Семантика отрицания. Скользящее отрицание. Понятие не- доопределенности.

В языкознании проблема отрицания рассматривалась как прагматическая или функциональная категория (Торопова 1978, Борщев 2009), а также в свете логического анализа языка (Арутюнова 2009, Шмелев

2008, Радбиль 2009); кроме того, в классической грамматике подробно изучались словообразовательные модели отрицания (Янко-Триницкая 2001, Земская 2005).

2009, Грек 2009 и др.).

Не касаясь непосредственно логических и психологических задач отрицания, необходимо рассмотреть особенности семантики и форм отрицания философских и поэтических текстов, специфику их конвергенции и определить те тенденции, которые, будучи наглядно представлены в этих типах текста, оказываются актуальными для развития потенциальных общеязыковых форм отрицания.

Для философских и поэтических текстов XX - начала XXI в. характерны: поиск новой понятийности в отрицании, его концептуализация и, в частности, концептуализация не- как самостоятельного понятия, суггестивность и поиск дополнительных форм отрицания (прежде всего, философского), а также поиск способов выдвижения отрицания в сильную позицию.

Рефлексия русских философов XX в. над задачами отрицания подразумевает, что «отрицательность, как таковая, может иметь различную энергию и разное происхождение и смысл» [Булгаков 1994, 130].

Одной из задач положительного отрицания в философском тексте является выражение семантики неизвестного, «которое никоим образом не может и не должно быть сведено к известному» [Шестов 2001, 332], семантика неизвестного не полагается как простое отрицание или противоположность известного, а обладает собственной положительной семантикой, не исключающей (включающей) семантику отрицания.

Философские и поэтические тексты выдвигают на первый план развитие семантики и форм онтологического отрицания, положительного отрицания (в частности, апофатического отрицания): «Бог, как знает как Его “отрицательное богословие”, - Абсолютное НЕ, совершенно транс- цендентен миру и ко всякому бытию, но, как Бог, Он соотносителен миру, причастен бытию, есть» [Булгаков 1994, 172].

Не менее важным представляется разработка того типа отрицания, семантика которого точнее всего может быть определена как скользящее отрицание. Так, Друскин под онтологическим отрицанием подразумевает «отрицание не одного из двух противополагаемых членов в свободе выбора, но самого противоположения, а тем самым и свободы выбора. В религиозном отношении это совершает каждый верующий в молитве, в отречении, в деятельной любви» [Друскин 2004, 320]. Эта тема известна в истории философии как кьеркегоровская тема: «подлинный выбор никогда не бывает выбором того или другого, он бывает выбором выбирать, выбором между выбором и невыбором» [Бадью 2004, 21, пер. Д. Скопина]; Пустота как присутствие, дырка как мир наяву // «Нет» как ясное «есть» вместо «был» или «не был» (Д. Веденяпин).

В примере из текста Франка - «непостижимое, очевидно, не есть ни “и-то-и-другое”, ни “либо-либо”; оно не есть ни то, ни другое... непостижимое основано на третьем начале - именно на начале “ни-то-ни-дру- гое”» [Франк 1990, 295] - понятие ни-то-ни-другое призвано демонстрировать самой формой слова семантику онтологического отрицания как отрицания возможности выбора.

Таким образом, проблема осознания особого статуса семантики отрицания неизбежно влечет за собой рефлексию над конвенциональными формами отрицания: «Для преодоления отрицания мы сами воспользовались отрицанием - тем самым началом, которое мы хотели преодолеть» [Там же, 295]. Франк тем самым постулирует необходимость особых отрицательных форм как средства выражения преодоления отрицания или как средства выражения положительного отрицания. Задача состоит в том, чтобы найти такую форму, которая «сохранит положительный онтологический смысл, положительную ценность отрицания» [Там же, 299] (ср.: «Ее называют эн (“не есть”), потому что мы не знаем и никто не может знать, что было в этом начале» [Булгаков 1994, 120]; в красной ли дымке всевидящей //или - не зная - везде (Г. Айги)).

Требование онтологичности отрицания в поэтическом и философском тексте сочетается с требованием живого (экзистенциального) отрицания: «Но отрицание в данном случае не чисто логическое отрицание (конституирующее простое “отличие” одного от другого), а отрицание живое - отвержение, отталкивание, самозащита, охрана себя от вторжения чего-нибудь извне» [Франк 1990, 357]. Именно сочетание онтологичности положительного (или скользящего) отрицания и экзистенци- альности отрицания является существенной задачей как философского, так и поэтического текста. В примере из Айги субстантивация нет приводит к снятию отрицания, в то же время противопоставление Нет как понятия и нет как предиката ведет к появлению семантики положительного (апофатического) отрицания :

Любовь (не наша) - это - Нет:

(Сияя): смерти -

(столь простой, что нет...).

Поиск нового отрицания как поэтико-философская стратегия начинается с обэриутов, именно в это время появляется идея, которую можно назвать скользящим отрицанием. Скользящее отрицание, прежде всего, как недоопределенность в утверждении-отрицании, затем развивается в поэзии неоавангарда.

Семантика скользящего отрицания представляется развитием семантики положительного отрицания как присутствия утверждения в отрицании и отрицания в утверждении, причем философские и поэтические тексты ищут способы динамического выражения соприсутствия утверждения и отрицания или положительного отрицания.

Обэриуты преобразовывают скользящее отрицание из формы «быть или не быть» в «быть не быть»1 (ср. также «неопределенное отрицание

2 ГА. Веттер приводит примеры из работы Карсавина «О личности» (1929): «она хотела не быть и не “не времени» [Друскин 2004, 320]). Формула «быть не быть» была заявлена как тема для исследований обэриутами, что отражено во множестве их высказываний и в заглавиях философских работ Друскина и стихотворений Хармса. Глава работы Друскина «Из примеров», названная «Рассуждать не рассуждать», посвящена Хармсу [Друскин 2000, 622]. Философ прочел ее поэту, которому она, по-видимому, показалась близкой настолько, что он даже предложил свое название, принятое философом.

Формулу «быть не быть» можно считать одним из характерных примеров реализации более общей формулы «среднего члена» (альтернативный вариант названия - формула «среднего термина»), выражающей семантику скользящего отрицания. В роли «среднего члена» («среднего термина») в этом случае выступает само отрицание, в формуле «быть не быть» выраженное словом-морфемой не. Формула Подороги концептуализирует и терминологизирует конструкцию со «средним термином» в интерадвербиальной позиции: «Вдруг зачеркивает то, что ожидается, что мы готовы принять за время жизни; обрывает ход действительностей, этих неопределенных и автоматических не-вдруг. Как в присказке: “Вдруг, да не вдруг!”. Пара вдруг-не-вдруг и образует структуру случая в литературе Достоевского» [Подорога 2006, 593]. Заглавие поэтического сборника Давыдова «Сегодня нет вчера» (2006) со «средним членом» нет построено на более однозначном размывании границы между утверждением и отрицанием.

В поэзии Айги наблюдается большая вариативность форм, являющихся развитием формы со «средним термином», имеющих целью передать семантику постоянно убывающего и прибывающего отрицания и утверждения (как сообщающиеся сосуды):

(за вами Простота - что не сказать такая: что Сама)

сияньем наблюдающие не-скрыто-не-раскрыто.

Так, «средний термин» может быть поддержан вторым отрицанием: о все это - искры - не рвущие пламя костра-не-вселенского (Г. Айги).

Для конца ХХ - начала XXI в. характерна попытка придания логической конструкции «быть или не быть» (в варианте «быть не быть») звучания экзистенциальной ситуации. Экзистенциальность формально выражена наречием здесь, а философские основания подобной языковой конструкции: быть”, а “немножечко быть”» [Веттер 1990, 10], которые можно трактовать как поиск вариантов семантики скользящего отрицания.

Ты был ты не был здесь не каждым

и медленно раздельно под уклон (В. Аристов)

- это попытка найти истинное именно для этого момента и для говорящего соотношение-присутствие утверждения и отрицания (объем присутствия утверждения в отрицании и отрицания в утверждении), имея в виду установку на то, что в следующий момент это соотношение изменится именно в объеме, но тем не менее, оно будет тоже истинным и возможным для выражения и все-таки, до какой-то степени, определимым.

Одна из задач подобных построений - смыть разницу между дискретностью и континуальностью и привести к выраженной недоопре- деленности1, то есть «становящейся определенности», где предел раздвигается по мере приближения к нему, что, не исключая целостности и законченности текста, также оставляет возможность продолжения определения в следующем тексте. Становящаяся недоопределенность дальше подчеркивается как антитеза неопределенности: ты ради этого вечера сюда

достигнул долетел добрался

- и далее поддержано в тексте:

не полночь за полночь

прошла (В. Аристов).

Задача выражения семантики скользящего отрицания не ограничивается формами со «средним членом». Так, интересной представляется одна из разработок Введенским формулы трансформации «быть или не быть» как полная нейтрализация семантики «или», в результате чего «или» превращается в своеобразный артикль по типу el / il / а, и подчеркивается постоянное «скольжение» семантического объема утверждения в отрицании и отрицания в утверждении: соглашаться или нет если да то или нет удивляться или нет или да то если нет.2

Актуальность для современной поэзии скользящего отрицания как присутствие утверждения в отрицании приводит к появлению новой семантики именных префиксальных образований с не (нептица немножко птица) и эксплицируется поэтическим текстом как задача поиска форм

1 О недоопределенности см. также § 9 главы III.

2 Ср. сходный пример в молодой поэзии, явно интертекстуальный к тексту Введенского: почему бы и нет почему бы и да // только этого мало только этого много // бессмысленно ловить на слове // и-нет или-нет и е-да (М. Котов).

онтологического отрицания, не сводящегося к простому размыванию семантики утверждения и отрицания и созданию неопределенности: нептица будет иметь // что-то от птицы // и будет известно ей // что она нептица // немножко птица (Д. Мамулия). Этому есть аналоги и в философском тексте: «Ясно однако, что неистина ведь тоже может быть суждением само-противоречивым, на то она и неистина» [Бибихин 2008, 19].

Однако во многих постмодернистских текстах задача превращения семантики отрицания в семантику неопределенности все-таки превалирует: так, характерный постмодернистский прием снятия определенности отрицания - скобки, в которые заключается приглагольное не: я (не) хочу // чтобы ты //именно ты //и только ты //делал //мне //замечания // по поводу рыбы (В. Липатова). Интересно, что аналогичные примеры не в скобках можно найти и в современном философском тексте: «тема культурной чуждости, цивилизационной (не)совместимости, “столкновения” (и “диалога”) цивилизаций» [Малахов 2007, 158].

Снятие отрицания и размывание границ между отрицанием и утверждением успешно создается метаграфическими средствами, сопровождающими чередование да и нет. Это может быть неконвенциональное использование двоеточия: и не поднять мне глаз // (чтоб не было: что да: лишь видимость теперь) (Г. Айги). Стихотворение-формула Кедрова «Шахматы бытия» целиком построено на обнажении приема чередования да и нет графическими средствами, имитирующими конфигурацию шахматной доски: присутствие-перетекание белого-в-чер- ное и наоборот:

ДА НЕТ ДА НЕТ ДА НЕТ НЕТ ДА НЕТ ДА НЕТ ДА ДА НЕТ ДА НЕТ ДА НЕТ.

Средством реализации семантики неопределенности отрицания, которая может быть совмещена с семантикой скользящего отрицания, является широкое использование философскими и поэтическими текстами вариации форманта недо. В системе общеязыкового словообразования модель определяется как: «недо + основа глагола + система флексий. Значение образца ‘недостаточность, неполнота действия’: недовыполнить), недо-плати(ть), недо-грузи(ть) и т.п.» [Янко-Триницкая 2001, 318-319].

Поэтический и философский текст тяготеют как к обособлению самостоятельного значения разной степени предельности префиксом недо при демонстрации парадигмы:

Дружба! - Последняя страсть Недосожженного тела.

- Дружба! - Последняя кознь Недоказненного чрева (М. Цветаева),

так и к попытке совместить значение отрицания у слов, начинающихся с префикса до, со значением неполной предельности префикса недо: «недостижимое достигается именно через посредство его недостижения» [Франк 1990, 465]. Последнее синкретическое значение активно развивается философскими текстами и приводит к созданию специальной философской лексики (недомыслимость, недоопределенность). Термин недомыслимый, предложенный Булгаковым: «Попытка во чтобы то ни стало осилить рационально недомыслимую тайну Божества в мире, сделать ее понятной неизбежно ведет либо к противоречиям, либо же к явному упрощению», «Недомыслимость и неизреченность содержания религиозно-мистического опыта» [Булгаков 1994, 172, 110], активно функционирует в философских текстах XX - XXI в.: «Дионисий Ареопагит и Спиноза, Максим Исповедник и Шеллинг - все они единым сердцем и едиными устами исповедуют недомыслимую и неизреченную абсолютность божества» [Мотрошилова 2006, 190].

Термин недоопределенность появляется в конце XX в. в переводной литературе, однако эта находка переводчиков представляется развивающей тенденцию начала века (недомыслимый) и потенциально продуктивной для дальнейшего развития русскими философскими текстами: «это подразумевание, недоопределенность, и становится свойственным искусству типом чувственного представления» [Рансьер 2007, 250, пер.

А. Шестакова]. Термин недоопределенность раскрывается далее в тексте как динамическая градация между утверждением и частично снятым отрицанием (не-показывание): «речь “показывает”, но исключительно повинуясь режиму недоопределенности, не показывая “по-настоящему”... молчаливую договоренность между показыванием и не-показы- ванием, которые вершит речь» [Там же, 244].

Параллельно поэтический текст, решая сходные задачи, демонстрирует еще большую комбинаторную вариативность форманта недо, который может оформляться как не-до (говорим же еще потому что немногая есть - не-доигранная (Г. Айги)), не до- (не до-увидеть - не только глазами // но и души чистотою (Г. Айги)), до не- (когда: до не-слыши- мости!.. не-зримости... не-существимости (Г. Айги)), и, наконец, как не-до- (горенья нищенских видений-рвов // пока не-до-оформленных в могилы (Г. Айги)), чему можно найти прямые аналоги и в философском тексте: «Философ додумывает и при-думывает именно там, где он не- до-внял предмету, т.е. где его внимание, или, что то же, его предметное “внутрь-имание” - не выдержало и изнемогло» [Ильин 2007, 76]; «неабсурдный, не-недоразуменческий смысл» [Бибихин 2008, 198].

С другой стороны, раздельное не до в суггестивном поэтическом тексте с семантикой положительного отрицания также наделяется указанной семантикой динамической градации между утверждением и частично снятым отрицанием: Нестройный смех ночной //И не достроен снег // ... // Где мачты отражены кранов не подъемных уже // ... // неведомо, наверно, им самим (В. Аристов).

Поэтический текст, заимствуя философский термин, стремится создать его собственный вариант при помощи форманта недо, причем характерно, что при помощи недо образуется существительное: и конечно мы без имени без рода // неизвестно я или не-я // это видит из толпы у входа // из безвидности из недобытия (В. Кривулин). В то же время философские тексты конца XX в. стремятся к атомизации формантов и обособлению семантики каждого форманта, что приводит к несколько громоздким вариациям темы недо: «Утыкаясь в марксизм, до-не-пост- марксистская мысль замирала» [Автономова 1999, 19].

В авангардной поэзии немало приемов, воплощающих семантику положительного отрицания (в том числе в варианте положительного нуля). Философские и поэтические тексты, ставя задачу развития онтологического отрицания в противовес логическому, активно переосмысляют формы есть и нет в том случае, если они помещаются в непосредственно близкий контекст. Кроме того, характерны преобразования ничто и ничего в положительную конструкцию, содержащую колеблющийся объем отрицания. В следующих двух примерах из Аронзона сохранение некоторого объема отрицания в преобразованном утверждении подчеркивается как сочетанием есть / нет, так и формой родительного падежа. Поэт использует не форму ничто, а субстантивирует генитив:

Санта Клаус,

уже раздавший дары: а тебе, мол, вот! - ничего, не ничего не принес, а принес ничего.

Пара есть / нет в поэтическом тексте может связываться с семантикой неопределенности как исчезающее, мерцающее отрицание, например, в поэзии Сапгира: А между тем он есть // Он тут // И есть и нет //И тьма и свет //И свет и нет //И здесь... У Айги же внешне похожие конструкции не ограничиваются неопределенностью, но приходят через апофатическое отрицание «снег-не» к апофатическому утверждению «снег-свет-есть»: есть так что есть и нет //и только этим есть // но есть что только есть //а будь что есть их нет... снега мой друг снега // душа и снег и свет // о Бог опять снега // и есть что снег что есть. Подобное построение текста отвечает задаче, поставленной Франком: «Поскольку же нам все же необходимо, чтобы познание непостижимого совершалось в суждении (ибо иначе мыслить мы вообще не можем) - точнее говоря: чтобы оно отображалось в плане суждения, - это осуществимо только одним способом: в утверждении несказанного и непостижимого, и все же очевидного - единства утвердительного и отрицательного суждения» [Франк 1990, 311].

Чрезвычайно интересной представляется также попытка выявить в форме есть некоторую отрицательную семантику, что оправдывается, в частности, происхождением отрицательной формы несть от отрицательной частицы с экзистенциальным маркером (несть < не-сть) [Красухин 2007]: «Две природы: в одной - что есть, то только и есть, и есть только то, что есть. Тогда не есть» [Друскин 2004, 512].

Поиски отрицательности в есть связаны прежде всего с теологической проблематикой, что раскрывается как самим текстом Булгакова, так и понятием НЕ-есть, которое самой своей формой воплощает присутствие абсолютного НЕ в семантике есть. Дефисное написание в данном случае демонстрирует неразрывность положительной и отрицательной семантики: «про Божество в Его трансцендентном аспекте невозможно даже сказать, что Оно есть, ибо, говоря это, мы тем самым превращаем Его в некоторое кто и что или в некто и нечто, между тем как Оно есть НЕ-кто и НЕ-что, а потому и вообще НЕ-есть» [Булгаков 1994, 91].

В поэтической формуле Введенского «и неподвижный яблок ест» есть реализует омонимию экзистенциально-бытийного есть и глагола есть (принимать пищу). В то же время форма есть, благодаря родительному падежу (яблок), имплицирующему опущенное отрицание, включает в себя нет и есть одновременно. Эта конструкция эллипсиса отрицания при родительном падеже используется как средство усиления отрицания и в современной поэзии: Вот город Эфес, где его на карте? (А. Поляков); в тексте Д. Веденяпина: Будто то, чего... (короче, Пушкин), //Есть - форма есть восстанавливается из эпиграфа ...нет... // Пушкин.

Но и в существительных формант -нет стремится к обретению ста- туса глагольного отрицания в постпозиции весьма остроумными способами. Так, устойчивая и очевидная пара как для современной поэзии, так и непоэзии, «интернет-нет» приводит к восстановлению традиционной пары ест как бытийного есть. С другой стороны - введение «съедобной» семантики в отрицание, в нет - окказионально: но вот приходит // Cannibal Corpse // и всех // ЕСТ // “И паразитный трафик Интернета не поможет?” // - Нет (А. Шепелев).

1.2.