всех тех лингвистов, которые признают, сколь глубоко они обязаны поддержке и влиянию Блумфилда) можно обнаружить большие расхождения [172].
Охарактеризовать «школу» Блумфилда и значит поэтому изложить прежде всего те принципы, которые он рассматривал как основу всякой серьезной научной работы в области лингвистики. Некоторые из них были и остаются спорными. Но хотя в целом Блумфилд уклонялся от полемики, в этих основных вопросах он был непреклонен. Принятые им принципы служили ему критерием для суждений, которые он высказывал в своих рецензиях, а также вселяли в него уверенность в том, что лингвистика — это образец, который позволит сделать и другие науки о человеке (human sciences) плодотворными в научном отношении.
И именно эти важнейшие принципы, лежащие в основе учения Блумфилда и его убеждений, вызвали уже при жизни Блумфилда серьезные возражения и явились причиной недоразумений, которые имеют место и в наши дни.
Многие из лингвистов, извлекших огромную пользу из той или иной части обширнейшего лингвистического наследия Блумфилда и признающих большую зависимость своих концепций от концепции Блумфилда, возражают вместе с тем против некоторых из его основных положений, без которых учение Блумфилда утрачивает по существу свою стройность и последовательность. Точнее говоря, они выступают против некоторых черт в «образе» Блумфилда, сложившихся, как мне представляется, в результате неполного и неправильного прочтения ряда его сочинений. Характеризуя «школу» Блумфилда, мы попытаемся поэтому привлечь внимание к тем его воззрениям, которые он высказывал наиболее часто, и особо подчеркнем те из его высказываний, которые, по-видимому, ускользнули от внимания лингвистов, по недоразумению относящих себя к оппозиционерам.Все, кто знал Блумфилда лучше других, согласятся, вероятно, с тем, что главной его заботой было сделать лингвистику наукой. И все подлинные «последователи» Блумфилда стремились продолжить его работу. Время от времени, правда, разгорались горячие споры о том, что такое «научная» лингвистика, но сама конечная цель всегда оставалась неизменной.
«Нет никакого сомнения, что величайший вклад Блумфилда в языкознание состоял в том, что он сделал эту отрасль знания наукой.
И другие ученые, до Блумфилда, подходили к лингвистике как к науке, но никто из них не отверг столь бескомпромиссно все донаучные методы и никто с такой последовательностью не старался, говоря о языке, использовать только те термины, которые не были связаны с молчаливым допущением факторов, лежащих вне сферы наблюдения»[173].
Стремясь подойти к языку научно и расширить круг языковых явлений, доступных научной обработке, Блумфилд обращался к разным проблемам, но в этом последовательном изменении проблематики нет внезапных скачков. У того, кто рассматривает работы Блумфилда в хронологическом порядке, неизбежно возникает впечатление глубокой внутренней связи между каждой новой проблемой, оказывающейся в центре внимания Блумфилда* и прежними проблемами, то есть впечатление стройности всей картины в целом.
Ниже мы остановимся на основных лингвистических принципах Блумфилда.А. „РЕГУЛЯРНОСТЬ" ЗВУКОВЫХ ИЗМЕНЕНИЙ
Примечательно, что именно более строгий научный анализ остаточных явлений — отклонений от установленных типов фонетических соответствий — неожиданно открыл перед Блумфилдом в самом начале его научной деятельности новый мир и стал делом всей его жизни[174].
Строгое и точное применение «метода, лежавшего в основе этого анализа»,— допущение «регулярности звуковых изменений» в противовес теории «спорадических необъяснимых изменений» — стало главным критерием, которым Блумфилд руководствовался в своих рецензиях 1910—1914 гг. Он считал негодными все телеологические «объяснения» остаточных форм, настаивая на необходимости научного признания того, что «обусловленные звуковые изменения являются чисто фонетическими» и «не зависят от нефонетических факторов, таких,, как значение, частотность, омонимия и т. д. и т. п. той или иной конкретной языковой формы». Блумфилд не шел ни на какие компромиссы в этом вопросе, полагая,
что допущение «регулярности» звуковых изменений---------------
это основа прогресса лингвистики как науки. Во всех своих лингвистических работах, от самых ранних до самых последних, Блумфилд постоянно подчеркивал принципиальное научное значение указанного допущения[175].
С допущением «регулярности звуковых изменений» неразрывно связан и так называемый «механицизм» Блумфилда. В одной из своих ранних статей, написанной на основе наблюдений над американо-индейскими языками алгонкинской семьи, Блумфилд определенно намеревался со всей строгостью применить к этим языкам бесписьменных народов принцип «регулярности звуковых изменений».
зательного теоретизирования». (“Journal of English and Germanic Philology”, 10, 1911, p. 628, 630.)
в) «Излишне оговаривать, что звуковые изменения и изменения по аналогии не подвластны нашим потребностям выражения, но являются соответственно психо-физиологическими и психологическими процессами, которые происходят непроизвольно и не могут быть направляемы нашими потребностями и желаниями. Эти процессы постоянно изменяют форму нашего речевого материала.
Определенный отбор слов и форм из этого речевого материала, производимый образованными людьми, не имеет никакого отношения к звуковым изменениям и изменениям по аналогии; в свою очередь и эти процессы не оказывают даже отдаленного «влияния» на отбор, происходящий в литературной и образованной речи и представляющий собой дело коллективного вкуса — социальной нормы.«...ошибочно мнение, будто бы семантическое значение или отсутствие значения у соответствующих звуков может каким-то образом регулировать звуковое изменение. ...Подобные взгляды вполне естественны, но поскольку никаких фактов в их пользу так и не было найдено, наука их от вергла; более того, при конкретном анализе условий маловероятно, что такие факты будут когда-либо обнаружены. Явления, которые мы называем фонетическими изменениями, представляют собой непрерывные и постепенные бессознательные изменения в навыках производства некоторых в высшей степени отработанных, употребительных и потому в большой мере автоматизированных движений, а именно движений, связанных с артикуляцией. ...Подобное желание или потребность [выразить свои мысли — Ч. Ф.] может повлиять на мой выбор слов или целых выражений, на их расположение, эмфазу и мелодику, может даже привести к изменению по аналогии, но не может повлиять на ту глубоко сокрытую часть моей психики, которая без моего приказания или ведома заставляет меня, по мере того как идут десятилетия, передавать последующим поколениям некоторые навыки положения языка, отличающиеся на миллиметр или на несколько сигм от тех, которым учили старшие меня самого». (“Journal of English and Germanic Philology”, 11, 1912, pp. 623, 624.)
г) «И представляется сначала, когда изучаешь эти сочинения, что социальная психология Вундта сыграла точно такую же роль для нашего понимания развития языка, какую она сыграла в других сферах социальной деятельности. В частности, процессы языкового изменения слишком часто трактовались как акты логического мышления; положив конец подобным объяснениям и показав конкретный психологический характер изменений в языке, Вундт оказал языкознанию неоценимую услугу...»
«Я надеюсь также помочь избавиться от представления о том, что обычные процессы языкового изменения утрачивают силу на американском континенте (М е і 1 1 е t> Cohen, Les Langues du monde, Paris, 1924, стр. 9). Если предположить, что где-то существует язык, в котором эти процессы не происходят (звуковые изменения, независимые от значения, изменения по аналогии и т. п.), тогда сих помощью нельзя объяснить и истории индоевропей-
«Когда же Вундт высказал мнение, что отсутствие словоизменения является характерной чертой примитивных языков, он вступил в прямое противоречие с всем известными фактами истории языков. В подтверждение своего взгляда он сослался затем на широкое распространение так называемого звукового символизма, но и здесь имеет место явление, которое мы наблюдаем в процессе эволюции некоторых высокоразвитых языков... Причина ошибки Вундта заключается в том, что его социальная психология не содержит представления об общем развитии языка, сопоставимого с подобным представлением в других областях социальной деятельности... Достаточно сказать, что рационализирующая интерпретация, которая и здесь искажает действительный ход развития, не преодолена полностью и в «Volkerpsychologie». («American Journal of Psychology»* 24, 1913, pp. 450—452.)
д) «...характеристика «фонетических законов» как «законов природы» не может считаться правильной: звуковое изменение — это не закон природы, но историческое явление. Тот, кто считает приведенное выше определение чем-то большим, чем простая метафора, введен в заблуждение одной из разительных особенностей фонетических изменений — их асемантическим характером...»
«Исследователи, не имеющие специальной лингвистической подготовки, часто утверждают, что возможного звукового изменения не происходит потому, что в противном случае стертым оказалось бы какое-то важное семантическое различие, или, наоборот, что данное звуковое изменение происходит именно потому, что то или иное семантическое различие, которое оно затемняет, уже не ощущается как необходимое. Для того чтобы продемонстрировать несостоятельность подобных утверждений, нет нужды обращаться к конкретным деталям процесса. Следует заметить, что в настоящее время на наших глазах осуществляется звуковое изменение, которое должно уничтожить самые четко выраженные из самых универсальных различий в английском языке. По крайней мере именно это наблюдалось вновь и вновь во всех языках, история которых нам известна». («Language», 1914, pp. 204, 205, 206.)
е) «Понимание процессов звукового изменения, имеющее огромную «диагностическую ценность» для психологии, этнографии и, по существу, для всех форм науки о человеке,— это наше ценнейшее наследие, полученное нами от исторического в полном смысле этого слова языкознания XIX в. Оно отражает ту стадию развития, на которой наши предшественники воздерживались от скороспелых и непродуманных психологических объяснений...» («The Classical Weekly», 15, 1922, p. 143.) ских и любыхдругих языков.Закон,подобный принципу регулярности фонетических изменений, не связан с какой-то определенной традицией, передаваемой каждому новому говорящему на данном языке, но представляет собой либо универсальную черту человеческой речи, либо вообще ничего собой не представляет, то есть является ошибкой»8.
Для Блумфилда особая важность допущения «регулярности» звуковых изменений заключалась в том факте, что оно было в высшей степени продуктивно с научной точки зрения. Все другие допущения не давали научных (доказуемых) результатов, а лишь затемняли проблемы, возникающие при анализе «остаточных форм» (так называемых исключений)9.
ж) «...и было там одно место, из которого и конечном счете следовало, что утрата (в результате звуковых изменений) словоизменительных окончаний в английском языке была обусловлена тем обстоятельством, что эти окончания уже больше не были нужны для выражения значения. ...достаточно указать, что с самого зарождения лингвистической науки именно такие идеи — соотносящие языковые изменения с желаниями или потребностями людей — проверялись вновь и вновь: ведь они находятся на столбовой дороге нашего коллективного здравого смысла; но эти идеи были отброшены как несостоятельные, потому что оказались бессильными объяснить факты. ...Несостоятельность научного метода (или гипотезы, или допущения) может быть доказана только путем строгого применения самого этого метода — и никогда при помощи перечисления специально отобранных изолированных фактов или апелляций, пусть даже очень хитроумных, к здравому смыслу. В этих вопросах не должно быть никаких уступок».
«Заслугой Гримма (не говоря уже о гениальности этого человека) было то, что силой своего метода он завоевал для науки такую огромную массу фактов, что с ними работают вот уже многие поколения лингвистов, так почти и не выходя за их пределы». («American Journal of Philology», 43, 1922, pp. 371, 372, 373.)
з) «Постулат о звуковых изменениях, не знающих исключений, вероятно, так и останется лишь допущением, поскольку другие типы языковых изменений (изменения по аналогии, заимствования) также неизбежно оказывают влияние на весь наш материал. Тем не менее, и в качестве допущения этот постулат позволяет без особого труда делать предсказания, что в других случаях было бы невозможно. Иными словами, положение о том, что фонемы изменяются (звуковые изменения не знают исключений),— это проверенная гипотеза, насколько вообще можно говорить о таких вещах, истинность ее доказана». («Language», 4, 1927, р. 100.)
8 «Language», 1, 1925, р. 130.
9 «В 1870 г., когда специальные термины были мёнее точными, чем в наши дни, допущение единообразных звуковых изменений получило туманную и метафорическую формулировку: «Фонетические законы не знают исключений». Очевидно, термин «закон» употреблен здесь не в прямом значении, поскольку звуковое изменение
«В действительности спор идет об объеме классов фонетических соответствий и значении форм, не охваченных этими соответствиями. Младограмматики утверждали, что результаты исследований позволяют сделать классы соответствий непротиворечивыми, а также произвести полный анализ остаточных форм... Младограмматики, в частности, настаивали на том, что их гипотеза плодотворна в этом последнем направлении: она помогает выделить черты сходства, возникшие в результате не фонетических, но других изменений, и тем самым приводит нас к пониманию этих факторов».
«Задача, следовательно, заключается в том, чтобы устранить ложные этимологии, пересмотреть наши формулировки фонетических соответствий и признать наличие других языковых изменений, кроме изменений звуковых».
«Противники младограмматиков утверждают, что совпадения, которые не подводятся под установленные типы фонетических соответствий, могут быть вызваны к жизни просто спорадическими явлениями, или отклонениями от звуковых изменений, или тем, что звуковые изменения остались неосуществленными...»
«Младограмматики же видят в этом серьезное нарушение научного метода. Возникновение нашей науки было связано с появлением метода, который исходил из регулярности фонетических изменений, и ее дальнейшие успехи, как, например, открытие Грассманна, также основывались на том же неизменном допущении. Разумеется, вполне возможно, что какое-либо другое допущение привело бы к установлению еще более правильного соотношения фактов, но защитники спорадических звуковых изменений не предлагают ничего подобного; они признают результаты, полученные благодаря применению существующего метода, и вместе с тем пытаются объяснять некоторые факты при помощи прямо противоположного метода (или, точнее, при отсутствии метода), который подвергался проверке на протяжении всех столетий, предшествовавших Раску и Гримму, и был признан несостоятельным» [176]..
Таким образом, положение о строгой «регулярности» звуковых изменений не является догмой, в которую нужно верить слепо, без рассуждений. Это, скорее, вполне обоснованная гипотеза, оказавшаяся достаточно плодотворной на практике.