Проблема описания семантики предлогов и префиксов. Транспозиция предлогов в наречия.
Семантика предлогов - одна из важных областей современной русистики; семантике префиксов и предлогов посвящено большое количество работ (Пайар 2000, Кронгауз 1998, Добрушина 2001, Пайар 2001, Филипенко 2000, Крейдлин 1994, Всеволодова 2003 и др.).
Ряд работ прямо или косвенно затрагивает поэтику предлогов (чаще, чем префиксов) в поэтическом тексте (Плунгян 2004, Зубова 2000). Что касается философского текста, то сами философы отмечают значимость предлогов и префиксов для философского мышления: так, Булгаков называет предлог словесным волшебством, налагающим «печать места и времени и на существительное, и на глагол, наречие, прилагательное» [Булгаков 1999, 140], а статья Н. Автономовой прямо озаглавлена «Приставка как философская категория» (2001); но ни одного специального лингвистического исследования по семантике и функционированию предлогов в философском тексте нет. В то же время рассмотрение предлогов и префиксов в поэтическом и философском тексте не только позволяет выявить общие особенности и взаимовлияние в сфере префиксов и предлогов двух типов текста, но и расширяет представление
0 семантической и функциональной потенциальности по отношению к общенациональному языку.
В классической грамматике середины ХХ в. отрицалась семантическая и синтаксическая полноценность предлогов, предлоги представлялись как «синтаксические единицы, не имеющие своего самостоятельного значения» [Бондаренко 1961, 3], отрицалась способность предлогов к номинации («их лексические значения тождественны с грамматическими» [Виноградов 1947, 683]); предложно-префиксальный синкретизм трактовался как трудность «при дифференциации морфем и служебных слов», то есть как некоторая семантическая ущербность: «вот почему Потебня называл их “формальными словами”, а Фортунатов - “частичными”» [Виноградов 1947, 30]. Некоторые лингвисты и в настоящее время считают нужным оговаривать, что, хотя предлог и обладает лексическим значением, но значение это «специфическое» и оно «может быть ослабленным»[5] [Всеволодова 2003, 23].
В целом ряде лингвистических исследований конца ХХ - начала ХХІв. ученые, напротив, демонстрируют семантическую нагруженность предлогов[6]. Что касается префиксов, то большая часть работ посвящена именно их семантике; утверждается, что «префиксация семантически сложнее и интереснее суффиксации... она играет более важную роль в порождении и понимании текста. приставки самостоятельнее и значимее суффиксов» [Кронгауз 1998, 13]; это утверждение актуально также для философских и поэтических текстов и позволяет рассмотреть именно префиксы, а не суффиксы, в частности, с текстообразующей точки зрения. Рассмотрение префиксально-предложной концептуализации приставки в некоторой степени позволяет пролить свет на поставленный М. Кронгаузом вопрос: «какие вообще свойства имеет приставка; что собственно следует считать ее значением» [Там же, 65]; автор замечает, что этот вопрос практически не обсуждается.
Анализ семантики и функционирования приставки и предлога (а также послелога) в философских и поэтических текстах ведет к необходимости переакцентировать внимание с описания и интерпретации отдельных значений и вопроса о том, как объединяются между собой разные значения в семантической структуре префикса или предлога[7], на анализ самого явления концептуализации, основанного на инвариантной нейтрализации полисемии.
Интуиция философов и поэтов основана не только на ощущении приставки как единой морфемы независимо от количества выделяемых лингвистами значений, но и на ощущении «омонимичных» префикса и предлога как единого слова-морфемы. Для философского текста актуальна вся совокупность значений префикса при условии, если «совокупность» мыслится не как объединяемое множество, а как заданная совокупность, понимаемая как целое, что соотносится с понятием «семантический объем слова».
В этой связи уместно рассмотреть пример переводного философского текста[8], постадийно эксплицирующего принципы приоритетности совокупности над вариативностью: «Или, если быть более точным, как если бы психика субъективности была тождественной отрицанию конечного Бесконечным, как если бы - без игры слов - без (in) в Бесконечном (Infini) означало бы одновременно “не” и “в”» [Левинас 2006, 211, пер.
Н. Крыловой, Е. Бахтиной]. В слове бесконечное (Infini) французский префикс in мыслится философом как непротиворечивая совокупность искусственно выделяемого французской грамматикой значения отрицательности, передаваемой русским префиксом без, и значения «участия- нахождения-внутри», в данном случае Infini как «нахождение внутри конечного, участие в конечном», передаваемое русским префиксом «в». К сожалению, семантический объем русского без уступает французскому in, однако именно по этой причине становится более прозрачным механизм концептуализации: два значения, которые в аналитической словарной статье крайне разведены, - вплоть до того, что можно было бы поставить традиционный вопрос о соотношении полисемии и омонимии, тем не менее мыслятся интуицией философа как заданная совокупность, понимаемая как целое и позволяющая продемонстрировать живую диалектику слова (понятия). Чрезвычайно важна авторская оговорка «без игры слов», то есть то, что это концептуализация, а не игра слов (под игрой слов понимался бы акцент на полисемии и сталкивание множественных значений).Иными словами, изучение конвергенции философских и поэтических текстов диктует необходимость, не игнорируя вариативность, перенести акцент с соотношения инварианта и вариативности в функционировании как префиксов, так и предлогов на механизм актуализации центрального значения.
Таким образом, хотя определенная часть поэтических текстов использует механизм подчеркивания полисемии префиксов и предлогов, однако конвергенция философских и поэтических текстов базируется на актуальной тенденции поиска «главного» (первого) значения префикса или предлога, при этом механизм объединения значений отходит на второй план. В то же время нельзя не согласиться с утверждением
В.Плунгяна, что системно воспроизводится и полисемия пространственных и непространственных значений [Плунгян 2004, 321].
Механизм концептуализации предлога в философском тексте, если исходить из идеи целостности и нечленимости, в какой-то мере соотносим с идеями когнитивной лингвистики: «В когнитивной лингвистике семантическая структура служебного слова, такого, как среди, будет интерпретироваться иначе, а именно, как некая цельная, нечленимая сущность, гештальт, или, в терминологии Дж.
Лакова и ряда его соавторов, схема-образ, image-scheme. Эта схема представляет собой инвариантное (оно же - прототипическое) значение слова» [Крейдлин 1994, 26].Однако семантический объем при концептуализации предлога в философском тексте значительно больше, чем тот, который имеется в виду при описании прототипического значения слова.
С другой стороны, термин «главное» («первое» как главное) значение удобен для описания концептуализации префиксов и предлогов в аспекте конвергенции философских и поэтических текстов1, так как, не противореча термину «центральное» значение, переносит акцент с процесса трансформации отдельных значений на явление концептуализации как актуализации целостного значения. Понятие центрального значения кажется довольно удачным независимо от его рассмотрения у конкретных авторов. Философский текст концептуализирует центральное, а не прототипическое значение, но это центральное значение обладает семантической глубиной и определенной индивидуальностью в системе понятий каждого философа. В дальнейшем термины центральное (главное, первое) значение по отношению к философскому и поэтическому тексту будут использоваться как синонимы.
Замечание о том, что «выдвижение одной абстрактной идеи в качестве инварианта оборачивается иногда достаточно произвольной интерпретацией конкретного материала и определенным пренебрежением языковыми данными» [Кронгауз 1998, 75], кажется справедливым. Однако в языке философии выдвижение центрального значения превращает предлог или префикс в понятие с полным семантическим объемом. Не концептуализируется ни отдельный признак, ни сценарий.
В традиционной грамматике семантика предлогов преимущественно связывалась с идеями локализма; классический локализм является, например, основой следующих высказываний: «Легко заметить, что предлогов, выражающих значение времени, меньше, чем предлогов с пространственными значениями. Временные значения совмещаются с пространственными и развиваются на их основе» [Виноградов 1947, 686]; или «Все древние предлоги, за исключением без и для с родительным падежом, про с винительным падежом, с с творительным падежом, о и по с предложным падежом, вместе с падежными формами имен являются выразителями пространственных отношений в современном русском литературном языке» [Бондаренко 1961, 11-12].
Интересно, что и философы первой половины ХХ в., например С. Булгаков, придерживаются сходных взглядов на предлоги: «с помощью падежной флексии и1 При описании семантики предлогов и префиксов используются понятия «прототип» [Langaoker 1991, Janda 1993], «сценарий» [Кронгауз 1998], «центральное значение» [Плунгян 2000], «функциональная доминанта», позволяющие представить «переход от пространственных значений к непространственным» как «градуальный процесс ослабления пространственного компонента и усиления функционального» [Плунгян 2004, 322].
предлога могут быть выражаемы всевозможные оттенки пространствен- ности. Мысль становится пространственной» [Булгаков 1999, 141], а с другой стороны, их собственная концептуализация конкретных предлогов в философских текстах не остается в рамках локализма: «Слово мое и внутреннее не остается бесплотно, т.е. бесформенно, хотя и оголено от звука» [Там же, 13]. Но и выявление пространственной и временной семантики предлогов и префиксов для философа имеет смысл не как констатация априорных категорий, а как утверждение реального (онтологического) присутствия пространства и времени в языке.
В современной лингвистической литературе идеи локализма не исчезают, но часто возвращаются «на новой, более широкой концептуальной основе (ср. [Cienki 1996])» [Плунгян 2000, 117], ср. философский текст Я. Друскина, эксплицирующий сходный механизм:
«Я сел под листьями
Я сел возле них цветов
Я сел поблизости от облаков, предметов и птиц
Я сел под небом.
Помимо того здесь есть оппозиция, подчеркнутая одинаковым предлогом под: под листьями - конкретное определенное место, под небом - любое место; где бы я ни находился, я под небом. Оппозиция “под листьями” / “под небом” определяет мой кругозор» [Друскин 2000, 338]. Основой расширения является метафора, причем метафорически трактуется само понятие пространство, локальное, временное, социальное[9].
Материал поэтических и философских текстов в целом ряде случаев дает возможность учитывать пространственные метафоры как основу для концептуализации, но не ограничиваться пространственной метафорой как изначальной посылкой любой трактовки концептуализации префиксов или предлогов.
Так, в рамках локализма можно рассмотреть традиционную транспозицию предлога в наречие[10]; классической моделью подобной трансформации можно считать строчки В. Маяковского вода и под, и над.В философском и поэтическом текстах подобная транспозиция достаточно частотна: «Гоголь использует иную, чем в сатире или гротеске, миметическую технику; он не над, и не внутри, а скорее, вне» [Подорога 2006, 39]. Я вас не вижу - вижу сквозь - и за - и (Г. Сапгир). В приведенном примере из Подороги очевидно функционально-тождественное употребление предлога над и наречий-предлогов внутри и вне. Наиболее очевидна транспозиция в инверсионных эллиптических конструкциях: Таков воздух. Над - империя неба. Не вдохнуть (А. Драгомощенко). Традиционными также являются эллиптические конструкции, предполагающие употребление предлогов в предикативной функции: Это - про, и это - за //но не больше полстраницы (И. Булатовский).
Интересно, что даже многоточие, обычно призванное подчеркнуть эллипсис недостающих членов предложного словосочетания и косвенным образом сохранить центральную позицию предлога[11], может служить для нейтрализации любого возможного объекта и фактически выполнять функцию ритмического разрыва: ты; я не знаю, что следует за... (С. Огурцов); правда, //мерцание за... // чей блеск воспринят - // это твои глаза (В. Тарасов). Открытая концептуализация сопровождается многоточием, что можно считать также снятием оппозиции дискретности / континуальности.
Н.А. Николина, рассматривая связь позиции предлога и его семантики в поэтическом тексте, утверждает, что «сокращение элементов синтаксической структуры приводит к расширению и усложнению семантики слов, маркирующих позицию, остающуюся незамещенной. В современной поэзии такими сигналами-маркерами все чаще выступают служебные слова, прежде всего предлоги. Неслучайно они выносятся в сильную позицию текста - позицию конца строки (строфы), всего стихотворения. Ср.: И все вымерло, как будто уже не перед, // А после. потому что страх все же съедает душу. (М. Гейде)» [Николина 2009, 140-141].
В грамматике в качестве традиционного примера автономного употребления предлога в предикативной функции обычно приводится: Тебе чай с сахаром или без? Ты за или против? С одной стороны, следующая конструкция построена по типу с сахаром или без, однако очевидно, что автономное без не просто традиционное предикативное употребление, но и репрезентирует имя - бездействие, то есть концептуализированный предлог без выступает одновременно как бывшая приставка, однако, в отличие от текстов первой половины XX в. (М. Цветаева, В. Ходасевич)[12], демонстрация префиксальной парадигмы здесь становится излишней: буквально невыразимо несущество бога // есть только действие и без (М. Котов).
Если рассматривать варианты транспозиции, то в следующем примере, внешне похожем на формулу Маяковского «вода и под, и над», очевидна концептуализация, которая достигается, однако, не только транспозицией пространственного предлога в наречие, но и таким средством, как кавычки: Нет её ни «под», ни «над». //Может, - кроме? Может, - кроме? [Булатовский 2008, 87].
Можно утверждать, что традиционная транспозиция пространственных предлогов в наречия не обязательно предполагает концептуализацию, точнее, не является средством собственно концептуализации, а частое присутствие концептуализации в подобных конструкциях достигается дополнительными средствами: кавычками, курсивом (как в приведенном выше примере из Подороги «он не над, и не внутри») или другими способами выделения. Тем не менее, независимо от использования-неиспользования иных способов выделения, в современной поэзии конструкции, транспонирующие предлог в наречие, отличаются от примера из Маяковского тем, что семантика предлогов не может быть описана чисто пространственно. Так, например, как и в философском тексте («это прежде неминуемо само оказывается после» [Булгаков 1994, 178]), предлог за (жесты оказываются за (Д. Давыдов)) и предлог из (когда кто-то уходит навеки «из» // остается пустое место (К. Кедров) тяготеют к превращению в понятие.
2.2.