Становление энергетических связей между Западным блоком и СССР

Масштабы изменений, внесенных «нефтяной атакой» в структуру экономических связей, коснулись не только глобального Севера и Юга, но и социалистического лагеря. Эти перемены вписывались в более широкой процесс, когда в условиях разрядки торговля между Западным и Восточным блоком смогла достичь беспрецедентных масштабов.

Табл. 7.

ост добычи нефти в СССР, в % к предыдущему году и в млн.тонн

Источник: Chadwick et all.P.

Хотя решение о выходе на европейский рынок углеводородов было принято еще во второй половине 1960-х гг., именно в 1970-е гг. Советский Союз превратился в одного из

основных поставщиков нефти и газа в Европу. Это положило начало советско-европейским, а затем и российско-европейским энергетическим связям, превратившимся в отдельный фактор отношений на европейском континенте. На Западе активизация экономических связей с Москвой рассматривалась как проведение в жизнь концепции конвергенции двух систем. На слушаниях в Конгрессе США весной 1973 г. были высказаны надежды, что активизация торговли может запустить процесс внутренних реформ в СССР.[493] Кроме того, в Вашингтоне полагали, что проведение масштабного перевооружения советской экономики западными технологиями не только принесет прибыль американскому бизнесу в сложные экономические времена, но и отвлечет значительные ресурсы от развития советского ВПК, перенаправив их в гражданский сектор.[494] Наконец, не стоит недооценивать и чисто экономические мотивы расширения связей с Востоком. На фоне ухудшения условий пребывания западных нефтяных гигантов на рынках стран-членов ОПЕК в 1970-е гг. все чаще стал ставиться вопрос об участии компаний из США, ЕЭС и Японии в разработке советского нефтяного комплекса и о возможности заключения долгосрочных контрактов на поставку нефти с Москвой. В США торговля с коммунистическим блоком также рассматривалась как один из способов выравнивания торгового баланса.[495]

Обнадеживающие сигналы последовали и со стороны СССР. Генеральный секретарь КПСС Л.И. Брежнев не раз подчеркивал в своих речах, что СССР видит «во внешнеэкономических связях эффективное средство, способствующее решению и политических, и экономических задач».[496] В 1972 г. в беседе с канцлером ФРГ В. Брандтом он заявил: «У нас можно приказывать, у вас это иначе. Но если руководители дадут соответствующие импульсы, то и деловые люди начнут мыслить другими категориями. Я со своими людьми готов к более дерзким перспективам».[497] В 1973 г.

В применении к нефтяному сектору заинтересованность СССР в расширении торговли с западными странами определялась не только тем, что продажа углеводородов превратилась в основной источник твердой валюты (см. Приложение, табл. 13), но и тем, что в 1970-е гг. совершался исторический по своему значению и масштабам перенос центра добычи из европейской части России в Западную Сибирь, край дикий, неосвоенный, с отсутствующей инфраструктурой, что требовало огромных инвестиций и, самое главное, технологических решений. В таких условиях руководством нефтяного сектора при поддержке председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина и главы Госплана Н.К. Байбакова, в прошлом - нефтяника, было принято решение о «целесообразности интенсивного использования передового зарубежного опыта через закупку технологических линий и комплектных предприятий с соответствующими лицензиями на производство».[499] Таким образом, к началу 1970-х гг. налицо была взаимная заинтересованность СССР и стран Западного блока в активизации экономических связей и, прежде всего, в нефтяной сфере.

Первые переговоры на этом направлении были инициированы еще в начале 1970-х гг., однако их интенсификация пришлась на период после Октябрьской войны 1973 г. и последовавшим за ним нефтяным эмбарго в отношении развитых стран. Арабское эмбарго поставило СССР в весьма щекотливое политическое положение, и то, как он повел себя в эти месяцы, предопределило модус развития диалога между США, их союзниками и Советским Союзом в нефтяной сфере в посткризисную эпоху (см. подробнее параграф 1.2).

Естественно, что официальная советская печать приветствовала эмбарго арабских стран, бросивших вызов «акулам капитализма».

Полезно задаться вопросом о том, как в США и Европе смотрели на активизацию энергетических связей между Западом и Востоком.

Таким образом, в первой половине 1970-х гг. не существовало серьезных возражений против нефтяного бизнеса с СССР со стороны США, что базировалось на реалистичной оценке общей ситуации на нефтяном рынке и понимании взаимовыгодности расширения сотрудничества в сфере нефти и газа. Пример этому - заключение в общей благоприятной обстановке, созданной московским визитом Никсона 1972 г., бартерной сделки между Москвой и Вашингтоном «нефть в обмен на зерно», или сделки «баррель-бушель». В декабре 1972 г. привезший в порт Одессы американскую пшеницу танкер «Overseas Aleutian» покинул черноморские берега, груженный эквивалентным объемом топочного мазута, предназначенного для жителей Восточного побережья, страдавших в 1972-1973 гг. от небывало суровых морозов.[506] Всего в рамках сделки было поставлено 250 000 тон мазута и пшеницы соответственно.[507] Уже в этой первой, скорее символической сделке, проявились черты подхода администрации Никсона-Форда к нефтяному бизнесу с СССР. В частности, к советской нефти прибегали в трудные времена на домашнем фронте. Для Советского Союза это соглашение также было важно внутриполитически. В целом, оно стало примером эффективного и взаимовыгодного сотрудничества сверхдержав в таких стратегических областях как продовольственная и энергетическая безопасность.

Энергетическое сотрудничество европейских стран с СССР было более субстантивным.[508] Еще в докризисный период, в 1970 г., ФРГ и СССР подписали один из крупнейших контрактов в нефтегазовой сфере между Западом и Востоком - т.н. «контракт века», предусматривавший поставку в обмен на советский газ труб большого диаметра для строительства трубопровода «Союз». Франция в марте 1973 г. также подписала контракт о строительстве нефтеперерабатывающего завода мощностью 1 млн. тонн на основе советского оборудования в г. Амбес и поставку сырья из СССР в течение 10 лет для обеспечения загрузки этого завода. [509]Кроме того, Французский институт нефти - самое уважаемое французское НИИ в нефтяной области - приступило совместно с советскими коллегами к разработке нового беструбного способа бурения при помощи шлакового кабеля.[510]

Приняв на себя основной удар арабской «нефтяной артиллерии», несмотря на все свои лихорадочные действия по отмежеванию от американской линии в ходе Октябрьской войны, европейские страны рассматривали нефть из СССР как средство диверсификации поставок, а саму Москву как надежного партнера, выполняющего свои обязательства, несмотря на политические передряги. В этом повороте к СССР присутствовал и изрядный заряд антиамериканизма. Заключая прямые сделки с Москвой, европейские страны освобождали себя от необходимости обращаться к нефтяным компаниям, преимущественно американским, которые в 1973-1974 гг., во время действия эмбарго, методично перенаправляли часть танкеров в США, тем самым перекладывая тяжесть кризиса, который в первую очередь был направлен против Вашингтона, на европейские плечи. [511] Усилия по установлению энергетических связей с СССР виделись в Брюсселе, Бонне и Париже не чем иным, как попыткой обезопасить себя от «ближневосточной угрозы», т.е. от повторения событий 1973 г.[512]

По этим причинам после эмбарго 1973 г. интенсивность нефтегазовых переговоров только увеличилась. В 1974-1975 гг. Италией, Францией, Великобританией, США, Австрией, Нидерландами были подписаны базовые договоры о развитии экономического, промышленного и технического сотрудничества с СССР, в которых взаимодействие в нефтегазовой сфере занимало центральное место (о росте продаж советских углеводородов см. Приложение, табл. 14, 15). Австрия, Франция, Италия фактически присоединились к «сделке века», поставляя трубы и прочее оборудование для строительства сети нефте- и газопроводов, соединившей Восток и Запад, в обмен на нефть и газ.

Для СССР, планировавшего в девятую пятилетку освоить новый нефтедобывающий район, привлечение иностранных технологий было и естественным, и необходимым. Американское оборудование для нефтяной разведки и бурения, наряду с французским и немецким, считалось лучшим. Необходимость огромных финансовых вливаний в Западную Сибирь делали привлекательным идеи заключения компенсационных соглашений, по которым западные кредиты выплачивались добываемой в этой самой Сибири продукцией (всего к 1978 г. по разным отраслям производства было заключено около 40 таких соглашений).[513]

В этом, надо отметить, проявлялась серьезная смена парадигм в советском политическом мышлении, отход от сталинской ориентации на самодостаточность и автаркизм. Представляя отчетный доклад партии на XXV съезде КПСС, Л.И. Брежнев заметил: «Мы, как и другие государства, стремимся использовать преимущества, которые дают внешнеэкономические связи, в целях мобилизации дополнительных возможностей для успешного решения хозяйственных задач и выигрыша времени, для повышения эффективности производства и ускорения прогресса науки и техники».[514]

Привлечение Запада к развитию советской «нефтянки» рассматривалось в Москве как нормальное положение вещей еще и потому, что за счет развития нового района добычи, по мнению советского руководства, решалась энергетическая проблема, которая больнее всего ударила по Западу. Как заявил в своем выступлении на XXV съезде ЦК КПСС Л.И. Брежнев, «существуют глобальные проблемы, такие как сырьевая или энергетическая, ликвидация наиболее опасных заболеваний и т.д. Наша страна не может стоять в стороне от решения этих проблем».[515] Наконец, заключение компенсационных соглашений виделось в СССР формой разделения ответственности между экспортерами и импортерами за стабильность рынка, что было вдвойне важно на энергетическом и сырьевом рынке. [516]

Как в США, так и в Европе понимали, что ввязываясь в многочисленные проекты сотрудничества в Сибири и на Дальнем Востоке, Запад делает вклад в развитие экономического потенциала своего геополитического противника, и без того имеющего перевес в виде природного богатства. И все это - на фоне роста тревоги разведсообщества США относительно того, в какую отрасль СССР направит возросший поток нефтедолларов. [517] В Европе же понимали безвыходность собственного положения, поскольку даже при самых жестоких мерах экономии Старый Свет был просто не в состоянии обеспечить себя углеводородным сырьем.

Для администрации Никсона и Форда, как это было еще в докризисный период, поставки нефти из СССР имели немалое внутриполитическое значение. Как заявил в беседе с председателем Президиума Торгово-промышленной палаты СССР специальный помощник президента Никсона Ч. Колсон в феврале 1973 г., факт его визита в Москву являлся «отражением личного интереса Президента к продолжению усилий, направленных на поддержку развития контактов на всех уровнях с целью создания атмосферы доверия и взаимопонимания». [518]В том же духе высказывался в беседе с советскими представителями и Ч.Шульц, подчеркивавший, что президент «внимательно следит за развитием переговорного процесса» по тюменскому газу.[519] Свидетельством серьезности намерений Никсона в осуществлении совместных проектов с СССР является тот факт, что столь влиятельные лица, как Дж. Коннели и Дж. Шульц (оба - министры финансов) были ответственны за переговорный процесс.

После провозглашения программы «Независимость» в ноябре 1973 г. одной из приоритетных задач Белого дома стала диверсификация поставок или, по крайней мере, демонстрация того, что какие-то действия в этом направлении предпринимаются. В связи с этим осенью 1974-весной 1975 г. в рамках Совместной советско-американской комиссии по торгово-экономическому сотрудничеству стартовали переговоры, целью которых было заключение соглашения о поставке 10 млн. тонн советской нефти в 1976-1980 гг. в обмен на американскую пшеницу. Идея, которую особенно отстаивала советская сторона, состояла в том, чтобы перевести ставший ежегодным с 1972 г. обмен нефти на пшеницу на постоянную основу.

Прагматический подход советской стороны к этим переговорам просматривается в том, что они начались уже после принятия поправки Джексона-Веника Конгрессом США, серьезно подпортившей общую атмосферу американо-советских отношений.[520] В документах АВПРФ сохранились записи бесед руководства СССР - А.Н. Косыгина, Д.М. Гвишиани, зам. председателя СМ СССР В.Н. Новикова - с Дж. Шульцем, С. Лазарусом, директором

Департамента торговли с Восточным блоком Министерства финансов США, представителями бизнеса - Д. Рокфеллером, А. Хаммером, У Циммерманом.[521] [522] Судя по этим документам, американские участники предостерегали Москву об исчерпании «ресурсов тихой дипломатии» и вероятности принятия поправки еще с 1973 г., несмотря на сохранявшийся у Никсона оптимизм по этому поводу Параллельно они пытались убедить Кремль ослабить контроль над еврейской эмиграцией. А. Хаммер в личной беседе с Брежневым даже предложил варианты

525

активизации торговли с Израилем с целью последующей нормализации отношений. Любопытно, что, несмотря на рост разочарования разрядкой, а также множащиеся слухи о том, что продажи в СССР являются одной из причин инфляции на американском рынке зерновых, в политической элите США существовал консенсус относительно желательности заключения такого соглашения с Москвой. (Киссинджер в разговоре с Добрыниным обращал внимание на получение «благословления» на эти переговоры от самого сенатора Джексона).[523]

О старте переговоров Л.И. Брежнев договорился с Дж. Фордом в Хельсинки 2 августа 1975 г., когда Генсек «с легкостью согласился» дать 20-25% скидку на советскую нефть, добавив, что «это должно остаться между присутствующими в этой комнате» и что связь лучше поддерживать через «доктора Киссинджера».[524] Алан Гринспен, в то время бывший председателем Совета экономических консультантов, узнав о таких перспективах, с энтузиазмом заявил, что в случае получения такой скидки США должны просто начать закупать советскую нефть напрямую, за валюту, а не по бартерной сделке.[525]

Как советские, так и американские опубликованные документы свидетельствуют о том, что для СССР важную роль играло политическое измерение этих переговоров - демонстрация успешности советско-американского сотрудничества, даже вопреки поправке Джексона- Веника, подтверждение статуса СССР как равноправного партнера. Однако вскоре после начала переговоров обнаружился ряд серьезных противоречий. Во-первых, вопрос о ценах. Проблема заключалась в том, что советская сторона к сентябрю 1975 г. отказалась от того обещания, которое Брежнев дал Форду в Хельсинки относительно скидки. Причиной смены советской позиции стало выступление президента США в Оклахома-сити 19 сентября 1975 г., в ходе которого он заявил, что СССР будет платить за американскую пшеницу «полную цену, полную рыночную цену, на протяжении всех 5 лет действия договора».[526] Такая уверенность, да еще и выраженная столь публично, не оставила Москве иного выбора. Как заявил в телефонном разговоре с Киссинджером посол Добрынин, требование предоставить дискаунт после такого заявления поставило бы СССР, покупающего все свои товары за рубежом по мировым ценам, на «одну доску с Третьим миром».[527]

Вопреки этому, даже в октябре 1975 г. госсекретарь продолжал верить, что если предложить СССР хорошее буровое оборудование, то можно будет получить скидку в 10-12%. При этом непосредственный глава переговорщиков со стороны США - Джозеф Белл - в меморандуме от 10 октября 1975 г, подводившем итог осеннему раунду переговоров, указал на непоследовательность Вашингтона в ведение диалога с советской стороной: «Следует принять базовое решение в отношении того, хотим ли мы нормализовать торговые и экономические отношения или нет. Как я понял из факта заключения Торгового соглашения (в июне 1974 - О.С.), администрация действительно хочет этого. Если это так, тогда мы должны вести дела с русскими также как и с другими торговыми партнерами и не должны, как мы сейчас это делаем, пытаться оказывать на них жесткое давление для получения экономических уступок, которые не могут считаться взаимно выгодными». [528]

Г. Киссинджер пытался объяснить советскому послу необходимость получения скидки на нефть внутриполитическими соображениями, а именно тем, что это поможет администрации Форда укрепить позиции сторонников разрядки накануне выборов, а также покажет способность администрации действовать в направлении разрешения самой остро стоящей проблемы - нефтяной. Не возымела особого эффекта и идея Киссинджера о том, что такая скидка будет носить лишь временный характер - для привлечения американских компаний на незнакомый для них советский рынок. Интересно, что в полном соответствии с традициями киссинджеровских секретных контактов Белл, комментируя, на его взгляд, бесперспективное положение с получением скидки от СССР, написал что, «конечно, быть может, на столе есть “политическая сделка”, о существовании которой я не осведомлен, но quid pro quo в таком случае должен быть существенным».[529]

В какой -то момент СССР даже был готов пойти на предоставление скидки, но только кулуарно - тогда в одном из проектов соглашения появилась расплывчатая формулировка «цены будут устанавливаться исходя из условий, принятых в международной торговле нефтью и нефтепродуктами, на взаимоприемлемом для продавца и покупателя уровне».[530] Однако Г.Киссинджер продолжал настаивать на том, что в предвыборный год президенту Форду необходимо обнародовать размер полученной скидки, тем более что речь шла о нефти, которая будет закуплена за пределами ОПЕК, что, в свою очередь, было неприемлемо для СССР.

В итоге в октябре 1975 г. было принято решение подписать отдельное соглашение о продаже американской пшеницы в СССР, к которому было приложено письмо о намерениях сторон продолжить переговоры по поводу поставок советской нефти. Когда же в январе 1976 г. переговоры были возобновлены и представители даже приступили к обсуждению текстов договоров, то обнаружились серьезные расхождения сторон относительно природы проводимых негоциаций. Как утверждалось советской делегацией, американский вариант соглашения выглядел, как «подробный контракт»,[531] представлявший ряд преимуществ американским бизнесменам, поскольку в нем делался акцент на «идее привлекательности использования американского тоннажа для перевозок» и отрицалась «рыночная основа», прежде всего, в вопросе определения цены на нефть. В итоге, и этот раунд переговоров окончился ничем. Момент был упущен - в Вашингтоне началась предвыборная лихорадка, а затем к власти пришла новая администрация, с иными рецептами решения энергетической головоломки и с другим видением природы и перспектив советско-американского диалога. В таких условиях думать о продолжении переговоров больше не приходилось.

Попытка заключения советско-американского соглашения показала как масштабы, так и пределы способности сверхдержав идти на взаимные уступки ради укрепления лагеря сторонников разрядки. Интересно, что в ходе переговоров СССР в большей мере настаивал на «рыночности» этой сделки, чем США - лидер капиталистического мира. Можно сказать, что эта сделка пала жертвой излишней политизированности со стороны Вашингтона. Киссинджер пытался путем заключения этого соглашения не только сделать книксен в сторону фермеров Среднего Запада, испытывавших трудности с реализацией своего товара, повысить очки сторонников разрядки, «ущипнуть ОПЕК» (речь шла о том, что на волне новостей о советской скидке картель вынужден будет пересмотреть существовавшие ценовые надбавки), но и получить гарантии относительно прогресса по иным вопросам двусторонних отношений с СССР, что в его лексиконе называлось «политическими привязками». Вероятно, в таком кошмаре стратегических целей он просто не смог оценить степень готовности Москвы уступать. Между тем, СССР, как нам представляется, исходил из преимущественно экономической стороны сделки, не пытаясь заполучить взамен политических дивидендов или рычагов влияния на Вашингтон.

Вторым направлением нефтяных переговоров Белого дома и Кремля были амбициозные планы «создания энергоемких производств на территории СССР на компенсационных началах». Соответствующие переговоры стартовали сразу же после встреч на высшем уровне 1972 г. (список включал 11 объектов). Их особенность состояла в том, что американская сторона присоединилась к диалогу между Японией и СССР, начавшемуся еще с конца 1960-х гг. Курильский фактор и отсутствие мирного договора между Токио и Москвой заставляли японский кабинет осторожничать,[532] и присутствие американских фирм в переговорах воспринималось как политическая и экономическая страховка. Заметим, что Япония обратилась к США после того, как Германия отреагировала, по словам японского премьера Танаки, «весьма нейтрально» на предложение о совместном сотрудничестве в СССР.[533]

В конце 1972 г. было подписано предварительное соглашение о поставке в Японию 40 млн. т нефти в год.[534] Во время эмбарго 1973-1974 гг. Советский Союз увеличил многократно отгрузки топлива в эту страну Последствия же «нефтяной атаки» заставили Токио предпринять конкретные шаги по диверсификации своих поставок - и в силу географических причин именно СССР мог стать самым вероятным поставщиком топлива. Желание Японии заполучить американцев на борт совпало при этом и с устремлением СССР, кровно заинтересованного в получении одновременно американских технологий и японских кредитов для развития бескрайних просторов Сибири.

Для США участие в этих переговорах открывало целый спектр возможностей контролировать модус отношений Токио и Москвы, а также избавляло их от необходимости ответить на вопрос, все чаще и чаще задаваемый Японией: будет ли нефть Аляски, добычу которой планировалось расширить в рамках программы «Независимости», доступна для продажи Японии? Здесь стоит также заметить, что практически 100% зависимость Японии от импорта энергоносителей предоставляла США возможность взять хоть какой-то реванш в той технологической и торговой войне, которая негласно велась между Токио и Вашингтоном в 1970-1980-е гг. Непростые отношения между двумя тихоокеанскими державами хорошо иллюстрирует следующая фраза Р.Никсона: «Все эти дипломатические делишки, распивание сакэ не уводит нас от фундаментальной проблемы, которая состоит в том, что Япония сегодня не является нашим надежным торговым партнером. На нее также нельзя положиться в том, что касается наших международных обязательств Все присутствующие в этой комнате должны понимать, что мы находимся в очень жесткой игре и с Европой, и с

538

Японией».

8 июня 1973 г. между Министерством внешней торговли СССР и американскими нефтегазовыми компаниями Occidental и El Paso состоялось подписание протокола о намерениях об участии компаний в разработке и использовании запасов природного газа и нефти Якутии. Проект предусматривал инвестиции в 25 млрд. долл. на строительство завода по производству сниженного природного газа и газопровода к порту Ольга на берегу Японского моря.[535] [536] Фирмы брали на себя обязательства «работать в тесном контакте с финансовыми и другими учреждениями США, чтобы выработать приемлемые для Советской делегации условия предоставления долгосрочных кредитов», и соглашались на подключение к переговорам Японии, что и произошло в апреле 1974 г.[537] К слову, глава Occidental А. Хаммер, родившийся в Одессе в самом конце XIX века, превратился в «кремлевского» нефтяного магната, который состоял в личных приятельских отношениях со всеми советскими лидерами, от Ленина до Горбачева.

В 1972 г. стартовали трехсторонние переговоры по разработке тюменских месторождений газа и нефти (проект, фигурировавший в США под названием «Северная звезда»[538] [539]). 29 июня 1973 г. американские компании Texas Eastern и Brown подписали протокол о намерениях с Минвнешторгом СССР. Проект, по сути, сводился к участию Японии и США в создании инфраструктуры для транспортировки тюменской нефти и газа к портам Дальнего Востока путем строительства трубопровода до Иркутска, железной дороги от Иркутска до Комсомольска-на-Амуре (будущая БАМ) и трубопровода от Комсомольска до Находки. Важно заметить, что когда соглашение находилось на первичной стадии обсуждения, речь шла о сооружении серии трубопроводов, в том числе и на участке, где позднее будет построена БАМ.

Эти переговоры с самого начала шли очень туго. Ставшие доступными архивные материалы демонстрируют степень недоверия, которое переговорщики питали друг к другу. Так, например, СССР отказывался предоставить подробную информацию о своем платежном балансе американским официальным лицам, говоря, что США должны прекратить выдвигать это требование, так как советская сторона согласилась вывозить топливо из СССР

542

исключительно на американских судах.

В итоге, к концу 1974 г. ввиду ограничений, наложенных на Экспортно-импортный банк США в соответствии с поправкой Джексона-Веника, американская сторона отказалась участвовать в данном проекте вовсе. Японские участники к этому времени уже дали обязательства о предоставлении кредитов на сумму в 1,3-1,7 млрд. долл. на строительство железной дороги, закупку оборудования для бурения и материалов для сооружения порта в обмен на поставку 25 млн. тонн нефти ежегодно в течение 25 лет.

Но и Япония в конце концов капитулировала. Формальным предлогом к этому стало окончательное решение советской стороны о строительстве БАМа вместо трубопровода. Сооружение железной дороги вместо трубопровода служило серьезным укреплением обороноспособности СССР, делая более доступным район приграничья с Китаем. Перспективы японского участия в этом проекте были восприняты в Поднебесной в штыки.[540] Под этим давлением Токио, вступивший на нелегкий путь налаживания отношений с Пекином, был вынужден отказаться от участия проекте, несмотря на то, что Брежнев не скрывал своей личной заинтересованности в привлечении японских партнеров. Глава Торговой палаты Японии Нагано сообщал американскому дипломату, что при встрече в мае 1975 г Генсек провел с ним вместо 10 запланированных 45 минут, показывая на заранее заготовленной карте возможный путь прокладки дороги.[541] После подписания договора о дружбе между Японией и Китаем в 1975 г. мысль об участии Токио в таком проекте была исключена. Подводя итоги длительному переговорному процессу по «Северной звезде», часть исследователей приходит к выводу, что ему не суждено было сбыться из-за отказа США принять в нем участие. На наш взгляд, стоит рассматривать весь комплекс факторов, в том числе и китайский фактор.[542]

Наконец, в январе 1975 г. был подписан договор об участии Японии в разведке нефти и газа на шельфе о. Сахалин при миноритарном участии американской компании Gulf Oil (ее доля составляла 5,7% акций). Этот проект предусматривал предоставление Японией кредитов на общую сумму в 237,5 млн. долл. Взамен СССР обязывался поставлять 50% добытой нефти в течение предоставления кредита и еще на протяжении 10 лет. Доступные документы переговоров по Сахалинскому проекту демонстрируют заинтересованность СССР в участии США в проектах на Дальнем Востоке. Так, после подписания предварительного меморандума в мае 1974 г. компания Gulf известила японскую сторону о невозможности своего полного участия в этом проекте в виду меньшего, чем ожидалось, возврата по вкладам, что обеспокоило советскую сторону чуть ли не больше, чем японскую. Р. Петросян, глава торгового представительства СССР в Токио, признался своему собеседнику из американского посольства, что «большая часть оборудования и технологий для проекта должна была поставляться из США, и по этой причине участие компании Gulf, с советской точки зрения, является желательным».[543] В.Н. Сушков, заместитель министра внешней торговли, даже выехал в Питсбург, чтобы при личной встрече с представителями компании понять, чего «стоит заполучить участие Галф».

Какова же была реакция европейских стран на переговоры между Москвой, Вашингтоном и Токио на нефтяном треке? Старый Свет проявлял беспокойство о возможном «нефтяном кондоминиуме» сверхдержав за их спиной. Кроме того, эти переговоры шли вразрез с постоянной американской критикой в адрес европейских стран за их усилия по подписанию двусторонних соглашений о поставках нефти с производителями, которые, как заявлял Киссинджер, ослабляли единство фронта стран-потребителей нефти. Очевидно, что у Европы было столько вопросов, что президент Форд даже был вынужден прокомментировать переговоры с СССР на саммите «Большой шестерки» в Рамбуйе. Он заверил, что они ни в коем случае не угрожают энергетическому сотрудничеству между развитыми странами и что «советская нефть будет представлять собой дополнительные поставки нефти на рынки

547

западных стран».

Несмотря на принятие поправки Джексона-Веника и далеко не сердечное согласие между Брежневым и президентом Фордом, доступные архивные документы позволяют заключить, что для СССР нефтяные контакты с США стояли на более приоритетном месте, чем контакты с европейцами, что было характерно для советской внешней политики в ее традиционном, дипломатическом понимании. Это может быть оправдано отчасти тем, что американское нефтегазовое оборудование считалось лучшим в мире. Однако продукция французской промышленности не уступала ему по своим техническим характеристикам. Для демонстрации своего тезиса приведем пример из архивных документов: 29 ноября 1973 г., в самый разгар нефтяного эмбарго, в Москву прибыла французская делегация во главе президентом банка Сосьете Женераль Л. Лоре. В ходе встречи с министром внешней торговли Н.С. Патоличевым Лоре выложил на стол целый пакет проектов для советского энергетического комплекса, которые Париж был бы рад профинансировать. Среди них, в частности, было предложение об участии французских фирм в разработке газовых месторождений в Тюмени, на что Патоличев ответил, что «мы ведем переговоры с американцами относительно их участия...». Однако, как уже было сказано выше, вскоре американская сторона отказалась от продолжения переговоров по этому проекту. В записи этой беседы имеется следующий пассаж: «Здесь, по-видимому, имеются возможности и для сотрудничества с французскими фирмами, хотя американские, по-видимому, постараются предложить американское оборудование».[544] [545] И далее - никаких обещаний учесть проявленный интерес французского бизнеса или, по крайней мере, соображений по поводу того, как это предложение может быть использовано для укрепления позиций СССР в переговорах с США.

Аналогичным образом, Ж. Д’Эстен, рассказывая о своем первом официальной визите в СССР в качестве президента Франции в 1975 г., сетует, что за чередой протокольных фраз, которые Л.И. Брежнев читал «по бумажке», ему так и не удалось узнать, «как СССР,

занимающий второе место в мире по добыче, оценивает нефтяной кризис».[546] [547]

Из протокола заседания советско-французской рабочей группы по нефтяной и газовой промышленности, прошедшего в Париже в октябре 1974 г., следует, что французская сторона выступила с предложениями участия в разработке нефти на шельфе, на которые советские представители просто не могли ничего ответить. Примечательно, что составитель протокола включил пассаж о низкой эффективности работы советской стороны в рамках комиссии, заметив, что Москва должна серьезнее подходить к подготовке заседаний по научноисследовательским работам, «учитывая огромный французский опыт в разработке и

550

разведке».

В конечном счете, такая зацикленность СССР на развитии нефтяного бизнеса со сверхдержавой - США, возымела далеко идущие политические последствия. Москва так и не сумела использовать имеющиеся разногласия в стане западных союзников по нефтяной проблеме. Пытаясь показать себя честным и надежным участником рынка, она не применяла в достаточной мере элемент торга в своих переговорах ни с США, ни с Европой, выводя весь спектр своих торговых отношений из зоны действия каких-либо «политических увязок», в то время как Киссинджер, политически ответственный за отношения с Кремлем, использовал этот инструментарий мастерски, как в переговорах с СССР, так и со своими союзниками.

После прихода в Белый дом команды Картера наблюдалась смена дискурса относительно нефтяных связей с СССР, что в немалой степени было предопределено общим ухудшением атмосферы отношений между сверхдержавами в контексте роста напряженности на периферии системы международных отношений.[548] Это прослеживается в том, что первые «антисоветские» шаги в экономическом направлении были предприняты еще в 1976 г., когда на саммите «Большой семерки» участники обсудили способы устранения соперничества внутри Западного блока в предоставлении экспортных кредитов Москве.[549]

22 августа 1977 г. президентом Картером была подписана знаменитая директива № 18 об использовании невоенных преимуществ - экономической мощи, технологического превосходства - в качестве элементов стратегии национальной безопасности США. В начале 1978 г. в развитие этой идеи в применении к нефтегазовому сектору Дж. Картером был запрошен доклад «о передаче технологий, особенно, в сфере нефтедобычи, которые могли бы использоваться с целью оказания давления на СССР». В одном из серии топ-секретных меморандумов, направленных Зб. Бжезинским президенту, говорилось, что за шесть лет из западных стран в СССР было импортировано оборудования на 3,5 млрд. долл.[550] 23% всего оборудования было ввезено из США, а в 1978 г. объемы закупок могли достигнуть цифры в 1 млрд. долл. (см. Приложение, табл. 16). Важность этих технологий для СССР не ставилась в этих меморандумах под сомнение - недопоставка оборудования могла потенциально снизить уровень добычи на 10-25%. Соображения национальной безопасности США требовали, по мнению Бжезинского, скорейшего ограничения массированного американского экспорта, а инструментом его проведения в жизнь было названо внесение нефтегазового оборудования в список лицензируемой продукции (см. Табл. 8). [551]

Табл. 8. Отдельные виды оборудования, купленные СССР в 1972-1977 гг., в млн. долл.

Источник: Oil technology export to the USSR. 1978. April 7. NLC 12-41-7-14-1. JCL.

18 июля 1978 г., три дня спустя после объявления в СССР приговора Натану Щаранскому, правозащитнику, обвиненному в измене родине и в антисоветской деятельности, Дж. Картер, после долгих колебаний и недвусмысленных угроз со стороны Конгресса, подписал указ о включении нефтяного оборудования в список лицензируемых экспортных товаров. Это случилось после того, как офис Зб. Бжезинского «слил» прессе подробности готовящихся сделок по продаже компьютеров Sperry Univac и нефтедобывающего оборудования компанией Dresser в СССР. Именно тогда сенатор Э. Джексон поднял волну недовольства и пообещал принять односторонние действия на уровне Конгресса, если сделки не будут отменены. [552] [553] В ходе пресс-конференции, состоявшейся 20 июля 1978 г., президент подчеркнул, что озвученное выше решение не являлось введением торгового эмбарго против СССР и что эти действия «соответствуют основным интересам и общей политике США в отношении Советов». На вопрос, не является ли этот шаг де факто объявлением экономической войны, Картер ответил, что «если эти шаги что-то и представляют, то экономическую

556

дипломатию, а не экономическую войну».

Стоит ли говорить о том, что реакция американского бизнеса на это начинание Белого дома была отрицательной. Он неохотно верил в то, что лицензирование не значит эмбарго, а также что американские технологии настолько уникальны, что Москва согласится пойти ради их получения на дополнительные бюрократические проволочки, связанные с необходимостью представить доказательства того, что экспорт того или иного оборудования не угрожал национальной безопасности США. Еженедельник Business Week замечал, что «торговля - не водопроводный кран, который можно включать и выключать при каждой перемене дипломатической погоды».[554] Действительно, как показало время, большинство заказов, от которых вынуждены были отказаться американские бизнесмены, были «подобраны» французским, немецким, японским и даже швейцарским бизнесом. [555]

Что касается советской реакции, то, например, «Новое время» в целом смотря оптимистично на возможности замещения американских товаров, отметило политическую направленность этого акта: «Судя по всему, официальному Вашингтону не до экономических выгод. Он закусил политические удила, пытаясь вместо товаров экспортировать политику международной конфронтации». [556]

Что заставило США задуматься о такой опции? На наш взгляд, этот шаг был вызван осознанием того, что «американское нефтяное оборудование играет гораздо более критическую роль в советской экономике, чем любой другой тип продукции, ввозимой из США».[557] Понимание этого, в свою очередь, базировалось на выводах нескольких докладов о перспективах развития нефтяного комплекса СССР, подготовленных различными исследовательскими группами: «Грядущий советский нефтяной кризис» (группа ЦРУ во главе со Стэном Тернером, март 1977 г.) и «Перспективы нефтедобычи в СССР» (апрель-июль 1977 г.). Аналогичное исследование было проведено и военной разведкой.[558] В этих докладах делался вывод, что советский нефтегазовый комплекс в ближайшем будущем столкнётся с очень серьезными трудностями, которые могут привести к долгосрочному снижению уровня добычи уже в самом начале 1980-х гг. Авторы исследований полагали, что СССР придется закупать нефть в странах ОПЕК для удовлетворения собственных нужд и нужд СЭВ. Гордость советской нефтянки и сенсация мирового уровня - месторождение Самотлор, дававшее 20% плана добычи, по мнению авторских коллективов, уже достигло пика своего производства.

Методологически вышеназванные доклады базировались на теории пика производства, распространенной в нефтяных и экономических кругах того времени. Согласно этой теории, при максимальном сближении темпов добычи и доказанных запасов нефти в той или иной стране, уровень нефтедобычи достигает своего пика, после чего наступает резкое и, как правило, необратимое снижение производства углеводородов. Несмотря на то, что в настоящее время положения этой теории признаются неверными, в конце 1970-х гг. это было далеко не очевидно, тем более что сообщения из СССР, включая публикации советских специализированных журналов, о близости части месторождений к максимальному уровню добычи, казалось, только подтверждали верность этой теории.[559] [560] Позже, уже в 2000-е гг., американский социолог С. Горелик в своей книге напишет, что эта теория не может быть применима ни к одному из видов топлива, так как сокращение производства исторически связывалось не с истощением запасов, а с нахождением альтернативы тому или иному виду

563

топлива.

Содержание второго доклада было частично опубликовано по настоянию Конгресса,[561] что можно считать эффективным ходом США, ибо таким образом была не только брошена тень на репутацию СССР как поставщика в глазах Европы,[562] то, за что Москва всегда особенно радела, но и проверена достоверность предложенных в докладе выводов через анализ реакции советской элиты. В специально подготовленном обзоре на эту тему суммировалось, что СССР не отреагировал на этот доклад традиционным мощным публичным опровержением его содержания. «Выдающаяся» сдержанность была растолкована как признак высокой степени беспокойства и неуверенности относительно будущего отрасли среди тех, кто в советском аппарате курировал нефтяную отрасль. [563] Выводы докладов также находили отражение в плановом снижении темпов добычи в десятой пятилетке по отношению к предыдущей, прямыми признаниями наличия трудностей в этой сфере советскими официальными лицами. Так, А.Н. Косыгин на встрече с президентом Финляндии в 1977 г. заверил Хельсинки, что СССР гарантирует стабильные поставки на протяжении 15 лет, хотя «топливная проблема не может быть разрешена с легкостью».[564]

Среди основных причин того, что впоследствии эти «трудности» будут названы американским исследователем Т. Густафсоном кризисом на фоне изобилия, а российской ученой М.В. Славкиной - трагедией нефтяной отрасли,[565] отмечалось не только отставание темпов открытий новых крупных месторождений от роста добычи, но и рост потребления, в том числе и в странах СЭВ, которые удовлетворяли свои нужды за счет углеводородов из СССР. (Только в СССР с 1965 по 1985 г. рост потребления нефти на душу населения составил 400%).[566] Авторы докладов также верно диагностировали все возрастающее значение для поддержания высокого уровня добычи в СССР вторичных методов добычи, среди которых самым широко используемым стало заводнение нефтяного пласта на ранней стадии - исключительно отечественное явление.[567] В 1979 г., в редакционной статье журнала «Нефтяное хозяйство» сам министр Н.А. Мальцев признал, что «с помощью метода поддержания пластового давления путем закачки воды в пласты с начала разработки месторождений добывается 90% нефти».[568] Применение этого способа требовало высококачественных погружных насосов, а значит, запрет продажи таких насосов мог возыметь самые серьезные последствия для выполнения плана по нефтегазовому сектору.

Наконец, в подтверждение далеко не радужных выводов исследований США, в советских источниках говорилось о катастрофическом снижении эффективности капиталовложений в отрасль - в 1971-1975 гг. коэффициент эффективности упал с 0,24 до 0,17.[569]То есть, чем больше в отрасль вкладывалось средств, тем меньше была отдача. Это, конечно, было связано с проблемой ввода новых мощностей - переносом центра добычи из старого «Второго Баку» (Волго-Уральского региона) в необустроенную Западную Сибирь. Так, за время девятой пятилетки для обеспечения прироста добычи на 134 млн. тонн потребовалось ввести 392 млн. тонн новых мощностей, то есть более 250 млн. тонн были направлены на компенсацию падения уровня добычи на старых месторождениях. Как показывал экономический анализ, итоговые капитальные затраты на разработку месторождений в течение девятой пятилетки превысили проектные в 1,5 раза.[570] Катастрофической была и эффективность использования кредитов в иностранной валюте для закупки машин и оборудования. Судя по документам СМ СССР, в 1973 г. в «действующей централизованной системе учета и отчетности, а также в документации ведомств и министерств нет данных, позволяющих определить эффективность использования таких кредитов».[571]

Здесь стоит кратко ответить на вопрос о том, что оказалось основной причиной сформировавшейся зависимости СССР от импорта техники из-за рубежа. Дело было не в бессилии советской инженерной мысли, а «в остаточном принципе обеспечения заводов нефтяного машиностроения необходимыми высокопрочными металлами и материалами, основными потребителями которого были предприятия всесильного ВПК».[572] Конечно, прося закупать оборудование за рубежом, нефтяники отдавали себе отчет о возможных последствиях роста импортной зависимости, но иного выхода у них просто не оставалось, тем более, если принять во внимание ту огромную ответственность за благополучие страны, которая была возложена на их плечи со стороны высшего руководство, когда сам А.Н. Косыгин обращался к ним с таком просьбой: «С хлебушком плохо - дай 3 млн. тонн (нефти-О.С.) сверх плана».[573]

Как показала история, пик производства в СССР был достигнут лишь в 1984 г., последовавшее за ним падение уровня добычи было не столь резким и вновь сменилось ростом. Именно поэтому, уже в 1980 г. ЦРУ было вынуждено проводить дополнительное исследование, в котором час Х для кризиса советского производства был отнесен на 1990 г.[574] Как пишут исследователи советского нефтяного комплекса,[575] обреченные на

полуизолированное развитие, советские специалисты создали во многом уникальную технологию для нефтяной промышленности, если взять во внимание географические, демографические и природные условия. Развитие советско-российского нефтяного комплекса не вписывалось в общие рамки концепции о пике производства, которая являлась точкой отсчета для американских аналитиков. Оно носило волнообразный характер, как ввиду специфики организации хозяйства, так и ввиду наличия возможности быстрого развития после угасания, благодаря переносу центра развития в другой регион - то, что может себе позволить только такая огромная страна, как Россия, и то, что сейчас мы наблюдаем в США в связи со «сланцевой революцией».

Таким образом, в осмыслении фактора советской нефти после прихода в Белый дом в 1977 г. администрации демократов наблюдался достаточно крутой поворот. Команда Дж.Картера не только диагностировала критическую важность нефтяного сектора для экономики СССР и его зависимость от экспорта оборудования, но и то, в какую трудную пору он вступает. По мере угасания политики разрядки импорт нефти из СССР перестал использоваться Вашингтоном в качестве средства получения очков на домашнем фронте. Важно подчеркнуть, что действия, предпринимаемые США в отношении нефтяного комплекса СССР в это время, несмотря на их враждебность, вписывались в общую риторику политики разрядки в том смысле, что их конечная цель состояла не в подрыве советского нефтяного сектора, а в перенаправлении инвестиций Москвы из развития ВПК в нефтегазовый сектор.[576] В Вашингтоне ставили задачей не сокрушить нефтяной сектор СССР, а лишь воздержаться от оказания ему помощи в преодолении трудностей. Именно поэтому на том этапе США, регулярно поднимая вопрос о необходимости атлантической солидарности в отношениях с Восточным блоком, не оказывали серьезного давления на своих союзников по принятию аналогичных ограничительных мер в отношении экспорта нефтяного оборудования в СССР. Так, например, в отличие от вопроса экспортных кредитов, который был поднят на саммите «Большой семерки» в Пуэрто-Рико в 1976 г., действия США по ограничению экспорта не обсуждались ни в Лондоне в 1977 г., ни в Бонне в 1978 г. Более того, имея солидное портфолио совместных проектов, получая нефть и газ из СССР, Старый Свет не только не видел необходимости ограничивать приобретение технологий Москвой, но и предлагал более мягкие условия продажи товаров своего производства, при этом на словах поддерживая ограничения со стороны США.[577]

Что касается Японии, то здесь все было достаточно просто. Выход американцев из переговоров о развитии Тюменского региона, общее ухудшение тона отношений между Москвой и Токио на фоне китайско-японского сближения, ужесточение позиции СССР по Курилам, выразившееся в установлении в декабре 1976 г. 200-мильной экономической зоны вокруг островов, - все это привело к тому, что к приходу к власти администрации Картера никаких переговоров о развитии «энергоемких производств на территории СССР» не велось, несмотря на протесты японского бизнеса.[578] Единственным, пережившим политические заморозки проектом, стал Сахалинский, где в конце 1970-х гг. велось разведочное бурение, но и ему суждено было быть реализованным только в 2000-х гг., причем работы по его введению в эксплуатацию еще далеки от завершения.

Важно, что параллельно с этими изменениями в лексиконе политической элиты США в это время все чаще стало появляться новое словосочетание в отношении советской нефти - советская нефтяная угроза. Впервые такой термин появился еще в 1960-е гг в связи с тем, что по мере проникновения на рынки Европы, Москва зачастую использовала тактику демпинга, предлагая цены, заведомо ниже тех, которые устанавливали крупнейшие нефтяные компании.[579] На все обвинения в свой адрес СССР неизменно отвечал, что он просто продает нефть по справедливой, а не монопольно завышенной цене. На волне этого в нефтяном бизнесе, а затем и в прессе стали говорить о советской нефтяной угрозе, которая понималась как подрыв ценовой стабильности. Однако, к концу 1970-х гг. это понятие, на фоне тектонических изменений в мировой нефтяной промышленности, получило новое, более привычное для нас осмысление, - манипулирование поставками в политических целях.

На слушаниях, состоявшихся 1 февраля 1977 г. в сенатском Комитете по внутренним делам М. Конант, один из авторов доклада Министерства обороны о перспективах советской нефтяной промышленности, рассказал, что в его исследовании проводилась оценка места СССР «в игре» за нефть Ближнего Востока. При этом он подчеркнул, что роль Москвы в качестве непосредственного поставщика углеводородов и посредника в продаже газа и нефти Ближнего Востока на европейский рынок дает ей «беспрецедентный инструмент манипулирования поставками».[580] [581]Это, по сути, и есть современное понимание нефтяной угрозы.

Однако в это время, в конце 1970-х гг. Вашингтон отдавал себе отчет в том, что для того, чтобы предпринимать конкретные шаги по контролю европейско-советских энергетических связей, необходимо предложить Старому Свету какую-либо альтернативу «красной нефти». В том, что касается поставок собственных ресурсов, которые имелись и имеются в США в большом количестве, то даже на фоне «сланцевой революции» последних лет Белый дом не готов дать однозначные обязательства по снабжению своих союзников нефтью и газом. Говорить же про 1970-е гг. и вовсе не приходится. Даже на вежливые, но настойчивые запросы Японии относительно аляскинской нефти, в разработке которой ее фирмы участвовали с 1966 г., Дж. Картер ответил, что «возможны лишь кратковременные и ограниченные

584

поставки».

В Белом доме также понимали, что Брюссель в гораздо большей степени зависит от стабильности поставок с Ближнего Востока, а значит, и от политики США в данном регионе, чем от поставок из СССР. Старый Свет беспокоила, таким образом, не столько советская нефтяная угроза, сколько природа особых отношений США с Ираном и Саудовской Аравией и, самое главное, подход США к решению арабо-израильского конфликта.[582] В этом смысле, усилия по установлению энергетических связей с СССР виделись в Брюсселе, Бонне и Париже не чем иным, как попыткой обезопасить себя от «ближневосточной угрозы», т.е. от повторения событий 1973 г.[583] [584] Более того, отказ советского руководства увеличить поставки в Европу во второй половине 1970-х гг., вероятно, вызванный отсутствием понимания в Москве собственных экспортных возможностей в условиях назревавшего кризиса нефтедобычи, заставлял нервничать и европейцев, которые, вполне естественно, надеялись, что все их вложения первой половины 1970-х гг. в советскую нефтяную промышленность дадут

587

результат.

В целом, в том, что касается выработки согласованной энергетической политики внутри Западного блока, администрации Дж. Картера вплоть до 1979 г. находилась в скорее оборонительной позиции, так как, несмотря на принятые обязательства и договоренности, Вашингтон не только не смог остановить рост импортной зависимости от нефти ОПЕК у себя дома, но и был далек от тех цифр по энергосбережению, которые демонстрировали европейцы. В силу всех этих причин в конце 1970-х гг. США не предпринимали конкретных шагов по введению тезиса о советской нефтяной угрозе в активный политический лексикон в их диалоге с Европой. Однако важно понять, что само появление этого концепта, пусть и для внутриамериканского потребления, маркирует принципиально иное понимание фактора советской нефти в отношениях между Западом и Востоком у лидера Западного блока.

В связи с этим нельзя не задаться вопросом о том, насколько близкими к реальности были оценки советской угрозы в конце 1970-х гг? Задумывался ли сам СССР над тем, чтобы применять «нефтяное оружие» против стран Европы? Версия о «мифичности» этого тезиса поддерживается такими исследователями, как П. Хогзилиус и Т Митчелл.[585] В доступных советских документах, в беседах с Е.М. Примаковым, отвечавшим тогда за группу в ИМЭМО по анализу последствий энергетического кризиса в странах Западной Европы, нам не удалось обнаружить присутствия таких замыслов. В СССР по-прежнему господствовало понимание того, что главным гарантом безопасности государства является мощная армия и продвинутый ВПК, что само по себе трудно оспорить, однако, в какой-то момент, это убеждение приводило к недооценке той роли, которую может играть экономика в глобальном противостоянии. «Идея перекрытия крана относится к сфере бульварных детективов, а не серьезной внешнеэкономической политики» , - примерно так можно резюмировать позицию Москвы.

На наш взгляд, советская нефтяная угроза в 1970-1980-е гг действительно была скорее мифом, чем реальностью. Во-первых, несмотря на важность советского экспорта в Европу, все же его объемы были не столь значительны. Лишь одна страна - нейтральная Финляндия в большей степени зависела от нефти СССР, чем нефти ОПЕК (см. Табл. 9, а также Приложение, табл. 17). Во-вторых, в свете приведенных выше данных об огромных инвестициях, направленных в нефтегазовый комплекс, а также важности нефтедолларов для советского бюджета, попытка углеводородного шантажа была бы крайне рискованным мероприятием для самого СССР. В-третьих, к тому, что касалось экономических отношений и поддержания разрядки со странами Европы, в СССР относились с большим трепетом. Если принять все эти доводы во внимание, то становится понятен скепсис европейских лидеров по этому вопросу. В нем, на наш взгляд, проявлялась как ни в каком другом вопросе асинхронность политики разрядки между Европой и СССР в сравнении с разрядкой на уровне сверхдержав.[586] [587]

Табл.9. Источники сырой нефти стран Западной Европы, в % от импорта.

Источник: Chadwick et al. P.46 (IEA/OECD).

Подведем итоги. Расширение взаимодействия между Западным и Восточным блоком в сфере нефти и газа явилось одним из ответов развитого мира на вызов «нефтяной атаки» 19731974 гг. Это сотрудничество представляется крайне интересным в понимании модификации правил и установок биполярной системы международных отношений в контексте политики разрядки. По сути, оно являлось ответом Первого и Второго мира на ревизионистские действия Третьего мира. Будучи продуктом политики разрядки, нефтяные связи между Западным и Восточным блоком были вынуждены пройти через те же этапы «заморозок» и угасания, что и политика разрядки в целом. Если в первой половине 1970-х гг. - «золотой» период разрядки - все три основные центры западного мира, США, Япония и европейские страны, вели переговоры по целому ряду проектов сотрудничества с Советским Союзом на углеводородном треке, то с приходом к власти администрации Картера произошел отказ от этих проектов со стороны Японии и США. Еще в 1973 г. личный помощник президента США Ч. Колсон, предупреждал, что важно не дать «золотой лихорадке», царившей в 1972-1973 гг. среди американских бизнесменов, «спасть в результате перегрузки и несоответствия аппетитов реально существующим условиям, как это уже бывало ранее».[588]

К сожалению, именно такой сценарий, в итоге, и был реализован. Первый удар по «лихорадке» был нанесен принятием поправки Джексона-Веника. После 1976 г. эта тенденция только усилилась, когда перестановка акцентов с сотрудничества-соперничества на соперничество-сотрудничество в области энергетики синхронизировалась с внешнеполитическим курсом США в целом. В таких обстоятельствах «нефтегазовые возможности» СССР стали осмысляться Вашингтоном двойственно. Во-первых, как «слабое место», в связи с теми проблемами, с которыми сталкивался советский нефтепром, давление на который стало частью стратегии Вашингтона по использованию невоенных преимуществ в судьбоносном противостоянии. Во-вторых, этот же сектор стал восприниматься как потенциальный источник угрозы безопасности и интересам Западного блока, что может быть объяснено секьюритизацией нефтяной и энергетической проблемы, наблюдавшейся в 1970-е гг. и распространением классического восприятия советской угрозы на экономическую сферу в контексте выхода биполярной конфронтации за узкие военно-политические рамки.