Фонетическая интерференция

2.1. Сопоставляя фонетические системы, скажем, фран­цузского и английского языков, мы замечаем, что во фран­цузском имеются звуки, которые отсутствуют в английском, напр, [у], а в английском—такие звуки, как [0, 5], не представленные во французском.

Но «сверхразличение» (overdifferentiation) английских зву­ков, к которому это поведет, не грозит двуязычному носителю никакими нарушениями английских норм.

2.2. Итак, если у некоторого данного звука в данной позиции некоторый признак либо всегда присутствует, либо всегда отсутствует как в языке S, так и в языке С, то сле­дует ожидать, что речевое поведение двуязычного носителя будет в этом отношении находиться в согласии с одноязыч­ными нормами соответствующих языков. Если некоторый признак присутствует в языке S в порядке свободного варьирования, а в языке С участвует в фонологическом про­тивопоставлении, то следует ожидать непредсказуемых ошибок. Так, по-видимому, можно описывать озвончение согласных носителем южнонемецкого S в его французской речи (С). Если же в языке S некоторый звук может как обла­дать, так и не обладать некоторым признаком, а в языке С присутствие этого признака определяется особыми пози­ционными условиями, то следует ожидать интерференции в определенных, предсказуемых позициях; таков случай контакта испанского и английского языков, описанный выше.

При двуязычии может иметь место еще одно явление, заключающееся в том, что признаки, одновременно пред­ставленные в фонеме языка С, в речи двуязычного носителя оказываются распределенными между двумя или несколь­кими последовательными звуками. Так, индийцы, передаю­щие английские /5, I/ как [dh, ph], связывают место образо­вания звука и работу связок с первым, взрывным элемен­том, а фрикативность передают отдельным звуковым сег­ментом; аналогичным образом носители русского языка S часто передают отдельными сегментами передний ряд и огубленность /у/ французского языка С, что дает [ju].

2.3. Даже если два языка, находящиеся в контакте, имеют много общих фонем, законы их распределения могут быть очень различными.

2.4. Аналогичные различия между языками и явления интерференции можно заметить и в сфере просодии. Если в языке S ударение ставится на каждом слове, то можно ожидать, что двуязычный носитель будет тщательно сле­дить за ударениями в языке С, по какому бы принципу они ни были организованы, и будет точно воспроизводить их, даже если он таким образом будет придавать дифферен­циальное значение вещам, носящим в языке С чисто автома­тический характер. (Так обстоит дело с носителем немец­кого языка S, когда он говорит на французском языке С.) Если же, напротив, двуязычный носитель не приучен пра­вилами языка S к тому, чтобы следить за местом ударения в каждом отдельном слове, то от него следует ожидать самых различных ошибок в ударении, которые исчезнут лишь при полном овладении языком С.

2.5. Стоит лишний раз отметить, что в действительности реализуются не все возможности интерференции, вытекаю­щие из различий между данными языковыми системами. Эксперименты показывают, что отклонения в восприятии и в воспроизведении иностранных звуков не всегда совпа­дают друг с другом. В зависимости от колебаний в степени внимательности и заинтересованности различные носители могут подавлять потенциально возможную интерференцию или допускать ее беспорядочное проявление.

2.6. Явления фонетической интерференции, проявляю­щиеся на «микроскопическом» уровне в иностранном акцен­те двуязычных носителей, вновь встречаются нам на «мак­роскопическом» уровне при рассмотрении исторического влияния одного языка на другой. Весьма вероятно, напри­мер, ftto именно влияние славянских Языков привело к по­явлению в румынском языке палатализованных вариантов согласных, что в свою очередь после выпадения палатали- зирующего гласного (процесс, также, по-видимому, объяс­няющийся славянским влиянием) привело к фонологизации противопоставления палатализованных и непалатализован­ных согласных ^[42]. На северо-западе Югославии влияние романских языков, лишенных тонов, по-видимому, привело к утрате различительной роли тонов в ряде сербскохорват­ских диалектов. Очень часто в территориально близких языках появляются одинаковые инновации, причем не всег­да можно определить, где они впервые возникли и в каком направлении распространяются. Так, болгарский, румын­ский, украинский языки и диалект языка идиш на Украине и в Румынии имеют очень близкие системы из З X 2 глас­ных. В Швейцарии некоторые соседствующие диалекты ретороманского и алеманнского утратили различительный признак лабиализации гласных. Подобное конвергентное развитие иногда фигурирует в качестве критерия при опре­делении близости языков («языковые союзы»). Это понятие существенно раздвинуло пределы языковой географии, по­зволив перешагивать через языковые границы при просле­живании звуковых инноваций.

английских норм двуязычными носителями немецкого язы­ка типа he comes tomorrow home. Правила английского языка С, требующие одного порядка слов в прямом вопросе (What does he think? Что он думает?), а другого в косвенном вопросе (...what he thinks ...что он думает), легко приводят к ошибкам у носителей более простых в этом отношении языков S, типа русского (*What he thinks? *1 know what does he think). В португальском языке С североамерикан­ских иммигрантов встречаются такие образования, как Portugues RecreativoClub, по образцу Portuguese Recreative Club в английском языке S.

4.3. Нетрудно привести примеры и на интерференцию, связанную с различиями в правилах согласования. Во фран­цузском языке прилагательное в предикативной функции согласуется с подлежащим в роде (Le X est Ыапс; La Y est blanche). В немецком хотя вообще имеется согласование в роде прилагательного с существительным, но это не ка­сается прилагательного в предикативной функции. Отсюда вероятность утраты согласования (La Y est Ыапс) у двуязыч­ных носителей немецкого языка S и французского С. Ана­логичное соотношение имеет место между устным и пись­менным французским языком, создавая известные орфогра­фические трудности даже для грамотных французов: (est) venu vs. (sont) venus при инварианте [vny]. Другой пример: в иврите согласование в роде между сказуемым и подлежа­щим во втором лице знакомо двуязычным носителям сла­вянских языков S, но часто вызывает интерференцию в речи на иврите (С) у двуязычных израильтян, родные языки S которых не различают родов в местоимении второго лица.

4.4. Неудачи в проведении различий между грамматиче­скими категориями языка С, имеющими смысловое значе­ние, очень часто наблюдаются в ситуациях языкового кон­такта. Так, противопоставление датива и аккузатива в не­мецком языке хотя отчасти и совпадает с противопоставле­нием la/lui во французском, однако не имеет параллели во французском языке при различении движения в каком- либо месте и движения в направлении к этому месту (in der Stadt «в городе», in die Stadt «в город»).

4.5. Иногда наблюдается и обратное явление, когда определяемая сугубо формально категория языка С «семан­тизируется» по образцу языка S. Так, в английском языке противопоставление настоящего и будущего времени ней­трализуется в одном из типов условного придаточного, при­чем настоящее время выступает в роли общего непрошед­шего времени. Однако носитель русского языка S будет склонен употреблять будущее время именно в условных придаточных, относящихся к будущему: if he will ask me, вместо нормального if he asks me «если он меня спросит».

4.6. Нередко бывает и так, что специфические правила языка S применяются к цепочкам языка С, хотя они находятся в противоречии с его грамматикой. В языке польских иммигрантов в США, например, мы встречаем словосложение английского типа (напр., the х is [like] а у-> the у х: the man is [like] a bird ->■ the bird man), приме­няемое к материалу польского языка С (ptak cztowiek), хотя обычная польская модель, так же как и французская и русская, иная: ху (cztowiek-ptak «человек-птица»).

Английская формула неограниченного наращивания имен­ной группы путем присоединения определяющих существи­тельных без какой-либо иерархии в ударениях (the wxyz; напр., The State Cancer Research Institute Bulletin) также ведет к появлению недопустимых конструкций в речи дву­язычных носителей, для которых языком С является даже тот или иной германский язык, скажем немецкий или идиш, где каждое вновь нанизываемое существительное получает более сильное ударение по сравнению с предыдущим.

4.7. Автоматический выбор алломорфов легко оказы­вается жертвой интерференции вследствие слабого владения языковыми нормами, носящими характер немотивирован­ных особенностей данного языка. Так, необычное чередова­ние вариантов английской морфемы say «говорить» /sej/ и /se/, из которых последний выступает в позиции перед суффиксом -s, дает у двуязычных носителей, недостаточно хорошо овладевших этим правилом, ошибочную форму /sejz/ says «говорит» независимо от того, каков их родной язык. При контакте языков, характеризующихся значи­тельным сходством, восходящим к генетическому родству или связанным с обширными заимствованиями, двуязычные носители — уже по другой причине — часто делают ошиб­ки в выборе алломорфов, не учитывая различий в их рас­пределении. Возьмем носителя немецкого языка S, привык­шего к образованию причастий прошедшего времени от сла­бого глагола weben — gewebt «ткать» и от сильного глагола sterben—gestorben «умирать», сталкивающегося с совер­шенно отличными английскими (С) моделями: weave — woven «ткать», но starve — starved «голодать, умирать от голода». Известны даже примеры создания новых вариан­тов морфем языка С, которые потребовались для того, чтобы соблюсти правила распределения, действующие в языке S. В некоторых разновидностях ретороманского, например, зафиксированы случаи, когда двуязычные носители упо­требляли форму inan как вариант для ina в значении не­определенного артикля женского рода в позиции перед глас­ными — по образцу алеманнского чередования а/ап.

4.8. Когда двуязычный носитель отождествляет на не­котором семантическом основании слово языка S со словом языка С, он склонен распространять на слово языка С син­таксические «права и обязанности» слова языка S, к кото­рому он его приравнял, часто в нарушение норм языка С. Так, английские слова say и tell оба приблизительно соответ­ствуют французскому dire, но tell обязательно требует кос­венного дополнения, тогда как say может принимать кос­венное дополнение лишь при посредстве предлога:

I told him how to do it «Я сказал ему, как это сделать»

I said hello (to him) «Я сказал (ему) «привет».

Французам, говорящим по-английски, очень трудно избе­гать употребления таких недопустимых конструкций, как *1 said him how to do it или * I told hello. Английский гла­гол enjoy «пользоваться, наслаждаться чем-л.» требует пря­мого дополнения или возвратного местоимения: to enjoy oneself букв, «наслаждать себя». Менее категоричные синтак­сические требования, скажем, у соответствующего глагола в идиш nahos hobn (fun...) «получать удовольствие (от...)» приводят к тому, что, говоря по-английски, носители идиш употребляют глагол enjoy в непереходной конструкции: *Did you enjoy? (вм. Did you enjoy yourself? «Получили ли вы удовольствие?»).

4.9. Результаты воздействия одной грамматической си­стемы на другую можно, аналогично тому, как мы это дела­ли с фонетической интерференцией, рассматривать и в «мак­роскопическом» плане — на материале грамматических ин­новаций, связанных со взаимодействием языков. Опять- таки не всегда может быть ясно, какой из языков послужил источником, а какой адресатом этого нововведения, но, по-видимому, общие грамматические инновации в соседних языках имеют единые «доисторические» корни. Балкан­ский полуостров является хорошо известным примером области грамматической конвергенции языков. Тот факт, например, что и в румынском, и в болгарском, а в албан­ском развился постпозитивный определенный артикль, не может быть объяснен их индоевропейским родством, так как каждый из них является единственным языком в своей подгруппе, имеющим эту черту. Грамматические инновации могут быть связаны как с отмиранием старых категорий, так и с появлением новых противопоставлений. Так, в вы­шеперечисленных балканских языках, а также в греческом древний инфинитив исчез, и в каждом из этих языков раз­личаются теперь по два союза типа «что/чтобы», вводящих придаточные предложения с личными формами глагола вместо прежних конструкций с инфинитивом. Рассматри­вать возникновение новых прошедших времен, образуемых глаголом «иметь» плюс причастие прошедшего времени, в греческом, романских и германских цзыках как простую серию совпадений значило бы злоупотреблять собственной доверчивостью; точно так же, по-видимому, имеет смысл видеть историческую связь между отмиранием простого претерита в разговорном французском и в южнонемецком (alia, ging). Распространение сложного прошедшего вре­мени, образуемого с помощью глагола «иметь», происхо­дящее посредством грамматического калькирования и не останавливающееся на европейских языковых грани­цах, не прекратилось до сих пор. Бретонский копирует эти конструкции с французского, силезские диалекты польского языка — с немецкого, а македонский — с албанского. Идиш, утратив контакт с немецкими образцами и, возмож­но, вдохновляемый новыми контактами со славянскими языками, отказался от правил особого порядка слов в при­даточных предложениях и от большей части противопостав­лений сильного и слабого склонений прилагательных; с другой стороны, он перенял у славянских языков двух-

ступенчатую систему уменьшительных и общую схему гла­гольных видов, хотя для выражения этих новых категорий используются «родные» германские морфемы.

4.10. Одной из острых проблем, связанных с граммати­ческими последствиями язьжовых контактов, является пере­ход аффиксальных морфем из одного языка в другой. Дей­ствительно, в английском языке есть продуктивный умень­шительный суффикс -ette (напр., kitchenette «кухонька», roomette «один из типов купе» и т. п.) французского проис­хождения. Но лучшим объяснением существования заимст­вованных словообразовательных морфем является тот факт, что они стали продуктивными в заимствовавшем их языке благодаря появлению в нем таких пар слов, где одно из них содержало такую морфему, а другое — нет. Из таких пар заимствований, как cigar — cigarette, statue — statuette, суффикс -ette мог быть извлечен и получил статус продук­тивного английского суффикса. Словообразовательные эле­менты с экспрессивным значением часто используются подобным образом. С другой стороны, явления переноса настоящих словоизменительных морфем крайне редки.

В тех случаях, когда они действительно имеют место, они, по-видимому, предполагают огромное предварительное сходство между синтаксическими системами, например такое, которое характерно для близких диалектов одного и того же языка.

4.11. Помимо конкретных проявлений воздействия⁴ одного языка на другой, законный интерес представляет также вопрос о том, может ли контакт сказаться на общем грамматическом складе языка. Пока что, к сожалению, по этому вопросу не собрано достаточно убедительных данных. Конечно, соблазнительно было бы взглянуть на тен­денцию многочисленных индоевропейских языков к анали­тичности как на единый исторический процесс, в котором участвовали и некоторые неиндоевропейские языки; однако мы не располагаем достаточным количеством контрольного материала, необходимого для выводов такого рода. Но, пожалуй, можно с большой степенью уверенности утвер­ждать, что быстро развивающееся двуязычие как таковое, независимо от склада участвующих в нем языков, ведет к росту аналитичности в том случае, если условия способ­ствуют поддержанию интерференции. Можно показать, что, например, креольские языки (см. § 6.2) часто более анали- тичны, чем их «предки»,

5.1. Словарь любого языка постоянно находится в теку­чем состоянии, одни слова выходят из употребления., дру­гие, наоборот, пускаются в оборот. Слова с низкой частотой, возможно, просто недостаточно прочно удерживаются в па­мяти, чтобы устойчиво функционировать. Регулярные фоно­логические и грамматические изменения могут приводить к возникновению неудобных или обременительных омони­мичных пар, один из членов которых должен быть заменен каким-либо другим словом. В некоторых семантических сферах имеется общая потребность в синонимах, в особен­ности когда речь идет об экспрессивной лексике, при­званной заменить слова, утратившие свою экспрессивность. В обществах с высоким уровнем социальной подвижности, где исчезли социальные диалекты как таковые, особый аристократический лексикон может служить паролем обще­ственной элиты, но он обречен на постоянную изменчивость вследствие подражания со стороны жаждущей возвышения массы. Часть этого спроса на обновление словаря может удовлетворяться неологизмами внутреннего происхожде­ния. Но особенно богатый и свежий материал может быть почерпнут из иностранных языков. Ввиду легкости распро­странения лексических единиц (по сравнению с фонологи­ческими и грамматическими правилами) для заимствования слов достаточно минимального контакта между языками. При массовом двуязычии лексическое влияние одного язы­ка на другой может достигать огромных размеров.

При определенных социо-культурных условиях у дву­язычных носителей происходит нечто вроде слияния сло­варных запасов двух языков в единый фонд лексических инноваций.

Лексические заимствования можно исследовать с точки зрения приведшего к ним механизма интерференции и с точки зрения фонологического, грамматического, семан­тического и стилистического врастания новых слов в заим­ствующий язык. Рассмотрим сначала вопрос о механизме интерференции.

5.2. Представим себе двуязычного носителя языков S и С, отождествляющего слово S_x языка S с некоторым сло­вом Сі языка С, затем слово S₂ со словом С₂ и т. д. Но вот для простого слова S₆ и для сложного слова (S₇ + S₈) + S₉ он не находит подходящих эквивалентов в языке С. Пожа­луй, основополагающим условием для лексической интер­ференции и является подобное ощущение лексического «де­фицита» (lexical “gap”).

Вопрос о лексических заимствованиях следует рассмот­реть прежде всего с точки зрения морфологической струк­туры того материала, который используется для покрытия этого лексического дефицита. Когда слово bargain «сделка» английского языка S перенимается луизианским француз­ским в форме barguine или когда слово языка могавк, озна­чающее «металл», расширяет свое значение и включает также значение «деньги», для того чтобы удовлетворить обнаруживаемую двуязычными носителями английского S и могавка С потребность в слове money «деньги», то в этих случаях мы имеем дело с заимствованиями (в широком смыс­ле), которые являются одноморфемными как в языке S, так и в языке С. Наоборот, когда американский испанский С заполняет пробелы, обнаруживающиеся в нем на фоне английского S, например New Deal «Новый курс (Рузвель­та)» или conscientious objectors, такими выражениями, как Nuevo Trato и objectores concientes, то мы имеем дело со словами многоморфемными как в S, так и в С. Но сохра­нение подобного изоморфизма необязательно. При заимст­вовании во французском языке русского слова спутник форма, состоящая в языке S из трех морфем, вводится в язык С как морфологически простая единица. Возможно и обратное: англ. pencil /pensal/ «карандаш» переразлагает- ся в американском идиш и истолковывается как двухмор­фемное квазиуменынительное на -1 (на что указывает и его принадлежность в идиш к среднему роду, куда относятся уменьшительные, но не попадают другие заимствования). Заполнение лексических «белых пятен», обнаруживаемых в языке команчей (С) с точки зрения английского (S) — напр, battery «аккумулятор», передаваемое выражением, означающим «ящик с молниями»,— или отсутствие в аме­риканском итальянском английского (S) слова bulldog «бульдог», передаваемого как cana-buldogga,— также при­меры лексических заимствований, имеющих в языке С более сложное строение, чем в языке S.

5.3. Особый вопрос, связанный с заимствованиями, кото­рые являются сложными как в языке S, так и в языке С, касается того, одинаково ли их грамматическое строение в обоих языках. В немецком языке слово Wolken-kratz-er «небоскреб», созданное по образцу англ. sky-scrap-er, построено по той же самой схеме образования имен деяте­ля — из словосочетаний глагол плюс дополнение; во фр. gratte-ciel, напротив, мы видим идиоматичное применение соответствующей французской словообразовательной моде­ли, формальное строение которой совершенно иное. Иногда, впрочем, мы находим механическую имитацию сложных форм, которые с точки зрения языка С могут рассматри­ваться лишь как бессмысленные или даже противоречащие здравому смыслу построения. Это часто бывает, когда анг­лийские сложные существительные переносятся в языки, не имеющие аналогичных моделей словосложения, напр., science-fiction (^беллетристика, являющаяся наукой), «научная фантастика», service station (=станция для обслу­живания) «станция обслуживания» в современном фран­цузском.

5.4. Следующая проблема, связанная с лексическими заимствованиями,—это вопрос о том, заполняется ли брешь, связанная с отсутствием данного слова в языке С, перенесе­нием этого слова из языка S в язык С или подысканием на эту роль какого-нибудь из слов языка С, что приблизи­тельно соответствует классическому делению на заимство­ванные слова и «заимствованные переводы»— кальки. Сло­во «металл»>«деньги» из языка могавк, «ящик с молниями» из языка команчей, ам.-исп. Nuevo Trato, нем. Wolkenkrat- zer, фр. gratte-ciel — все это примеры подстановки вместо слов языка S подходящих форм из языка С; в случае же луизианского французского barguine, ам.-исп. objectores concientes, фр. sputnik, ам.-идиш pensl мы имеем дело с перенесением форм языка S в язык С. При многоморфем­ных заимствованиях возможно сочетание обоих способов, ср. пенс.-нем. Drohtfens, построенное по образцу англ. wire fence «проволочный забор». В ам.-ит. cana-buldogga мы имеем любопытный случай одновременного перенесе­ния английской формы и ее присоединения к выбранной в качестве эквивалента форме языка С.

5.5. Рассмотрим различные семантические типы меха­низма подстановки. При расширении значения слова «ме­талл» в языке могавк, которое включило также и- смысл «деньги», имел место новый акт обозначения (designation). С другой стороны, при расширении значения слов англ. nucleus, нем. Kern, рус. ядро и т. п., включившего также и атомные ядра, лишь повторился тот же самый тип назы­вания. Часто случается, в особенности при контактах между

генетически или Культурно близкими языками, что форма, перенесенная из языка S, оказывается сходной с родст­венной ей формой, уже существовавшей в языке С с другим значением, напр. англ. introduce «знакомить» -> канад.-фр. introduire «вводить» + «знакомить», англ. library «библиоте­ка»ам.-порт. livraria «книжная лавка» + «библиотека», англ. engine «локомотив» ам.-порт, engenho «наив­

ность» + «локомотив». Во многих подобных случаях бы­вает трудно определить, где здесь перенесение, а где под­становка.

5.6. Тогда как возможности расширения словаря путем подстановки, по-видимому, неограниченны, расширение сло­варя путем перенесения иностранных слов, как неоднократ­но отмечалось, наталкивается на определенное сопротивле­ние в некоторых языках или в некоторых сферах языка. Хорошо известно, что, например, венгерский, финский и исландский языки шли в развитии своего словаря в на­правлении «европейского стандарта» почти исключительно по пути подстановок. В пределах одной языковой семьи мы имеем чешский, обычно прибегавший к подстановке, и рус­ский, охотно пользовавшийся перенесением (ср. divadlo — театр, odstavec — абзац_у basnik — поэт, sloh — стиль). В период своего развития израильский иврит часто прибе­гал к «временным» перенесениям, которые затем постепенно заменялись подстановочными формами (kultura — tarbut, politika — mediniut). В любом списке перенесений одни части речи представлены более широко, чем другие. Поэто­му современная лингвистика вполне естественно заинтере­совалась вопросом, не определяется ли выбор механизма лексической интерференции, хотя бы в некоторых случаях, факторами грамматического порядка и, в частности, не предопределяет ли сама структура языка при некоторых условиях его сопротивление перенесениям.

На этот вопрос нет простого ответа. В большинстве слу­чаев решительное сопротивление перенесению лексических единиц, конечно, обусловлено соображениями социо-куль- турного, а не грамматического порядка. Не случайно пред­почтение подстановки оказалось столь сильным в чеш­ском и венгерском языках, где перенесение было бы истол­ковано в народе как онемечивание, что в тот период было несовместимо с национальными чаяниями этих народов. В странах, где вопрос о выборе путей к лексической евро­пеизации языка стоит на повестке дня, на поверхность так­же выступают решающие культурные факторы[...] В Индии, например, группы, выступающие за обогащение словарного запаса хинди а) путем перенесения интернациональной лексики или б) путем подстановки на эту роль санскритских корней, открыто указывают на идеологический смысл обоих путей. Но в некоторых случаях дело обстоит более тонко и все зависит от фонологического аспекта обращения с пере­носимой лексикой. В языках типа венгерского и иврита, где звуковая оболочка слов гораздо более строго кодифи­цирована, чем, скажем, в английском или французском язы­ках, заимствованное слово поневоле будет резко выделяться на фоне слов родного языка, если его звуковая оболочка не подвергнется радикальному изменению; но в этом слу­чае оно рискует утратить и значительную долю тех этимоло­гических связей с международными корнями, ради кото­рых, возможно, и было оказано предпочтение механизму перенесения перед подстановкой. Кроме того, в языках типа иврита или китайского, где не только строго регла­ментировано звуковое строение слов, но и очень высока степень использования фонологически возможных звуко­вых последовательностей в качестве морфем, фонологиче­ское усвоение заимствованных слов дополнительно ослож­няется опасностью возникновения омонимии с уже суще­ствующими словами. Когда в китайском языке слово England «Англия» передается наполовину путем перенесе­ния, наполовину путем подстановки — как ing kuo (kuo «страна»), то даже перенесенная часть ing оказывается многозначной, и она получает семантическое истолкование (закрепляемое выбором идеограммы) «почтенный». Фран­ция (France), аналогично передаваемая как fa kuo, полу­чает благодаря идеограмме fa стандартное наименование «страны разума». Ясно, что в таком языке, как китайский, массовое перенесение как основной принцип обогащения словаря привело бы к самым различным нежелательным результатам.

5.7. Ряд других аспектов, связанных с ролью структур­ных факторов в заимствовании слов, касается различной подверженности слов заимствованию (transferability) в зави­симости от их грамматического статуса. Так, подсчеты английских заимствований в американском норвежском показали, что процент существительных среди заимствова­ний примерно на 50% выше, чем процент существительных в норвежском или в английском языке в целом; с другой стороны, для глаголов этот процент на 20% ниже, чем в этих же языках вообще, а некоторые части речи пред­ставлены среди заимствований еще более скудно. Вполне возможно, что эти цифры соответствуют общей неравномер­ности инноваций (т. е. не только заимствований) в разных частях речи. В таком случае эти показатели отражают раз­личную степень «открытости» разных классов морфем, последнее место среди которых занимают словоизменитель­ные аффиксы.

5.8. С фонологической точки зрения перенесенные лек­семы могут либо подвергнуться изменениям, направленным на то, чтобы привести их в соответствие с синтагматически­ми и парадигматическими правилами звуковой системы языка С, либо, напротив, может быть сделана попытка сохранить их звуковую оболочку в неприкосновенности и рассматривать их как своего рода фонологические цитаты из языка S. Имеются также все промежуточные степени частичного усвоения иностранной фонологической формы. Механизм фонологического усвоения заимствованных слов в принципе тот же, что и механизм непосредственного взаи­модействия звуковых систем разных языков; однако в коли­чественном отношении ситуация усвоения лексических заимствований предоставляет гораздо больший простор для свободного взаимодействия двух фонологических систем. Количество усилий, затрачиваемых на сохранение исходной звуковой оболочки заимствованного слова, зависит, по-ви­димому, во-первых, от степени знакомства с языком S и, во-вторых, от того престижа, который связывается со зна­нием языка S как источника заимствования. Фактор зна­комства с языком S отражен в сообщении о том, что дву­язычные носители индейского языка меномини в США передают англ. automobile «автомобиль» на своем языке как atamo'pil, а у одноязычных носителей меномини это слово подвергается дальнейшей интерференции в соответствии с фонологией их языка и получает вид atamopen. В гавай­ском — опять-таки, по-видимому, в языке одноязычных носителей — мы находим такие радикальные преобразова­ния заимствованных слов, как rice [rais] «рис» > laiki, brush [Ьгл§1 «щетка» > palaki. Действие фактора престижа можно увидеть, если сопоставить стремление американцев сохранить такие неанглийские звуки, как [ое, о], в изыскан­ных французских заимствованиях (типа chef d’oeuvre «ше­девр», fagon de parler «манера говорить») с полным стира- ниєм всяких неанглийских особенностей в звуковой оболоч­ке заимствований, скажем, из языков американских ин­дейцев.

Очевидно, что широкое перенесение иностранной лекси­ки, не сопровождающееся ее полным фонологическим усвоением, ведет к появлению в языке новых законов рас­пределения звуков и даже новых фонем. Так возникло, например, фонологическое противопоставление f и v, s и z, z и s в английском, g и к в чешском и т. д.

5.9. С грамматической точки зрения лексическое заим­ствование также подлежит ассимиляции в рамках системы языка С. На одном краю шкалы располагаются слова, сохраняющие в языке С неизменяемость, присущую им в языке S, и не подчиняющиеся синтаксическим требова­ниям языка С; такова, например, была судьба француз­ского слова paletot > пальто в литературном русском языке, где оно не изменяется ни по числам, ни по падежам, хотя в русском языке и имеется полноценное склонение слов на -о. Другую крайность представляет сохранение в языке С словоизменения, характерного для языка S: так, одно время в литературном немецком было принято скло­нять латинские существительные по-латински (das Ver­bum, mit dem Verbo, unter den Verbis). Обе эти крайности, по-видимому, являются следствием вмешательства пред­ставителей нормативной грамматики и связаны с культур­ной атмосферой, чуткой к вопросам языкового престижа. Гораздо более обычным является компромиссное допущение заимствованных слов в открытые грамматические классы языка С с включением их в словоизменительные парадигмы наравне со словами этого языка. Так, в американском литовском к англ. bum (bommis) «бум», boss (bossis) «босс», dress (drese) «платье» добавляются окончания существитель­ных, а к англ. funny (foniskas) «забавный», dirty (dortunas) «грязный»— окончания прилагательных и т. п. Часто, если в грамматике языка С есть ряд параллельных, семантически немотивированных категорий, то заимствованная лексика преимущественно поступает в какую-нибудь одну из них. Так, в США в каждом из языков иммигрантов один из родов существительных выступает в роли открытого класса, принимающего существительные, заимствуемые из англий­ского языка: в немецком это женский род, а в норвежском, литовском и португальском — мужской. Из нескольких португальских спряжений подавляющее большинство гла­голов, заимствованных из английского языка, попадает в спряжение на -av.

5.10. С точки зрения семантики и стилистики заимство­ванная лексика может сначала оказаться в положении сво­бодного варьирования со старым словарным запасом, но в дальнейшем, если и родное и заимствованное слово выжи­вают, обычно происходит специализация значений. При со­ответствующих социо-культурных условиях заимствованные слова могут приобретать характер изысканных выражений или, наоборот, характер грубых выражений вульгарной речи. Хорошо известна двоякая судьба латинских слов как элемента научной лексики и одновременно студенческого жаргона европейских языков. Аналогичную двойную стили­стическую роль удалось установить и для иврито-арамей- ских элементов в языке идиш. В период между двумя войнами немецкие заимствования в чешском и чешские заимствования в языке судетских немцев приобрели отрицательные коннотации вследствие взаимоотношений, установившихся в тот период между двумя национальными группами.

6.