2. ЗАПАДНОГЕРМАНСКИЙ ЮРИДИЧЕСКИЙ ПОЗИТИВИЗМ — ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВАЯ ОСНОВА СУДЕБНЫХ ПРОЦЕССОВ НАД НАЦИСТСКИМИ ПРЕСТУПНИКАМИ

Курс на реабилитацию нацистских военных преступников сопровождался разработкой юридико-теоретических концепций, которые оправдывали судебную практику вФРГ. Эту миссию в первую очередь призвана была выполнить позитивистская теория права.

Позитивизм определяет право как волю, приказ за-конодателя, навязываемые субъекту, а не как требова-ние разума или каких-либо правовых и нравственных ценностей.

Раскрывая формулу буржуазного позитивизма, советский юрист В. А. Туманов указывает, что юридический позитивизм (например, в отличие от естественно- правовой теории) именно за государством признает абсолютную и* главенствующую роль. Он пишет: «Из

-всех внешних факторов, оказывающих воздействие на право, позитивизм видел и признавал лишь государство, суверенную политическую власть, законодателя... Критерий, который позволил бы ему отделить право от морали и других социальных норм, он усматривал в санкции государства» . И хотя исходная формула позитивизма в силу своей формальности обладает определенным постоянством, тем не менее буржуазная и в данном случае немецкая теория позитивизма (Майер, Лабанд, Тома) имеет свою политическую историю, в течение которой она претерпевала определенные изменения. Позитивизм в истории Германии неоднократно менял свои политические симпатии, обслуживая различные режимы и системы.

В силу формализации характера взаимодействия государства я права эта теория часто приспосабливала свою конструкцию под политические требования времени. Этому в большой мере способствовал типичный для позитивизма отказ от ценностного понимания права, от обусловленности права экономическими, .политическими, нравственными и иными критериями, которые позволили бы ответить на вопрос, справедлив ли закои, морален ли он и т.

В конце XIX — начале XX в. позитивизм полностью отождествлял государство с правовым порядком и рас-сматривал государство лишь как совершенный дей-ствующий правопорядок. Ведущий государствовед того времени Лабанд говорил, что «закон—это воля Бис-марка, а государство Вильгельма покоится на гармонии права и власти». Подобно тому как у Гегеля «мировой дух» («объективный») воплотился в конституционной монархии прусского образца, Лабанд и позитивисты его времени объявили «политический дух» уделом Бисмарка и кайзеровской империи. Лабанд освобождал государство и право от исторических, политических и философских воззрений. «Юридический позитивизм в эпоху Бисмарка имел очевидное стабилизирующее зна-чение. Он был детищем своего времени, которое нуж-далось в безошибочных средствах, чтобы интересы правящих кругов обеспечить послушанием, а приказы начальства — беспрекословным исполнением подчинен-ных». Так определяют содержание и миссию позити-визма в эпоху Вильгельма сами западногеріманскиеюристы .

После первой мировой войны в сложных условиях Веймарской республики, когда обострение классовой борьбы сопровождалось в сущности непрекращавшим-ся экономическим и политическим кризисом, юридический позитивизм не мог более удерживаться на своих ортодоксальных нормативистских позициях, он стал рядиться в «социологические одежды». Зависимость права от государства уже опосредовалась социологиче-скими факторами. В качестве правообразующих сил многие позитивисты в тот период наряду с государством также признавали и роль политических партий и движений.

В процессе формирования правовых концепций особую роль в то время играло отношение к праву судей-окого корпуса. Будучи чиновниками от правосудия и консервативными хранителями правового наследия империи, судьи в массе своей не приняли Веймарскую конституцию. Их сопротивление вело к тому, что многие новые законы были обречены па бездействие. Например, весьма демократический закон об участии рабочих в управлении предприятиями 1920 года не получил применения.

Отрицая позитивизм как некое начало, стабилизирующее отношения государства и права, Э. Кауфмани вкупе с К. Шмиттом выступили за право, приспосабливающееся к меняющимся политико-социальным отношениям. Основным ориентиром их «адаптирующегося права» стала выдвинутая К. Шмиттом сразу же после захвата власти нацистами формула «друг —враг», которая ориентировала государственный аппарат на при-менение насилия и репрессий, то есть на использование откровенно внеправовых методов расправы и подав-ления.

Если обратиться к западногерманским источникам, то среди многих других мы находим следующую характеристику позитивизма того периода, данную бывшим председателем западногерманской федеральной судебной палаты Генрихом Вайнкауфом в работе «Германская юстиция и национал-социализм». Концепцию позитивизма он характеризует следующим образом: «Право это только то, что государство как обладатель государственной власти, как законодатель утверждает в качестве права. Оно становится правом только потому, что государство утверждает его таковым. Государство является сувереном и не связано никаким другим предшествующим или надпозитивным правом.

Эти крайности позитивистских концепций послужили поводом для их резкой критики после разгрома гитлеровской Германии. Многие представители естественно-правовой школы трактовали позитивизм как теоретико-философское кредо национал-социализма. Дело доходило до того, что преступное нарушение третьим рейхом* общепризнанных норм и принципов международного права, попрание им морально-этических устоев человеческого общежития, а также элементарных прав и свобод целых народов и отдельной л.ичности считали «практическим выводом» из юридического позитивизма.

Получила распространение идея о том, что позитивизм утвердился при национал-социализме в качестве его правовой идеологии. Именно в таком свете пытается представить дело известный западногерманский теоретик права Эрнст фон Хиппель. Он пишет, что «на Нюрнбергском процессе Международного Военног о Трибунала наряду с физическими лицами — главными военными преступниками перед судом предстала и правовая концепция — позитивистское учение о государстве и власти, ибо оно 'выражало юридическое кредо национал-социализма» .

Упомянутый ранее Г. Вайнкауф также склонен свалить вину за беззаконие и разрушение права при национал-социализме на юридический позитивизм.

Для определения судьбы юридического позитивизма в условиях третьего рейха следует иметь в виду сле-дующие обстоятельства. Основополагающий тезис пози-тивизма—«государство творит право, не будучи ничем ограничено», т. е. тезис, оправдывающий бесправие, ес-ли и был заимствован национал-социализмом, то с тем, чтобы упростить механизм правотворчества до формулы: «фюрер творит право», «воля фюрера—закон».

Немецкий философ-экзистенциалист Мартин Хайдеггер с приходом Гитлера к власти в 1933 году был назначен ректором Фрайбургского университета. В речи во время церемонии вступления в должность Хайдеггер говорил 3 ноября 1933 г.: «Не принципы и идеи являются правилами нашего бытия, а только вождь, и лишь он один, олицетворяет собой настоящую и будущую действительность Германии и ее закон» .

Трактуя общественные отношения сквозь призму афористической формулы «маска друга скрывает лицо врага», Хайдеггер заведомо оправдывал террористическую практику нацистского режима.

Типичным для государственно-правовой политики фашизма было то, что она проводилась преимущественно внеправовыми методами, т. е. путем прямого террора, физического насилия, репрессий; при этом грань между судебным и внесудебным террором в течение короткого времени была полностью уничтожена.

В ходе дискуссии, которая развернулась на страницах юридического еженедельника «NeueJuristischeWochenschrift» в 1964—1965 гг. по вопросу о правовой природе государственных актов и политических программ национал-социализма, известный юрист и депутат бун-дестага от СДПГ Адольф Арндт, ссылаясь на мнение многочисленной группы западногерманских юристов, свидетельствовал, что «в период с 1933 по 1945 г. в Германии право не возникало в форме закона, ибо это были произвольные акты, порожденные насилием и злоупотреблением властью» .

Известно, что юридический позитивизм неоднократно подвергался нападкам со стороны идеологов и правоведов национал-социализма именно за «культ» нор»мы права, за абсолютизацию ее. После провала фашистской инсценировки Лейпцигского процесса в печати началась кампания против применения формально-юридического метода в судебной практике, который будто бы поста-вил под угрозу все «завоевания национал-социалист-ской революции».

Такие немецкие юристы — а/пологеты идей национал-социализма в области права, как криминалисты Дамм и Зауэр, государствоведШмитт и др., ниспровергали основные заповеди позитивизма. Они писали, что бытие государства состоит исключительно в реализации объективного права, которое является народным, а потому любые действия в государстве всегда суть акты права. Дамм в 1934 году также утверждал, что судья уже более не глашатай и не раб закона, судья и_закоп находятся в одной плоскости, и тот и другой являются выразителями «здорового народного сознания».

Другой известный в тот период криминалист (впоследствии председатель имперского «народного суда») Р. Фрай-слер также утверждал, что «право народа это вовсе не законы, а идеи, живущие в народе» .

Приветствуя полное включение юстиции в преступную систему нацизма, тот же Фрайслер писал: «Правосудие должно особенно гордиться тем, что именно оно выступило носителем здорового развития права, которое было отмечено применением постановления против лиц, позорящих немецкую нацию» .

Волеизъявления вождя, «ответственные литературные высказывания» и программные заявления компетентных лиц (например, высказывания о расовой политике в книге А. Розенберга «Миф XX века», в передовицах нацистских газет «ФелькишерБеобахтер» или «Ангриф») объявлялись имеющими решающее значение даже в тех случаях, когда они не были облечены в юридическую форму и не имели в виду непосредственно воздействовать на право.

Принцип вождизма становится главенствующим и в праве, и в практике его применения. Он конструируется на посылке, что только вождь является подлинным творцом права. Во внедрении этой конструкции первая скрипка принадлежит одному из активных деятелей нацистского «правового фронта» — К. Шмитту, с 1 июля 1934 т. назначенному главным редактором журнала «Deutsche Juristenzeitung». В статье «Вождь охраняет право» (1 августа 1934 г.) Шмитт писал: «Истинный вождь «всегда является одновременно и судьей. Из функций вождя проистекает и функция судьи». И далее: «Мы (не должны слепо придерживаться юридических понятий, аргументов и прецедентов, порожденных старческой и больной эпохой». В передовой статье «Высший судья немецкого народа» редакция журнала «Das Deutsche Recht» развивала эту же идею применительно к деятельности судебного аппарата; «За каждым судей* ским креслом стоит сам вождь». Смысл подобных выска* зываний состоял в стремлении освободить нацистских судей от необходимости придерживаться каких-либо правовых критериев.

Произвол и беззаконие в третьем .рейхе развернулись в невиданных масштабах. Национал-социализм выразил свое отношение к праву в зловещей формуле: «право или бесправие, но прежде всего — моя родина». В сущности данная формула отрицания права стала заповедью нацизма в его государственном н политическом обиходе. Совершенно правы те советские юристы, которые объясняют попытку описать преступления фашизма на счет позитивизма намерением увести в сторону от выявления подлинных социально-политических причин, а также от тех исторических, экономических предпосылок и факторов, которые способствовали приходу фашизма к власти.

И если позитивизм получил широкое распространение и приобрел практическое значение, то именно в связи с судебными процессами по делам о нацистских военных преступниках, .как теоретико^правовое основание для их оправдания, для их реабилитации. Здесь возможно выделить два периода и соответственно как бы два метода использования позитивизма. Первый — нюрнбергский. Тогда им пользовалась в основном за-щита. Второй—западногерманский, когда он стал слу-жить важным критерием судебной политики ФРГ во-обще.

В период Нюрнберга немецкие адвокаты івелизащиту своих подсудимых с позиций теории юридического позитивизма. Отправная конструкция адвоката главного военного преступника Иодля Г Я'Ррайсса основывалась на тезисе о «нормативной силе фактического», признающем за любым правовым актом силу общеобязательного предписания. Исходя из отождествления закона и права, Яррайсс утверждал, что все действия правителей Геріма-нии соответствовали целям суверенной /власти иееносите- ля-вождя, а потому были законными в смысле принципов действовавшего права. «Я рассматриваю проблемы, — заявлял он,— лишь в свете действующего права, а не права требований, которое оно могло и должно было бы в перспективе выставить во и.мя морали или чело-веческого прогресса» . Яррайсс категорически утверж-дал, что в период господства национал-социализма ни в правосознании народов, ни в сознании государственных деятелей не сложились представления о войне как преступной акции, а также и объективно не существо-вало всеобщего международно-правового режима запре-щения войны. При этом он строил свою конструкцию на том единственно имевшем для него значение факте, что в международном .праве тогда якобы не было конк-ретных, письменно оформленных норм, объявлявших аг-рессию преступлением. Яррайсс безапелляционно зая-влял, что будто бы пакт Бриана — Келлога'1928 года не запрещал войну как противоправное средство разреше-ния споров между государствами. Из своих собственных домысловЯррайсс делал произвольный вывод о том, что невозможно с позиций права обосновать наказание нацистских руководителей за нарушение мира между государствами, то есть за агрессию .

С позиций позитивизма Яррайсс развивал концепцию повиновения и безусловного выполнения приказов, ссылаясь лишь на тот факт, что в период национал-социализма приказ вождя вытеснил все остальные правовые нормы: «В государстве, где вся власть сосредоточена в руках одного чело века-вождя, его приказы для всех остальных членов этой иерархии становятся обязатель-ными к выполнению. Никому не дано ни право, ни обя-занность проверять приказы на предмет их правомер-ности» .

Таким образом защита пыталась отрицать наличие состава преступления в деяниях главарей национал-социализма, цепляясь за теоретические конструкции юридического позитивизма.

Попытка Яррайсса и других защитников в период Нюрнберга приобрела значение своеобразного .прецедента, ибо юридический позитивизм превратился в постоянный источник правовой аргументации для защитников нацистских военных преступников.

Разгром гитлеровского государства означал одновременно и подрыв устоев позитивизма. Связанный с этим процесс обновления философии права происходил на базе возрождения естественного права через утверждение «извечных» моральных и этических ценностей. Расцвет и особая популярность теории естественного права имели под собой конкретные объективные причины и были продиктованы реальными потребностями об-щественного развития послевоенной Германии. На этой почве намечался процесс обновления немецкой теории и философии права. Особое место и роль здесь принадле-жит известным немецким юристам Густаву Радбруху и Гельмуту Коингу. После войны Радбрух подверг суро-вой критике основные формулы юридического позитивизма об абсолютном значении и обязательности закона. Он считал, что в определенной степени эти формулы обезоружили немецкий народ и юристов перед произволом и жестокостями закона. Он пояснял, что избранная нацистская формула «право — это то, что нужно народу» оправдывала любое беззаконие и бесправие. В этом отношении Радбрух и сам находился в плену распространенных представлений относительно существования права в качестве социально независимого феномена. А потому, обвиняя позитивизм, в то же время сам игнорировал социально-исторические пределы роли права и особенно правовых конструкций.

В связи с начавшимися в Западной Германии первыми судебными процессами над нацистскими преступниками Радбрух обосновывал уголовную ответственность нацистских суден. Он выводил ее из своей концепции о высшем ранге «естественных прав» и в этой связи утверждал, что существуют «.объективные пределы повиновения судей закону». Он признавал за ними «право на сопротивление против оформленного законом бесправия» (richterlicherWiderstandgegengesetzlichesUnrecht). Обобщая эту мысль, другой немецкий юрист Артур Кауфман писал уже в 1968 году, что «право — это сопротивление против бесправия» .

Критикуя деятельность органов правосудия Западной Германии в процессах над нацистскими преступниками, бывший генеральный прокурор земли Гессен Фриц Бауэр комментировал это следующим образом: «Установление объективного состава квалифицированного убийства, а также и простого убийства в процессах против нацистских преступников в соответствии с позицией Радбруха не представляет трудностей. Даже если под-чиненный и считал волю фюрера законом, все равно их действия носят объективно противоправный характер». Бауэр цитирует следующее высказывание Радбруха из статьи «Дискуссия о преступлениях против человечест-ва», опубликованной в 1947 году: «Неужели же немец-кий народ, включая преступников, лишился здравого смысла и не мог осознать, что на основании законов и приказов фюрера творилось «законное бесправие» .

В практике этого судопроизводства были случаи, когда бывшие нацистские судьи, обвинявшиеся в выне-сении неправомерных приговоров, ссылались прямо на позитивистские концепции. Они утверждали в свое оп-равдание, что «судья профессионально обязан соблю-дать и реализовать действительную волю закона, при-нести в жертву авторитарному правовому приказу соб-ственное правосознание, опрашивая только, что есть право, и никогда, а справедливо ли оно» .

Единоборство этих двух, казалось бы, трудно совме-стимых в сущности . своей, правовых теорий — позитивизма и естественного права чисто внешне завершалось их примирением. Эта акция совмещения начал позитивного и естественного права была проведена и получила выражение в принципах и тезисах Основного закона ФРГ: возведение достоинства личности на пьедестал «естественного права» (ст. 2),теория «правовогогосударства», основанная на смешении позитивного и естественного путем отождествления закона и права (ст. 20). Наконец, последний по времени шаг законодателя — возведение права на сопротивление в ранг конституционного (п. 4 ст. 20), казалось бы, предпринят и выдержан в тради-циях теории естественного права, однако был принят в рамках чрезвычайного законодательства и в подтексте снабжен откровенной антидемократической направлен-ностью. Совмещение этих теорий ограничивается лишь рамками конституционных деклараций. В силу опреде-ленных политических и идеологических аспектов прак-тического эффекта оно не получило. Их формальное со-существование остается парадной вывеской на правовом фасаде ФРГ, маскирующей тот факт, что это совмещение на самом деле имеет чисто идеологическое и политическое значение.

В действительности, как показывает практика применения западногерманского права и особенно судебные процессы против нацистских военных преступников, позитивизм вновь занял здесь господствующие позиции. Поскольку позитивизм понимает под правом все то, что приказывает добившаяся успеха власть, и, следователь-но, правовым считается всякий приказ, исходящий от фактического обладателя власти, постольку он находит логическое обоснование для требования безусловной, слепой подчиненности, для выполнения любых приказов. Тенденция использования позитивизма именно в этих целях наглядно проявилась в судебной практике по делам о преступлениях нацистов. Причем между высшими федеральными судами — апелляционными и ревизующими инстанциями и основной массой «решающих» судов, как нам представляется, сложилась своеобразная система разделения труда. Верховные суды не заняли по этому поводу твердой позиции: они то склонялись (особенно в первые годы после войны) в пользу естественно-правовой доктрины, то переходили на рельсы позитивизма. Эти колебания происходили в связи с необходимостью ответить на вопрос о правовом значении постановлений и приказов Гитлера.

В первые годы после образования ФРГ (1951 — 1952 гг.) Федеральная судебная палата вынесла ряд решений, в которых объявила недействительными некоторые из законов гитлеровского государства. Типичной была следующая аргументация, .изложенная в решении от 12 февраля 1952 г.: «Правители третьего рейха издали множество актов, якобы устанавливающих право. Однако они таковыми не являлись, ибо нарушали те правовые принципы, которые действуют независимо от признания государством, и более сильны, чем им про-тивостоящие акты. Последние в силу несоответствия требованиям справедливости не создают права, и их единственным содержанием остается бесправие» .

Эта позиция была сформулирована также в приговоре первого уголовного сената — Федеральной судебной палаты от 29 января 1952 г.: «Сущность права фор-мируется в ходе исторического развития цивилизован-ных народов, и закон должен придерживаться его непре-ходящих основных принципов» .

В то же время известно, что Федеральный конституционный суд неоднократно признавал законную силу нормативных актов и политических акций Гитлера, откровенно основываясь на доктрине о «нормативной силе фактического» и о «революционном происхождении национал-социалистского государства» .

С другой стороны, судебная практика по делам о нацистских военных преступниках на уровне решения и обоснования приговоров по первой инстанции руковод-ствуется исключительно критериями позитивизма. Об этом убедительно свидетельствует тот факт, что ссылка на состояние крайней необходимости в силу приказа стала наиболее «популярным» оправдательным аргументом. Ясно, что суд расценивает приказ (заведомо преступный, противоправный, т. е. вопреки его содержанию) как правовую норму общеобязательного значения.

Таким образом, действие позитивизма в судебной практике автоматически снимает исходную проблему об ан-тиконституционности законов, противозаконности адми-нистративных актов, т. е. в базирующемся на позитивиз-ме правосознании суда оправдывается любой акт про-извола. Следовательно, старая заповедь позитивизма «право есть право, закон есть закон» остается предпоч-тительной и поныне.

Известно, что в процессе № 3 американский военный трибунал подверг специальному рассмотрению вопрос о том, что есть право, может ли Международный суд исходить из формального понимания законности, из признания самодовлеющего характера внутреннего права. В приговоре суд высказал следующее мнение: «Ясно, что немецкие суды третьего рейха должны были следовать германскому праву, выражавшему волю Гитлера, несмотря на то, что оно противоречило международному праву. Но подобное признание не может иметь существенного значения для данного суда... Главное звено обвинения в этом^ случае состоит именно в том, что законы, гитлеровские указы и драконовская, продажная и развращенная национал-социалистская правовая система как таковая в совокупности представляет собой военное преступление и преступление против человечности. Участие в издании и применении таких законов означало преступное соучастие». И далее трибунал характеризует законодательство третьего рейха как далеко зашедшую деградацию всей правовой системы .

Из приведенной цитаты видно, что немецкие судьи справедливо обвинялись не только в том, что они смыка-лись с нацизмом на почве применения формалистиче-ских концепций позитивизма, но в сущности прямо руко-водствовались в своей деятельности нацистскими идеями. А потому не менее очевидно и то, что признание обязательности выполнения нацистских законов и приказов с позиций позитивизма в послевоенный период также прямо или косвенно выявляет стремление неправомерного оправдания нацистских преступников.

Отрицая всесторонне обоснованный в Нюрнберге довод о том, что и сама правовая система, и само гитлеровское государство были преступными, теоретики западногерманского права несколько лет подряд вели дискуссию о характере нацистского права и пытались доказать, что поскольку право есть право, независимо от материального содержания его норм, то суд при оценке характера деяний должен руководствоваться материальными установками действовавшего в тот период права.

Указанная практическая миссия позитивизма с достаточной определенностью была подтверждена в ходе двухлетней (1964—1965 гг.) дискуссии на страницах «NeueJuristisclieWochenschrifb— органа западногер-манского союза адвокатов. В ней приняли участие фон Резен, Вальтер Левальд, депутат бундестага Адольф Арндт, Ганс Вельцель и др.

Дискуссия развернулась по вопросу об отношении западногерманских судов к приказам и иным норматив-ным актам третьего рейха. Участники дискуссии такили иначе признавали тот факт, что суды ФРГ очень часто ретроспективно расценивают такие акты как действо-вавшее право, обязательное к исполнению. Однако ха-рактерно, что и сама критика в адрес судов ведется ими с позиций юридического догматизма и наиболее значи-тельным критерием при оценке нацистского права приз-нается вопрос о должной публикации. Так, Вельцель полагает, что, «противореча самому себе, фон Резенна-ходит возможным рассуждать относительно того, что тайный приказ Гитлера о эвтаназии все же имел ранг закона». Критикуя Резена за формализм, Вельцель ведет спор в той же плоскости. Если для Резена решающим является соблюдение требований формы существования права и некоторые приказы Гитлера он -считает несостоятельными в основном потому, что они не удов-летворяли требованиям публичности (например, не бы-ли опубликованы в официальном вестнике законодательства), то Вельцель возражает ему лишь по поводу этих требований.

Однако в ходе дискуссии выявилась и другая, близкая к естественно-правовой школе позиция, критиковавшая такой подход как откровенно позитивистский. Ее представитель Арндт писал: «Резенстоит не столько на позициях позитивизма, но скорее чистого легализма, даже номинализма, ибо определяет закон лишь по внешним признакам и временной эффективности. К сожале-нґію, эта основная проблема затемняется тем, что все еще из священного страха перед ситуацией правовой беззащитности (Rechtsunsicherheit) применяются псев- дбзаконы на том единственном основании, что под ними стоят соответствующие подписи...» . Этот упрек Арндт обращает прямо в адрес западногерманских судов: «К сожалению, правосудие и государственная практика оставались неясными и двойственными. Бюрократия, которая частенько признавала свод гитлеровских законов и применяла их, тем самым приносила право в жертву действующему правопорядку (Rechts- sicherheit)» . Высшие федеральные суды, по его мнению, заняли аналогичную позицию. В качестве примера Арндт приводит решение Федерального конституцион-ного суда (1957 г.) о признании силы действующего права за договором (конкордатом) между Гитлером и Римским папой о сотрудничестве в деле школьного об-разования .

Приверженность методу позитивизма, однако, раскрывается в полном объеме, если обратиться непосредственно к практике судопроизводства по делам о нацистских военных преступниках. Наиболее отчетливо она прослеживается в концепции о чрезвычайной необходимости в силу приказа, в ссылках на принцип вождизма и господства преступной воли одного Гитлера, в приспособлении международно-правовой и политической доктрины континуитета к области уголовного права; наконец, в прямых призывах к суду рассматривать вопрос о виновности на основании законов, действовавших в нацистской Германии.

Однако было бы неправильным абсолютизировать значение позитивизма и трактовать его как единственную платформу, служащую целям оправдания. Как свидетельствует сама практика, в ней достаточно широко используются приемы перемещения проблемы ответственности из рамок правовых категорий в область политических и идеологических отношений. Инициатива, получившая положительный эффект, принадлежит профессору Мюнхенского института истории Бухгейму, который выступил на Освенцимском процессе в качестве эксперта. Свою концепцию вины и ответственности Бух- гейм построил на утверждении, что приказы выполнялись из чувства преданности идее; исполнители будто бы находились в плену тезиса об исторической миссии немцев, которая как бы составляла для них надзакон- ное оправдывающее основание, снимала с них уголовную вину за преступные деяния. Тезис о том, что приказы выполнялись в силу «убеждения», из верности идее, был с энтузиазмом подхвачен защитниками нацистских военных преступников для того, чтобы снять проблему преступности приказов и вывести ее за пределы уголовного кодекса. Вместо уголовной ответственности и конкретного судебного наказания дело хотели свести к выведению формулы о моральной ответствен-ности.