§ 8. Заглавно-финальный комплекс поэтического и философского текстов

Заглавия неоднократно рассматривались в различных аспектах1: исследовалась синтаксическая структура заглавий, их соотношение с текстом (классическая работа С. Кржижановского «Поэтика заглавий» [Кржижановский 2006]), их семантика, выстраивалась типология заглавий [Фатеева 1990], заглавиям посвящены конкретно-исторические [Богомолов 2006 и др.] и лексикографические работы [Шестакова 2005].

8.1. Типология заглавий философского текста

Первую группу заглавий философских произведений образуют заглавия, представляющие собой генитивную конструкцию с двумя отвлеченными существительными, безразлично к степени их метафо- ризации: «ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ДУХА» Г. Гегеля, «ДИАЛЕКТИКА МИФА» А. Лосева, «СМЫСЛ ЛЮБВИ», «ОПРАВДАНИЕ ДОБРА», «ДОСТОВЕРНОСТЬ РАЗУМА» Вл. Соловьева, «АКТУАЛЬНОСТЬ ПРЕКРАСНОГО» Г. Гадамера, «ФИЛОСОФИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ» М. Мамардашвили, «ЗАТМЕНИЕ БОГА» М. Бубера, «ОТКРОВЕНИЯ СМЕРТИ» Л. Шестова, «ВЛАСТЬ ЗНАНИЯ Л. Шестова, «ОКРЕСТНОСТИ ВЕЩЕЙ» Я. Друскина, «ВСЕОБЩНОСТЬ ОТЧАЯНИЯ», «ПОНЯТИЕ СТРАХА» С. Кьеркегора; аналогично - в поэзии Д. Хармса: «ПОСТОЯНСТВО ВЕСЕЛЬЯ И ГРЯЗИ», «ИЗМЕРЕНИЕ ВЕЩЕЙ».

Вариантом двухкомпонентной генитивной конструкции является номинативная подчинительная конструкция с тремя существительными М. Хайдеггера: «ВРЕМЯ КАРТИНЫ МИРА», хотя это более характерно для переводного философского текста.

Ко второй группе очень частотных заглавий относятся номинативные сочинительные конструкции из двух отвлеченных существительных. Сочинительная конструкция с двумя существительными, в том числе отвлеченными, также характерна для большой формы художественной прозы. В то же время наблюдается существенное отличие художественного эпоса от философского текста: русская художественная проза тяготеет к введению в подобную конструкцию заглавия антитезы: «ВОЙНА И МИР», «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ», «ОТЦЫ И ДЕТИ», - тогда как философский текст предпочитает антитезе сложное соположение понятий: «ВРЕМЯ И БЫТИЕ» (М.

С середины же ХХ в. становятся популярными заглавия, представляющие собой сочинительные местоименные или наречные конструкции: «Я И ТЫ» (М. Бубер), «ЭТО И ТО» (Я. Друскин), «ТОГДА И ТЕПЕРЬ. Забегание» (В. Подорога).

Третьим распространенным структурным типом философского заглавия нужно считать предложную конструкцию «О + существительное в ед. или мн. ч.». Эта конструкция заглавия восходит еще к традиции заглавий средневековых теологических работ типа «О НАЧАЛАХ» [Ориген 2000] или Плотин «О ЧИСЛАХ» [Лосев 1999, 942]. В русской философской словесности: «О НАЗНАЧЕНИИ ЧЕЛОВЕКА. ОПЫТ ПАРАДОКСАЛЬНОЙ ЭТИКИ», «О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА. ОПЫТ ПЕРСОНАЛИСТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ» [Бердяев 1972], «О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ СИЛОЮ» [Ильин 2007, 375], «ТРАКТАТ О ВОДЕ», «О ПРЕОБРАЗОВАНИЯХ», «О ТЕЛЕСНОМ СОЧЕТАНИИ» [Липавский 2005, 5, 66, 148]; «О КОНЦЕ СВЕТА» [Друскин 1990, 54], «О ЖЕЛАНИИ», «О ГОЛОМ ЧЕЛОВЕКЕ», «О ПРОСТРАНСТВЕ ЖИЗНИ» [Друскин 2000, 596, 598, 615]. Любопытно, что эта форма характерна для философских трактатов философов-поэтов: «ОБ УПАДКЕ СРЕДНЕВЕКОВОГО МИРОСОЗЕРЦАНИЯ», «ТРИ РАЗГОВОРА О ВОЙНЕ, ПРОГРЕССЕ И КОНЦЕ ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ» [Соловьев 1990, Т.2, 635, 339], «О ВЕСЕЛОМ РЕМЕСЛЕ И УМНОМ ВЕСЛИИ», «О РУССКОЙ ИДЕЕ» [Вяч. Иванов 1994, 60, 360], или трактатов поэтов- философов: «О СУЩЕСТВОВАНИИ», «О ИПОСТАСИ», «О КРЕСТЕ» [Хармс 2000, 399, 400].

Четвертую группу образуют заглавия, которые условно можно назвать «феноменологическими». Такое заглавие представляет собой одно преимущественно короткое существительное с очень широкой семантикой в именительном падеже, причем задача последующего текста - наполнить его значением.

«ВЕЩЬ» [Хайдеггер 1993, 316] (ср. проза Хармса «ВЕЩЬ» [Хармс 2000, 180]), «ПОВОРОТ», «СЛОВО» [Хайдеггер 1993, 253, 302], «ОКНО» [Друскин 2000, 438], «СОН», «ГРЕХ», «ВЗГЛЯД» [Друскин 2004, 438, 367, 378], «ГРЕХ», «ТВАРЬ», «СОФИЯ» [Флоренский 1990, 166, 260, 319, 464], «ЗЛО», «БОГ» [Лосский 1994, 344, 83]. Вводимое таким образом поэтическое название по структурному типу философского также нуждается в дальнейшей экспликации: так, у А. Введенского философский характер заглавия стихотворения «МИР» эксплицируется, в частности, тем, что среди действующих лиц оказывается Дурак-Логик.

К этой группе примыкают заглавия абстрактными существительными, в основном абстрактными существительными на -ость, в том числе абстрактными существительными во множественном числе: «СОМНЕНИЕ», «ТРИЕДИНСТВО», «ПРОТИВОРЕЧИЕ», «РЕВНОСТЬ» [Флоренский 1990, 15, 51, 143, 464], «ОТРЕШЕННОСТЬ»

[Хайдеггер 1991], «ДЕРЗНОВЕНИЯ И ПОКОРНОСТИ» [Шестов 1993, Т.2, 149], «АБСОЛЮТНОЕ СОВЕРШЕНСТВО» [Лосский 1994 317], «СОПРИСУТСТВИЕ» [Друскин2000, 463],«ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ» [Липавский 2000, 106], «ВОЛЬНОМЫСЛИЕ», «ЕВРОПЕЙСКАЯ

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ» [Мамардашвили 2004, 235, 26].

Пятая группа типичных названий для русского оригинального и переводного философского текста включает заглавия, представляющие собой субстантивированные прилагательные или причастия в номинативе «НЕПОСТИЖИМОЕ» [Франк 1990, 183], «РОДНОЕ И ВСЕЛЕНСКОЕ» [Иванов 1994], «СМЕРТНОЕ», «УЕДИНЕННОЕ» [Розанов 1990, 371, 21], «ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, СЛИШКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ» [Ницше 1990, Т.1, 231], «ЧУДНОЕ И ЖУТКОЕ» [Подорога 2006, 154].

Далее в качестве достаточно частотных, хотя и несравнимо с основными группами заглавий, необходимо отметить инфинитивные конструкции (шестая группа): «ПРОИЗНОСИТЬ И ПИСАТЬ» [Подорога 1995, 296], «РАССУЖДАТЬ НЕ РАССУЖДАТЬ» [Друскин 2000, 848] и заглавия, построенные на риторическом вопросе (седьмая группа): «ЧТО ТАКОЕ МЕТАФИЗИКА?» [Хайдеггер 1993, 16], «ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ?» [Делез 1998], «ЧТО ТАКОЕ ИСТИНА? (Об этике и онтологии)» [Шестов 1993, Т.2, 365].

Встречается огромное количество комбинированных вариантов философских заглавий, в том числе и с подзаголовком: «“ОКНО ЗАХВАТА”. РИТМ И ГАРМОНИЯ», «ВЗГЛЯД: “ЧЁРНЫЕ ПУЛИ”» [Подорога 2006, 84, 100] (комбинированный тип заглавия с цитатой из Н. Гоголя); «СЫНОВЬЯ И ПАСЫНКИ ВРЕМЕНИ (Исторический жребий Спинозы)», «ГЕФСИМАНСКАЯ НОЧЬ (Философия Паскаля)», «НЕИСТОВЫЕ РЕЧИ (Об экстазах Плотина)» [Шестов 1993, Т.2, 253, 278, 325], «АПОФЕОЗ БЕСПОЧВЕННОСТИ (опыт адогматическо- го мышления)» [Шестов 2000, 319], «РОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ, ИЛИ ЭЛЛИНСТВО И ПЕССИМИЗМ» [Ницше 1990, Т.1, 47].

Особенностью заглавий философского текста (особенно второго типа) является то, что оно затем повторяется в названиях глав, разделов или параграфов в прямо или косвенно инвертированной форме: так, например, заглавие части восьмой главы работы Флоренского «ФИЛОСОФИЯ, АСТРОЛОГИЯ, ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ»: «ЗЕМЛЯ И НЕБО», а заглавие параграфа (пункта) в указанной главе: «НЕБО И ЗЕМЛЯ (отрывочные замечания об астрологии)» [Флоренский 2000, 489, 490].

Особое внимание заслуживают поэтизмы в заглавиях философского текста. Исторически заглавия поэтического и философского произведения в XVIII и XIX вв. отчетливо отличались друг от друга (особенно - в русской поэзии), однако в XX в. имеет место конвергенция заглавий философских и поэтических текстов. Первоначально философский текст, пытаясь отойти от строго позитивистского научно-философского названия, привлекает поэтические формы (формулы) в названия. Поэтический текст используется непосредственно в заглавии, но особенно характерен для подзаголовка: «ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА. Книга для всех и ни для кого» [Ницше 1990, Т.2, 5] - как нетрадиционный в классической философии поэтический парадокс; или для эпиграфа, тесно связанного с заглавием; например, шестовский эпиграф из Шекспира ко второй части книги «НА ВЕСАХ ИОВА»: «Мне кажется, что мир спит» [Шестов 1993, Т.2, 149]; и, наконец, для определения жанра: философское произведение называется поэтическим или смешанным философско-поэтическим жанром, или в название жанра вводятся поэтические элементы.

Если говорить об основных, «эпохальных» для философии ХХ в. произведениях, то основателями мощной традиции введения поэтического высказывания в заглавный комплекс философского произведения являются Ницше и Кьеркегор. «ПО ТУ СТОРОНУ ДОБРА И ЗЛА», где добро и зло как философские понятия, а по ту сторону - поэтическая метафора, подкрепляемая сразу же музыкальным термином прелюдия: «Прелюдия к философии будущего» [Ницше 1990, Т.2, 238]. Поэтическая метафора вводится без нарушения классической философской модели заглавия: «СУМЕРКИ ИДОЛОВ, ИЛИ КАК ФИЛОСОФСТВУЮТ МОЛОТОМ» [Там же, 556] - построено по традиционной схеме, но уже с метафорическим наполнением. «ОТКРОВЕНИЯ СМЕРТИ» [Шестов 1993, Т.2, 25], «ЗВЕЗДА БЕССМЫСЛИЦЫ», «ПОЛЁТ ДУШИ» [Друскин 2000, 323, 432] - уже можно считать пограничным заглавием, которое можно трактовать как заглавие поэтического, так и философского текста.

8.2. Философские заглавия в поэтических текстах

Параллельным процессом к поэтизации некоторых заглавий философского текста является привлечение поэтическим текстом философского высказывания, его структуры или элементов в заглавие. Говоря о пропорции тяготения того или иного поэта, с одной стороны, к философ- ской проблематике, развитию философских понятий или использованию философской терминологии в тексте стихотворений1, а с другой - к использованию у него собственно философских заглавий, можно утверждать, что это соотношение асимметрично. Иными словами, такие поэты, как, например, Айги, поэзия которого отличается вышеперечисленными признаками и в текстах которого философская терминология очень частотна, избегают типичных (классических) для философского текста заглавий. И наоборот: подчеркнуто философское заглавие свидетельствует, скорее, о метатекстовом уровне (об обращении с философией как с темой, что характерно для поэзии постмодерна); ту же функцию будут выполнять философские термины внутри текста этих стихотворений.

Подобная ситуация характерна для конца ХХ в., но если говорить о XIX и начале ХХ в. (вплоть до обэриутов), то заглавие по аналогии с философским произведением не препятствовало, а часто даже обуславливало активное использование философской лексики в том же самом тексте. Так, например, А. Блок в стихотворении с заглавием «ПОСЛЕДНЯЯ ЧАСТЬ ФИЛОСОФСКОЙ ПОЭМЫ» последовательно развивает и теологические темы единого, части и целого, числа: Здесь на земле единоцельны //И дух и плоть путем одним // ... // Они, исчислены в одно // ... // И бегут в едино сплоченные части, - а также использует характерные для философского текста конструкции: И с духом плоть, и с плотью дух. Одно из немногих лирических стихотворений В. Хлебникова, заглавие которого «О СВОБОДЕ», построено как типичное философское высказывание (оговоримся, что «ДОСКИ СУДЬБЫ» Хлебникова - классическая модель философского заглавия генитивного типа - не лирическое стихотворение), одновременно является примером активного использования Хлебниковым терминологии философского рационализма: вихрем разумным... единым... все за богиней туда. Восприятие свободы как богини отсылает к рационально-просветительским моделям и в частности к философии Соловьева.

Объем вводимого философского сегмента в заглавие может быть разным - одно слово (Сапгир «СУЩНОСТЬ»; Олейников «О НУЛЯХ»; Хармс «РАЗМЫШЛЕНИЯ», «ВЫВОДЫ»; Айги

1

См. главу II.

«ДО НЕ-СУЩЕСТВИМОСТИ»), словосочетание (Сапгир «ВЕРШИНА НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ», Аристов «БЕССМЕРТИЕ ПОВСЕДНЕВНОЕ», Айги «ЗАПИСЬ: APOPHATIC», Введенский «НАЗНАЧЕНЬЕ МОРЯ»), высказывание (Давыдов «СЕГОДНЯ НЕТ ВЧЕРА», Айги «НАКОНЕЦ-ТО ПОНЯТНО, ЧТО ЭТО ДЫХАНИЕ»).

Не любые философские заглавия, особенно их лексическое наполнение, потенциально пригодны для освоения поэтическими заглавиями: так, если в начале ХХ в. в философских заглавиях была чрезвычайно популярна конструкция со словами Смысл или Критика: «ОБЩИН СМЫСЛ ИСКУССТВА», «СМЫСЛ ЛЮБВИ», «КРИТИКА ОТВЛЕЧЕННЫХ НАЧАЛ» Соловьева, «СМЫСЛ ЖИЗНИ», «СМЫСЛ МИРА И ОТНОСИТЕЛЬНЫЕ ЦЕННОСТИ КУЛЬТУРЫ» Е. Трубецкого, то в поэтических заглавиях подобные конструкции отсутствуют. Однако Кедров использует эту конструкцию в трансформированном виде (контаминация смысл и мысль как мысл) в стихотворении «:МЫСЛ ПАРАШЮТА», но далее в тексте смысл все-таки эксплицируется: Нераскрывшийся парашют - // высший смысл // подкравшийся // к парашютисту.

Если рассматривать влияние философских заглавий на поэтические в отношении лексического наполнения, то пути освоения философской лексики и осваиваемые лексические группы будут те же, что анализировались во II главе. Отметим лишь некоторые особенности, присущие именно заглавиям.

В группе поэтических заглавий, которую можно условно назвать заглавия с прямым введением термина, как и в философской терминологии, в самом тексте стиха существуют разные степени освоения и экспрессивности философской терминологии: от оперирования с термином как с варваризмом до полной нейтрализации терминологичности; кроме того, встречается и создание собственной философской терминологии поэтом. Такие заглавия, как «ФАКТ, ТЕОРИЯ И БОГ», «ГДЕ. КОГДА» Введенского, «СЛАВЯ ПРЕБЫВАНИЕ» Айги, могли бы быть заглавием философских трактатов. Философское высказывание в поэзии Хармса всегда подчеркнуто терминологично «МЫ (ДВА ТОЖДЕСТВЕННЫХ ЧЕЛОВЕКА)», «УТРО (ПРОБУЖДЕНИЕ ЭЛЕМЕНТОВ)», «ТРЕТЬЯ ЦИСФИНИТНАЯ ЛОГИКА БЕСКОНЕЧНОГО НЕБЫТИЯ». С другой стороны, внутри хармсовских заглавий часты особые лексемы, переключающие текст из философского в поэтический регистр или фиксирующие внимание на наслоении поэтического и философского высказывания, например, сопровождение философского термина событийно-временной или бытовой процессуальной лексикой: «УТРО (ПРОБУЖДЕНИЕ

ЭЛЕМЕНТОВ)». Слово элемент, особенно в позиции заглавия, в 30-е годы воспринималось терминологически. В заглавии «ТРЕТЬЯ ЦИСФИНИТНАЯ ЛОГИКА БЕСКОНЕЧНОГО НЕБЫТИЯ» именно линейное нагнетание четырех прямых философских терминов говорит о том, что это поэтическое произведение, а не философское, хотя каждый термин по отдельности - заимствован из языка философии.

Слово философия или его производные часто используются именно в поэтических заглавиях, а не в тексте стихотворения: «ПОЭМА ФИЛОСОФСКАЯ», «ПОСЛЕДНЯЯ ЧАСТЬ ФИЛОСОФСКОЙ ПОЭМЫ» А. Блока, «ЗАНЯТЬЕ ФИЛОСОФИЕЙ» Б. Пастернака, «МЕЛКАЯ ФИЛОСОФИЯ НА ГЛУБОКИХ МЕСТАХ» В. Маяковского, «КОММЕНТАРИЙ К ФИЛОСОФИИ А.И. Введенского» Хармса, «УТРЕННЯЯФИЛОСОФИЯ» Сапгира,«ВВЕДЕНИЕВФИЛОСОФИЮ» М. Малановой. Ироническое употребление слова философия в заглавии некоторых стихотворений, например «ВВЕДЕНИЕ В ФИЛОСОФИЮ» Малановой, подразумевает не двойственное понимание этого слова, а отрицание философии как таковой и вообще - отрицание линии соединения философии и поэзии как таковой, что достигается средством анекдотического нарратива, имеющего целью порвать всякую связь с референцией и объявить именно это причиной неприятия философского высказывания. В конце стихотворения автор так и заявляет: Мои отношения с философией не сложились (М. Маланова).

Для поэтических заглавий с компонентом философ - философия - философский также характерен метатекстовый характер: «ФРАГМЕНТ ФИЛОСОФСКОГО ТЕКСТА»1 (В. Леденев); «СТИХИ ИЗ РОМАНА О ВЛАДИМИРЕСОЛОВЬЁВЕ,ФИЛОСОФЕ» (А.Тавров). Этаособенность распространяется и на заглавия с использование имен философов2, в том числе и в заглавиях циклов: «ВАРИАЦИИ НА ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЕ ТЕМЫ», «НА ТЕМЫ НИЦШЕ» (Г. Алексеев) (ср. стихотворения философа: «ИЗ ПЛАТОНА» [Розанов 1995, 53]), «1882: НЕГАТИВНАЯ ТЕОЛОГИЯ // М. Ямпольскому» (А. Сен-Сеньков).

В некоторых стихотворениях современных поэтов философское заглавие метатекстового характера с включением антропонима сопровождается эпиграфом из того же философа: С БОЛЬШИМ ТРУДОМ ЧИТАЯ

1 Н. Фатеева отмечает, что распространенные заглавия зачастую подразумевают иронию: «Средство расширения - ироническая рефлексия... включающая сам порождаемый автором текст в сферу метаязыковой игры... название стихотворения Ю. Левитанского: “СТИХОТВОРЕНИЕ ФИЛОСОФСКО-ИРОНИЧЕСКОЕ, ГДЕ ИРОНИЧЕСКОГО, ВПРОЧЕМ, БОЛЬШЕ, ЧЕМ ФИЛОСОФСКОГО”» [Фатеева 2001, 396]. (Ср. «МАНТРА НЕЗРИМЫХ СУЩНОСТЕЙ И ДЫРЯВЫХ ПАЛЬЦЕВ ВЗГЛЯДА» Ф.-А. Жамма).

2 Функционирование имен философов в поэтическом тексте рассматривалось в § 7 главы II. У обэриутов некоторые (немногочисленные) стихотворения прямо называются именем философа: «АБЕЛЯР», «ПЛАТОН» - заглавия не сохранившихся произведений А. Введенского.

ДУНСА СКОТТА // Также мы не слишком любим отрицания. // Дунс Скотт // [Естественное знание о Боге] (Г.-Д. Зингер). Высказывание Дунса Скотта, направленное против апофатической теологии, опровергается затем структурой целого текста стихотворения Г-Д. Зингер, построенного преимущественно на отрицательных конструкциях.

Некоторые заглавные комплексы, несмотря на то, что прямо отсылают к именам философов, построены по принципу научного, а не философского текста: функционально сходно дается соотношение философа и произведения в стихотворении О. Седаковой «В.В. БИБИХИНУ», которое начинается со строк Кто любит слово, тот его и знает, // кто любит звук, тому он и звучит, прямо отсылающих к тексту Бибихина «СЛОВО И СОБЫТИЕ» [Бибихин 2001].

Введение имен философов в заглавие может играть и совершенно иную роль: например, в поэзии Айги имя философа маркирует экзистенциальное событие, связанное не непосредственно с текстом, а предваряющее создание собственного философского концепта:

ПРОГУЛКА: ГВОЗДИКИ НА МОГИЛЕ ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА

В. Лосской

...глас хлада тонка.

Из славянской Библии

Личный характер философского переживания отражается и в посвящении Веронике Лосской, дочери философа и теолога В. Лосского, что связывает посвящение и событие со стихотворением «К ВЕЧЕРУ ПАМЯТИ В.Н. ЛОССКОГО» (Г. Айги). По той же модели связывания имени философа с экзистенциальным событием в жизни поэта построено название стихотворения «КОНСТАНТИН ЛЕОНТЬЕВ: УТРО В ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ» (Г. Айги).

Вынесение в заглавие нового философского термина, представляющего собой окказиональное слово, нехарактерно для русской философской словесности, однако в поэтических текстах конца XX в. авторский философский термин в качестве поэтического заглавия является отличительной особенностью, например, поэзии Кедрова. Заглавие «ОРФЕМА» моделируется как научно-философский термин, а названия кедровских сборников «ИНСАИДАУТ» и «МЕТАКОД» не только нуждается в дальнейшей экспликации, но и представляет собой своеобразный терминологический манифест.

Для поэтических текстов также характерны заглавия с использованием неспецифической философской лексики («ВЕЩИ» Л. Аронзона, «ПРОЩАНИЕ С ВЕЩЬЮ» В. Аристова, «ИЗМЕРЕНИЕ ВЕЩЕЙ» Д. Хармса), и заглавия, построенные по моделям, сходным или тождественным философским, но с преобладанием нетерминологической лексики: В. Кривулин «ЧТО ЭТО»; А. Введенский «НАЗНАЧЕНЬЕ МОРЯ» (далее в тексте изобилует терминологическая философская лексика: и стоит универсальный // бог на кладбище небес //конь шагает идеальный). В философских текстах подобные названия представляют собой комбинацию неспецифической философской лексики и бытовой или полубытовой метафоры - «ОКРЕСТНОСТИ ВЕЩЕЙ» Друскина, в поэтических текстах аналогично у В. Сосноры: «БЕССМЕРТЬЕ В ТУМАНЕ».

К превращению в философский термин в заглавии как философских, так и поэтических текстов тяготеют нетерминологические образования с суффиксом -ость. Отвлеченные существительные на -ость, будучи вынесенными в заглавие, в основном не являются философским высказыванием: «УСТАЛОСТЬ» Блока, «МОЛОДОСТЬ» М. Цветаевой, «СМЕЛОСТЬ» Пастернака[158]. С другой стороны, по типу философских заглавий «ОТРЕШЕННОСТЬ» Хайдеггера, «ЕВРОПЕЙСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ» Мамардашвили (см. четвертую группу заглавий в § 8.1 данной главы), в поэзии Сапгира образованы «ОГОЛЕННОСТЬ», «ВЕРШИНА НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ», далее в тексте поддержанная понятием «не- определённозначности» и целым рядом образований на -ость:

Кому-то

Чье имя Неопределённозначность

Где Многослойнодымность и Прозрачность

И не короче вечности минута... ;

«РАДОСТЬ» в заглавии Хармса, поддержанная рядом в тексте шуш- ность, скушность:

вижу в шиле шушность я ты мой дух не оскверни потому что скушность я[159].

Образование в заглавии собственного философского термина «ДО-НЕСУЩЕСТВИМОСТИ» у Айги поддержано в тексте рядом сходных дефисных образований положительного отрицания: не-слы- шимости... не-зримости. Очень важно, что подобные образования на -ость, столь многочисленные в поэзии Айги и характерные для введения / образования типично философской лексики (есмость, немно- гость, чтотость в стихотворении «И: ОБ УХОДЯЩЕМ»), обычно не попадают в заглавия. Возможно, это связано с тем, что модель однословного названия с общеупотребительным подчеркнуто абстрактным существительным на -ость в самом конце ХХ в. уже звучит как штамп: «НЕПОДВИЖНОСТЬ» О. Гребенниковой.

К поэтическим заглавиям с прямым введением термина примыкает группа заглавий, концептуализирующих местоимения; местоимение легко превращается в концепт, поэтому часто входит в заглавие, например у Сапгира: «НЕСВОБОДА Я», «НЕСВОБОДА МЫ», «НЕСВОБОДА ТЫ», «НЕСВОБОДА ОН И ОНА». В заглавиях часто концептуализируются местоимения весь-всё, реже местоимения сам-самый и наречия времени и места: «ВСЁ КАК ВСЕГДА (ЛУБОК С МОНГОЛОМ)» Сосноры, «ПОЧТИ НИЧЕГО НИГДЕ» М. Гронаса, «ДЕНЬ ПРИСУТСТВИЯ ВСЕХ И ВСЕГО» Айги, «САМОЕ ТО» Кривулина (ср. философский трактат «САМОЕ САМО» Лосева).

Концептуализация наречия времени и места здесь, там, тут, теперь - и их комбинаций в заглавном комплексе с большой вероятностью сообщает о философской проблематике целого текста и поддерживается структурой целого текста: «НЕТЕПЕРЬ» Хармса и далее в тексте - Это быть то. // Тут быть там. // Это то, тут, там, быть. Я, Мы, Бог; «СЕГОДНЯ НЕТ ВЧЕРА» Давыдова, заглавие по философскому типу, предваряет стихотворение, построенное на размывании границы между утверждением и отрицанием.

Экзистенциальная лексика - концептуализация понятий вдруг, внезапно, здесь, сейчас - занимает в поэзии второй половины ХХ в. значительное место, что не могло не отразиться на заглавиях1. Вдруг - это ключевое слово в заглавии главы у «МИМЕСИСА» Подороги: «“ВДРУГ- ВРЕМЯ” КАК ТОПОЛОГИЧЕСКИЙ ОПЕРАТОР» [Подорога 2006]. Для заглавий Айги характерны концептуализация не только экзистенциальных наречий («ЗДЕСЬ»), но и целого высказывания, сочетающего экзистенциальную и понятийную семантику: «НАКОНЕЦ-ТО ПОНЯТНО, ЧТО ЭТО ДЫХАНИЕ» (ср. «Наконец-то стало понятно, что наука - это не истина, а сила» [Гиренок 2008, 66]).

Особый интерес вызывает конвергенция заглавий философских и поэтических текстов на уровне грамматики. Целый ряд поэтических заглавий хотя и не калькирует прямо модели философских текстов, од-

1

См. § 10 главы II.

нако именно благодаря грамматическим формам может быть отнесен к поэтико-философским текстам. Прежде всего, это те нарушения в грамматической нормативности, которые ведут к образованию новой философской понятийности, кроме того, это грамматические формы, синкретичные для поэзии и философии, потенциально представляющие собой философское заглавие: отвлеченное существительное в именительном падеже, субстантивированное прилагательное / причастие, инфинитивные и безличные (или псевдобезличные) конструкции.

Так, конструкции, нейтрализующие оппозицию среднего и мужского рода, ведут к категориальному сдвигу, имеющему целью утвердить или обнаружить потенциально присутствующий в сознании средне-мужской род. Эта философская категория отражается, таким образом, в потенциальной форме, которая одновременно реализовывала бы идею Бога и Божества. Наиболее адекватной для этой цели является падежная форма субстантивированного действительного причастия настоящего времени. Так, например, заглавие Айги «И: ОБ УХОДЯЩЕМ», где предложный падеж позволяет воспринимать субъект как уходящий и уходящее одновременно, фактически реализует мечту Франка о том, что в языке не хватает грамматической формы выражения для идеи «Непостижимый» и «Непостижимое» одновременно: «“Непостижимое” есть вместе с тем и “Непостижимый”; и только по бедности языка, не знающего особой флексии для всеобъемлющего и всеопределяющего характера той реальности, которая здесь предносится нашей мысли, мы вынуждены делать выбор между одной из двух флексий» [Франк 1990, 485]. В этом смысле название Айги «И: ОБ УХОДЯЩЕМ» можно считать новаторским для собственно философского типа заглавий и для решения непосредственных задач языка философии.

Заглавие стихотворения «ИМЕЛОСЬ» Пастернака совмещает грамматическую семантику личного и безличного и подразумевает в дальнейшем тексте целый ряд форм, эксплицирующих заглавие:

Имелся сеновал...

Имелась ночь. Имелось губ

Дрожание (Б. Пастернак).

Из совокупности этих форм и заглавия следует, что имеется в виду именно авторский поэтико-философский концепт.

Заглавие Хармса «ЗВОНИТЬЛЕТЕТЬ (ТРЕТЬЯ ЦИСФИНИТНАЯ ЛОГИКА)» не только терминологично, но и использует инфинитивную конструкцию по типу философских заглавий (ср. «РАССУЖДАТЬ НЕ РАССУЖДАТЬ» Друскина).

Примером сдвига грамматической нормативности является также модель заглавия «существительное с абстрактным значением + предлог в постпозиции»: «СТУК ПЕРЕД» Хармса, концептуализирующее время: Время кажется отрезком Вопрос: надо ль время?

Мы ответим: время будь

Мы отметим время буквой1 (Д. Хармс).

В заглавии «ЗАБЫВШИЕ ТЕБЯ» Блока именно субстантивированное причастие отсылает к заглавиям теологических и религиозно-философских текстов. Однако далеко не все субстантивированные прилагательные или причастия в заглавии поэтического текста имеют отношение к философскому высказыванию. Что касается субстантивированных прилагательных и причастий среднего рода, частично это так и есть, поскольку в философских и поэтических текстах мы видим параллельные заглавия: «НЕПОСТИЖИМОЕ» С. Франка и «НЕОТСТУПНОЕ» Блока. Однако стихотворение Блока названо так лишь в «Изборнике» 1918 г. - до этого печаталось без заглавия: Ты - буйный зов рогов призывных... в «Изборнике» - 1914 г., что дает основание считать заглавие «НЕОТСТУПНОЕ» функционально подобным авторскому философскому комментарию к собственному более раннему поэтическому тексту.

Отдельными интересными аспектами темы, нуждающимися в специальном рассмотрении, являются псевдофилософские заглавия и заглавия популярным концептом2.

Псевдофилософские заглавия - это заглавия, построенные на имитации философского высказывания.. Если заглавие цикла Пастернака «ЗАНЯТЬЕ ФИЛОСОФИЕЙ», где само сочетание слов уже отсылает к тому, что перед читателем не собственно философский текст, является заглавием, полу- или открыто иронически декларирующим философский жанр, то заглавия конкретных стихотворений цикла, построенные на основе имитации философского высказывания - «ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОЭЗИИ», «ОПРЕДЕЛЕНИЕ ДУШИ», «ОПРЕДЕЛЕНИЕ ТВОРЧЕСТВА» - говорят о том, от какой именно популярной философии отталкивается Пастернак. Прежде всего, речь идет о неприятии Пастернаком позитивистской неокантианской философии (нельзя забывать о том, что для поэта собственно образ позитивистской философии ассоциируется прежде всего с фигурой Г. Когена). Слово определение

1 См. § 2.5 главы I.

2 См. §§ 10, 11 главы II. Это стихотворные тексты, называющиеся широко распространенным (топиковым) концептом культуры.

в заглавиях дается в сочетании со словами или с понятиями, которые Пастернак как раз определять не хочет: это антифилософские или псевдофилософские заглавия, что раскрывается потом в тексте стихотворений, где изобилуют предикативные конструкции с «это» («это есть...»). «ОПРЕДЕЛЕНИЕ ДУШИ» также начинается с инфинитивной конструкции: Спелой грушею в бурю слететь..., подобные которой и далее встречаются в цикле.

Особенностью поэтико-философских заглавий является возможность грамматического сдвига, который создается графическими средствами. Этот прием можно условно назвать «грамматическая» графика, например «ОКНО = СОН» Айги со знаком равенства. Двоеточие в заглавии как философского, так и поэтического текста может совмещать семантику экспликации с ритмико-эйдетической функцией, при этом реализуется динамический переход от процессуальности к термину: «ТРАНСЦЕНДИРОВАНИЕ ВО-ВНЕ: ОТНОШЕНИЕ “Я-ТЫ”» [Франк 1990, 347]; «ВЗГЛЯД: “ЧЕРНЫЕ ПУЛИ”» [Подорога 2006, 100]. Аналогично знаменитый прием авторского двоеточия в заглавиях Айги является не только ритмическим знаком, но, в основном, шифтером введения феноменологической семантики в заглавие. Например, «РОЗЫ: ПОКИНУТОСТЬ» (Г. Айги) соотносится (хотя и не прямо) с философскими заглавиями. Этот же прием двоеточия как остановки перед введением поэтико-философского термина используется не только в заглавии, но и в самом поэтическом тексте: годы без сна, - // годы сна // и // эта река: Теперь (С. Огурцов).

Цикл стихотворений Сапгира построен по модели линейного написания номинативной конструкции «существительное несвобода + личные местоимения»: «НЕСВОБОДА Я», «НЕСВОБОДА МЫ», «НЕСВОБОДА ТЫ», «НЕСВОБОДА ОН И ОНА». Эффект философской концептуализации достигается как порядком слов, так и минус-приемом: отсутствием графических знаков (пунктуационных или орфографических). С другой стороны, приоритет философской семантики может вести к использованию в заглавии философского текста характерного для поэзии приема, при этом появление этого приема в философском заглавии может значительно опережать по времени аналогичные поэтические заглавия. Так, например, радикальная графика заглавия «я - Ты - ты» [Друскин 2004, 316], начинающегося со строчной буквы, призвана решить философскую задачу противопоставления я и Ты, но обнаруживает при этом явное формальное сходство с заглавиями новейшей поэзии.

8.3. Эволюция заглавий как движение философского

и поэтического текстов навстречу друг другу

Существуют синкретичные модели заглавий, транслирующиеся из философского дискурса в поэтический и наоборот. Так, для коллективного идиолекта обэриутов характерны синкретичные философско-поэтические модели параллельных заглавий с числительными: Введенский «ЧЕТЫРЕ ОПИСАНИЯ», Олейников «О НУЛЯХ» - в поэзии, Друскин «ЧЕТЫРЕ СЛОВА» - в философской прозе, Хармс «ПЯТЬ НЕОКОНЧЕННЫХ ПОВЕСТВОВАНИИ» - в художественной прозе.

В этой связи особый интерес представляют параллельные заглавия в философском и поэтическом тексте, принадлежащем одному и тому же автору. Так, у Соловьева наряду с философскими сочинениями «ТРИ РЕЧИ В ПАМЯТЬ ДОСТОЕВСКОГО», «ТРИ РАЗГОВОРА О ВОЙНЕ, ПРОГРЕССЕ И КОНЦЕ ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ» появляются стихотворения «ТРИ ПОДВИГА», «ТРИ СВИДАНИЯ», а у Хармса поэтический текст «ТРЕТЬЯ ЦИСФИНИТНАЯ ЛОГИКА БЕСКОНЕЧНОГО НЕБЫТИЯ» перекликается с его же философским «CISFINITUM. ПИСЬМО ЛЕОНИДУ САВЕЛЬЕВИЧУ ЛИПАВСКОМУ. ПАДЕНИЕ СТВОЛА».

В XIX в. способом маркирования философской концептуальности (или философской терминологичности) заглавия был иностранный язык, в основном латинский, характерный пример - стихотворение Тютчева «SILENTIUM» или стихотворение, названное французским философским термином «PROBLEME». Инотипность заглавия по отношению к обычным заглавиям поэтических текстов решается выходом в другой язык, что также можно объяснить недостаточной развитостью понятийного аппарата русскоязычной философии в XIX в. (например, стихотворение В. Розанова «DAS EWIG-WEIBLICHE» [Розанов 1995, 53]. Однако в XX в. по отношению к «SILENTIUM» О. Мандельштама уже нельзя говорить о чисто философском заглавии на основании использования латинского термина; интертекстуальность здесь, скорее всего, поэтическая. Интересно отметить, что «СТРАХ И ТРЕПЕТ (ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ЛИРИКА ИОХАННЕСА ДЕ СИЛЕНЦИО)» Кьеркегора и стихотворение Ф. Тютчева появились практически в одно и то же время: Тютчев пишет «SILENTIUM» в 1833 г., а Кьеркегор свою работу - в 1843, тем не менее, несмотря на совпадение в использовании популярного для 30-40-х годов XIX в. понятия silentium, стратегии философского и поэтического заглавия различны; на этом этапе происходит взаимообмен: философский текст вводит элементы латинизации как игровые, а поэтический - использует их как строгие, научно-философские термины: «Истинно, истинно SILENTIUM - предмет последнего видения, над-интеллекту- ального и над-интеллигибельного, вполне реальное, ens realissimum. Silentium - верхний предел познания и бытия» [Бибихин 2008, 345]. Философ связывает термин silentium у Тютчева с неоплатонистической терминологией, прежде всего, с плотиновской триадой: «имеется в виду, что поэт имеет дело с тем высшим, что выше познания и бытия» [Там же, 353]. Во второй половине ХХ в. неироническое название латинским термином очень редко: Айги «ЗАПИСЬ: APOPHATIC». Apophatic здесь дано именно по-французски, что объясняется экзистенциальными мотивами - чтением Айги философской литературы, в основном именно по-французски. Но подобная отсылка в заглавии способствует реализации почти той же функции, что у Тютчева: придание неиронической серьезности философскому термину в заглавии поэтического текста. Стихотворение в данном случае не является метатекстом по отношению к заглавию, но подобные примеры редки в современной поэзии.

Конвергенция философского и поэтического текста в заглавиях реализуется и в появлении целого ряда заглавий, названных жанром, и, как варианта, имеющих название жанра в структуре в качестве подзаголовка или второго заголовка. Это группа заглавий с названием поэтического произведения жанром философского произведения: Блок «ПОСЛЕДНЯЯ ЧАСТЬ ФИЛОСОФСКОЙ ПОЭМЫ», Олейников «ПУЧИНА СТРАСТЕЙ (философская поэма)» - или названием процесса или метода философствования, но подразумевающим определенный жанр. Это структуры, параллельные, например, структуре философского заглавия Кьеркегора «СТРАХ И ТРЕПЕТ (ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ЛИРИКА ИОХАННЕСА ДЕ СИЛЕНЦИО)», но с обратным знаком.

В стихотворениях «РАЗМЫШЛЕНИЯ» и «ВЫВОДЫ» Хармс ставит в заглавиях знак равенства между процессом поэтизирования и процессом философствования: такие заглавия подразумевают дальнейшее наложение структур поэтического и философского текста. В философских текстах аналогичные функционально-семантические заглавия находим у М. Бубера: «ПЕРСПЕКТИВА» (как часть работы «ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕКА») или «РАССУЖДЕНИЕ О ДВУХ ВО ВСЕМ ОДИНАКОВЫХ ВЕЩАХ» Друскина.

Здесь мы можем сказать, что тяготение к заглавиям, называющим текст процессом философствования или поэтического философствования, особенно характерно для определенного времени - в частности для 20-40-х гг. ХХ в., хотя интертекстуальные интерпретации подобных названий мы находим и в постмодерне: «КРАТКОЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ О БОЖЬЕМ ВЕЛИЧИИ» [Токарева 2004, 315].

Хайдеггер называет разделы своего философского сочинения «РАЗЪЯСНЕНИЯ К ПОЭЗИИ ГЕЛЬДЕРЛИНА» заглавиями стихотворений И.Х.Р Гельдерлина, например «ВОСПОМИНАНИЕ», и эти поэтические заглавия вполне свободно трансформируются в философские без изменения. Но важно понимать, что в 1930-е гг. Хайдеггер видит в текстах Гельдерлина поэтическое событие как семантико-структурный эквивалент процесса философствования, что отражается в возможности двойной, поэтической и философской, интерпретации заглавий стихотворений Гельдерлина и разделов из работы Хайдеггера: «ВОСПОМИНАНИЕ», «ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ» [Хайдеггер 2008, 165].

Стихотворение Введенского «ПРИГЛАШЕНИЕ МЕНЯ ПОДУМАТЬ» подчеркивает семантику философии как жанра и процесса при помощи конструкции «отвлеченное существительное + инфинитив». При общем сходстве в заглавиях обэриутов для Хармса более характерна семантика операциональности, название метода (или антиметода) философствования, а для Введенского - жанр, например «НЕКОТОРОЕ КОЛИЧЕСТВО РАЗГОВОРОВ (ИЛИ НАЧИСТО ПЕРЕДЕЛАННЫЙ ТЕМНИК)». Так, в стихотворении «РАЗРУШЕНИЕ» семантику разрушения Хармс трактует как отрицаемый им аналитический метод: И теперь можно приступать к следующему разрушению. Подобные переходы у обэриутов находят отражение и в поэтическом, и в философском тексте одновременно. Но если Хайдеггер делает философский текст постпоэтическим, то у обэриутов сходные заглавия мигрируют из философского текста в поэтический и обратно, и это уже становится процессом сознательной конвергенции: «ЧЕТЫРЕ ОПИСАНИЯ» Введенского и «ЧЕТЫРЕ СЛОВА» и «ПЯТЬ ИССЛЕДОВАНИИ» Друскина, «РАЗГОВОРЫ» Липавского, «НЕКОТОРОЕ КОЛИЧЕСТВО РАЗГОВОРОВ» Введенского, «РАЗГОВОРЫ ВЕСТНИКОВ» Друскина; «ТРАКТАТ О ВОДЕ» Липавского и «ПАДЕНИЕ ВОД» Хармса; «ОКНО» Хармса и «ОКНО» Друскина; «СОН» Хармса, «СНЫ» Липавского, «СНЫ» Друскина и т.д. Таким образом, в плане конвергенции очевидно как влияние философского текста на поэтический в заглавиях, так и появление параллельных структур заглавных комплексов, возникающих независимо друг от друга в философских и поэтических текстах.

В стихотворении Сапгира «НЕЧТО - НИЧТО (МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ СОНЕТ)» заявка на жанр и на философскую цитацию (см. Сартр «БЫТИЕ И НИЧТО») делается в самом соположении понятий нечто и ничто. Но происходит расшатывание семантической определенности жанра: если Введенский действительно пишет философский трактат, но в парадоксальной поэтической форме, то Сапгир уже пишет «как будто трактат» или «КАК БЫ ТРАКТАТ», не претендующий на развитие самой философской мысли, а создающий некую концептосферу максимальных касаний, максимального количества валентностей слов.

Можно выделить целый ряд заглавий-понятий, поэтических концептов, которые не являются прямыми философскими терминами, но потенциально или уже в философских комментариях могут осмысляться как философские заглавия («ВЕК» Мандельштама), в отличие от «ЗДЕСЬ» Айги, которое уже заранее, самим автором прочитывается как философское. С другой стороны, можно видеть движение в сторону философского заглавия от тютчевского «НАШ ВЕК» к мандельштамовскому «ВЕК», где само это короткое слово приглашает осмыслить его как философский концепт[160], в то время как заглавие «НАШ ВЕК» из-за расширения местоимением по типу является поэтической публицистикой, что не отменяет дальнейшей философской проблематики самого текста, однако это заглавие поэтически-публицистическое именно из-за высокой степени позитивистского обобщения.

Характерной особенностью философских текстов является повторение одних и тех же заглавий; заглавие заимствуется одним автором у другого: «О НАЧАЛАХ» Оригена и «О НАЧАЛАХ» Карсавина[161], «ФИЛОСОФИЯ ИМЕНИ» Булгакова и «ФИЛОСОФИЯ ИМЕНИ» Лосева, «ЛЕСТНИЦА ИАКОВА» Булгакова и «ЛЕСТНИЦА ИАКОВА» Друскина, «РУССКАЯ ИДЕЯ» Соловьева и «РУССКАЯ ИДЕЯ» Бердяева, «ВНУТРЕННЯЯ ФОРМА СЛОВА» Шпета и «ВНУТРЕННЯЯ ФОРМА СЛОВА» Бибихина. В этом философские тексты сближаются с поэтическими: для поэзии характерно появление стихотворений с одним и тем же заглавием как у разных поэтов (подчеркнутая интертекстуальность или совпадение), так и стихотворений с одним и тем же заглавием у одного поэта (стратегия автокоммуникации). Стратегия заглавий научного текста принципиально иная: в научном тексте верифицируется принцип несовпадения заглавий, что связано с искомой верификацией новизны научного текста. В художественной прозе повторение заглавий если встречается, то как цитирование, в основном ироническое. В философском тексте практика называть свое произведение так же, как уже было названо, связана с описанным во II главе принципом «оставить». Современные поэты иногда стремятся следовать параллельному принципу, превращая заглавия философских работ в заглавия стихотворений: например, стихотворение И. Кригера «СУММА ТЕОЛОГИИ» повторяет заглавие известной работы Фомы Аквинского.

Совпадение заглавий в поэзии становится объектом внимания философов, например, стихотворения «АНАБАСИС» С.-Ж.Перса и «АНАБАСИС» Целана становится объектом комментария А. Бадью. Это связано с тем, что в совпадении заглавий философ видит развитие понятия и увеличение семантического объема понятия, и именно это является предметом философского комментария, так же как принцип «оставить».

Некоторые «привлекательные конструкции» поэтического характера в названиях философских произведений неоднократно затем цитируются либо прямо, либо с расширением у философов разных поколений ХХ в.: так, заглавия у Подороги («БОЛЕЗНЬ К “ВНЕЗАПНОЙ СМЕРТИ”» [Подорога 2006, 119] и «ЖАЛО В ПЛОТЬ» [Подорога 1995, 65] и у Шестова («ЖАЛО В ПЛОТЬ» - вторая глава книги «Киркегард и экзистенциальная философия» [Шестов 1991, 35]) цитируют заглавия Кьеркегора «БОЛЕЗНЬ К СМЕРТИ» и «ЖАЛО В ПЛОТЬ». Активная цитация определенных названий объясняется некоторым нарушением нормативного управления в подчинительной конструкции: болезнь к смерти, болезнь к «внезапной смерти», жало в плоть.

Некоторые заглавия равно популярны как среди цитаций философскими заглавиями, так и среди цитаций поэтическими. Работа Кьеркегора «ИСААК И АВРААМ» цитируется у Подороги с расширением, что вообще характерно для идиостиля этого философа: «АВРААМ В ЗЕМЛЕ МОРИА» [Подорога 1995, 39] и у Бродского: «ИСААК И АВРААМ». «Я И ТЫ» Бубера - одно из самых часто воспроизводимых заглавий: в философском тексте это, например, «Я - ТЫ (БУБЕР И КАФКА)» В. Подороги, «Я И МЫ» С. Франка, «Я И ТЫ: НОУМЕНАЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ» Друскина, в поэтическом «Я И ТЫ (ПАЛИНДРОМ)» Кедрова.

Очень распространены случаи неявных философских цитаций, например, заглавие «БАБОЧКА (трактат)» (Л. Аронзон) своим указанием на жанр трактата имплицирует не только возможность соотнесения с трактатами обэриутов, но и с классическим образом «сна о бабочке» в трактате Чжуан-цзы. Само название философского произведения «РАЗГОВОР НА ПРОСЕЛОЧНОЙ ДОРОГЕ» Хайдеггера подчеркнуто поэтично, а заглавие стихотворения Айги «ПОЛЕ: ДОРОГА» буквально совпадает с заглавием хайдеггеровской художественно-философской прозы «DER FELDTOR» («ДОРОГА В ПОЛЕ» или «ПРОСЕЛОК» (1949)).

8.4.Общие черты финального комплекса философского и поэтического текстов

Не только поэтический, но и русский философский текст регулярно актуализирует взаимосвязь финального комплекса и заглавия, что с наибольшей очевидностью проявляется в синкретичных философскопоэтических текстах. Так, последняя строчка философской «ПОЭМЫ О СМЕРТИ» Карсавина не «скоро» ли умру Его Смертью? [Карсавин 1991, 39] повторяет заглавие. У Друскина в работе «РАЗГОВОРЫ ВЕСТНИКОВ» заглавие «О НЕКОТОРОМ ВОЛНЕНИИ И НЕКОТОРОМ СПОКОЙСТВИИ»; перекликается с концом текста: «Но также некоторое спокойствие не стало и не нарушалось, но было в некотором волнении: некоторое спокойствие было в волнении и волнение останавливалось» [Друскин 2000, 532, 537].

Но и в собственно философских текстах нередка кольцевая заглавнофинальная композиция: так, у Е. Трубецкого в работе «СМЫСЛ ЖИЗНИ» заглавие параграфа «Творческий акт Бога в вечности и творчество человеческой свободы во времени» повторяется инверсивно в концовке параграфа: «В этом и заключается христианское разрешение противоречия временного и вечного, - человеческой свободы и творящей силы Божьей» [Трубецкой 1994, 115, 120]. Здесь интересно отметить, что к кольцевой композиции тяготеют тексты, выносящие в заглавие понятие времени или его модификацию. У Булгакова («СВЕТ НЕВЕЧЕРНИЙ»), как и у Трубецкого, заглавие параграфа «ВРЕМЯ И ВЕЧНОСТЬ» коррелирует с концовкой параграфа: «на острие меча антиномии держится это соотношение вечности и временности» [Булгаков 1994, 175, 179].

Философский и поэтический тексты способны концептуализировать саму структуру текста, реализуя в заглавно-финальном комплексе совмещение семантики философского термина и семантики структуры текста. Традиционные конструкции философского заглавия содержат слова начало - начала: «ПЕРВОЕ НАЧАЛО ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ» Соловьева, «О НАЧАЛАХ» Карсавина, «НАЧАЛА И КОНЦЫ» Шестова1. Понятия конец и начало могут семантизироваться парадоксально в структуре философского текста: тем, что заглавие «НАЧАЛО» относится именно к последней главе поэмы Карсавина, подчеркивается стратегия философа на воплощение философской проблематики в структуре текста.

Двойная семантизация заглавий «КОНЕЦ» и «НАЧАЛО» очевидна и в плане-содержании (или оглавлении) работы Друскина «МИР ПЕРЕД БОГОМ»:

«1. Начало

____________ 20. Конец».

1

О термине «начала и концы» см. § 10 главы II.

Подобная трактовка становится возможной при соотнесении заглавий первого (начало) и последнего (конец) параграфов с остальными заглавиями, использующими традиционную философско-теологическую терминологию: «6. Бог вечен // 7. Бог свободен - случ и отд // 8. Начало и мир в начале // 9. Ничего // 10. Бог принял ничто // 11. Начало Бога // 12. Творение мира» [Друскин 2000, 821].

Прием двойной семантизации слов конец и начало встречается как в поэзии обэриутов, так и в текстах второй половины XX в.: стихотворение Айги «КОНЕЦ» начинается словами: Конец пустоты Начало //убежища и укрытия); слово конец выносится в заглавие и в поэзии молодых авторов: «КОНЕЦ» (А. Трубачева). В то же время заглавие «Конец» не предполагает автоматического отнесения к традициям философского заглавия; например, «КОНЕЦ» у Пастернака не читается как философский термин и шифрует, скорее, некую драматическую ситуацию, а у Айги, прекрасно знавшего творчество Пастернака, то же заглавие читается, тем не менее, именно как философское, соотносясь больше с философской антитезой начало-конец и понятием всё, чем с текстом Пастернака.

Семантизация границы текста (или внутренней границы) присуща коллективному идиолекту обэриутов вообще, как их философским, так и поэтическим текстам. Например, концовка поэтико-философского «Космогонического трактата» Друскина: «ТРАКТАТ О МИРЕ КОНЧЕН / КОСМОГОНИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ» [Друскин 2000, 479] - или внутренняя граница сегмента текста, озаглавленного «ТРАКТАТ О ВРЕМЕНИ»: «Конец трактата о времени» [Друскин 2000, 436]. В этом смысле очень емкой концовкой текста является концептуализированное местоимение всё:

Нашим возрастом благим мы собьём папаху с плеч.

Вот и всё. Я кончил речь. (Д. Хармс).

«Инфантильное “всё” в конце стихотворения было “визитной карточкой” Хармса в то время» [Кобринский 2008, 42]. Но и для других обэри- утов немаловажно всё как средство структурной и философской семан- тизации - заглавие стихотворения Введенского «Всё» демонстрирует отождествление концепта содержания текста и структуры. Местоимение всё в конце текстов Хармса, Введенского, с одной стороны, можно трактовать как границу текста (аналогично слову конец в книге или в кинофильме), а с другой стороны всё имеет значение всеохватности, т.е. обозначает весь текст. В этом двойном значении всё уже приближается к философскому высказыванию в заглавно-финальном комплексе.

Философы и поэты используют диалектичность семантики местоимения всё, заложенную в языке: с одной стороны, полноту охвата, с другой стороны, предельность как исчерпанность, таким образом, всё, особенно в конце текста, соотносится и с идеей грани и предела (мира и текста), в том числе, как финитность-начинательность. Та роль, которую играет всё в финале поэтического текста, демонстрирует возможность поэтического текста раскрыть собственно философскую идею. Декларация всё строчными, заглавными буквами или с разрядкой в концовках стихотворений Хармса1 сама по себе подразумевает концептуализацию:

Ура - короткая неделя ты всё утратила!

И теперь можно приступать к следующему

разрушению.

всё (Д. Хармс).

В самостоятельном тексте Хармс разворачивает понятие всё в философский сюжет:

Всё наступает конец И так последовательнось создаётся как странно если б два события вдруг наступили одновременно.

Загадка:

А если вместо двух событий

наступят восемь пузырьков (Д. Хармс).

Заглавный комплекс всё, наступает конец..., как будто имитирует поэтическое высказывание, но в хармсовском контексте каждое живое слово языка в заглавии: всё, наступает, конец - потенциально трактуется как философский термин, что раскрывается в дальнейшем тексте.

В поэзии конца ХХ - начала XXI в., с одной стороны, продолжаются традиции концептуально-текстообразующего функционирования местоимения всё у обэриутов, с другой - видны поиски новых приемов. Так, если концовки стихотворений Г. Сапгира и С. Завьялова прямо отсылают к Хармсу, то стихотворение В. Некрасова, состоящее из повторения одного слова всё, формализует отождествление заглавия и текста: Всё // всё всё всё // или ничего;

И тут

____________ Все

1 Стихотворения Хармса со словом всё в конце: Разговоры за самоваром, Вода и Хню, Конец героя, Пророк с Аничкова моста, Стих Петра Яшкина, Скупость, Пожар, Падение с моста, Падение вод, Пробуждение элементов, Искушение, Ваньки встаньки (I), Окнов и Козлов, Ответ Н.З. и Е.В., Казачья смерть, Авиация превращений, В гостях у Заболоцкого, Мама Няма аманя, Папа и его наблюдатели, Ванна Архимеда, Наброски к поэме «Михаилы» (III Михаил), Разрушение, Ужин.

И там

Все

И это Все

Еще не ВСЕ (Г. Сапгир);

7. И согласие сына с отцом его, и дочери с матерью её,

8. и свекрови с невесткой её, и тёщи с зятем её,

9. и всякого начальника с

подчинённым его.

Тетянть, Цёранть ды Святой Духонть лемсэ.

Теперь всё (С. Завьялов).

В то же время расширяются границы графического осмысления текста, и для местоимения всё, благодаря позиции обрамления начала и конца строчки, становится возможным совмещать полисемантику, час- теречный перенос и анжамбеман:

всё же с его анамнезом лучше под гору мышцы на ногах выдержат всё время не по себе так ведь: никого ближе а и остаться было нельзя - кто ты после этого [Завьялов 2007, 33].

Но и в более классическом «ВЕНКЕ СОНЕТОВ» Карсавина совмещение философской и метатекстовой семантики в местоимении всё позволяет ему успешно функционировать в качестве связанного повтора конца одного сонета и начала следующего: (конец 13 сонета) Всего, что есть, моих в године бед. //Все - Ты один: что будет и что было // (начало 14 сонета) Ты все один: что будет и что было. Подобное совмещение реализуется в поэзии и философии для подчеркивания семантически значимых внутритекстовых границ (в основном, при отрицании ожидаемой концовки текста: «Кажется, все в порядке и вполне справедливо... А вот и не все в порядке!» [Карсавин 1991, 28]; но недоброе всё и неумное всё // бессердечное будто бы на деле же существующее и всё // скажет: что чувак погулял и всё //ты же скажешь: а нет вот не всё (Д. Давыдов).