Гетерогенность, сбалансированность, роль государства

Помимо обособленности свойством системы принято считать сочетание в себе различных элементов. И как раз в этом смысле Китай, пожалуй, единственная страна в мире, сумевшая к настоящему времени абсорбировать практически все известные способы хозяйствования — как в их технико-экономическом, так и социальном содержании.

Именно государство регулирует основные пропорции в экономической системе. Эта роль вытекает не только из имеющегося социалистического опыта. Она традиционна для аграрного общества в Китае, где земледелие всегда требовало объединения и организации масс населения для решения инфраструктурных, ирригационных и т.п. задач. К тому же в этой стране нумеролого-пропорциональный способ мышления имеет очень глубокие исторические корни. Обычна и для послевоенного Китая постановка политических и экономических задач с использованием чисел и соотношений (“борьба с тремя и пятью злоупотреблениями”, “на 30% полезный, на 70% вредный”, “увеличение ВНП в четыре раза за двадцать лет” и т.п.).

В конце августа 1998 г. финансовая администрация Сянгана предприняла массированную интервенцию на местном фондовом рынке — общий объем скупленных акций составил около 15 млрд.долл. Событие представляется символичным: на самом либерализованном пятачке хозяйства “Большого Китая” государство впервые за много лет сочло необходимым прямое вмешательство в рыночный механизм, что, кстати, было одобрено большинством местных финансистов. Примечательно, что одним из результатов этих действий стало приобретение государством контрольного пакета акций в крупнейшем банке Азии — “Hong Kong and Shanghai Banking Corp.” (HSBC).

Сам факт системности китайского хозяйства (сочетающего, помимо всего прочего, свободно-рыночный анклав в Сянгане с жестким директированием хозяйственной деятельности в массиве) определяет преимущественно внутренний характер проблем, стоящих перед Китаем. По сути эти проблемы во многом иного свойства, чем те, что решают страны с “переходными” экономиками и большинство развивающихся государств. Цели “реформ”, “глобальной интеграции” и т.п. применительно к Китаю уже не актуальны — страна с этим кругом проблем, похоже, уже справилась. Для КНР несколько большую трудность представляет, по-видимому, другое — сочетание “азиатского” и “тихоокеанского” (“континентального” и “морского”) массивов хозяйства — и соответствующих стратегий и ориентаций, в том числе внутри “Большого Китая”.

Примечательно, что этот процесс начался задолго до декларированного в долгосрочных национальных планах 2000 года как рубежа, когда акцент в хозяйственном развитии должен быть перенесен с прибрежных на внутренние провинции. В отношении иностранного капитала, например, в приморских районах введен национальный режим, а в центральных существуют льготы. В последних также более благоприятен и общий налоговый режим. Развивается практика шефства прибрежных районов над внутренними, набор именно в последних персонала для государственных строительных программ за рубежом и т.п. В какой-то мере уменьшению дифференциации может помочь азиатский кризис: испытывая трудности на внешних рынках, некоторые прибрежные регионы разворачиваются лицом к внутренним районам.

Проблема сочетания “азиатского” и “тихоокеанского” в какой-то мере включает и дальнейшую интеграцию внутри “Большого Китая” — в том числе центральную политическую задачу Пекина — воссоединение страны. Очевидно, что в обозримом будущем эта проблема и ее отдельные составляющие будут требовать продолжения особой внешнеэкономической стратегии, сохранения ведущей роли государства в ее разработке и непосредственном осуществлении.

Законченность, подобие

Достаточно законченный вид “Большому Китаю” придают уже имеющиеся связи с зарубежными сообществами этнических китайцев. Этот “спрут” уже довольно густо покрывает поверхность планеты, а экономическое “кровообращение” в его щупальцах не имеет выраженной направленности. Дело в том, что значительную трудность всегда представляло определение эквивалентности во встречном движении “товар — деньги” в отношениях массива с Гонконгом и хуацяо.

Среди многочисленных признаков самодостаточности необходимо упомянуть стройный комплекс представлений о внешнем мире и месте Китая в нем. Устойчивость основных политических установок (“многополюсный мир”, “пять принципов мирного сосуществования”, “мирное внешнее окружение”, “одна страна — две системы”) в течение длительного периода связана, конечно, не только с последовательностью пекинского курса. Очевидно, что эти постулаты выведены из точных наблюдений и хорошо продуманных прогнозов — в том числе в области развития мирового хозяйства. Так, экономический феномен интегрирующегося “Большого Китая” справедливо рассматривать как часть процесса “регионализации” мирового хозяйства, выявления геоэкономического содержания в концепциях “многополюсного мира” и “мирного окружения”.

Многомерная самоидентификация страны ее руководством удачно дополняет теоретическую цельность и гибкость внешней политики. Пекин охотно ассоциирует себя и с “Югом”, и с “Востоком”, и с “социалистической страной”. Это облегчает практическое маневрирование на международной арене. Заметным явлением в 90-е годы было еще и введение в идеологию внешней политики компонента, связанного с апелляцией к традиционным ценностям, восточным философиям. Это существенно повысило уровень взаимопонимания с азиатскими государствами.

Заслуживает внимания и еще одно свойство экономики Китая, которое можно было бы охарактеризовать как подобие, отражение и т.п. Участие в мирохозяйственных процессах заставляет и эту страну искать организационно-институциональные формы, аналогичные по функциям общераспространенным. Этого же требует и принцип пропорциональности партнерства. Соответственно, помимо сферы сотрудничества с хуацяо и тунбао, представленной по большей части небольшими и средними проектами, набирают силу аналоги ТНК, представленные крупными территориальными и отраслевыми объединениями КНР (внешнеторговые и инвестиционные компании центрального подчинения и отдельных провинций, базирующиеся в Гонконге холдинги, торгово-промышленные конгломераты, опирающиеся на гигантские госпредприятия). Они активны на внешних рынках, иногда даже конкурируют между собой. Вместе с тем государство выступает как их непосредственный участник, организатор и координатор, проводя, в частности, достаточно согласованную и обеспеченную внешнеполитическими средствами, инвестиционную деятельность за рубежом. Поэтому подобие в китайском случае носит в большей степени характер функционального обеспечения системы и необходимой для нее степени участия в мировом хозяйстве, т.е.

Из положения экономики Китая в мировом хозяйстве как обособленной системы и нынешнего кризиса следуют довольно простые выводы. Во-первых, системное качество хозяйства принципиально достижимо в современных условиях и, возможно, повторимо и перспективно в других очень крупных странах или группах соседних стран. Ничего сверхъестественного в экономике и политике Пекина в последние десятилетия не наблюдалось, а продолжающийся почти тридцать лет динамичный рост был начат из очень тяжелого положения. Стратегия самообеспечения в принципе вполне сочетаема с интенсификацией внешнеэкономических связей, а цели адаптации к внешнему рынку, несомненно, приоритетней, чем задачи интеграции в него, — последний процесс для крупных стран, вероятно, уже не очень возможен.

Учитывая, что стратегия развития и реформы в Китае следовали в общем-то за естественными потребностями развития производительных сил этой страны (а иначе они вряд ли были бы столь успешными), можно предположить, что аналогичные стратегии станут еще популярнее, будут и дальше приводить к формированию достаточно обособленных от мирового хозяйства комплексов — с существенно другими ценовыми, структурными и внутрисистемными характеристиками. Возможно, это приведет к затуханию очередной волны глобализации, а очередной цикл мирового развития будет более ориентирован на внутренние рынки. На сей счет применительно к развитым странам уже существует немало прогнозов, подкрепленных эмпирикой наблюдений за ходом циклических процессов в мировой экономике.

Стало общим местом признание слабеющей экономической роли государства в ходе глобализации (интеграции). Однако закономерность эта, по-видимому, не универсальна и охватывает лишь развитой мир, да и то с определенными оговорками — в связи с регионализацией и замещением национальных институтов довольно мощными региональными, наднациональными. В остальных же странах проблематичность полноценной мирохозяйственной интеграции оставляет для национального государства еще слишком много проблем внутреннего развития, чтобы говорить об ослаблении этой роли. Тем более, что региональная интеграция, развернувшаяся в Азии и Латинской Америке, еще очень далека от завершения, в свою очередь, требуя от национальных государств значительного вмешательства в ход событий. Регионализация в китайском случае (интеграция массива и территорий) отчетливо демонстрирует, сколь огромная роль принадлежит в этом процессе государству. Не исключено, что с затуханием глобализации и в других странах экономическая роль государства будет иметь тенденцию к усилению, углубляемую кризисными явлениями в мировом хозяйстве.

Системность Китая, его внешнеэкономическая (внешнеполити-ческая) полноценность и самодостаточность позволяют предположить, что дальнейшее развитие этой страны будет сохранять значительную специфику, — то есть базироваться главным образом на внутренних потребностях. Вряд ли КНР будет повторять известные траектории новоиндустриальности, хотя в отдельных частях системы сходство окажется значительным. Тем не менее, учитывая преимущественно аграрный характер массива, а также теоретическую достижимость постиндустриальной стадии на основе уже сложившейся социально-экономической структуры (имеющей все шансы для безболезненного перерастания в смешанную экономику), мы можем предположить, что положение “мастерской мира” отнюдь не обязательно станет очень длительным этапом и основным компонентом будущей эволюции Китая. Китайская городская и сельская действительность во многом противоречат классическим представлениям о капитализме и имеют немало потенциальных черт нового, постиндустриального строя, в том числе вследствие воспроизведения при активном участии государства некоторых его черт. К ним можно отнести существенно изменившееся взаимодействие науки и производства, многократно возросшие в связи с этим вложения в качество работника, невозможность измерить результаты многих современных видов труда в категориях трудовой теории стоимости, частичное замещение рыночных импульсов субъективным целеполаганием, опережающий рост коллективной собственности, а также индивидуальной (личной) собственности самостоятельно занятых и, соответственно, низкой роли прибыли среди мотивов производства.

Не нужно исключать, что “постиндустриальность” в китайском варианте развития примет формы модернизации деревенской жизни в большей мере, чем это рисуют прогнозы урбанистического свойства. На этом, уже обсуждаемом китайскими футурологами, пути есть немало заманчивых перспектив, впрочем, как и сложных технико-экономи-ческих проблем. Ясно, однако, что аграрный компонент китайской цивилизации сыграл и сыграет куда большую роль в ее развитии, чем мы это обыкновенно представляем, — хотя бы потому, что со многими проблемами, стоящими перед нынешними преимущественно городскими экономиками Восточной Азии, Китай уже справился, так и оставшись в основном крестьянским обществом.

Вряд ли это обстоятельство можно продолжать считать за признак отсталости или отставания страны от ближайших соседей по Азии. Тем более, что крестьянство может в ряде случаев оказываться современней горожан. В исследовании известного социолога Алекса Инкелеса (Alex Inkeles) и его коллег, предметом был индивидуальный уровень модернизированности сознания. Выяснилось, что жители сельских районов в Китае (окрестности Тяньцзиня) существенно превосходят горожан по пониманию своей социально-экономической роли (личной эффективности), склонности к продолжению образования, способности к долгосрочному планированию хозяйственной деятельности, умению использовать в работе технические достижения и т.д.8

Становление “Большого Китая” в качестве системы в международном разделении труда, как мне кажется, подчеркивает условность категорий, претендующих на универсальный характер, в частности, понятия “переходные” страны. Последнее, скорее, имеет локальный смысл. Вероятно, лучшим критерием для классификации стран “периферии” было бы деление по принципу “интегрирующихся” или “дезинтегрирующихся” пространств — с точки зрения их внутренней социальной и экономической консолидации.

Существование и укрепление относительно обособленных систем и подсистем в современном мире, по-видимому, свидетельствует не только о его многополярности, но и полисистемности, — означая тем самым очередной крах универсально-шаблонных представлений о характере социально-экономических процессов на планете.