СИСТЕМА И МЕТОД ФИЛОСОФИИ ГЕГЕЛЯ

Под понятием немецкой классической философии, как известно, подразумевается развитие философской мысли в Германии с конца 18 в. и до первой трети 19 в. В течение нескольких десятилетий в Германии возникают философские системы Канта, Фихте, Шеллинга, и развитие философской мысли немецкого классического идеализма заканчивается грандиозной системой абсолютного идеализма Гегеля, которая «представляет собой величественный итог всего предыдущего развития» (Энгельс).

Само название «немецкая классическая философия», или «немецкий классический идеализм», указывает на то обстоятельство, что, несмотря на различие философских систем, созданных Кантом, Фихте, Шеллингом, Гегелем и многими второстепенными представителями немецкой классической философии, есть, безусловно, нечто общее между этими системами; общее, которое объединяет эти системы в одно целое движение философской мысли.

Кант — дуалист и субъективный идеалист; Фихте пытается преодолеть кантовский дуализм устранением вещи в себе и строит в этом смысле последовательную систему субъективного идеализма; Шеллинг и Гегель создают системы объективного идеализма. Кант стоит на позициях агностицизма; система Гегеля претендует на окончательную, абсолютную истину; Кант пытается дать критику — оценку чистого разума и приходит к выводу, что чистый разум без чувственного материала не способен обосновать научное познание; Фихте, Шеллинг и Гегель доказывают, что только чистое мышление способно дать подлинную истину; Кант, будучи субъективным идеалистом, отрицает метафизику, полагая, что его теоретическая философия стоит над материализмом и идеализмом; Фихте, Шеллинг и Гегель строят метафизические системы и считают свои системы подлинным идеализмом и т. д. и т. д.

И, несмотря на все эти и другие различия — иногда даже очень существенные, немецкий классический идеализм — единое движение, обусловленное своеобразным социально-

экономическим и политическим состоянием Германии конца 18 и начала 19 вв.

Экономическое развитие Германии в указанный период сильно отстает от развития передовых стран того времени, именно Англии, Голландии и Франции. Новый, капиталистический способ производства к этому времени уже стал господствующим в Англии. В Англии буржуазная революция произошла уже в 17 в. Промышленный переворот, после которого капиталистический способ производства быстро прокладывает себе путь в промышленность и начинает бурно развиваться, — уже совершившийся факт. Франция, отставшая от Англии почти на целое столетие, также начинает идти по пути капиталистического развития. В 18 в. французская буржуазия оказалась уже настолько сильной, что она выступает Против «старых поріядков», совершает революцию. Буржуазная революция 1789 г. рушит старые, феодальные производственные отношения и устанавливает господство новых, капиталистических производственных отношений. Отставшая в своем экономическом развитии от Франции на несколько десятилетий, Германия в это время представляет собой не единое государство, а несколько сот суверенных и полусуверен- ных государств.

Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии» дают исчерпывающую картину экономического и политического состояния Германии. Мы приводим эту характеристику целиком, так как она объясняет состояние немецкой идеологии и, в частности, философии того времени. «Состояние Германии в конце прошлого века целиком отражается в кантовской «Критике практического разума». В то время как французская буржуазия, благодаря колоссальнейшей революции, какую только знает история, достигла господства и завоевала европейский континент, в то время как политически уже эмансипированная английская буржуазия революционизировала промышленность и подчинила себе Индию политически, а весь остальной мир коммерчески, — в это время бессильные немецкие бюргеры дошли только до «доброй воли». Кант успокоился на одной лишь «доброй воле», даже если она остается безрезультатной, и перенес осуществление этой «доброй воли» гармонию между ней и потребностями и влечениями индивидов в потусторонний мир.

Земледелие велось способом, который не был ни парцелляцией, ни крупным производством и, несмотря на сохранившуюся крепостную зависимость и барщину, никогда не мог привести крестьян к освобождению — как потому, что самый этот способ хозяйства не допускал образования активно-революционного класса, так и ввиду отсутствия соответствующей такому крестьянству революционной буржуазии, что касается бюргеров, то мы можем отметить здесь только некоторые характерные моменты. Характерно, что полотняная мануфактурная промышленность, т. е. производство с помощью само-, прялки и ручного ткацкого станка, приобрела в Германии некоторое значение как раз к тому времени, когда в Англии эти неуклюжие инструменты были уже вытеснены машинами.

области жизни (здесь нельзя говорить ни о сословиях, ни о классах, а в крайнем случае лишь о бывших сословиях, и народившихся классах) не позволяло ни одной из них завоевать исключительное господство. Неизбежным последствием было то, что в эпоху абсолютной монархии, проявившейся здесь в своей самой уродливой, полупатриархальной форме, та особая область, которой в силу разделения труда досталось управление публичными интересами, приобрела чрезмерную независимость, еще более усилившуюся в современной бюрократии. Государство конституировалось, таким образом, в мнимо самостоятельную силу, и это положение, которое в других странах было преходящим (переходной ступенью), оно сохранило в Германии до сих пор. Этим положением объясняется и нигде больше не встречающийся честный чиновничий образ мыслей и все распространенные в Германии иллюзии насчет государства,'а равно и мнимая независимость .немецких теоретиков от бюргеров, — кажущееся противоречие между формой, в которой эти теоретики выражают интересы бюргеров, и самими этими интересами»[1].

Такими мрачными красками описывают основоположники марксизма экономическое и политическое состояние Германии 18 в.

Все это вместе взятое объясняет слабость немецкой буржуазии, ее неспособность взять власть в свои руки, достиг- путь такого господства, коіорым уже давно пользовалась английская буржуазия и к которому быстрыми темпами шла -французская буржуазия.

С другой стороны, нужно указать и на то обстоятельство, что, несмотря на экономическую отсталость Германии, промышленность, правда, очень медленно, но все же начинает пробуждаться и развиваться. Текстильная, горнорудная и другие области производства уже значительно продвигаются вперед. Буржуазия, правда, слабая, разрозненная, но она уже существует.

Вот в этот период происходит в соседней стране — Франции — революция, «колоссальнейшая революция, какую только знает история». Французская буржуазная революция оказала огромное влияние на Германию. Революция и последовавшие за ней войны, ареной которых большей частью оказывалась Германия, расшатали феодализм и абсолютизм германской монархии.

Буржуазные деятели, передовая интеллигенция, студенчество восторженно встретили французскую революцию. С другой стороны, непомерные контрибуции и налоги, которые накладывала на немецкое население политика Наполеона, вызывали недовольство, противодействие и пробуждали национальное самосознание в германском народе. Становилась очевидной экономическая и политическая слабость и отсталость Германии и связанная с ними военная слабость и отсталость.

Немецкая буржуазия, скованная феодальными порядками, желает установить и в Германии новые порядки. Лучшие представители немецкой буржуазии приветствуют и оправдывают французскую революцию. В художественной литературе, философии уже слышатся ноты, осуждающие феодальные порядки в Германии. Уже в 1792 г. Фихте пишет «речь» (Е. Rede), где требует свободы мысли, которую «князья Европы до сих пор угнетали». Интересно заглавие этого сочинения: «Zuriickforderung der Denkfreiheit von d. Fiir-

sten Europens, die sie bisher unterdriickten». Интересно также обозначение места и времени публикации: «Heliopolis im let- zten Jahre der alten Finsterniss». В 1793 г. Фихте публикует: «Beitrag zur Berichtigung der Urteile des Publikums liber die franzosisch Revolution», в котором он выступает в защиту французской революции.

Известны превосходные строчки, посвященные Гегелем французской революции. Гегель понимает, что французская: философия подготовила французскую революцию. «Говорили, что исходным пунктом французской революции была философия и не без основания называли философию мирской мудростью, потому что она есть не только истина в. -себе и для-себя как чистая существенность, но и истина, поскольку она становится жизненною в мирском. Итак, не следует возражать против того, что революция получила первый импульс от философии»1. Преувеличивая значение философии как первого импульса революции, Гегель более или менее правильно характеризует «старые порядки» во Франции, но, продолжая свою линию о действенности мысли как причины революции, он так заканчивает свое рассуждение о французской революции: «Мысли, понятию права, сразу было при: дано действительное значение, и ветхие подмостки, на которых держалась несправедливость, не могли устоять. Итак, с мыслью о праве теііерь была выработана конституция, и отныне все должно было основываться на ней. С тех пор как солнце находится на небе и планеты обращаются вокруг него, не было видано, чтобы человек стал на голову, т. е. опирался на свои мысли и строил действительность соответственно им. Анаксцгор впервые сказал, что ѵоОа (ум) управляет миром, но лишь теперь человек признал, что мысль должна управлять духовной действительностью. Таким образом, это- был великолепный восход солнца. Все мыслящие существа праздновали эту эпоху. В то время господствовало возвышенное, трогательное чувство, мир был охвачен энтузиазмом, как будто лишь теперь наступило действительное примирение божественного с миром»[2] [3].

Этими восторженными словами характеризует Гегель французскую революцию. Что Гегель не изменил своих убеждений относительно французской революции до конца своей жизни, хотя и не оправдывал крайностей якобинского террора, которые не только его, но и многих прогрессивно настроенных интеллигентов часто отпугивали от революции, видно» из того, что весь период реставрации он считал фарсом и с радостью принял свержение монархии 1830 г. «Разыгрывался пятнадцатилетиий фарс...». «Таким образом, опять произошел разрыв, и правительство было свергнуто. Наконец, после сорока лет войн и бесконечной путаницы старое сердце могло радоваться, видя, что пришел конец этому положению и наступило состояние удовлетворения»1.

Принимая во внимание эти и подобные высказывания классиков немецкого идеализма и анализируя содержание созданных ими философских систем, мы должны прийти к выводу, что распространенная в последние годы характеристика немецкого классического идеализма как аристократической реакции против французской революции и французского материализма безусловно ошибочна.

Конечно, немецкий классический идеализм всей своей сущностью направлен против материализма; как идеализм он против материализма вообще и поэтому и против французского материализма. Но немецкий классический идеализм не направлен конкретно против французского материализма как реакция и тем более как аристократическая. Пред-і ставиТели немецкого идеализма должны были отрицательно* относиться к французскому материализму уже в силу того; что этот материализм в основном был механистическим.

Уровень развития естественных наук к концу 18 и началу 19 вв. сильно отличается от состояния этих наук в 18 в: Материализм 18 в. был механистическим, «потому что из всех естественных наук к тому времени достигла известной законченности только механика твердых тел (земных и небесных) — химия имела еще детский вид, в ней придерживались еще теории флогистона. Биология была в пеленках: растительный и животный организм был еще мало исследован, его отправления объяснялись чисто механическими причинами. В глазах материалистов 18 столетия человек был машиной, как животное — в глазах Декарта»[4] [5].'

К концу 18 и началу 19 вв. биология уже далеко шагнула вперед, возникла научная геология, появились теории развития, в частности теории развития солнечной системы, органического мира; наконец, огромное внимание было уделено истории развития человеческого общества.

Развитие научного знания как в области природы, так и в области человеческого общества не могло не пошатнуть основы механистического мировоЛЬрения. Немецкий классический идеализм, опираясь на достижения научного знания, выступает против механистического мировоззрения и поэтому против материализма.

Но характеристика немецкого идеализма как аристократической реакции против французского материализма ошибочна и в другом отношении. Французский материализм 18 в. был идеологией прогрессивной, революционной буржуазии и поэтому сам был прогрессивным мировоззрением. Немецкий же классический идеализм как аристократическая реакция против этого мировоззрения должен представлять собой реакционное мировоззрение. Такова сущность этой характеристики.

Отрицать реакционную сторону немецкого идеализма, конечно, нельзя. Но она, эта реакционная сторона, не выражает сущности этого направления. Глубокое движение философской мысли, венцом которого явилась грандиозная система Гегеля, не может быть охарактеризовано как реакционное. Немецкий классический идеализм представляет собой именно реакцию, но не в смысле реакционного, не в смысле аристократической реакции, а реакцию как теоретический отзвук французской революции. Маркс был, безусловно, прав, характеризуя философию Канта как немецкую теорию французской революции. Эта оценка кантовской философии еще в большей степени применима к Фихте и в особенности к Гегелю, вся система которого в своеобразной форме — часто, может быть, искаженной — представляет собой отражение французской революции.

Новый класс, класс буржуазии, возникший и развивающийся в Германии в этот период, в сущности, прогрессивный и даже революционный, — еще довольно слаб, разрознен, труслив, находится в тисках феодального строя; он может лишь мечтать о своем господстве, может мечтать о революции, но, слабый и трусливый, не может совершить революции и поэтому, восторгаясь французской революцией, мечтая о преобразовании убогой действительности, примиряется с этой убогой действительностью, приспосабливая свои взгляды к данной действительности. Весь пафос революции проявляется лишь в теории. Создавая философскую теорию французской революции, переводя ее на абстрактный язык философской теории, немецкий классический идеализм в системе Гегеля одновременно оправдывает убогую политическую действительность Германии.

Философия, говорил Гегеіь, — это эпоха, отраженная в мыслях. Лучше всего это определение подходит к системам немецкого идеализма и, в частности, к системе Гегеля. Она «отражает» современную ему эпоху, именно эпоху французской революции, преломленную через призму германской действительности конца 18 и начала 19 вв.

Все своеобразие немецкого идеализма обусловлено двой- К)

ственным характером немецкой буржуазии этого периода; за оправданием существующего строя скрывается революция, а революционный пафос сочетается с системой, оправдывающей «королевско-прусское» государство.

Сравнивая французскую философию 18 в. с немецкой философией 19 в., Энгельс писал: «Подобно тому как во Франции 18 века, в Германии 19 столетия философская революция служила введением к политическому перевороту. Но как непохожи одна* на другую эти философские революции! Французы ведут открытую войну со всей официальной наукой, с церковью, часто даже с государством; их сочинения печатаются по ту сторону границы, в Голландии или в Англии, а сами они нередко переселяются в Бастилию. Напротив, немцы — профессора, государством назначенные наставники юношества; их сочинения — одобренные начальством руководства, а система Гегеля — венец всего философского развития — как бы возводится даже в чин королевско-прусской государственной философии. И за этими профессорами, в их педантически-темных словах, в их неуклюжих, скучных периодах скрывалась революция? Да разве люди, считавшиеся тогда представителями революции, — либералы — не были самыми рьяными противниками этой философии, наполнявшей туманом человеческие головы? Однако то, чего не замечали ни правительство, ни либералы, видел уже в 1833 г., по крайней мере, один человек; правда, он назывался Генрих Гейне»[6].

Раздвоенность немецкой буржуазии своеобразно проявляется во всех системах и взглядах представителей немецкого идеализма. И чем дальше идет развитие немецкого идеализма, тем яснее — как в философском, так и в политическом отношении — вырисовывается раздвоенность, дуализм немецких философов.

Дуализм кантовской философии, стремление примирить материализм и идеализм, найти средний путь и стать, наконец, выше материализма и идеализма, считая оба направления ненаучными, метафизическими, и скатывание, в конечном счете, к субъективному идеализму; стремление обосновать подлинное научное знание — во всяком случае в пределах физико-математических наук — и отрицание возможности познания подлинной действительности, агностицизм; дуализм теоретического и практического разума, отрицание метафизики с точки зрения теоретического и ее признание, восстановление с помощью практического разума и т. д. — все это представляет собой своеобразное отражение раздвоенности соответствующего класса, идеологом которого был Кант.

Фихте, создающий реакционную теорию субъективного идеализма и в то же время защитник французской революции, требующий восстановления свободы мысли, которую незаконно отняли у народа, патриот, защищающий самостоятельность, суверенитет немецкой нации.

Гегель, который «угадал» диалектику вещей, создатель философской теории французской революции, всегда с величайшим восторгом говоривший об этой революции, создает систему — ценец всего философского развития в истории немецкого идеализма, — которая оправдывает убогую немецкую действительность, отрицает необходимость революции в Германии и которая «как бы возводится даже в чин королевско-прусской государственной системы».

Эта раздвоенность, проявляющаяся у каждого из этих мыслителей своеобразно, — характерная черта философских систем немецкого классического идеализма.

Восторженно встретив французскую революцию 18 в., они оправдывают ее для Франции, но, подчиняясь условиям германской действительности, отрицают ее для Германии. Во Франции революция, полагает Гегель, была вызвана противоречием между просвещением и католической религией, в Германии же это противоречие было разрешено реформацией.

Рассматривая вопрос о революции, Гегель рассуждает следующим образом: «...разум воли заключается именно в том, чтобы удерживаться в чистой свободе, во всем частном желать лишь ее, желать права ради права, обязанности лишь ради обязанности. У немцев это осталось мирной теорией, но французы пожелали осуществить это на практике. Теперь возникает два вопроса: почему этот принцип свободы остался лишь формальным и почему только французы, а не немцы; принялись за его осуществление?..»1, «...почему французы тотчас же перешли от теории к практике, между тем немцы ограничились теоретической абстракцией...». Гегель указывает причину: «...формальному принципу философии в Германии противостоят конкретный мир и действительность с внутренне удовлетворенною потребностью духа и с успокоившеюся совестью. Ведь, с одной стороны, сам протестантский мир дошел в мышлении до сознания абсолютно высшего самосознания, и, с другой стороны, протестантизм находит успокоение относительно нравственной и правовой действительности, в убеждении, которое само, отождествляясь с религией, есть источник всего правового содержания з> частном праве п в государственном строе. В Германии просвещение стояло на стороне теологии; во Франции оно тотчас же приняло направление, враждебное церкви. В Германии все в» светских делах уже было улучшено благодаря реформации...»1. «...хотя религия и государство и различны по содержанию, однако их корень оказывается тождественным, и для законов высшей санкцией оказывается религия...»; «...при католической религии невозможно никакое разумное государственное устройство, потому что правительство и народ должны взаимно иметь эту последнюю гарантию, заключающуюся в убеждении, и они могут иметь ее лишь в такой религии, которая не противоречит разумному государственному строю»2.

Оправдание революции во Франции и отрицание возможности --- а не только необходимости — революции в Германии представляет собой одно из самых ярких противоречий в мировоззрении Гегеля.

И все же, несмотря на общую социально-экономическую .и политическую основу, которая обусловила все это философское движение и наложила определенный отпечаток на характер развития философской мысли в Германии, нельзя не видеть различия в системах немецких философов, так же как нельзя игнорировать общий характер этих систем.

! В буржуазной философии 20 в., в период возрождения и распространения неогегельянства, проблема взаимоотношения системы Гегеля к предшествующим философским системам и, в частности, к философской системе Канта считалась весьма актуальной. Конечно, никто не спорит против положения, что философия Гегеля связана с предшествующими •философскими системами, в частности с системой Канта. Вопрос заключается в том, какова эта связь.

• Некоторые, признавая эту связь, считали ее настолько, незначительной, что, в сущности, философия Гегеля оказывалась совершенно оторванной от предшествующих систем и, в частности, от системы Канта. Другие же настолько сближали Канта и Гегеля, что философия последнего представлялась как бы «новым изданием» кантовской философии.

Так, например, Th. Haering пытался доказать, что философия Гегеля настолько своеобразна, оригинальна, настолько существенно отличается от остальных систем, что ее нужно понять не на основе развития и влияния систем и обстоятельств (Durch andere Einflusse von Menschen und Umstande), з на основе ее самой (Aus sich selbst heraus verstanden wer- de.n kann und muss).

Основное и существенное отличие философии Гегеля от предшествующих систем заключается якобы в том, что в этой философии определяющими были не теория познания и метафизика, а проблемы духовно-нравственные и, главным образом, проблемы религиозной жизни человечества1.

Haering рассуждает так, как будто теория познания, которая для Гегеля является диалектикой и метафизикой и составляет содержание его главного труда «Науки логики», не существует; как будто проблемы морали и религии характерны только для философии Гегеля и вовсе не характерны для философии Канта, Фихте и Шеллинга.

С другой стороны, Н. Glockner защищает противоположную точку зрения. Н. Glockner считает весь немецкий идеализм трансцендентальным идеализмом, а философию Канта — первой фазой трансцендентализма[7] [8]. Непонимание сущности т. н. трансцендентального идеализма приводит Glock- пег-а к взгляду, по которому и гегелевская философия объявляется трансцендентализмом. Гегель боролся не только против названия «трансцендентальная философия» («варварское имя», — писал Гегель), но и против сущности кантовского субъективизма и агностицизма.

Своеобразие философии Гегеля по сравнению с системами Канта, Фихте и Шеллинга и тесная связь этой философии с названными системами представляют собой проблему, без ясного решения которой нельзя понять развитие систем немецкого идеализма, нельзя понять и саму систему философии Гегеля.

Философию Гегеля нельзя понять, не рассмотрев основных принципов философии Канта, Фихте и Шеллинга, так как на плечах этих мыслителей стоит Гегель и на предпосылках, заложенных в их системах, строит он последнюю в своем роде систему идеалистической философии.

И если мы в дальнейшем сравнительно долго останавливаемся на разборе кантовской философии, то это вызвано самой сущностью дела и вполне соответствует точке зрения Гегеля. Конечно, точка зрения объективного идеализма Гегеля ближе взглядам Шеллинга, чем субъективному идеализму и агностицизму Канта, но Гегель хорошо понимает зависимость своей собственной философии и вообще философии немецкого идеализма после Канта от кантовской философии. «Я напомню, — писал Гегель, — что в настоящем сочинении я потому так часто принимаю во внимание кантовскую философию (это некоторым читателям может казаться излишним), что как бы ни смотрели другие, а также и мы в настоящем сочинении на детали, на отдельные ее черты, равно как и на разработку особенных частей ее, она все же составляет основу и исходный пункт новейшей немецкой философии, и эта ее заслуга остается неумаленной тем, что в ней подлежит критике. Ее приходится часто принимать во внимание в объективной логике также и потому, что она подвергает тщательному рассмотрению важные, более определенные стороны логического, между тем как позднейшие изложения философии, напротив, уделяли ему мало внимания и часто только высказывали по отношению к нему грубое, но не остаВг шееся без возмездия презрение»1.