§ 1. Принцип структурной свободы текста русской философской словесности. Переходные и синкретичные тексты
В данной главе рассматриваются структурная общность, параллельные процессы и взаимовлияние русской философии и поэзии на уровне текста, при этом основное внимание уделяется языковой организации текста[126].
В европейских философских и гуманитарных исследованиях текста сближение поэтического и философского текста рассматривается, как правило, через ликвидацию противопоставления стихотворной поэмы и прозаического эссе и объясняется «эстетическим режимом искусств»[127] [Рансьер 2007, 107, пер. В. Лапицкого]. Эта традиция обусловлена и принятым противопоставлением произведения и Текста (Р. Барт), в частности тем, что Текст «не поддается включению в жанровую иерархию, даже в обычную классификацию», выступает как «поле методологических операций (un champ methodologique)», «ощущается только в процессе работы, производства» [Барт 1989, 414]. Подобный подход, сосредоточивая свое внимание на жанровой составляющей, не обязательно ведет к рассмотрению сходных или параллельных со сходной функцией языковых приемов организации философских и поэтических текстов, а также собственно языковых ресурсов, обуславливающих изменения в организации как философского, так и поэтического текста.
Кроме того, как уже было отмечено в первой главе, принцип эссеиза- ции нельзя рассматривать как универсальную типологическую характеристику русского философского текста; в истории русской словесности уместно говорить не о сближении эссе и стиха, а о сближении и структурной общности собственно философского и собственно поэтического текста, а также о создании синкретичных философско-поэтических текстов.
Как было уже отмечено в предисловии, основанием для типологического сближения философского текста с поэтическим служат такие признаки философского текста, как неэксплицируемость, предельность, антиавтоматизм восприятия, авторефлексивность, эстетическая функция философского слова, особенности философского я-текста и др.
Так, например, в философском дневниковом тексте С. Франка отождествление мысли и экзистенции (счастие, страдание «я») диктует обращение философа ко многим поэтическим текстам и, прежде всего, к тексту Парменида. Дневник С. Франка структурирован, соответственно, при помощи постоянных переходов от философского я-текста к стихотворному тексту: «Единственное мое счастие - это крепко держать в руках, в моральной узде, нити моего “я” и, стиснувши зубы, наперекор стихиям стоять на своем посту мысли и страдания... Парменид, гениальнейший представитель элеатск школы, говорит в своей философск поэме.» [Франк 2006, 33, 74]. В данной главе анализируются конкретные способы реализации этой типологической общности.В качестве предпосылки для сближения философских и поэтических текстов необходимо указать также такую черту русской философской словесности, как принцип относительной структурной свободы текста (его декларацию или реализацию).
В рамках принципа поисков структурной свободы следует воспринимать и взгляды Л. Шестова на системность философского текста, что декларируется в большей части его работ: «У нас полагают, что книга должна представлять из себя последовательно развитую систему мыслей, объединенных общей идеей - иначе она не оправдывает своего назначения» [Шестов 2001, 319]. Критикуя синтаксис и риторику философской речи, претендующей на научность, в частности кодифицированный синтаксис доказательств и обобщающих концовок текста, философ сравнивает подобный текст с «ложью» в судейской практике: «Все это философы говорили о своих идеях - и очень красноречиво говорили, не хуже, чем адвокаты о своих клиентах, ворах и мошенниках. А между тем о философах еще никто ни разу не сказал: нанятая совесть. Почему?» [Шестов 2001, 344]. Л. Шестов отказывается от перенесения приемов кодифицированной связности научного текста на философский текст и ставит задачу реализации иного по отношению к научному тексту типа связности. Поиск относительной структурной свободы русскими философскими текстами отвечает необходимости новой философской репрезентации реальности, что высказывается, например, С.
Франком: «необыденная установка в отношении реальности. установка, для которой реальность есть нечто большее или иное, чем совокупность “знакомых”, “понятных” содержаний и связей» [Франк 1990, 198].Стратегию построения философского текста ХХ в. в ее оппозиции к текстам классического кодифицированного научно-философского исследования (диссертации) в какой-то мере можно уподобить отношению текста свободного стиха ХХ в. к кодифицированным формальным ограничениям в построении текста классического силлабо-тонического стиха. И философский, и поэтический дискурс ХХ в. ориентируются на противопоставление себя конвенциональному (кодифицированному) синтаксису как навязывающему однозначные, общепринятые формально-логические схемы: а ныне пять обэриутов, // еще раз повернувшие ключ в арифметиках веры // должны скитаться меж домами //За нарушение привычных правил рассуждения о смыслах (Д. Хармс). Таким образом, сближение языка философии с поэтическим текстом на основании поисков структурной свободы текста - это процесс одновременный противопоставлению языка философии языку науки.
Процесс конвергенции философских и поэтических текстов приводит к появлению целого ряда переходных и синкретичных текстов,
раскрывающих как движение от философских к поэтическим текстам, так и обратное движение. Эти тексты представлены в русской словесности такими жанрами, как философская поэма, стихотворения философов, комментарий к стихотворению философа, в том числе поэтический, философский трактат в стихах, запись, философский дневник, мысли, философские и философско-поэтические афоризмы и др., а также авторскими поэтическими жанрами, называющимися окказиональными словами, призванными подчеркнуть синкретичный характер текста: фи- лософости (Б. Констриктор).
Популярность в России философско-поэтических текстов Ф. Ницше в начале ХХ в. способствует резкому возрастанию количества текстов, идущих от поэзии к философии, что находит отражение в появлении в салонной культуре огромного количества псевдофилософских текстов1; с другой стороны, появляются тексты философов, видящих возможность создания синкретичного текста в радикальном движении от философии к поэзии и ритмической прозе (поэма П. Флоренского «Эсхатологическая мозаика» (1904); «Noctes Petropolitanae» (1922) Л.
Карсавина). А. Ванеев утверждает, что, несмотря на «романтическое» заглавие («Петербургские ночи»), ритмически организованный текст Л. Карсавина является собс-1 Эта историко-литературная ситуация иронически выводится В. Набоковым: «В романе [“Дар” (1938)] высмеяны участники литературных вечеров, один из которых читает на ломаном русском языке темную по смыслу “философскую трагедию” (древнегреческие проститутки разговаривают двусложниковой прозой об учениях их посетителей-философов)» [Кормилов 1995, 110].
твенно философским произведением: это «метафизика любви» [Ванеев 1990, 12]. Ритмизация текста может являться и интертекстуальным по отношению к Ницше средством: «Заратустра плясун. Заратустра легкий, манящий крыльями, всегда готовый к полету, кивающий всем птицам, готовый и проворный, блаженно-легко-готовый» [Лосев 1999, 42]. Ю. Орлицкий рассматривает «лиризацию философии» как стратегию философской прозы В. Розанова, опирающуюся на популярность текстов Ф. Ницше и А. Шопенгауэра, и называет в качестве признаков «лирического» философского текста В. Розанова повествование от первого лица и ориентацию на структурные особенности стиховой культуры: «строфичность, малый объем, циклизацию, визуализацию» [Орлицкий 2002, 262].
Действительно, в русской философской словесности сложилась определенная традиция не только жанра философской поэмы, но, шире, организации текста, в том числе и ритмической организации, восходящей к Б. Паскалю, Ф. Ницше и т.д., представленной текстами Л. Шестова, В. Розанова, Л. Карсавина, Э. Ильенкова, Я. Друскина, переводами текстов М. Бубера и др.
Текст этого типа, независимо от жанра, организован как короткие ритмические пассажи, обозначенные заглавиями, названиями тем и / или маркированными графически звездочками («Опавшие листья» В. Розанова), параграфами, нумерацией («Апофеоз беспочвенности» Л. Шестова, «Поэма о смерти» Л. Карсавина, «Трактат “Формула бытия”» Я. Друскина), или без специальных обозначений («Космология духа» Э. Ильенкова).
Такая форма организации сближает подобные тексты и с жанром мыслей в традиции Б. Паскаля, и с философским дневником и способствует усилению такого признака, как цельность текста.Определяющими признаками синкретичного текста могут быть как ритмическая и графическая организация («наш взгляд ловит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты» [Бубер 1995, 18, пер. В. Рынкевича]), так и ярко выраженный признак обращенности я-текста, характерный в той или иной степени для всего философского текста в целом («Внемли же, что я поведаю тебе со всей ответственностью истины: человек не может жить без Оно. Но тот, кто живет лишь с Оно, тот не человек» [Там же, 36]). Интересно отметить, что в случае предельной выраженности подобной структуры текст воспринимается как синкретичный даже если его жанр специально не определяется автором (по примеру Ф. Ницше, указывающего в подзаголовке музыкальный принцип организации текста: «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего» [Ницше 1990, Т.2])1. Самым показательным примером в этом смысле может служить восприятие процитированного выше перевода текста Бубера «Я и Ты». Так, в предисловии к работе М. Бубера Г. Померанц называет текст философа поэмой-трактатом, совмещающей внезапное прозрение и традиции немецкой философии [Померанц 1995, 5]; в то же время современный поэт однозначно указывает на возможность восприятия текста М. Бубера как поэтического: по мотивам поэзии мартина // бубера (В. Леденев).
В качестве одной из основных черт подобных философско-поэтических текстов необходимо указать на роль нелинейной, прежде всего вертикальной организации текста.
Вертикальный контекст обеспечивается дробным разбиением, подобным стихотворному. Усиление ритмической структуры философского текста ведет к повышенной концентрации текста, усилению нагрузки на отдельное слово и некоторой афористичности. Свойство тесноты стихотворного ряда, по Тынянову, здесь достигается именно графическими средствами.
Так, например, в «поэме-трактате»2 М. Бубера «Я и Ты» вертикальное членение, установление вертикальных связей служит средством раскрытия основных авторских философских терминов: благодаря короткой строчке и точному графическому попаданию одних терминов под другими, создается возможность вертикального прочтения текста (параллельно линейному) и создания философской оппозиции Ты vs. Оно и Я-Ты vs. Я-Оно:
«Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я-Ты.
Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я-Оно»
Далее в тексте визуальная экспликация философской оппозиции поддерживается лексически: «Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом. / Основное слово Я-Оно никогда не может быть сказано всем существом»3 [Бубер 1995, 16].
1 Тексты Ф. Ницше оказали влияние на декларацию необходимости соединения поэтического, философского и музыкального начала в рамках одного текста. Так, можно согласиться с тезисом Ю. Орлицкого: «поэмы- манифесты футуриста Федора Платова имеют своим безусловным образцом именно прозу Ф. Ницше, на что и указывается непосредственно в тексте: /11. И были представители всего, и каждый вытек из предшественника. / 12. Были представители музыки - Ницше, поэзии - итальянские футуристы. Но есть еще третье, искание которого - философия, порабощаясь всеми. То логика, коей - я» [Орлицкий 2002, 210].
2 Поэмой-трактатом называет текст М. Бубера Г Померанц в предисловии к книге «Два образа веры», но характеристика текста как философско-поэтического стала уже общепринятой.
3 В следующем примере графика подчеркивает тезу (1,3 строчки) - антитезу (2,4 строчки); кроме того, подчеркивается антитеза модальности долженствования и возможности:
«Мир Оно обладает связностью в пространстве и времени.
Мир Ты не имеет никакой связности в пространстве и времени.
Особенности вертикальной организации текста будут рассмотрены подробнее при анализе текстов философских поэм и стихотворений философов.