Глава 3 КУЛЬТУРА РЕЧИ СРЕДИ ДРУГИХ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ДИСЦИПЛИН

Счастливая особенность лингвистики — в объекте, язык умеет манипулировать, он умеет гримировать свои функции, умеет выдавать одно за другое, умеет внушать, воздействовать, лжесвидетельствовать.

Т.М. Николаева

Название этого раздела ориентирует читателя на следующие аспекты рассмотрения проблем культуры речи: место культуры речи среди других дисциплин в современном языкознании; интер- дисциплинарные связи культуры речи; значение результатов исследований других наук для совершенствования методологии культуры речи; теоретическая и прак­тическая значимость исследований по культуре речи для других наук.

Феномен культуры речи естественным образом связан с понятием культуры человека, общества — и конкретно — с культурой миро­восприятия, мышления, поведения, общества. Это обусловливает единые принципы их изучения наукой культурологией. Вместе с тем дисциплина "Культура речи" родилась в недрах языкознания и, следова­тельно, имеет с другими лингвистическими дисциплинами общую мето­дологическую базу.

Длительная история развития и специализация языкознания, однако, имели негативное следствие: ограничение объекта исследо­вания линейной последовательностью языковых элементов стало противоречить главной цели науки — созданию общей теории языка, науки о человеческом языке, одной из сложных наук о человеке, его сознании, душе, духовном "я".

Направление научных исследований, посвященных правильной, "хорошей речи", сформировалось в результате развития целого ряда лингвистических проблематик. Многие теоретические направления в языкознании XX в., претендовавшие на роль общих теорий, взяв за отправную точку исследований онтогенез речевой деятельности, приш­ли к необходимости изучения процесса употребления языка и его составляющих.

Современная наука "Культура речи" не только объясняет факты языка, формулирует ортологические предписания, прогнозирует разви­тие нормативных вариантов, но и моделирует ситуации общения, усло­вия, при которых осуществляется выбор всех ВОЗМОЖНЫХ ЯЗЫКОВЫХ средств для достижения коммуникативной цели. Расширение предмета культуры речи вызвано общим прогрессом всего комплекса наук о человеке и языке. Этот факт определяет принципы исследования для целого ряда лингвистических дисциплин и выделяет специфические

задачи культуры речи: выработать рекомендации для успешного ре­чевого взаимодействия [132], "технику" общения в различных си­туациях.

Интердисциплинарные связи культуры речи обусловлены "пограничными" интересами наук, общностью объекта исследований, заинтересованностью наук в результатах, потребностью в объединении усилий для решения общих задач и совершенствовании методики.

Экспансия сфер научных разработок внутри каждой лингвисти­ческой дисциплины идет от центра к периферии, что ведет, безусловно, к возникновению спектров исследований на стыке наук, например психолингвистики и когнитивной лингвистистики, психолингвистики и теории речевого воздействия, риторики и теории речевого воздействия, культуры речи и теории речевого воздействия, функциональной линг­вистики и прагматики, функциональной стилистики и культуры речи и т.д. Возникает общий понятийный континуум, общая терминология, общая методологическая основа, единые методики исследования. Одна­ко нередки случаи неодинаковой трактовки терминов, разного наимено­вания одних и тех же явлений. Так, нуждаются в уточнении следующие термины, обозначающие кардинальные концепты культуры речи: "успешность общения", "эффективность общения", "оптимальный ре­зультат общения", "прагматический эффект коммуникативного взаимо­действия". Близки им по значению термины теории речевых актов — "осуществление иллокуции", "перлокутивный эффект", теории речевого воздействия — "осуществление интенции", риторики — "персуазивный эффект". В ряде случаев употребляются как синонимы термины "язы­ковая компетенция" и "коммуникативная компетенция", "знание" и "когнитивный фон", в то время как в современной научной парадигме различаются понятия языковой компетенции, коммуникативной компе­тенции и прагматической компетенции как высшего уровня владения языком. Если термины "эффективность общения" и "успешность обще­ния" могут функционировать как синонимичные, то выражению "оптимальный результат" близки по значению термины "осуществление иллокуции", "осуществление интенции". Таким образом, общие концеп­ты в разных лингвистических дисциплинах — закономерное явление развития науки. Для создания методологической основы культурно­речевых исследований важны, во-первых, систематическое и последо­вательное рассмотрение основных теоретических вопросов на совре­менном уровне и, во-вторых, ориентация в потоке достижений других антропоцентрических наук.

Одной из основополагающих теоретических проблем, выявляющих принципиальные позиции разных научных дисциплин, является проб­лема значения. Так, описательная лингвистика рассматривала эту проб­лему внутри каждого языкового уровня (например, лексическое значение, словообразовательное значение, синтаксическое значение). Соединение слов и словоформ в структуре предложения не объяснялось с точки зрения формирования смысловых блоков семантики предло­жения, смысла высказывания и его места в тексте, т.е. словосочетание не квалифицировалось как фрагмент смысловой структуры выска­зывания и как компонент коммуникативной единицы, а считалось образованием номинативной системы единиц, зависящим от лексико­семантических и грамматических свойств слова [106]. Ср.: "Старая семантика была преимущественно семантикой слова... Язык познается через предложения и тексты он [человек] образует из них — и это совершенно правильная гипотеза — значения" [21, 51—52]. Все мно­гообразие "языкового материала" не могло быть объяснено через словарно закрепленные дефицинии, и методологический прием деления языковых единиц на виртуальные (с постоянными системно закреп­ленными свойствами) и актуализованные (с приобретенными под влиянием контекста свойствами) не имел объяснительной силы. Поня­тие контекста неоправданно расширялось: в него входили все элементы просодического оформления, фокус предложения, текстовые связи. Стройная семантическая теория не была создана, а следовательно, вопросы кодификации, коммуникативного поведения и языковой политики не могли быть правильно сформулированы. И хотя предпо­сылки современного состояния культуры речи были заложены в оте­чественной науке в первой половине XX в. — объяснены цели и задачи дисциплины [141; 27; 137], созданы основы общей теории речевой деятельности [28], — только в последние годы под воздействием интеграционных связей между многими лингвистическими дисциплинами культура речи стала на авангардные позиции.

Традиционны связи культуры речи с философией языка и психо­лингвистикой.

Сложность нейрофизиологических и нейропсихологических про­цессов в настоящее время подтверждается томографическими исследо­ваниями функционирования структур мозга, процессов памяти, мыш­ления, концентрации внимания, ассоциирования и "кодирования" отдельных лексических стимулов [70, 112—122].

Речь линейна, существует во времени, хотя акты речепорождения мгновенны. Лингвистические методы конструирования не соответст­вуют биологическим симультанным процессам, однако они согласуются с новейшими экспериментальными работами. Так, установлено, что речь начинается с общей операции ориентировки и кончается "речевоїї ситуацией" [82; 111]. "Отчетливое предвосхищение сообщаемого" под­вергается целому ряду "операций над исходными содержательными элементами". "Перевод" речи на язык мысли также включает ряд этапов. Существуют несколько моделей взаимодействия речи-мысли [161; 150]. Для лингвистов важен следующий вывод: "Думать, что лексика появляется после того, как сложилась схема предложения, противоречит естественному развитию речи" [48, 76]; "Предложением управляет текст. Человек не говорит отдельно продуманными предло­жениями, а одним задуманным текстом. Это предъявляет требования к отбору грамматического состава текущего предложения" [там же, 108], который подтверждается лингвистическими экспериментами [171].

Если "интенциональность — отличительная характеристика мен­тальных репрезентаций высшего уровня", то «первичной формой ментальной репрезентации является "язык мышления"... язык мыш­ления не усваивается, а является врожденным» [97, 227—232] (см. ссылку на Фодор).

Эта важная особенность речемыслительных процессов согласуется с открытиями лингвистами особенностей, связанных с феноменом "язы­ковая личность" [52], с понятием "идиостиль" [34].

Новейшие достижения в области психолингвистики и нейропси­хологии удачно сочетаются с возрождением идей В. Гумбольдта о деятельностном характере языка, идеи поиска внутренней формы языка, с новым этапом логико-философского анализа языка.

Высказывание Э. Бенвениста "человек не был создан дважды: один раз без языка, другой раз — с языком" [15, 29] сейчас актуально в связи с новым рассмотрением онтогенеза речи и взаимоотношения чело­века с природой и обществом. В современную философскую парадигму вернулись многие идеи неопозитивизма, лингвистической философии (Л. Витгенштейна и его последователей) и логической семантики середины века. Прежде всего в гносеологии происходит уточнение терминов "субъект" и "объект": процесс познания носит не только индивидуальный, но и межличностный характер, следовательно, восприятие и постижение окружающей действительности происходит как субъектно-субъектно-объектный процесс. Это означает отказ от положения о первичности номинативной речевой деятельности и вто- ричности коммуникативной речевой деятельности. Познание предстает как разновидность человеческой деятельности. М.М. Бахтин, выделяя отношения между объектами, субъектом и объектом, субъектные отно­шения, отмечал существование "переходов и смешения типов отноше­ний"; ср.: "два голоса — минимум жизни, минимум бытия... слово стремится быть услышанным" [120, 342—363]. Следовательно, номина­тивный характер речевой деятельности во всех случаях "осложнен" социальными и этическими отношениями: "социальная жизнь пред­полагает множественность субъектов" [50, 127]. Подтверждается замечание семантика У. Куайна [169, 25] об изначально межличностном характере языка.

Второй важной научной догмой современной философии является положение о существовании довербального мышления и законов невы- ражения логических структур мысли [62, 76—79; 45; 93]. И несмотря на то что современные физиологические механизмы не позволяют вери­фицировать это положение, оно представляет собой методологическую базу для культурно-речевых исследований. Так, например, тезис о неизоморфном характере отношений между логическими структурами и синтаксическими конструкциями снимает многие "правила" элимини­рования и "законы семантического соответствия", изменяет трактовку односоставных предложений, сегментирования высказываний, рассмот­рение пресуппозиций.

Ввиду сказанного представляется запоздалым и некорректным предложенное А.К. Михальской определение современной отечествен­ной концепции культуры речи как основанной "на монологическом восприятии мира и монологической речи в нем", соответствующей субъектно-объектным отношениям культуры монологического типа в отличие от диалогичности риторических построений Аристотеля [85, 51]. Положение культуры речи среди других лингвистических дисциплин может быть иллюстрировано трактованием лексического значения и решением проблемы значения в работах по культуре речи, проблематикой исследований по теме "Лексическое значение", семан­тико-синтаксической организацией предложений, которое в целом лежит в русле интерпретативной лингвистики, изучающей способы концептуализации и понимания во всех коммуникативных процессах. Этот подход к проблеме значения предполагает отказ от рассмотрения нормы как статичного образца системы виртуальных единиц, отказ от поуровневого рассмотрения речевых употреблений, сравнения их с системными "канонами", установления правил варьирования этих образ­цов, изолированных от внеязыковых "помех".

Предложение, текст— единственно возможный способ функциони­рования слова, и, следовательно, лексическое значение предстает в виде набора гипотетических сем с некоторым константным ядром, находящего свое подтверждение во все новых и новых актах говорения и понимания, т.е. в новых текстах. При этом "гипотеза значения постоянно корректируется" [21, 52]; ср. высказанное А.В. Добиашем точное замечание: "Слова — осколки из целого Глагол — душа предложения, ему акт синтетического укладывания присущ как грамма­тическая функция" [44, 5]; ср. также концепцию значения как упот­ребления слова английских семантиков середины века. Линейное раз­вертывание предложения и текста, их большая линейная протяжен­ность по сравнению со словом не могут быть препятствием для срав­нения коммуникативной значимости слова и предложения. В филогенезе слово может быть равносильно предложению: "В речи не совпадают ее физическая и семическая стороны: так, развитие речи идет физически от слова к фразе, семически же ребенок начинает с фразы" [29, 189].

Изучение значения через употребление не означает отказа от определения слова, а предполагает сложную структуру дефиниции, возможно в некотором смысле организованную по модульному прин­ципу. Ср.: "В семантике дефиниции можно видеть три слагаемых: лек­сическое, т.е. значения самих слов, составляющих толкование; логико­семантическое, отражающее отношение между предметами реального мира, обозначенного этими словами, и формально не всегда выра­женное; синтаксическое, или, в широком смысле грамматическое, эксп­лицитно представленное в виде отношений между словами на синтагма­тической оси" [51, 290]. Это предположение относительно сложного строения феномена "лексическое значение" в последующих работах Ю.Н. Караулова конкретизируется связью вербального уровня с тезаурусным и наличием у слов объективного и субъективного те- заурусного значения. Ср. также выражение М.М. Бахтина "память слова", включающая и память о тех текстах, в которых оно участ­вовало^[9].

Таким образом, исследовательской базой современных работ по культуре речи стало высказывание — мельчайшая коммуникативная единица, ориентированная на определенный функциональный тип текста. Это важно и при решении культурно-речевой проблемы функ­ционирования заимствованных слов: исследователь не имеет права ни на какие умозрительные схемы сочетаемости этих слов, так как слово еще "не побывало" в наших текстах. В течение неопределенного вре­мени заимствованные имена, как правило, употребляются в преди­катной позиции, отвечают на вопрос: "Что это?" Или это имя сущест­вительное уходит из языка (например, слово детант), или, употреб­ляясь в различных речевых ситуациях, выкристаллизовывает свое зна­чение, что является гарантией его закрепления в системе языка. Сейчас этот процесс происходит со словами суверенитет, экология, приоритет, эксклюзивный и др.

"Память слова" действует и при закреплении терминологических словосочетаний, и при формировании штампов в определенных функ­циональных типах текстов, и при формировании самих этих типов текстов. Так, например, появилось в середине века словосочетание оро­шаемое земледелие с несвойственной страдательному причастию синтагматикой; вслед за этим появились словосочетания орошаемое кормопроизводство и орошаемые бригады, которые подтвердили появление в системе языка относительного прилагательного оро­шаемый.

Теоретические работы языковедов начала века по проблемам общения, культуры речи, ортологии и сейчас созвучны самым передовым исследованиям в смежных лингвистических дисциплинах. Так, в 1923 г. Л.П. Якубинский высказал следующие мысли о сущности языка и характерных чертах науки о языке, культуре речи: язык — разновидность человеческого поведения, которое обусловлено психоло­гическими и социальными факторами, условиями общения; выделяются функциональные различия в языке и разные типы речевых выска­зываний [141, 17—34]. Якубинский соглашается с Л.В. Щербой в том, что диалог является "естественной" формой существования языка, а монолог — "искусственной", поскольку восприятие устного или письмен­ного монолога "вызывает прерывание и реплицирование, иногда мыс­ленное, иногда вслух, а иногда и письменное". Якубинский выделил важное условие успешного общения, правильного восприятия и тонкого понимания — близость апперцепционной базы говорящих (в его терминологии — "апперципирующей массы"), паралингвистических средств (мимики, жестов, тона, тембра голоса). Он подтвердил это убедительными примерами из художественной литературы и реальной жизни: понимание речи требует знания "в чем дело", и, наоборот, ненастроенность на мир знаний собеседника ведет к коммуникативному провалу; на знании "в чем дело" держатся такие явления речи, как намек, догадка, категория определенности / неопределенности в языке, референтная отнесенность (ср. также высказывание Е.Д. Поливанова: "Мы говорим только необходимыми намеками" [100, 196]). Якубинский отметил такое интересное явление, как текстовый штамп, встре­чающийся в стереотипной обстановке, который он назвал "привычным шаблоном".

В настоящее время феномен "диалог" исследуется не только в лингвистических дисциплинах, но и в других науках, особенно ценны для культуры речи открытия в психологии и нейропсихологии [76; 106, 23—24; 19, 63—68]. В последнее время диалог не только рассмат­ривается как модель межличностного взаимодействия и взаимопони­мания (эмпатия), но и считается основной категорией процессов человеческого сознания, познания и общения [128, 55]. Психологи строят типологии диалогов, которые имеют различную классифика­ционную базу. Так, А.В. Беляева выделяет два вида диалогов [144, 251—259]. Это деление основано на содержательном анализе различ­ных ситуаций общения: при ситуации общения, когда говорящий знает то, чего не знает слушающий, диалог считается информационным; при ситуации общения, когда говорящий и слушающий по-разному квалифи­цируют одни и те же факты, диалог считается интерпретационным^[10].

Необходимым условием диалога является потребность в общении, общая база, в явном виде не выраженная языковыми формами (по оп­ределению М.М. Бахтина, коммуникативная заинтересованность).

Интересна для лингвистической семантики психолингвистическая трактовка сущности понятия референции: она состоит в понятии обра­за, выполняющего функцию указания на объект. Причем при различии в способах вербализации знаний аналогия с жестом (указанием на известный образ, может быть на тезаурусный элемент) сохраняется.

Создание адекватного метаязыка для описания диалогической природы сознания - дело будущего, но в настоящее время установлено, что в сознании есть дискретные и недискретные психологические образования, описание последних не может быть логически дискрет­ным; что имеет место симметричность психологических структур (вся­кая психическая функция, процесс - диалогичны); что единица анализа психики - диалог [103, 27].

При различии исследовательских задач в смежных лингвистических дисциплинах феномен "диалог" стал доминирующей темой; психология и психолингвистика, культурология, теория речевых актов, прагматика, теория речевого воздействия, культура речи, лингвостилистика вы­нуждены признать, что именно диалог следует считать минимальной исследовательской базой, единицей анализа речевого общения. Ср.: "Только в диалоге в полной мере обнаруживается сущность языка" (высказывание М. Хайдеггера цит. но [9, 84]).

При решении культурно-речевых проблем ортологии и стилистики текста интересно следующее положение психологии и культурологии: диалог - это особое измерение, в котором все единицы анализа имеют особый "обертон" смысла, корректирующий их сущностные свойства.

Философ А.А. Брудный, касаясь различий текста и диалога, делает вывод об исторической первичности коммуникации (и, следовательно, диалога) и вторичности текста ("скрипта") как результата, продукта общения: "Гегель говорил, что не результат есть действительное це­лое, а результат вместе со становлением. Истинная философская цен­ность диалога, на мой взгляд, в том. что он всеіда становление. Становление смысла" [42, 5].

Феномен диалога, уникального процесса коммуникативного взаимо­действия, представляет центральный аспект исследований по культуре речи, поскольку решение конкретных задач выработки "техники" ведения разговора в различных ситуациях социального взаимодействия невозможно без общего методологического основания. Философия и культурология ставят феномены "культура" и "диалог" в один ряд: в современном мире "культурные сдвиги", "духовно-культурные спектры" одновременны, "они имеют смысл только друг по отношению к другу, в действительном диалогическом общении друг с другом... И это проблема не только мышления, это действительно проблема бытия каждого современного простого человека Проблема диалога - это не только и не столько проблема обмена информацией, но прежде все­го - проблема диалога культур или, может быть, точнее - проблема культуры как диалога культур" [42, 7]. Таким образом, философское понимание диалога предполагает обусловленность бытия человека и его отношения к миру его культурой и его "культурной" способностью к диалоговому взаимодействию, которое детерминировано его личност­ными (в том числе этническими, историческими, национальными) харак­теристиками. В число этих характеристик входят принятые в данном языковом социуме этические и ценностные ориентиры. Ср. диалог людей Востока и европейской культуры.

Представляется, что безусловно разносзоронний и глубокий анализ диалога в смежных лингвистических дисциплинах, выявляющий его структуру и связи в динамике развития, может быть дополнен следую­щим ракурсом изучения: коммуникативная ценность текста "уже ска­занного" и его детерминирующая сила как самодовлеющей сущности в развитии последующей части диалога и в его завершении.

Одним из результатов психолингвистических исследований является рекомендация отказаться от распространенных во всем мире терминов по отношению к процессам речевого общения - "кодирование" и "деко- дирование". Поскольку значение понимается как гипотеза, которая представляет попытку интеграции разнообразных видов данных [60, 83-84] и выражает стремление слушателя постичь коммуникативную интенцию говорящего, постольку «значение - это не то, что "деко­дируется" из сообщения, подобно преобразованию последовательности сигналов Морзе в последовательности букв алфавита, а некоторая договоренность между отправителем и получателем» [там же, 85], немаловажную роль в которой играют "общая система знаний" и осознание говорящим понимания адресатом сказанного.

Знания, понимание, восприятие, внимание, коммуникативное ожи­дание, намерение, фокус и другие составляющие содержательной сто­роны речи находятся в центре внимания когнитивной линг­вистики, молодой науки, которая возникла для решения проблем знания, понимания, смысла и значения, которые были поставлены пси­холингвистикой, культурой речи, прагматикой и другими лингвисти­ческими дисциплинами, изучающими язык как манифестацию человека. Два десятилетия назад эта наука возникла как ответвление когнитив­ной психологии, поэтому все выводы и достижения психологии и психо­лингвистики для нее актуальны. Очевидна и тематическая связь процессов сознания, знания и механизмов речевой деятельности. Инте­ресно, что каждый акт речевого общения, по мнению психолингвистов, подчинен познавательной деятельности [19, 69]. Вероятно, вери­фицировать этот вывод в настоящее время невозможно. Ясно только то, что и говорящий и слушающий оперируют и со смыслом (замысел говорящего, понимание этого замысла, всегда неполное, слушателем), и со значениями, и со знаниями. Так, по выводу Г.П. Мельникова, рече­вое общение - непрерывная формализация и интерпретация смыслов через значения и значений через смыслы [79, 317].

Идеальная лингвистическая модель языка - создание грамматик и словарей с ортологическими, стилистическими, функционально-стилис­тическими предписаниями, которые обеспечивали бы составление правильных фраз во всех случаях жизни и понимание всего говоримого на данном языке [137, 47-48], - возможно, сейчас нереальная задача для всех лингвистических дисциплин. Однако если Л.В. Щерба, вслед за Ф. де Соссюром, считал "понятие" и "смысл" сферой интересов психо­логов и философов, то в дисциплине "Культура речи" в настоящее вре­мя складывается теория языка с учетом категорий "значение", "знание", "смысл". Философия языка, психолингвистика и когнитивная лингвистика дали специалистам по КР следующие положения: 1) мыш­ление довербально, акты мышления мгновенны, симультанны, биоло- гичны по своей сути [73; 62, 69-83]; 2) логические структуры и языковые конструкции не изоморфны [79; 62]; 3) существуют экспли­цитные и имплицитные способы выражения смысла [52, 195; 62, 74]; 4) существуют законы невыражения логических структур мысли [62, 76-79]; 5) вербально-семантический и авербально-тезаурусный уровни организации языковой личности функционируют в тесной связи [52, 172].

Главная культурно-речевая проблема - выработать приемы и реко-

мендовать условия для успешного общения - не может быть решена без изучения процессов речи-мысли, т.е. когнитивных процессов, ком­понентов этих процессов: структур фоновых знаний, типов пресуппози­ций, типов пропозиций (способов концептуализации), оценочных знаний, эмоций и модальных отношений. Интересны следующие наблюдения и предположения ученых: о нежестком разграничении интеллектуальных и эмоциональных процессов [83, 294], о существовании разных типов понимания, о фреймовом характере восприятия (а не только понима­ния). Познание окрашено чувственными образами, эмоционально окра­шено, следовательно, мир знаний опосредован эмоционально-оценочной палитрой и ассоциативными рядами, что делает невозможным неинди­видуальное, обобщенно-нейтральное выражение: «выразиться "нейт­рально" оказывается невозможно» [17, 91; 18].

Концептуализацию действительности человеческим сознанием со­временная когнитивная лингвистика представляет как семиотический процесс, опосредованный культурными, социальными и психологи­ческими факторами. Среди существующих моделей концептуализации выделяется интерпретативная модель Т.А. ван Дейка и В. Кинча [36, 153 и след.], которые считают, что в основе всех современных теорий когнитивной лингвистики лежат исследования Харриса по анализу связного текста и понятие схемы как модели знаний о мире Бартлетта (ср. терминологию Ч. Филлмора: сцена - реальные события, факты; схема - концептуальная система; фрейм - языковое обеспече­ние; модель - индивидуальное представление говорящим [125, 106— ПО]). Ван Дейк и Кинч представляют стройную систему ("основания теории", в их терминологии) понимания текста слушателем или чита­телем. Авторы делают вывод, что нет единого, целостного процесса понимания, особо выделяя индивидуальные различия в таких состав­ляющих обработки текста, как "долговременная память", "знания", "стратегии использования знаний", "когнитивная информация (убежде­ния, общепринятые мнения, установки, личные мнения и оценки)". Что касается компонентов когнитивной информации, то, очевидно, наряду с денотативным и референциальным (в том числе дейктическим) содержанием в качестве компонентов передаваемой информации высту­пают языковое коннотативное значение, эмотивное значение, ассоциа­тивный фон, оценочное значение. Так, Ч. Филлмор считает, что все современные когнитивные теории в определении набора компонентов информации и границ фрейма не оригинальны и восходят к идеям Дж. Милля, высказанным в первой половине XIX в. [126, 57].

Что привлекает в когнитивных теориях языка и попытках ученых разгадать механизмы речемыслительных процессов? Конечная цель специалистов по культуре речи - выработать приемы оптимального построения высказываний и стратегий и тактик успешного понимания. Насколько далеки мыслительные процессы от привычной языковой материи, насколько они "нелингвистичны"? На эти вопросы отвечают уже несколько поколений лингвистов, возвращаясь к необходимости изучения скрытых механизмов речи. Ср. высказывание Л.В. Щербы: «...процессы понимания, интерпретации знаков языка являются не 75

менее активными и не менее важными в совокупности того явления, которое мы называем "языком", и... они обусловливаются тем же, чем обусловливается возможность и процессов говорения» [137, 40]. Ср. также: "В какой степени язык точно и полно выражает наши мысли и чувства? мы еще, как и ранее, очень далеки от полного прояс­нения этих проблем" [99, 11].

Важно, что в когнитивной лингвистике при посредстве исследо­ваний в области нейрофизиологии, нейролингвистики, психолингвистики установлено, что многие составляющие ментальных процессов и типов временных и операционных связей имеют сложное строение и модульный характер функционирования [16, 93-152]. В.З. Демьянков считает, что все многообразие концепций понимания можно свести к девяти группам. В каждой из этих групп тематизирована одна из задач понимания. В.З. Демьянков рассматривает эти задачи на правах модулей: "Модульный взгляд на построение систем и теорий связан с таким разделением одной целой задачи на несколько подзадач - модулей, - которое допускает работу модулей во взаимодействии между собой, но без вмешательства во внутреннюю технику друг друга. При моделировании понимания такой подход позволяет в рамках каждого модуля рассматривать переплетение различных операций интерпретации" [37, 26]. Демьянков выделяет следующие модули: использование языкового знания, построение и верификация гипоте­тических интерпретаций (понимание параллельно линейному развер­тыванию речи; адекватное понимание связано с распознаванием истин­ных иерархий в высказывании, с переосмыслением ранее сказанного и понятого, а также с выстраиванием интерпретаций по шкале правдо­подобия), "освоение" сказанного (построение "модельного мира"), рекон­струкция намерений ("микротеория" слушателя о целях и мотивах), установление степени расхождения между внутренним и модельным мирами, установление связей внутри модельного и внутреннего миров, соотнесение модельного мира со знаниями о действительности, соотнесение интерпретации с линией поведения, выбор "тональности" общения. Демьянков замечает, что понимание также обладает своей стилистикой, позволяющей типологизировать субъектов интерпре­тации.

Когнитивную лингвистику интересуют те же вопросы, что и культуру речи: каким образом связаны и как участвуют в организации текста (или высказывания) и его понимании языковая семантика, синтаксис и прагматические составляющие. Выражение "слово изре­ченное есть ложь" вполне соответствует тому действительному поло­жению, когда содержание коммуникации всегда шире языковой семан­тики и знание значения языковых единиц не обеспечивает возможности говорить и понимать. Метафорические выражения "смысл есть функция значений" или "смысл есть интеграл значений" не отражают реальных отношений между языковыми значениями (как гипотети­ческими сущностями) и всегда определенным смыслом, компоненты которого могут выражаться (в эксплицитной или имплицитной форме) или не выражаться. Поэтому в когнитивной лингвистике единицей

анализа становится не слово, а "конструкция знания", фрейм [35, 123 и далее; 69, 350, 356; 126, 222-254]. Дж. Лакофф, предлагая термин "гештальт" (весьма неопределенное, по его мнению) для обозначения структур, которые лежат в основе организации мыслей, восприятия, эмоций, процессов познания, моторной деятельности, языка, считает, что центр тяжести создания моделей языковой деятельности переносится из сферы лингвистики в сферу теории познания. Более определенное понятие фрейма: фрейм "подсказывает" обычную форму своего представления, содержит "основную, типическую и потен­циально возможную информацию, которая ассоциирована с тем или иным концептом" [35, 16]. Фрейм обусловливает семантико-синтакси­ческую организацию высказываний, тип диалога или монолога, приня­тые в данном языковом социуме. Таким образом, фрейм является эле­ментом когнитивной структуры текста; она представляет собой более высокий уровень организации речи.

Фрейм как способ существования в языковом сознании ментальных процессов, отражающих реальность и самих себя, в настоящее время не является универсальным приемом объяснения речи-мысли. И если психологи и нейрофизиологи экспериментально доказывают совмест­ную актуализацию при восприятии речи "зон знаний", "памяти" и "эмоций", то философы пришли к аналогичным выводам логическим путем: "Познание и ценностное отношение составляют две неразрыв­ные и равные по своему значению стороны к человеческому сознанию следует подходить не только как к знанию, но и как к отношению... Познание является основой переживания любого объек­та, как и, наоборот, интерес, страсть по отношению к объекту повы­шают эффективность его познания" [81]. Эмотивное, ценностное отношение в качестве компонента лексического значения, словообразо­вательного или синтаксического, имеет сложное, еще не до конца изученное взаимодействие с денотативным значением, которое прояв­ляется в диахронии, развитии полисемии, появлении переносных значе­ний, метафорических употреблений. Кроме того, в этих процессах выявляется существование в структуре значения и дейктического компонента. Так, во многих работах отмечается одинаковая денотатив­ная основа прилагательного правый и похожая картина развития поли­семии в абсолютно не родственных языках: правая рука называется правой "1) по основному, совершаемому ею действию; 2) "правый" —> "лучший", "более удобный" и пр.; 3) "правый" —> "прямой" [84, 54]. Первая модель является основой метонимических переносов: "рука, которой едят" (швед.), "рука, которой стреляют из лука" (индейск. атакапа). Вторая модель сигнализирует о наличии оценочного компо­нента, который является основой для метафорических переносов: в финно-угорских языках - "хороший", аналогичная картина в латыш­ском, древнеисландском, датском, шведском; в германских, древне­еврейском, якутском - "южный" (в начале ориентации - лицом к вос­току); в древнеанглийском, древнеисландском - "мужской"; в языках банту - "есть-рука", "мужская рука", "настоящая рука".

Таким образом, общий концепт "правый" в разных языках имел в 77

диахронии сходную шкалу денотативной прикрепленности, оценочности и эмотивности. Ср. также общность языкового осмысления в разных языках одного и того же концепта "неизрекаемое", таинственное, со­кровенное, невыразимое чувство, особенно в поэтической речи, место­именным словом это, нечто, англ, it (см. анализ поэтики Э. Дикинсон [119, 123]).

Практических рекомендаций фреймового представления той или иной ситуации, факта для культурно-речевой практики, естественно, дать невозможно: любой фрейм (и конкретная языковая модель) будут беднее концепта, включающего нетривиальным образом эмотивные и оценочные компоненты, составляющие суть языковой компетенции и основу владения языком. А фреймовая модель в том или ином виде всегда представляет обобщенные данные восприятия или знания в виде шаблонов-структур. Применение фреймов при интерпретации текста обусловливает активизацию когнитивных, эмотивных и оценочных эле­ментов языковой компетенции, что предполагает присвоение "с в о е - г о" м и р а тексту. При понимании текстов с фигуральным смыслом или поэтических текстов создание такого суперфрейма носит твор­ческий характер, и, вероятно, это создание не может быть стерео- типизировано. Однако фреймы способствуют выявлению коммуни­кативных потенций языковых единиц разных уровней.

Кроме "сценарного" представления в языке реальных ситуаций, когнитивная лингвистика поставила вопрос о предназначенности языко­вых категорий (и форм их выражения) в концептуализации дейст­вительности. Спецификация языковых единиц различных уровней и системы грамматических категорий, по сути дела, имеет семиоти­ческую основу и проявляет свои свойства безотносительно к прагматике. Однако можно сделать вывод о том, что в диахронии эти языковые механизмы складывались под влиянием речевой практики. Не случайно, что глубокое изучение категориальных значений и вопросов референции началось в русле зарождавшейся функциональной лингвистики (см., например, [139] - выявление шифтеров глаголов). Значение грамматических категорий формировалось на основе глубин­ного человеческого осознания места человека в мире, в космосе, среди людей, поэтому отражение действительности в языке всегда сопровождается обязательными координатами времени, пространства, маркерами социальных и этических ориентиров человека, постоянной точкой отсчета - наблюдателем (им может быть и говорящий). В русском языке дейктическую функцию выполняют видо­временные характеристики предикатов, референтная отнесенность имен в приглагольных позициях субъекта и объектов, семантика наре­чий, местоимений, служебных слов, модели предложения и ее пара­дигматических связей. Так, например, Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев [20] показывают, что пространственно-временная локализация является суперкатегорией предложения; см. также детализацию этого поло­жения в работе [140].

Анализ семантико-синтаксической организации предложений с одним типом предикатов - синтагматического класса акциональных 78

глаголов локально направленного действия (тип "покрывать, оцеплять, пропитывать" и т.д.) [67] - свидетельствует, что в зависимости от разных коммуникативных установок говорящего и позиции наблю­дателя эти глаголы могут появляться в различных структурных моделях предложений: они функционально предназначены для обозна­чения широкого круга процессов и ситуаций. При этом акциональные глаголы могут "терять" сему действия, подчеркивать своим значением итоговое состояние объекта действия, локальные отношения между предметами, указывать на место предложения в тексте. "Указатели" коммуникативной предназначенности: видовременные формы глаголов, референтная характерстика имен в субъектной позиции (в том числе употребление их в значении определенной референции), актуальное членение, порядок слов, сигналы деривационных отношений с другими конструкциями, возможность распространения предложений модаль­ными словами (например, следует, необходимо и т.п.), придаточными предложениями, преимущественное употребление предложений с тем или иным предикатом в форме причастия или деепричастия (сигналами релятивизации или значения результата); ср..Вся семья была в сборе, и обсела кругом дымившийся пшенной кашей котелок (А. Серафимович; определенная референция, коллективный субъект действия или сущ. во мн. ч.); Оторачивали озеро лохматые пихты, кедры (Вс. Иванов); Потому и дышит глубоко / Нежностью пропитанное слово (С. Есенин); ...актер, с головы до ног опутанный театральными традициями и предрассудками... (Чехов); ...вторая когорта венцом опоясала гору (М. Булгаков; ср.: опоясала, как венец).

Для ортологии существенно, что различные спосо­бы концептуализации окружающего мира, запечатленные в языковых категориях и их соотношениях, дают системы синтаксических, семан­тических, стилистических помет, которые должны составлять обя­зательную часть статей в нормативных и стилистических словарях.

Говоря о роли наблюдателя в организации высказываний [95; 94; 140] и, шире, текста в динамике развития, т.е. дискурса, мы делаем вывод о неразрывной связи категории дейксиса и категории оце­ночное™. Можно говорить о наличии в языке глобальной категории отношения субъекта и необходимости многоаспектного рас­смотрения субъектного начала в языке (и в плане ортологии, и в плане стилистики). Ср. диффузность отношений категории дейксиса (времен­ного, пространственного, категории определенности/неопределенности) и оценочное™ в таком функциональном стиле литературного языка, как научный стиль, где редуцируется личностное "я" и вводится обоб­щенный образ автора; языкового осмысления "ты-общения" как близкого отношения и "вы-общения" как не близкого, дис­тантного отношения. Таким образом, действие этой категории прояв­ляется на когнитивном и эмотивном началах, затрагивает традицион­ный вопрос культуры речи - образное™ и выразительность речи.

В настоящее время установлено, что в основе всех образных, ассоциативных представлений лежит мыслительная операция аналогия. Лингвисты говорят о наличии буквального и небуквального языкового значения, о проекции характеристик одного референта на характе­ристики другого референта [80]; в теории речевых актов различаются значение предложения и значение говорящего. Новое объяснение природе метафоры дают когнитивная лингвистика и психолингвистика: "...сейчас более оправданно говорить о метафоре не только как о языковом, но скорее как о концептуальном феномене. Этот вывод кажется еще более обоснованным, если помнить, что репрезентация метафоры осуществляется на двух принципиально раз­личных уровнях - пропозициональном и образно-ассоциативном" [98].

Когнитивная лингвистика открыла и причины процессов компрессии и элиминирования - важных с точки зрения культуры речи феноменов речи в плане и ортологии, и стилистики. Эти причины коренятся в сложном процессе взаимодействия человеческого мышления со своим собственным знанием. Известна попытка формализации этого процесса [165], описаны некоторые наиболее часто повторяющиеся приемы сокращения фрагментов мысли, элиминирования определенных типов силлогизмов [62, 79]: "Способность некоторых сверхфразовых единств, сложных и простых предложений, а также словосочетаний и сложных слов выражать целое умозаключение есть проявление законов мыш­ления, осуществляющихся в формах естественного языка и заклю­чающихся в максимальной редукции языковых средств" [там же, 79]. Однако поиск и классификация "текстовых указателей" авербального смысла, сигналов "приращения значения" языковых единиц разного уровня - дело будущего, задача нескольких смежных дисциплин. Могут быть поставлены следующие вопросы: 1) какие именно логические цепочки чаще всего эксплицитно не выражаются? 2) какие языковые факты могут свидетельствовать об элиминировании фрагментов "картины мира"? 3) как соотносятся языковая и логическая "картины мира"? 4) как связаны интерпретативные способности говорящего в различных функциональных разновидностях языка с системой невыра­жения смысловых фрагментов?

Интерпретативные возможности говорящего (общие закономер­ности и индивидуальные особенности) находятся в центре внимания всех лингвистических дисциплин, а также других наук, потому что этот синтетический в своей основе процесс является главным показателем человеческого феномена владения языком. Ср., например, задачу Л.В. Щербы (1931): создание "грамматики говорящего", теории ва­риативной интерпретации действительности, теории речевого воздей­ствия, теории риторической коммуникации - эти и другие направления исследований имеют своей составной частью изучение репертуара коммуникативных единиц. И если в традиционной описательной линг­вистике основное внимание уделялось лексическому значению и слову как центральной единице языка, то синтаксические конструкции, син­таксические свойства слов и их стилистическая и текстовая ориентация стали объектом изучения только в последние 20 лет. Отражением неразработанности проблемы коммуникативных свойств являются грамматики и словари, в которых нет помет, указывающих на семан­тико-синтаксические свойства слов, их категоризацию с точки зрения когнитивных моделей и, следовательно, коммуникативных потенций. Однако самая удачная теория интерпретации не может ’’работать” как когнитивная модель речевой деятельности без детализации наполнения ’’слотов” в каждом фрейме конкретными языковыми элементами.

Описание коммуникативных свойств единиц языка ставят своей задачей разные направления функциональной лингвис­тики.

Понятие функции - базовое и методологическое в современных гуманитарных науках. Что касается языка, то его функции, или роли, - коммуникативная и когнитивная (по мнению нейропсихологов, вторая доминирует над первой). И если когнитивной функции языка посвя­щены многие лингвистические исследования в номинативном аспекте (семасиологические и ономасиологические), то коммуникативная функ­ция языка стала объектом отечественной науки только в XX в. При всем различии в направлениях функциональной лингвистики [75, 565- 566] внутренняя структура языка описывается при помощи термина ’’функция” в следующих значениях: "предназначенность” (назначение единиц разного уровня для их употребления в составе единиц более высокого уровня), "роль” в формировании смысла высказывания или компонентов смысла, ’’синтаксическая позиция” в составе высказы­вания. Все три значения термина "функция” связаны и с семиотической стороной исследований языка, и с синтаксической (вернее, синтаг­матической), и с прагматической; это сочетание присутствовало изна­чально и в первой теоретической работе функционалистов - "Тезисах Пражского лингвистического кружка”.

Для культурно-речевой проблемы поиска способов оптимизации в речевом общении - правильного выбора языковых средств и пра­вильного восприятия сообщения - важно рассмотрение трех, на наш взгляд, основных функциональных направлений: функциональная грамматика, аналоговый синтаксис и функциональный генеративизм.

Функциональная грамматика, совмещая методы исследования "от семантики языковых единиц” и "от формы”, рассматривает в единой системе средства, относящиеся к разным языковым уровням, но объединенные на основе общности их семантических функций. Раз­деляется функция-потенция и функция-результат, причем закономер­ности реализации функции-потенции приписываются системе языка [121, 5-18], хотя происходит реализация в конкретных условиях рече­вой деятельности. Этот подход восходит к идеям изучения языка от содержательных элементов через средства их выражения (А.А. По­тебня, А.А. Шахматов, И.И. Мещанинов, И.А. Бодуэн де Куртенэ, А.М. Пешковский, Л.В. Щерба, В.В. Виноградов, Ф. Брюно, О. Ес­персен, Э. Бенвенист).

Группировка разноуровневых средств языка, взаимодействующих на основе общности их функций, происходит через систему типов, разновидностей и вариантов определенной семантической категории в функциональные семантические поля. В них устанавливаются цент­ральные и периферийные элементы, выделяются зоны пересечения с другими полями. Например, залоговость определяется "как комплекс функционально-семантических полей, которые охватывают разно­уровневые средства, характеризующие глагольное действие в его отношении к субъекту и объекту как семантическим категориям, которым соответствует тот или иной элемент синтаксической струк­туры предложения... Данный комплекс включает поля актив- ности/пассивности, возвратности (рефлексивности), взаимности (ре- ципрока) и переходности/непереходности. В каждом из этих ФСП заключен особый аспект характеристики глагольного действия (а тем самым и ситуации в целом) с указанной точки зрения" [122, 126]. Морфологическая природа глаголов и деривационные связи позволяют объяснить ненормативность окказионализмов: Эта истина знается всеми; Вопрос проанализировался. Однако, на наш взгляд, морфо­логические категории более четко описываются через понятие ФСП, чем синтаксические. Кроме того, в задачи функциональной грамматики входит не создание общей теории языка, а лишь объяснение принципов взаимообусловленности употребления единиц разного уровня.

Большую перспективу для рекомендаций в области ортологии и стилистики представляют исследования в другом направлении функ­циональной лингвистики - функциональном синтаксисе, по термино­логии Н.А. Слюсаревой - аналоговом синтаксисе [112, 77-80], единицы которого отражают (различными способами) реальные факты и со­бытия. Из всех "ответвлений" этого функционального направления более всего известна "падежная грамматика" Ч. Филлмора, которая ак­тивно используется в новых прагматических течениях - теории ва­риативной интерпретации действительности и теории речевого воз­действия.

Ч. Филлмор основывает свое понимание строения предложения на так называемых глубинных падежах, которые являются характерис­тиками имен с точки зрения их отношения к предикату, разрабатывает идею о ступенчато организованной перспективе предложения. По его мнению, перспектива предложения состоит из двух структур: "более" глубиной ядерной структуры, намечающей предикативный центр, и "менее" глубинной, предписывающей каждому предикату падеж имени, который обусловливает роль и категориально-семантическое качество приглагольных имен. Ядерные элементы играют "важные", по терминологии Ч. Филлмора, семантические роли, представляют каркас предложения, определяющий тип грамматических отношений. Способ­ностями к таким семантическим ролям обладают только некоторые логико-грамматические субстанции: "лицо", "предмет, подвергающийся изменению", "предмет тотального охвата действием". В функции субъекта могут употребляться имена строго определенной семантики, а среди них статус агенса могут иметь имена, называющие лиц или одушевленные имена существительные. Список разрядов имен, способ­ных быть агенсом при том или ином типе предиката, дает непротиво­речивую классификацию глаголов и позволяет отделить исходные конструкции от их трансформов и неправильно построенных предло­жений. В последнее время Ч. Филлмор вместо термина "падежная грамматика", или "падежная иерархия", ввел понятие "иерархия выде- ленности", которое отражает установление рангов элементов, отобран­ных в ядро предложения [125, 104-105].

Работы Ч. Филлмора созвучны трудам генеративистов, последо­вателей и критиков Н. Хомского. Их объединяет признание централь­ного положения синтаксиса в языке, исследование значения с точки зрения построения и понимания высказывания и, шире, текста [69, 302- 349; 25, 123-170].

Общие черты с грамматикой Ч. Филлмора имеет референциально­ролевая грамматика. Ее особенность - рассмотрение соотношения между коммуникативной функцией и формой, вопроса омонимии форм (существования одинаковых форм с различными функциями) и синонимии форм при реализации одной и той же функции [22, 388-400]. Уровень элементарного предложения Р. Ван Валин и У. Фоли связы­вают с существованием еще одной системы - с организацией предло­жения в терминах дискурсных ролей его компонентов: "прагматическая значимость задается двумя взаимодействующими факторами. Ими являются, с одной стороны, выделенность в дискурсе (т.е. определен­ность, конкретность и данное), а с другой стороны, то, что... назы­вается фокусом интереса говорящего. В него попадает участник, которого говорящий считает наиболее значимым в рассматриваемой ситуации" [там же, 389].

На аналогичных позициях стоят последователи Л. Теньера во Франции, в Германии, Чехии и Словакии [147; 173; 168; 146; 154; 145]. Чешская интенциональная теория предлагает комплексную модель предложения, которая организуется функциональными позициями с час­теречными и падежными характеристиками, предписывающими прави­ла замещения элементов модели. В результате получается семанти­ческая классификация предикатов и субъектов.

Функциональные исследования в сфере синтаксиса предложения привели к следующему итогу: значение предложения, в основе кото­рого лежат диктумные (Ш. Балли), или пропозициональные, его ха­рактеристики, связано правилами тематизации со смыслом пред­ложения. При этом термин "функция" значит ‘предназначенность, способность занимать определенную позицию’ и ‘роль в формировании смысла высказывания’. Отсюда обусловленность линейной организации предложения: центр внимания говорящего (фокус, тема) в процессе развития языка (в диахронии) структурируется как подлежащее: "...подлежащее - это грамматикализованные топики" [74, 228]. Тема когнитивно и коммуникативно детерминирована [47, 164; 68, 507-511], она организует синтагматическое развертывание предложения, его функциональную перспективу [53, 309-317; 129; 114, 335-348; 112, 100-116; 153]. Во всех случаях тема предложения через разные значения залога как категории предложения влияет на глагольное окружение и значение глагола-предиката. Термину "тема" соответ­ствуют в специальной литературе термины "эффициент" (Р. Мразек),

"агенс" (Фр. Данеш, Зд. Главса), "актор" (М.А.К. Хэллидей), "ини­циатор", "каузатор" (Фр. Штиха), "фокус" (Д. Зубин).

Решение вопросов семантико-синтаксической организации предло­жения в функциональной лингвистике актуально для культурно-речевой практики и теории: это позволяет дать правильные рекомендации падежного оформления лексем и выбора порядка слов, уместности употребления того или иного глагола в роли сказуемого в том или ином случае. Кроме того, функциональная лингвистика разрабатывает важ­ный вопрос ближайшего контекстного окружения предложения и коммуникативного типа текста. Так, тематизация неодушевленного существительного в вин. падеже со значением места в предложении, имеющем динамичный глагол-каузатор, возможна в том случае, если существует постоянный пресуппозиционный фон типа Я (он, она) чувствую, вижу, ощущаю, слышу и т.п.: Мое лицо заливает краска смущенья; Костя видит, как глаза ребятишек горят живым пони­манием, как жадно они слушают рассказчика-военкома, - глаза Кости­ны охватывает туман (Ставский). Таким образом, такого рода предложения обозначают сенсорно воспринимаемые процессы; способ тематизации (вин. пад. имени в позиции подлежащего) показывает, что они контекстуально не свободны.

Исследования семантико-синтаксической организации высказываний на уровне предложения (пропозиции) в русле функциональной лингвис­тики позволяют дать конкретные рекомендации в ортологическом аспекте; таким образом, определяется: 1) предназначенность моделей предложений для обозначения определенных процессов и ситуаций; 2) ориентация моделей на определенные коммуникативные установки, выявление различных пресуппозиционных элементов; 3) категориально­семантическое качество имен в той или иной синтаксической позиции; 4) исчисление нулевых позиций и возможности эллипсисов; 5) опре­деление всех типов деривационных отношений модели предложения и, естественно, всех гомоморфных глаголов-предикатов с определенным в каждом конкретном случае соотношением грамматических харак­теристик (вид, время, лицо); 6) направление развития полисемии; 7) "зона" языковых метафор. Так, например, поскольку межмодельные связи конструкций с гомоморфными глаголами регулируются узусом, исторически складывающимися связями, в настоящее время неупотре­бителен автокаузатив окружаться (окружитъся) кем/чем-л.; ср. употребление в XIX в.: Он, окружась толпой врачей, / На ложе мнимого мученья / Стоная, молит исцеленья (Пушкин). В конструкциях с релятивным значением глаголов, причастных форм отсутствует категория времени: эти конструкции не соотносятся с временным планом, имея статичное значение характеризации признака, например: Стрельчатые окошечки, забранные декоративными решетками (В. Солоухин); ...кафтаны, выложенные шнурками (Гоголь); ...туфли с черными замшевыми накладками-бантами, стянуты- м и стальными пряжками (М. Булгаков). Таким образом, выявление содержательных характеристик конструкций способствует определению 84

их коммуникативного потенциала: фрагменты с глаголом-релятором коррелируют (и являются синонимами) с безглагольными слово­сочетаниями: окошечки с декоративными решетками; кафтаны со шнурками; туфли со стальными пряжками.

Существен для ортологии определенный функциональной лингвис­тикой статус нулевой синтаксической позиции в модели предложения [143, 1-6; 159, 211-212; 131, 192-198; 72, 158-160]. Традицией, идущей от Ш. Балли, принято считать нуль анафорическим элементом. Одно из последних - определение синтагматического нуля у Ю.К. Лекомцева: "В лингвистике синтагматическим нулем (0j) называется значимое отсутствие звукового (графического) сегмента". Если есть символ пропуска некоторого элемента х_ь то предполагается, что какие-то семантические признаки элемента х₁ остаются при символе 0j или закрепляются за элементами окружения х_и При этом добавленные признаки имеют особый статус и структуру: они связаны между собой строгой дизъюнкцией (разделительное или) и увеличивают неопреде­ленность той единицы, которой принадлежал Xj". "Таким образом, символ 0! оказывается эквивалентным наличию некоторых сем из означаемого для сегмента х₂" [72, 158-160].

Как правило, в глагольном предложении семантика глагола или его именного распространителя указывает на семантическую область такого анафорического элемента, как синтагматический нуль, ср.: предложения с глаголом сов. вида со значением непроизвольного 00действия, имеющего своим следствием отрицательный результат, как правило, употребляются с нулевой синтаксической позицией - твор. падежом; к этой группе глаголов примыкают эвфемизмы; например: вывозить (прост.) платье, закапать письмо, залить скатерть, замусолить книжку, зашаркать прихожую, извозить пальто (прост.). Такую же денотативную природу анафоры демонстрируют предложе­ния с глаголами-профессионализмами; например, вязать камни (‘скреп­лять цементом’), загружать домну, заваливать печь, заваривать тру­бу, задраивать иллюминаторы, запаривать тканъ, муровать котел, окуривать поля, опрыскивать лес, сваривать рельсы; аналогичная ситуация с глаголами иноязычного происхождения: драпировать стену, мульчировать почву.

При употреблении в глагольных предложениях может происходить противоположный процесс: возникновение именного распространителя при глаголе, несмотря на то что лексическое значение такого распространителя включено в лексическое значение глагола, т.е. оты­менный глагол своим словообразовательным значением накладывает "запрет" на появление распространителя; например: Бегемот отрезал кусок ананаса, посолил его, поперчил (М. Булгаков). Но глагол может приобретать отвлеченное значение доминанты своего лексического поля, а инкорпорированный распространитель лишь су­жает его значение, поэтому "запрет" может быть нежестким: запрет на появление однокоренного существительного; например: фаршировать колбасу ливером, но не фаршировать колбасу фаршем. Однако общий компонент значения глагола может доминировать, и это обусловливает появление и однокоренной словоформы, но обычно с определением, несущим новую информацию; например: бинтовать палец узким бинтом, мазать ранку новой мазью, замелить вытачку розовым мелом; После - под звон телефона / - Посыльный конверт подавал, / Надушенный чужими духами (Блок); Афраний вынул из-под хламиды заскорузлый от крови кошель, запечатанный двумя печатями (М. Бул­гаков). Интересно, что появление такой синтаксической позиции возможно даже в конструкциях с глаголом-термином: глагол-термин в процессе своего употребления также может "обрастать" оттенками отвлеченного значения, например: позолотить медью, серебром; про- ващивать нитки парафином. В художественной литературе тем более оправданно появление отвлеченного значения у глагола с первона­чальным конкретным значением, см., например: Белилами румяню бледность (М. Цветаева).

Приведенные примеры показывают, что функциональная лингвис­тика для объяснения закономерностей синтаксического поведения слов и модификаций моделей предложений нашла опору в теории порож­дающей грамматики (ср. противоположную концепцию - понятия инвариантных и вариантных единиц в описательной лингвистике), где впервые был поставлен вопрос об исходных и производных структурах (базисных, глубинных и поверхностных). Для культурно-речевой прак­тики, а именно для текстового и стилистического анализа, близок такой аспект исследований функциональной лингвистики, как определение степени зависимости моделей предложений и в связи с этим вопрос об элементарной (в меньшей степени зависимой от окружения) модели предложения. Этот аспект исследований использует методо­логический конструкт производности конструкций - деривацию. В настоящее время круг деривационных процессов не определен доста­точно четко. Помимо каузации, декаузации, компрессии, контаминации, универбизации, номинализации, конверсии к синтаксической деривации относят трансформации и перифразы. Для иллюстрации этого поло­жения рассмотрим два высказывания: Устойчивость традиций отличает всю восточную культуру (начало абзаца; Н.А. Дмитриева, Н.А. Виноградова "Искусство Древнего мира". М., 1986) и Вся вос­точная культура отличается устойчивостью традиций. Второе предложение по строению более элементарно, так как здесь совпадают отношения трех уровней: логические отношения субъекта ("восточная культура") и признака ("устойчивость традиций"), тема-рематическое строение (следование: тема - рема) и подлежащно-сказуемостная струк­тура: нормальная препозиция подлежащего. Первое предложение представляет собой экспрессивный и контекстно несвободный ва­риант.

Как отдельное направление функциональной лингвистики выде­ляется функциональная порождающая грамматика (ФПГ) [170]. ФПГ выявляет взаимосвязи и взаимозависимости разных единиц пяти уровней языка; она выработала критерии различения значений одного и того же падежа в структуре предложения, его функции (актанта, партиципанта, внутреннего дополнения). С помощью теста на отрица­ние выявляется пресуппозиция (термин Е. Гайичовой - "аллегация"). Решая вопрос о синонимии, ФПГ рассматривает различные случаи асимметрии формы и функции, оставаясь на позиции только языковых критериев и требовании функционирования слова или предложения в одном и том же типе текста. Конверсивы и рефлексивні, следователь­но, не могут организовать синонимичных предложений: Петр купил у Ивана автомобиль не является синонимом Иван продал Петру автомобиль или Он разрезал сыр на пятъ кусков и Сыр разрезался (им) на пять кусков.

В отличие от чешских ученых большинство отечественных линг­вистов считает, что существуют модели высказываний в язы­ковой системе и они воспроизводятся, а не производятся на основе схем предложений, т.е. актуальное членение не относится к особому уровню [58, 31, 36; 134, 98-100, 148; 87]. Это существенно для культурно­речевой типологии высказываний: типы актуального членения связаны с определенными структурными моделями предложения и ориенти­рованы на определенный коммуникативный или функционально-стилис­тический тип текста. Так, например, предложения рематической структуры (все предложение - "новое”) характерны для такого стиля речи, как публицистический: в различных жанрах этого стиля эти пред­ложения употребляются в начале текста, а в текстах информационных жанров они доминируют на протяжении всего изложения.

Репертуар высказываний в реальной речевой ситуации, диалогах, различных типах общения может изучаться при помощи теории речевых актов. Эта теория представляет собой спецификацию общей теории речевой деятельности (которая, как известно, носит целенаправленный характер). Дж. Серль, один из основателей теории речевых актов (ТРА), в конце своего исследовательского пути факти­чески повторяет постулаты современной психолингвистики и когни­тивной лингвистики: мышление довербально, "язык является логически производным от интенциональности. Наша способность соотнести себя с миром посредством интенциональных состояний мнения, желания и др. биологически более фундаментальна, чем наша вербальная способ­ность. Следовательно, речь должна идти не о проблеме объяснения интенциональности в терминах языка, а, наоборот, языка в терминах интенциональности" [92, 382].

Объектом исследования в ТРА является акт речи, т.е. высказы­вание говорящего, адресованное слушателю, в определенной ситуации общения. Главное внимание в ТРА уделяется иллокуции - манифес­тации цели говорения, а перлокуция - воздействующий эффект речи - издавна изучалась риторикой. В определении иллокуции самый су­щественный момент-распознавание коммуникативного намерения (по П. Грайсу), или "открытой интенции" (по Стросону) [55, 13-14].

Пограничной сферой интересов с культурой речи является также понятие о коммуникативной неудаче. ТРА поставила вопрос о типо­логии коммуникативных неудач и о выявлении условий успешности речевого акта.

Поскольку коммуникативное намерение представляет собой невер­бальный компонент высказывания, правильность интерпретации речи слушателем зависит от условий истинности высказывания (его "возмож­ных миров"), языковой компетенции слушателя и его личностных характеристик, в которые входит и умение "узнавать" языковые фор­мы, соотносить их смысловую нагрузку с общим смыслом высказыва­ния, а также с "собственным" концептом. Большую роль также играют потребность и степень заинтересованности в общении слушателя, перспектива его поведенческой реакции [1, 322-363]. Языковая компе­тенция слушателя заключается прежде всего в знании им "разговорных максим" [32, 217], благодаря которым говорящий стремится "обеспе­чить усвоение" [116, 130; см. ссылку на Остина]. Общий принцип - принцип Кооперации - "фундаментальный фактор, регулирующий процессы интерпретации текста слушающим и прогнозирования этой интерпретации говорящим, - обладает статусом априорного, но способного к изменению обоюдного допущения слушающего и говоря­щего, которое также может быть названо... Принципом Оптимальной Интерпретации" [127, 371]. Ср.: М.М. Бахтин ввел понятие "высшей инстанции ответного понимания", которое представляет собой "консти­тутивный момент целого высказывания" [12, 323], - нацеленность речи на идеального слушателя, обусловливающая правильное понимание. Д. Франк пришла к выводу, что интерпретативный процесс "никогда не может быть сведен к простому механическому применению правил; по своему характеру этот процесс ближе к конструированию правдопо­добных гипотез, чем к логической дедукции" [127, 372], поскольку пред­положения о целях или убеждениях говорящего никогда нельзя пол­ностью верифицировать. Критикуя теорию речевых актов, Д. Франк отмечает "приблизительность" этой теории: каждый речевой акт рас­сматривается изолированно и в перспективе, задаваемой постфактум, в то время как речевые акты как единицы общения должны интерпре­тироваться в процессе их конструирования.

Естествен вопрос об исчислении речевых актов. В теории культуры речи должен быть поставлен вопрос о репертуаре высказываний, закрепленных традицией за выражением той или иной интенции гово­рящего (страх, просьба, сомнение, опасение, приказ и т.д.). Критики теории речевых актов отрицали возможность их исчисления из-за абстрактности их схем, оторванности от реальных социальных условий, из-за неучтенности многих параметров их возможного употребления. Правила использования языка Остина, Серля, Грайса без возможности контроля за результатом и учета хода речевого взаимодействия дейст­вительно представляли собой лишь экспликацию некоторых обяза­тельных элементов речи ("будьте настолько информативны, насколько это необходимо"; "не говорите ничего такого, что бы вы считали не соответствующим истине"; "говорите понятно"; "говорите то, что относится к данной теме").

Эта теория не акцентировала тему интерпретации, хотя Грайс привлек внимание к анализу небуквальных значений выражений [32, 217-236] и установил, что адресат способен понять, что интенция говорящего отличается от значения высказывания, если он обладает языковой компетенцией. Специально этим вопросом занимался Д. Вен- дервекен.Он сделал вывод, что успешное понимание зависит от правильного предположения относительно авторской интенции, пост­роенного на очевидных языковых сигналах: "Во-первых, любая иллоку­тивная сила может быть разделена на шесть компонентов, а именно: иллокутивная цель, способ достижения иллокутивной цели, пропози­циональное содержание, подготовительные условия и условия искрен­ности, показатель силы условий искренности. Во-вторых, две иллоку­тивные силы являются идентичными, если, и только если они сходны по этим шести компонентам" [24, 40]. Так, высказывания Выйдите и Не могли бы вы выйти? имеют разную иллокутивную силу, так как различен показатель силы условия искренности. В высказывании Изви­няюсь употребление глагола в форме изъявительного наклонения, сви­детельствующее об утвердительном характере высказывания, не соот­ветствует максиме Количества иллокутивной силы ("будьте настолько информативны, насколько это необходимо"). Этическая традиция предписывает употребление не косвенного речевого акта, а прямого, т.е. высказать просьбу, употребив форму повелительного наклонения: Извините (извини). Однако в других случаях ритуал вежливого обра­щения допускает (иногда даже предписывает) употребление косвенного речевого акта, например: Вы не спуститесь со мной?; Вы не могли бы спуститься со мной? Утверждение вместо просьбы или приказа обычно свидетельствует об уверенности говорящего в выполнении его воли, переносит высказывание из ирреальной модальности в реальную. Опять нарушается максима Количества, на сей раз в сторону увеличения, превышения. Это свидетельствует о заведомо пассивной и подчиненной роли адресата, тем самым нарушаются этические нормы паритетности в общении. Ср. примеры: Ты спустишься со мной!; Ты сделаешь это!; Ты делаешь это и получаешь за свою работу! Если сравнить эти высказывания с высказыванием, содержащим просьбу, выраженную модальным глаголом в форме сослагательного накло­нения, то можно обнаружить, что они стоят на крайних точках шкалы директивности: сверхсильная иллокуция - в утвердительных пред­ложениях и сверхслабая - в вопросительном.

ТРА элиминировала из зоны своих интересов все обстоятельства совершения речевых актов, но сделала акцент на необходимости использования просодических средств для фокусирования внимания слушателя в общем ансамбле семантических, синтаксических и прагма­тических элементов высказывания. Так, например, высказывание Холодно с интонацией понижения тона может свидетельствовать о таких коммуникативных намерениях говорящего: 1) просьба ("Закрой окно"); 2) информация о низкой температуре; 3) предупреждение слу­шателя ("Нельзя купаться!"); 4) жалоба на озноб, плохое самочувствие; 5) сигнал в игре "горячо - холодно". В ТРА высказывания не рассматриваются в реальных ситуациях общения, поэтому квалифика­ция высказываний очень затруднена и исчисление их невозможно. Однако традиция употребления языка позволяет правильно истолко­вать высказывания, которые (или фрагменты которых) имеют небук­вальное значение и тесно связаны с определенным типом поведения или выполнением этических предписаний: эти высказывания имеют устойчивое закрепление за коммуникативными ситуациями. Так, для людей, владеющих языком, не представляет трудности толкование выражения Как ваши дела? Существует речевое этикетное поведение в качестве реакции на стимул Как ваши дела?; Как вы поживаете? и подобные выражения.

Репертуар небуквальных выражений, естественно, необходим при изучении языка и правил вежливого поведения. Ср. перечисление речевых реакций в виде синтаксических моделей предложений фра- зеологизированной структуры в Русской грамматике [106].

Кроме практической ценности исчисления небуквальных выраже­ний, для теории и практики культуры речи необходимо выявление несоответствий между смыслом, значением и речевым стимулом и объяснение этих несоответствий в терминах современной научной парадигмы.

Методологический уровень модели речевого общения, характерный для философии языка, теории речевой деятельности, когнитивной лингвистики, сохраняется и в ТРА, хотя центральное понятие ТРА - иллокутивная сила высказывания - свидетельствует о желании авторов ТРА сделать выводы этой теории "руководством" в реальных актах общения, а также при анализе этих актов. Большее внимание к экстра- лингвистическим условиям общения и к разносторонней характеристике коммуникантов имеет место в исследованиях, выполненных в широком русле лингвистической прагматики. В качестве материала исследования в этих работах рассматриваются не единичные речевые акты, а последовательность речевых актов и тексты. И хотя задачей прагматики является изучение языка в отношении тех, кто его употребляет (т.е. говорящего и адресата), в круг ее проблем входят все составляющие речевого поведения, что объединяет прагматику со всеми лингвистическими дисциплинами, изучающими язык в синхронии: с философией языка (логика истинности, логика оценок), с психо­лингвистикой, теорией речевой деятельности, когнитивной лингвисти­кой (вопросы референции, пресуппозиции, тематизации), функциональ­ной лингвистикой (интерпретативные возможности говорящего), рито­рикой (перлокутивный эффект и персуазивность), стилистикой текста.

Культурно-речевые проблемы не могут быть решены без обра­щения к достижениям прагматики - науки, которая при решении проб­лемы значения снимает вопрос о контексте, вводит в метаязык лингвис­тического описания все оттенки характеристик коммуникантов, трак­тует речевое общение как социальное поведение. В настоящее время как самостоятельные направления существуют такие аспекты прагма­тических исследований, как "Прагматическое значение высказывания", "Пресуппозиция", "Интерпретация", "Диалог", "Дейктические знаки", "Логика оценок". Именно эти направления актуальны для решения культурно-речевых проблем ортологии и эффективности общения.

Вопрос о структуре личности участников общения и типах их отношений тесно связан с проблемами прагматического значения выс­казывания и интерпретации высказывания (текста), так как, по данным психолингвистики, прагматическая составляющая используется в про­цессах порождения речи и ее понимания на самых ранних стадиях речемыслительной деятельности.

Данные психологии и психолингвистики подготовили языковедов всех иных специальностей к постулату о диалогической природе соз­нания и всех видов ментальных процессов, о диалектическом характере их взаимодействия, о модульном принципе функционирования; концеп­ция множественности личности [120, 103-109] также существенно изменила и расширила границы прагматического анализа речевого взаимодействия. Иллокутивная сила, локуция (смысл в соотношении со значением предложения) высказывания определяется правильно, если правильно "угадан" личностный компонент говорящего и слушающего, актуализированный в данном случае: "Смысл предложения-высказыва­ния, будучи порождаем человеком говорящим, связан с различными ипостасями его Я. Имея адресатный характер, смысл нацеливается говорящим, вольно или невольно, на различные стороны Я адресата" [там же, 109]. Исследователи различают такие составляющие лич­ности, как Я социальное, Я телесное, Я интеллектуальное, Я психо­логическое, Я речемыслительное. В связи с этим очевидно, что вопрос о лидерстве и инициативе в общении лежит в сфере прагматики, социолингвистики и культуры речи.

Наиболее изученным является вопрос об ориентации высказывания на мир знаний слушающего, на его интеллектуальное Я: прагматика опирается на работы в области когнитивной лингвистики (о знании, понимании, мнении, памяти), функциональной лингвистики (фокус и перспектива), психолингвистики (модель этапов порождения высказы­вания). Так, основное правило поведения для говорящего - это иерар- хизация информации, которая должна опираться на компетенцию слу­шающего в плане иллокуции говорящего, энциклопедические знания и владение языком (знание смысловой закрепленности языковых форм): "сначала сообщается та информация, которая необходима для пра­вильной интерпретации последующей" [130, 69].

Следующее обязательное положение - релевантность сообщаемого в данном речевом акте. Именно в этом аспекте получила развитие одна из максим Г.П. Грайса - максима релевантности ("Не отклоняйся от темы!"), которая считалась критиками "наиболее методологически аморфной". С понятием релевантности согласуется правило соблюдения прагматического фокуса ван Дейка, Ван Валина и Фоли [35, 312; 89; 22, 388-400]. Из серии работ, посвященных этой теме, наиболее полной и целостной представляется теория релевантности Д. ИІпербера и Д. Уилсон, которая постулирует наличие некоторой когнитивной среды, позволяющей интерпретировать, т.е. выбрать, контекст в соответ­ствии с принципом релевантности для определенного смысла выска­зывания [136], в то время как "во многих исследованиях так или иначе выражается убеждение в том, что контекст, необходимый для пони­мания высказывания, не является предметом выбора: в любой момент речевого взаимодействия контекст рассматривается как уникально определенный, то есть как заданный" [там же, 220]; "релевантность рассматривается как некоторая переменная, задаваемая функциониро­ванием определенного контекста. Однако с психологической точки зрения эта модель понимания вызывает большие сомнения... Оценка релевантности является не целью процесса понимания, а средством к достижению цели, цель заключается в максимальном повышении релевантности любой обрабатываемой информации" [там же, 225].

По свидетельству В.Р. Ястрежембского [142, 25], принцип реле­вантности Шпербера и Уилсон неоднократно подвергался критике в специальной литературе (см., например, публикации в журн. "Комму­никация и познание"), имеются попытки усовершенствовать эту теорию введением принципа рациональности; см., например, довольно прозрачно сформулированное правило: "В случае отсутствия поводов допускать обратное принимай говорящего как действующего рацио­нально. Его цели и убеждения в контексте высказывания должны восприниматься как полностью оправдывающие его поведение, если нет указаний на обратное" [там же, 25].

Прагматическая информация - актуальная тема для лексикогра­фии, нормативных и стилистических словарей. Например, Ю.Д. Апре­сян считает, что прагматическая информация имеет постоянный статус в системе языка и с лексикографической точки зрения наиболее интересны такие типы оценок: общая оценка, оценка по параметру количества, оценка по параметру желательности/нежелательности. Ср.: нейтральное прагматически инициатор, отрицательная оценка у слова зачинщик и положительная оценка у слова застрельщик; выска­зывание Сережа съел пять арбузов с нейтральной оценкой по параметру количества и Сережа съел целых пять арбузов - говорящий оценивает количество арбузов как большое, Сережа съел всего пять арбузов - оценка количества - противоположная. Ср. также прагмати­ческую окраску синтаксических моделей предложений: Она... литров- ку-то о вертушку и разбей (М. Булгаков); Мы за него очень боялись, а он возьми и сдай все экзамены на пятерки [3, 7-44].

Прагматическая информация, в том числе все возможные модальные оценки языковой единицы любо­го уровня, должны составлять необходимую часть их дефиниции, обязательно представленной в словаре. "Скрытая семантика" частиц и адвербиальных образований довольно часто становится объектом исследований, ориентированных на выявление прагматической сущ­ности высказываний, что является, безусловно, хорошей базой для лексикографии, однако способ экспликации значений, как правило, связан с приведением целого ряда высказываний, текста, особенно при процедурном подходе к описанию, когда вопросо-ответная методика увеличивает объем словарных статей (см., например, [8, 45-69; 96; 88; 56, 147-175]). Так, возможно следующее выражение аксиологического отношения, заключенного в семантике частицы что в вопросе Ты что, с нами идешь? - "Я не совсем уверен, хочешь ты пойти с нами или нет, но я в всяком случае не очень хочу этого" [56, 156]. Наречие доста­точно довольно часто употребляется неправильно, так как говорящий не осознает аксиологический компонент его семантики "в необходимой, нужной; желаемой степени": 'достаточно плохой фильм, 'достаточно редкий показ, 'достаточно редко вижу отца, - который присутствует в каждом примере в неявной форме.

Описание значений многих частиц возможно только в связи с описанием смысла предложения (а не только со значением его), с учетом актуального членения (данное/новое), коммуникативного фоку­са (фокуса контраста), категории сопоставительного выделения, эмфа­зы, т.е. с учетом прагматических компонентов высказывания, подчер­кивания говорящим своего отношения к сообщаемому, с прогнози­рованием реакции слушающего, с указанием на принятые в данном социуме нормы оценок того или иного факта, на известное всем поло­жение дел.

Прагматические исследования по-новому поставили вопрос о сущ­ности пресуппозиции. Если для семантической пресуппозиции важно, чтобы она имела истинностный смысл, представляла собой общеприня­тую оценку или общеизвестный факт, то для прагматической пресуппо­зиции важно условие уместности, она касается знания и убеждений говорящего [115; 5. 32-34]. Ср.: семантическая пресуппозиция в следующих предложениях: Ему удалось посмотреть этот фильм (Он хотел посмотреть этот фильм); При его способ­ностях он может не волноваться по поводу поступления в инсти­тут (Он способный); прагматическая пресуппозиция: Это шикар­ное платье будет всегда иметь успех (журн. "Бурда моден").

Если пресуппозиция помещается в ассертивную часть предложения, то высказывание приобретает особый акцентируемый смысл (см. смысл второго и третьего предложений; см. также об этом [89, 154—164]).

Прагматика поставила вопрос о смысле высказываний с глаголами- когнитивами и перформативами, так как эти глаголы выявляют большой диапазон иллокутивных установок у говорящих. Ср. пример Анны Зализняк: Я тебе высылаю 100 руб.; отец знает, что 10,- который как минимум содержит еще одну пропозицию. По наблю­дениям Н.Д. Арутюновой, широкое прагматическое значение у когни- тивов полагать и видеть обусловлено "сферой рассудка": "во внутрен­нем мире человека нет четких границ, разделяющих ментальную и эмоциональную сферы, волю и желания, перцепции и суждения, знания и веру" [4, 7]. Интересно, что тема ментальных процессов получила свое развитие в прагматических исследованиях, посвященных изучению диктумных и модусных характеристик высказываний, под влиянием языковых употреблений: "Учет языковых данных повел к изменению самого представлении о знании" [43. 167]. Для ортологии важен ре­зультат этих прагматических исследований: так, выяснены типы про­позиций, в которых не могут употребляться глаголы знания. Это ап­риорные (логические) пропозиции (например, 'Я знаю, что существуют

физические объекты), пропозиции, фиксирующие результаты принятия решения (например, знаю, что поеду на море), пропозиции, в которых отражены ощущения и собственный опыт субъекта (например, знаю, что вчера у меня болело горло). Р.И. Павилёнис выявил основной компонент значения глагола знать: "Знать - значит всегда

полагать истинным" [92].

Прагматика сделала актуальным для всех смежных лингвисти­ческих дисциплин вопрос о понимании как главном компоненте дея­тельности говорящего (прогноз успешности речевого акта), процессе взаимодействия коммуникантов и деятельности слушающего. В праг­матических исследованиях получили эксплицированное выражения мно­гие постулаты психологии и когнитивной лингвистики, в том числе положение об активном характере процесса понимания со стороны говорящего и со стороны слушающего, в результате которого проис­ходит "отражение" "отражения", интерпретация интерпретации.

Интерпретативный процесс абсолютизируется в качестве единственного смысла и значения языковых выражений в особом течении современной лингвистики - интерпретационизме [37], которое продолжает традиции генеративизма и теории проце­дурной семантики [25; 40].

Специалистов по культуре речи работы по проблемам понимания и механизма интерпретации привлекают прежде всего из-за необхо­димости выработать приемы адекватного конструирования высказы­ваний в соответствии с интенцией говорящего, коммуникативными ожи­даниями слушающего. Такая работа перспективна, поскольку описание прагматического эффекта при употреблении той или иной формы (или совокупности форм) имеет не сиюминутную ценность: результаты могут быть применены при конструировании выска­зываний и текстов с заданными свойствами в соответствии с этапами и уровнями понимания. В связи с этим инте­ресен вывод, к которому пришел Д.Г. Хейс: "Первое представление принадлежит наиболее глубинному уровню, заключительное - поверх­ностному" [156, 26]. Это согласуется со схемой уровневой структуры языковой личности Ю.Н. Караулова [52, 89], который считает, что прагматический уровень представляет собой высший уровень в модели языка, а прагматикой - завершающий уровень структуры языковой личности. Следовательно, "этапы" понимания таковы: прагматикой автора воспринимается прежде всего вне зависимости от способа вы­ражения, лексикон и тезаурус автора являются средством выражения и одновременно более НИЗКИМИ уровнями ЯЗЫКОВОЙ личности.

Достижения когнитивной лингвистики в объяснении механизма понимания и в определении компонентов этого процесса используются в прагматических исследованиях, которые имеют немаловажное значение и для теории культуры речи: углубление знаний о языке для совершенствования знания - владения язы­ком. Иллюстрацией такого междисциплинарного интереса к проблеме понимания является работа Н.И. Лауфер о семантической и формаль­ной организации конструкций со значением множества в связи с механизмом распределения внимания [71].

Специфичен процесс понимания при косвенном, непрямом, инфор­мировании. Прагматика стала необходимой теоретической базой для изучения техники намекания: для этого необходимо прагматическое понимание речевой ситуации, ее актуального компонента, авторского намерения, личности коммуникантов, их отношения друг к другу. ТРА не может служить достаточным основанием для изучения "техники" косвенного информирования, так как ТРА не оперирует понятием "текст", понятием "нетривиальная мыслительная операция" для вывода смысла из буквального значения высказываний, очевидного смысла текста (при этом могут быть различные соотношения между текстом и намеком) [57, 465].

Актуальность процессов понимания доказывается организацией специальной конференции, посвященной выработке комплексной ("междисциплинарной") теории интерпретативных процессов, которая бы служила методологической базой для всех наук (Прага, 1987 г.). Понятие интерпретации (а также идентификации, моделирования, отра­жения), безусловно, нуждается в концептуализации, поскольку объеди­няет множество трактовок этого процесса, его отношения с реализа­цией персуазивных функций высказываний, текстов.

Для ортологии существен следующий аспект выступлений на кон­ференции: типология ошибок и промахов при интерпретации, вывод О. Шолтыса об относительном характере ошибок (в значительной мере) и закономерности ошибок.

Философский аспект проблем интерпретации также интересен для стилистики и культуры речи: велико значение герменевтики для развития современной эстетики восприятия и значение интерпрета­тивных процессов для формирования методологической базы теории культуры. Для философских аспектов интерпретации необходимо ис­пользовать также понятие "компетенция": на это понятие эксплици­руются разные сферы интерпретативных процессов, прежде всего в лингвистике и литературоведении [157, 121-129].

Лингвистический аспект изучения интерпретации рассматривается в докладах Я. Корженского "Общая теория интерпретативных процессов и речевая коммуникация", Я. Гоффмановой "Типы и взаимосвязь интер­претативных деятельностей продукта и реципиентов в коммуни­кативных процессах", И. Небеской "Продуктор/рециииент: специфика их интерпретативных деятельностей", О. Мюллеровой "Коммуника­тивные процессы и текст как объект теоретической интерпретации" [162; 157; 167; 166]. Так, Я. Корженский исходит из классического понятия семиотики о знаке вообще, в том числе о знаке языковом, и считает, что коммуникативная компетенция является средством осу­ществления интерпретативного процесса - речевой деятельности. Я. Корженский предлагает различать интерпретацию текста как результата речевой деятельности и интерпретацию в процессе речи - последняя может классифицироваться в зависимости от субъекта интер­претации: участника речевой ситуации, наблюдателя, потенциального ("теоретического") наблюдателя, говорящего и слушающего. Успеш­ность интерпретативной деятельности зависит от формально-содер-

жательной сегментации линейной последовательности речи, от того, насколько правильно говорящий организовал речь в соответствии с принципом социальной обусловленности средств выражения. Весьма перспективным представляется следующее положение доклада Я. Кор- женского: структурация разных типов интерпретативных процессов позволит моделировать специфическую интерпретативную деятель­ность автора художественного произведения, конкретный взгляд именно данного писателя на то или иное явление действительности и на этой специфической модели строить схему интерпретации читателя, предвосхищая его творческую интерпретативную деятельность. Таким же образом можно моделировать построение текстов различных функциональных стилей, а внутри стиля - жанров (например, жанр агитации и пропаганды внутри публицистического стиля) и предвос­хищать интерпретативную деятельность читателей. Специальным вопросом является различие в интерпретативной деятельности говоря­щего и слушающего, писателя и читателя.

По мнению Я. Гоффмановой, самое большое различие моделей интерпретативной деятельности "продуктора" и "реципиента" имеет место при анализе письменных текстов, и, напротив, деятельность говорящего и слушающего (при мене ролей, перехвате инициативы - слушающего и говорящего) в ситуации разговора имеет много общего. Безусловно, деятельность говорящего намного сложнее деятельности слушающего или читателя. Автор проецирует воздействие своей речи и предвосхищает конечный результат своих мыслительных операций, учитывая "картину мира" реципиента. Это позволяет ему выработать стратегии изложения, рассчитанные на оптимальное восприятие реци­пиента. Слушатель, в свою очередь, имеет свой замысел интерпре­тации и стратегию восприятия. Здесь надлежит следовать опреде­ленной мере соответствия между текстом как объектом интерпре­тации, с одной стороны, и текстом как результатом интерпрета­ции - с другой. Естественно, что реципиент также является для автора объектом интерпретации.

Стратегии и модели понимания так или иначе структурируют механизм интерпретации, являясь, по сути дела, интерпретациями фрагментов, гипотетических этапов, интерпретативного процесса [36; 37; 23]. Л.Г. Васильев в современной лингвистической литературе выделяет три научных парадигмы понимания, основываясь на опыте разделения "концептуальных каркасов" В.Н. Поруса; разделение производится на основе параметров: а) что первично в исследовании - субъект или объект понимания; б) как соотносятся категории пони­мания и знания; в) что является основным критерием понимания; г) ка­ково соотношение категорий понимания и взаимопонимания. Пер­вая парадигма. Объект понимания представлен как отправной пункт анализа. Понимание приравнивается к знанию. Сюда относятся генеративная семантика, падежно-ролевая семантика, фреймовые теории. Вторая парадигма. Познающий субъект - отправной пункт анализа. Понимание отлично от знаний о предмете (понимание субъективно и относительно). Сюда относятся теории В. фон Гум­

больдта, А.А. Потебни, семантика прототипов Ч. Филлмора, процес­суальная семантика Т. Винограда, теория гештальтов Дж. Лакоффа. Третья парадигма. Концепции, основанные на идеях М.М. Бахтина. Необходимое условие понимания - активность по­нимающих, взаимопонимание. Сюда Л.Г. Васильев относит теорию ван Дейка и Кинча, модель речевого общения (постулаты Г. Грайса), кон­цепцию типов намерения Шенка, модель вероятностных состояний адресата У. Чейфа [23, 29-31]. Ср. общеметодологическое разделение деятельностей на субъектно-объектные, субъектно-субъектные, сме­шанные [50; 12, 342-363]. По мнению Л.Г. Васильева, в настоящее время актуальны теории, основанные на ъак называемой текущей семантической гипотезе (т.е. поэтапная обработка, смена гипотез); именно такую разновидность интерпретации предлагает Л.Г. Васильев при объяснении архитектоники и понимания научного текста.

С точки зрения О. Шолтиса, особый интерес представляют те фрагменты текста, значения которых не выражены вербально, не могут быть выражены вербально и которые "социально неузуальны". О. Шолтис называет наличие таких фрагментов при понимании текста "нормой недоразумения". Методов их лингвистического описания еще не найдено [172, 149-150].

Центральная тема прагматики, других лингвистических дисциплин и смежных наук -диалог. Диалог - монада психической, психоло­гической и когнитивной деятельности человека - стал необходимым объектом исследования в лингвистике. Несмотря на большое коли­чество работ по этой теме [141; 11; 12; 137; 32; 91; 110; 35; 76; 31; 151, 160-167; 39; 138; 105; 9], не выработано ни комплексной методики анализа феномена "диалог", ни конкретных методик изучения разных типов речевого общения, что представляет большой интерес для куль­туры речи. Интерес к моделям общения неуклонно растет и в прик­ладной лингвистике ("общение" с ЭВМ). По мнению Б.Ю. Городецкого, «сама реальность, а именно деятельность общения (как в ее внешних проявлениях, так и во внутренних процессах), не стала объек­том научного рассмотрения, а слова "общение", "коммуникация", "ком­муникативный" обесценились, стали привычно бесцветными» [31, 13]. Он считает, что возможно выделить группы признаков целостной модели диалога, по которым рассматривать двусторонний коммуника­тивный акт. К таким признакам могут быть отнесены: сфера общения (круг потенциальных участников и виды удовлетворяемых жизненных функций); социальный статус места; вид практической деятельности, частью которого является диалог; разносторонняя характеристика коммуникантов; хронологический период; тип стратегической цели каждого коммуниканта; тематика (моно-/поли-) диалога; характер ин­формации; объем диалогического текста; композиция диалога; речевой стиль, например телеграфный, педантичный и т.п.; степень искусст­венности "языковой игры" (в смысле Л. Витгенштейна). С.А. Сухих предлагает в качестве исходного критерия классификации диалоги­ческих образцов дискурса взять социальный мотив, который "опредме­чивается" в тексте как макроинтенция [117, 45-50].

Большинство исследователей диалога придерживаются основной концепции теории речевых актов: классифицируют реплики по илло­кутивной силе, отказывая вопросо-ответному единству в статусе текста. Например, в чешской теории диалога обмен репликами в разго­воре считается системой текстов, каждая реплика - текстом. Аргумен­том такой позиции является то, что в диалоге отсутствует один целостный смысл и стиль, в отношении диалога нельзя говорить о связности и цельности, обязательных компонентах текстовой струк­туры [155; 157; 135]. Однако структурная несамостоятельность выска­зываний в диалоге, стилистическая "настроенность" и стремление ком­муникантов к стилистической согласованности и однородности реплик заставляют исследователей предполагать возможность существования специфической диалоговой текстовой структуры [166, 147].

Более плодотворным представляется путь развития концепций М.М. Бахтина и Л.П. Якубинского о диалогическом сотрудничестве коммуникантов на основе взаимной заинтересованности, что не исклю­чает изучения фрагментов речевого взаимодействия по видам коммуни­кативной интенции, иллокутивных сил участников диалога, по видам конвенций.

В настоящее время изучена система регулятивных средств (комму­никативных сигналов), предназначенных для динамичной организации речевого взаимодействия [105], стратегии и тактики коммуникантов. А.А. Романов классифицирует средства диалогической регуляции в зависимости от целей общения и согласованности/несогласованности участников общения (при противодействии общению сдерживается и нейтрализуется стратегическая инициатива партнера). Так, коопера­тивные регулятивы членятся на инициативные и ответные, ответные подразделяются на регулятивы несогласия, коррекции, согласия, аль­тернативы, комментария, подсказки и исправления. Коммуникативное взаимодействие в виде модели фреймового сценария А.А. Романов де­тализирует при помощи параметров социальных ролей и видов со­циальной деятельности. Основу фреймового сценария образует иллоку­тивная переменная (конститутивная, репрезентативная, когнитивная и интерактивная). Выделены типы и подтипы регулятивных действий, которые выражаются специальными языковыми единицами - форма­торами, образующими лексико-семантическую и синтактико-семантиче- скую системы (перформативы, вводные элементы, модальные частицы, диалогические коннекторы, междометия, условные и интеррогативные конструкции; например, неправда ли?; а вы?; а что же вы?).

Это, казалось бы, частное исследование имеет и большое значение для общей теории диалога, поскольку регулятивные средства представ­ляют собой главное и специфическое качество диалогического текста.

С точки зрения ортологии и стилистики интересна проблема коммуникативно-прагматических свойств акта молчания в структуре диалога [61]. Выделены следующие функции: контактивная, дискон- тактивная, экспрессивная, информативная ("отражает способность молчания быть до некоторой степени эквивалентом речевого акта с иллокутивной силой утверждения, обещания, просьбы, согласия"),

оценочная, рогативная, когнитивная ("поиск содержания и формы отве­та"), хезитативная, экспективная, акциональная ("молчание является здесь фоном или условием для осуществления действий"), аффектив­ная, стратегическая ("содержание такого молчания определяется нежеланием говорить, отвечать"), риторическая ("с целью формиро­вания определенных эмоций у адресата"), синтаксическая («для "озву­чивания" синтаксических знаков»), функция социальной установки, ролемаркирующая, ритуальная, этносоциокультурная.

Подробная характеристика актов молчания в структуре диалога представляется не совсем полной. К какой функции молчания можно отнести фоновое молчание согласия? Ни к информативной, ни к экспрессивной функции оно, вероятно, не может быть отнесено, ср.: Когда люди сочувственно встречаются в исчезающих оттенках, они могут молчать о многом - очевидно, что они согласны в ярких цветах и густых тенях (А. Герцен. Былое и думы).

В реальном речевом взаимодействии, безусловно, молчание допол­няется различными паралингвистическими средствами.

Тема "диалог" заставляет исследователей включать в число рас­сматриваемых параметров речевого взаимодействия даже "атмосферу диалога". Д. Франк считает, что устный диалог - совершенно особое явление, исследование которого не может проводиться обычными методами [151, 160-167]. Она сравнивает устную речь не только с ре­кой, о которой говорил Гераклит, но и с политикой: в ней также "множество иерархий ценностей" и "стратегий отношений". Д. Франк приходит к выводу, что специфическое явление устного диалога не может анализироваться с позиции наблюдателя-исследователя, так как это разрушает его уникальность. Анализ диалога одним из участников делает истолкование наблюдений и результатов выводов необъек­тивным. Использование записей представляется некорректным, и мно­гократное прослушивание записей диалога приводит каждый раз к новому толкованию. Автор считает, что цель анализа разговоров не в объективации (объяснении), в "понимающем понимании"; это обуслов­ливает и метод обучения речевому общению - не через описательные руководства, а в живом общении.

А.Н. Баранов и Г.Е. Крейдлин пришли к выводу, что начинать изучение речевого взаимодействия следует с построения определения минимальной диалогической единицы (МДЕ) [9, 85]. Из последних исследований речевого общения работа этих авторов представляет не­сомненный интерес для выработки конкретных рекомендаций оптималь­ной организации диалогов. А.Н. Баранов и Г.Е. Крейдлин дают сле­дующее определение МДЕ: "М инимальная диалогиче­ская единица, или минимальный диалог, - это последовательность реплик двух участников диалога - адресанта и адресата, - характеризующаяся следующими особенностями: (I) все реплики в ней связаны единой темой; (И) она начинается с абсолютно независимого и кончается абсолютно зависимым речевым актом; (III) в пределах этой последовательности все отношения иллокутивного вы­нуждения и самовынуждения выполнены; (IV) внутри данной после-

довательности не существует отличной от нее подпоследовательности, которая удовлетворяла бы условиям (I) - (Ш)" [там же, 94].

В перспективе исследований диалога - выработка вариантов рече­вого общения с учетом личностных характеристик коммуникантов; ср. попытку построения типологии дискурса и типологии языковых лич­ностей [102, 50-60]. Еще более сложным представляется построение модели участия в коллективном речевом акте.

Прагматический подход к анализу функционирования языка поста­вил вопрос о полной характеристике говорящей личности, о языковом социуме ио нормах владения языком. Этой проблематике посвя­щены исследования последних 20 лет, лежащие в русле смежных дисциплин - социолингвистики, социальной психологии, этнопсихолинг- вистики, нейросоциолингвистики, культурологии. Задачи этих исследо­ваний близки дисциплине "Культура речи" не только в аспекте анализа материала, но и в постановке задачи - выработать социальные нормы владения языком, определить критерии предпочтительного ситуатив­ного речевого поведения, выявить речевые нюансы социально-ролевого поведения и рекомендации "пользования" языком в обществе. Но прежде чем решать именно эти задачи, социолингвистика и культура речи должны показать в эксплицитной форме, выявить зафиксиро­ванный в структуре каждого национального языка социальный ракурс национального менталитета (мировосприятия) и тем самым спо­собствовать формированию языковой компетенции или совершенст­вовать ее, а также улучшать социальную ориентированность личности, поскольку все оттенки социальной жизни общества находят отражение в языке, и прежде всего в лексической системе языка, в клиши­рованных синтаксических конструкциях. Например, такие общие тенденции в развитии общества, как демократизация и интеллек­туализация, проявляются на всех уровнях языковой системы: увеличе­ние книжных лексических элементов, политических и научных терми­нов, появление новых производных предлогов, отвлеченных существи­тельных (адвербативов) и большее распространение в стилистически нейтральной речи разговорных и просторечных элементов, широкого бытования словообразовательных моделей существительных, свойст­венных разговорному языку, неполных предложений с различными типами эллипсов. Через публицистику и средства массовой информации эти структурные элементы становятся частью языкового сознания, поскольку их "ценность" как языковых элементов обусловлена опреде­ленными речевыми ситуациями с определенными эмотивными, экспрес­сивными и оценочными параметрами.

Социальные роли участников речевого общения наиболее оче­видным образом проявляются в их речи в типичных ситуациях. Со­циолингвистика типизирует ситуации общения и изучает их речевую специфику, учитывая такие паралингвистические элементы речи, как темп, интонации, логическое ударение (эмфазы), а также этический фактор социального поведения в той или иной социальной группе.

Социальные отношения и иерархия в обществе фиксируются в лексической системе как в именах, так и в глаголах, например: опекун, 100

покровитель, льстец, нагоняй, подобострастие, распоряжение, прось­ба, заявление, разрешение, указание, приказ, выговор, ходатайство, хлопотать, благоволить, распекать. Ср., например, приведенные Л.П. Крысиным [69, 155-159] ненормативные выражения, свидетель­ствующие о незнании говорящим компонентов лексических значений глаголов, которые указывают на социальные роли участников обозна­чаемой ситуации: *Директор завода принял министра; * Подчиненные распекали начальника за грубость; "Учитель постоянно дерзил ученикам.

Параллельно понятию "языковая компетенция" Д. Хаймс ввел понятие коммуникативной компетенции, что означало правильное употребление языковых единиц разных уровней в беско­нечно разнообразных жизненных ситуациях [156]. Те же идеи были сформулированы Ю.Д. Апресяном [2, 8 и след.]: "владеть языком - значит: (а) уметь выражать заданный смысл разными (в идеале - всеми возможными в данном языке) способами (способность к перифрази­рованию); (б) уметь извлекать из сказанного на данном языке смысл, в частности - различать внешне сходные, но разные по смыслу выска­зывания (различение омонимии) и находить общий смысл у внешне различных высказываний (владение синонимией); (в) уметь отличать правильные в языковом отношении предложения от неправильных" [2].

Владение социальными нормами в речевом общении предполагает не только знание значений единиц разных уровней языковой системы (лексических, словообразовательных, синтаксических), но, безусловно, и знание текстовых социальных параметров, например приемы диало- гизации речи (употребление обращений, искреннее выражение своей оценки того или иного факта или события - поиск ответного сопе­реживания), которые могут служить также средствами интимизации общения, введение афоризмов, пословиц и поговорок, а также любых известных многим выражений с "приращением" смысла, реакция собе­седника на которые однозначно предопределена национальными, куль­турными традициями. Аллюзии и прецедентные тексты в речи говорящего свидетельствуют о высокой степени владения социальными нормами языка: "Знание прецедентных текстов есть показатель при­надлежности к данной эпохе и ее культуре, тогда как их незнание, наоборот, есть предпосылка отторженности от соответствующей куль­туры" [52, 216]. Ср., например, ироническую оценку положения дел, данную Н. Травкиным на VI съезде народных депутатов Российской Федерации, путем цитирования строки из известной советской песни, восхваляющей счастливую жизнь: "Я другой такой страны не знаю!".

Следующий аспект культурно-речевых исследований связан с риторикой и герменевтикой. В основном на стыке этих дисциплин (и, безусловно, функциональной лингвистики и прагматики) родилось новое направление в культуре речи как науке - теория рече­вого воздействия, т.е. концепция целесообразного и оптимального ис­пользования языковых средств и речевых механизмов для достижения целей общения и оказания запланированного воздействия на собе­седника или коллективного партнера. Формирование этого направления происходит под влиянием большого числа работ по прагмастилис- тике, вертикальному контексту, которые стремятся эксплицировать не только смысл отдельных высказываний, а скрытый смысл текстов при помощи "соотношения линейного и вертикального чтения" [30, 532].

Вертикальный контекст [101; 113] понимается не только как результат "прочтения" текста, но (что очень важно для решения куль­турно-речевых проблем) и как потенциальное свойство языка - иметь в своем арсенале репертуар приемов, форм и механизмов для выражения и формирования скрытых смыслов. Прагмастилистика, по сути дела, ввела в процесс интерпретации новый (третий) ракурс: текст - действи­тельность, текст - читатель, текст - автор. Этот ракурс позволяет воссоздать, по терминологии Л.В. Щербы, "индивидуально­речевую систему писателя", его идиостиль, следовательно, позволяет "чтение" на уровне социокультурного контекста. Таким образом, совре­менная дисциплина "Культура речи" через классификацию, типологию стилистических норм может прогнозировать воздействие текста на читателя. Л.Г. Лузина цитирует слова Н.Э. Энквиста: "вопросы иерар- хизации дисциплин слишком во многом зависят от ярлыков" [77, 70], - и это действительно отражает положение дел в современной лингвисти­ческой парадигме, отличительной чертой которой является переход от трактовки линейно организованных форм к трактовке "форм, состоящих из форм", что совершенствует знания о языке и знание языка, способность мыслить стилистическими фрейма- м и. Ср. возможность коммуникативной неудачи в случае несовпадения социокультурного контекста участников общения: «Коммерсант Майсль приезжает из Черновцов в Вену. Вечером он хочет пойти в Бургтеатр. Он спрашивает в кассе театра: "Ну, что у вас сегодня на сцене?" - "Как вам будет угодно". - "Отлично! Пусть будет "Королева чарда­ша"!» (цит. по [124, 89]; ссылка Н.Н. Трошиной на М. Шернера). Юмористический эффект диалога рассчитан на того читателя, который знает, что Бургтеатр - это драматический театр, что кассир не в праве отвечать "как вам будет угодно", что "Как вам будет угодно" - пьеса Шекспира. В этом примере участники диалога наделяют разные формы компонентами общего смысла (и разного смысла).

Понятие социокультурного контекста языковой формы близко по­нятию стилистического фрейма, более общего концепта, использую­щего понятие коннотации относительно текста. В качестве примера стилистического фрейма можно привести случай трудного перевода Б. Стольта [124, 83]: шведы считают очень поэтичным время "между цветением черемухи и сирени"; буквальный перевод этого словосоче­тания на немецкий язык не сохраняет ореола поэтичности. Чтобы передать этот нюанс мировосприятия, следует использовать немецкое слово, означающее "время Троицы" и обладающее аналогичной эмо­циональной окраской.

Данный аспект прагмастилистики ставит много вопросов перед когитологией и психологией: язык, как расширяющаяся Вселенная, не увеличивая состава структурных средств, концептуализирует действи­тельность на все более высоком уровне, формализуя разные сочетания единиц, "означивая" ранее скрытые смыслы.

Герменевтическая традиция анализа текстов любого типа пред­ставляет собой стратегию гипотез и эвристических находок; она пред­полагает "встречный" синтезирующий подход к организации текстов с определенной стилистической доминантой, с заданными свойствами воздействия, что является важным в практике культуры речи.

Риторика в течение двух тысяч лет была "искусством речи", теперь становится "наукой о речи": И. Краус [163] считает, что риторика стала интегральной областью, охватывающей и проблематику создания речи, и оказание воздействия речью, дисциплиной, которая "описывает" процесс, идущий от коммуникативного задания к собственно сообще­нию, далее - к интеграции формы и содержания текста, что риторика проявляет удивительную способность заполнить брешь, которую создала постоянно углубляющаяся специализация наук. Кроме интегра­ции формы и содержания в каждом конкретном фрагменте речи, рито­рический подход представляет собой интеграцию всех знаний о языке. Это дало основания Д. Франк сказать, что "риторика... должна обнару­живать скрытые нормы, которыми пользуется говорящий, и при этом различать те нормы, которыми он пользуется сознательно, и те, дейст­венность которых может быть показана непосредственным анализом эмпирических данных..." [127, 372].

Культуру речи и риторику сближает ориентация на будущие "со­вершенные" тексты, в то время как большинство лингвистических дис­циплин стремились объяснить каждый конкретный языковой факт "как это было": как та или иная форма генерировалась в языке.

Д. Франк считает, что "необходимо пересмотреть и переработать весь аппарат риторики. Наиболее существенный аспект этого пере­смотра - приспособление системы понятий, ориентированной на монолог, к более базисной форме общения - диалогу (с двумя или боль­шим числом участников" [там же, 370]. Д. Франк находит большое сходство традиционного риторического подхода к языку с ТРА - стрем­лением "выработать репертуар стратегий, коммуникативных принципов и формальных моделей".

Современная риторика "эксплуатирует" главную составляющую своей теории - персуазивный эффект (ср. понятие пер­локуции в ТРА), чтобы быть руководством по организации эффектив­ной коммуникации. Актуальность этой задачи в современной лингвис­тике очевидна. Еще в 1979 г. Р.М. Блакар в теоретико-эмпирическом исследовании языка и его использования в социальном контексте пришел к выводу, что вне зависимости от намерений говорящего язык всегда оказывает воздействие на слушающего, что влечет за собой обязательные социальные последствия [17, 88-121].

С 40-х годов получила развитие неориторика (в основном в Герма­нии, США), в которой нашли сближение такие понятия, как "коммуни­кация" и "риторическая коммуникация". В исследованиях языка пред­ставителями неориторики используются все методологические понятия современной теории речевой деятельности, когнитивной лингвистики, семиотики, методы моделирования, социологического эксперимента, статистический метод. Так, в схеме Ф. Берингера [123] "Риторическая коммуникация" элемент "изменение внешнего мира" представляет собой "непосредственную реализацию цели" отправителя и "косвенную реализацию цели" получателя.

Понятия "персуазивность" и "воздействие" не совпадают в своих границах. "Персуазивность" - это реализация персуазивной компе­тенции говорящего, его способности к речевому освоению типичных социальных ситуаций (составная часть его общей коммуникативной компетенции). "Воздействие" (в теории речевого воздействия) содержит элемент намеренного воздействия на адресата, вне зависимости от его согласия на это воздействие.

Современная риторика тем не менее шире, чем другие дисциплины, трактует понятие персуазивного эффекта, результата воздействия: это не только убеждение, но и изменение эмоционального состояния ад­ресата [13].

С теорией речевого воздействия сближается персуазивная праг­матика Ю. Хабермаса и Й. Котершмидта [123], которые вкладывают в понятие "персуазивная коммуникация" такой смысл: это - "функ­циональная последовательность речевых актов, в процессе которых коммуниканты пытаются аргументативно воздействовать друг на друга для достижения консенсуса". Близкая точка зрения демонстрируется и в функциональной риторике Г. Гайснера "Герменевтика устной речи", "Теория речи".

Стремление неориторики стать интегрирующей областью язы­кознания, на наш взгляд, еще далеко от осуществления, поскольку тогда риторика должна вобрать в себя все тонкости разных направ­лений собственно лингвистического анализа и знать досконально весь механизм реализации коммуникативного замысла с правильной прагма- стилистической интерпретацией, т.е. стать языкознанием. Принимая условность разделения дисциплин, следует скорее согласиться с "обога­щением" лингвистики (в том числе культуры речи) с помощью рито­рического подхода, в частности со "смягчением" понятия воздействия элементом персуазивности. Так, представляется весьма актуальным развитие концепции убеждения, "внедрения" (термин М.С. Сергеева [109, 7]) в когнитивную и эмотивную системы адресата не только путем явных лингвистических приемов аргументации, но и приемов скрытой аргументации, структурированных языковой системой, напри­мер: Известно, что...; при его способностях...; Да, действительно...; Сообщают, что... и другие синтаксические конструкции, - а также путем активного использования пресуппозициональных элементов выс­казываний (из фоновых знаний и "картины мира" адресата, его возможного ассоциативного ряда), меры пресуппозиционной и ассер- тивной части высказывания, включением пресуппозиции в ассертивную часть высказывания.

Один из примеров тонкого анализа "лингвистической демагогии", "убеждения не в лоб", приводится в статье Т.М. Николаевой "Линг­вистическая демагогия" [89, 154-165]. Автор демонстрирует заложен­ные В ЯЗЫКОВОЙ системе ВОЗМОЖНОСТИ выражения средствами ЯЗЫКОВЫХ форм существующего в языке социального сознания; например, нега­тивный плюралис выражается средствами "мультипликации” и "мини­мизации": Петрушка, вечно ты в обновке... (Грибоедов); Вы обычно любите в командировках зубную пасту покупать (пример Т.М. Нико­лаевой); Он что-то скучный. Т.М. Николаева заметила, что сущест­вуют особые средства языка, которые выявляют систему социального мнения, общепринятые нормы жизни вообще, этикетного поведения человека: "В лингводемагогических высказываниях" имеет место созда­ние как бы общепринятой нормы, т.е. мнения формируемого социально плотного пространства. Например, Она уже в десять лет прочла всего Тургенева (очевидно, в этом возрасте читать Тургенева рано) [там же, 156].

Создание социального мнения при помощи языковых средств как главная цель лингвистических исследований провозглашено новым направлением в изучении языка - теорией речевого воз­действия. Это направление основано на богатой традиции рито­рики в активизации персуазивной компетенции говорящего, на достиже­ниях прагматики в выявлении и классификации типов высказываний, ориентированных на строго определенный эффект у определенного адресата в определенной социальной ситуации, на точной характерис­тике коммуникативных качеств языковых средств, данной в работах по функциональной лингвистике, на социолингвистических работах, на исследованиях по функциональной стилистике, особенно по публицис­тике, средствам массовой информации (см. например, [90; 104; 64]). Теория речевого воздействия тесно связана с культурой речи в самом широком смысле этого слова, поскольку это - попытка представ­ления культуры человеческого общения, сущ­ности коммуникации, "хотя нельзя говорить о наличии у этой дисциплины сложившейся предметной области (единой системы ис­ходных гипотез, постулатов, проблем) и специфических методов иссле­дования" [118, 4].

При всей многоаспектности этого направления можно выделить два "крыла" исследований: первое базируется на логико-философских, семиотических и когнитивных моделях языка, второе - на социоло­гических. И в том и в другом типе работ преследуется цель выявить, как можно повлиять на восприятие мира и его структурирование собеседником (собеседниками), обусловить его поведение, принятие решений. В связи с этим Дж. и Б. Фаст говорят о создании концепции метакоммуникации [149], Л.А. Киселева - об учении об управляющей информации [54]. Однако классификация Л.А. Киселевой двух систем информации - собственно информативной (семантической, релятивной, социостилистической) и прагматической (эмоционально-оценочной, эмоциональной, экспрессивной, побудительной, контактной) - представляется не совсем корректной, так как языковые структуры в реальных высказываниях и текстах являют собой образец тесного взаимодействия двух типов информации. Возможно, типология Л.А. Ки­селевой обусловлена опытом традиционного лексического анализа и разделения значения на денотативные и коннотативные элементы, но синтаксические структуры (см., например, [134]) - модели предложений, словосочетаний - "запрограммированы" на коммуникативную ситуацию, на определенный тип актуального членения, на эмфазу в выска­зывании, на возможную локализацию на "шкале оценок". Еще сложнее взаимодействие этих типов информации в макроструктурах - фрагмен­тах текстов, текстах (наиболее изученными в этом плане являются тексты информационных газетных жанров и рекламы).

В рамках теории речевого воздействия ведутся исследования "язы­ковых механизмов вариативной интерпретации действительности". Именно данный способ номинации выбран А.Н. Барановым и П.Б. Пар­шиным для объединения междисциплинарных по своей сути работ, описывающих возможности разноуровневых языковых средств [10, 100-143].

Как соотносится теория речевого воздействия с дисциплиной "Куль­тура речи?" Безусловно, очевидна общая "сфера интересов" - изучение репертуара языковых единиц, необходимых для обеспечения эффектив­ности речевого взаимодействия, типов этого взаимодействия; ориента­ция на личностные свойства адресата, его заинтересованность в кон­такте, результатах общения. Однако теорию речевого воздействия, как явствует из самого названия этого направления исследований, отличает пристальное внимание к обеспечению при помощи языковых средств достижения цели общения, поэтому в рамках этой теории гипостазирование и моделирование в каждом конкретном случае "грамматики говорящего", по терминологии Л.В. Щербы, - этапный момент в конструировании "грамматики слушающего", которая являет­ся определяющим фактором эффективности целенаправленного воздей­ствия на адресата речи. Упрощенной схемой воздействия при помощи отбора языковых средств в теории речевого воздействия может быть такое отношение между участниками коммуникации и действительным положением дел: "реальность такова" - "я, говорящий, считаю, что реальность такова" - "я, говорящий, сообщаю тебе следующий факт в данной речевой форме, чтобы у тебя сложилось именно данное мнение относительно реального положения дел, которое побу­дило бы тебя к совершению необходимых, с моей точки зрения, в моих интересах, действий".

Акцентирование роли адресата в теории речевой деятельности складывалось на основе работ в области социопсихологии и анализа эффекта пропаганды. Именно публицистические жанры средств мас­совой информации, реклама стали "полигоном" этой теории: здесь получали экспликацию скрытые ресурсы языка и апробировались приемы формирования мнений, манипулирования сознанием, управления общественным поведением. Основной единицей изучения стал текст, вернее, социально и психологически обусловленный дискурс, учитываю­щий широкий спектр экстралингвистических фактов, известных адре­сату, и построенный на различных типах знаний и мнений с исполь­зованием приемов вторичного означивания, подчеркивания скрытых смыслов, метафоризации, прецедентов употребления языковых единиц с известным "смысловым приращением", оценкой. Высказывание-пред­ложение в связи с этим считается фрагментом текста высшего син­таксического уровня, обладающего такими чертами, как цельность, связность, отдельность [86].

Ортологические проблемы культуры речи, естественно, косвенно соприкасаются с проблематикой теории речевого воздействия, но понятие стилистической нормы актуально для этого направления: это и выбор способа представления реального положения дел, и форми­рование неологизмов, и метафоризация, и употребление эвфемизмов, клише, жаргонов, и признание табу. В целом уровень дисциплины "Культура речи" выше, чем уровень теории речевого воздействия, так как это уровень культуры языкового социума.

Теория речевого воздействия, заимствуя понятийный аппарат сов­ременных лингвистических дисциплин (психолингвистики, теории рече­вой деятельности, когнитивной лингвистики, прагматики, ТРА), естественным образом возрождает постулаты риторики греческой античности - "искусства убеждения", тем более что прескрипции риторики, вернее, ансамбль этих "предписаний" представляют собой способ описания, имитирующий порождение речи (см.: "Риторикой описывается, говоря современным языком, алгоритм речевого акта" [14, 20]), особое внимание обращая на установление контакта с адреса­том или аудиторией, привлечение внимания адресата, обеспечение правильного восприятия сообщения. Современные риторические теории также близки теории речевого воздействия, представляя любой речевой акт как передачу информации и воздействие (П. Тейгелер), считая риторику "риторической коммуникацией" личности и социальных групп, призванной выяснить условия оптимизации этой коммуникации (Г. Рихтер) [14, 21; 123], "теорией персуазивной коммуникации" (X. Перельман). Так, по мнению X. Перельмана, современной комму­никативной ораторской моделью следует признать не внутренний монолог, а диалог (ср. концепцию М.М. Бахтина, работы Л.В. Щербы, Л.П. Якубинского). Вероятно, диалог - единственно возможная основа речевого воздействия: об этом свидетельствуют все типы текстов. Так, например, рекламы и плакатные тексты обладают всеми признаками диалогового взаимодействия: обращение на "ты", апелляция к инте­ресам и мнению "каждого", прогноз эмоциональной реакции, совет, призыв в оригинальной форме, короткие фразы, принятые в разго­ворной речи, междометия; ср. рекламу: "Хочешь быть красивой? - Будь! Хочешь творить красоту - твори! Не знаешь, как это делать? Приходи в Дом русской косметики!".

Диалог, имитирующий отношения накоротке в рекламных текстах, использование средств интимизации изложения необходимы рекламо­дателям, поскольку информация в рекламном тексте должна завладеть непроизвольным вниманием случайного адресата, затронув эмоции, вызвав оценку (одобрение, интерес, доброжелательное удивление и т.п.). Простота языковой формы также требует минимума усилий при восприятии. "Скрытый диалог" в монологической ораторской речи также должен способствовать успешности восприятия, эффективности

выступления. И если в данном случае внимание произвольно ориен­тировано на определенную информацию, то остается опасность пассив­ного аудирования. Вопросо-ответные ходы, техника воображаемого диалога позволяют говорящему предвосхищать прогностическую дея­тельность слушающих (см., например, [64]). В ходе речи моделируется не только образ аудитории, но и поведение слушающих: процесс интер­претации и реакции. Идеальный слушатель - «второе "я”» говорящего. Такое моделирование составляет суть работ по искусственному интел­лекту, вычислительной лингвистике, "общению" с ЭВМ.

При разнице метаязыка работ в области когнитивной лингвистики, риторики, теории речевой деятельности, теории речевого воздействия, теории речевых актов, культуры речи, функциональной лингвистики очевидны общие сферы интереса: выявление обязательных черт строе­ния текста, описание возможных способов концептуализации действи­тельности, типов языкового представления знаний, мнений, незнания, лжи, выявление способов оптимизации всех видов общения. При решении проблем речевой коммуникации все лингвистические дисцип­лины в аспекте их исследовательских интересов находятся в отношении дополнительности (дополнительной дистрибуции), и перед дисциплиной "Культура речи" стоит целый комплекс задач изучения как общих вопросов обеспечения эффективности коммуникации, так и частных вопросов кодификации, закономерностей развития нормативных ва­риантов, становления норм грамматики и стилистики, функционально­стилистической дифференциации языковых средств.

Примером культурно-речевого подхода к актуальной в настоящее время политической публичной речи может служить монография "Культура парламентской речи" (М., 1994), которая содержит объек­тивно обоснованные оценки особенностей речи депутатов и различного рода нарушений норм функционирования языка, что позволило дать детальные рекомендации по организации выступлений. Трудность линг­вистических рекомендаций в этой области обусловлена новыми для нашего общества особенностями психологии и этики политического публичного общения. Так, жанровое многообразие парламентской речи также связано не столько с языковыми канонами, сколько со спе­цификой политической жизни в многоаспектном "человеческом изме­рении": четкого жанрового разграничения провести не представляется возможным, так как, например, вопрос может содержать в себе ут­верждение каких-то положений, а информация может являться постановкой проблемы, реплика - включать элементы полемики, а дискуссионное выступление - вносить в обсуждение положения или документа добавочную информацию. Одним из аспектов политической публичной речи является общение по социальным и этическим пра­вилам, ритуалу, предписанному обстановкой. Ритуал выступления перед аудиторией ответственного лица с отчетом, анализом текущих событий, информацией отражается в такой форме монологической речи, как доклад.

Для успешного выступления докладчику недостаточно соблюдать максимы Г. Грайса в его теории речевых актов. Принцип Кооперации 108

обусловливает в данном случае "диалогическое" взаимодействие гово­рящего и слушающих. "Диалогичность" как имплицитная категория всей речи докладчика проявляется на содержательном и формальном уровнях, в соблюдении принципов целесообразности, уместности и не- тенденциозности аргументации (тенденциозность - демонстрация убеж­денности и собственного мнения, а не убеждения), что, но сути дела, является проявлением этических норм общения, уважения к аудитории. Ср. О. Эшейма, К. Бреде и Б. Томмсена: "1) избегай тенденциозного неделового разговора, ибо отклонения от существа дела снижают ценность аргументации; 2) избегай тенденциозного воспроизведения чужих мнений; формулировки их должны быть нейтральными в отно­шении к обсуждаемой проблеме; 3) избегай тенденциозной многознач­ности, стремись к конкретности и точности; 4) избегай шаржирования противника; 5) избегай тенденциозных представлений - установок - по поводу чужого мнения; 6) избегай тенденциозности в форме подачи аргументов" (цит. по [38, 23]).

К средствам "диалогизации" доклада относятся: употребление обращения не только в начале доклада, но и в середине, и в заклю­чительной части; сопоставление всех "за" и "против" какого-либо поло­жения, решения вопроса; апелляция к авторитету слушателей; искрен­нее выражение своего мнения и своей оценки того или иного факта, что обусловливает ответную реакцию слушателей; введение афоризмов, пословиц, поговорок, а также любых известных многим выражений с "приращением" смысла, восприятие которых однозначно и предопреде­лено национально-культурными традициями аудитории.

Эти правила заставляют говорящего постоянно проверять эффек­тивность речи по вниманию слушателей, их соучастию в создании концептуальной основы выступления, системы оценок и образов. Однако докладу присуща большая по сравнению с многими другими парламентскими жанрами независимость от условий произнесения речи, от непосредственной ситуации выступления. Если дискуссия, вопрос, реплика представляют собой образцы политической речи, в которой четко и немедленно проявляются идеологические и личностные инте­ресы говорящего, а ожидания слушающих вознаграждаются тотчас и должным образом, то при чтении доклада между оратором и ауди­торией имеет место большее отдаление. Поэтому жанр доклада таит в себе опасность несоблюдения говорящим этических правил речевого "общения" с аудиторией, появления черт только ритуального речевого поведения, что, в конце концов, ведет к омертвлению языка. Это может происходить в следующих случаях: при "отстранении" говоря­щего от авторства (сигналом этого может быть бесстрастное, безучаст­ное ироговаривание текста доклада), при обезличивании аудитории, при безадресном чтении, при произнесении "лживых слов", выражающих "лживые понятия", т.е. понятия нежизненной, лживой идеологии. Ср.: "Лживые слова - это почти без исключения лживые понятия. Они относятся к некоторой понятийной системе и имеют ценность в неко­торой идеологии. Они становятся лживыми, когда лживы идеология и ее тезисы" [21, 63].

Директивный тон и превалирующая модальность долженствования в речи докладчика разрушают живые нити, связующие оратора со слушателями; в таком случае имеет место одностороннее ’’вещание", которое обусловливает и "ритуализацию" языка, когда слушатели уже не могут ожидать непредсказуемых сочетаний слов, гибкости аргу­ментации, оттенков чувств. В понятие "ритуализации" языка входит и опасность закрепления слов вместе с их контекстами в единых блоках, клише. Многообразие возможных контекстов слов сужается до почти шаблонных выражений, не способных вызвать живые ассоциации. Ср. недавние газетные штампы: правофланговые (пятилетки, перест­ройки), застрельщик соревнования, группа товарищей, делегация представителей, слова - теплые, напутствия.

Омертвление и ритуализация языка неудачного доклада прояв­ляются и в структуре предложений: появляется обилие предложений квалификации, характеризации, констатации положения дел, иденти­фикации; увеличивается фрагментарность изложения; нарушается связ­ность и цельность текста; реже встречаются сложные предложения, представляющие собой формирование умозаключений, рассуждения. В конечном счете составление такого рода докладов приводит к потере навыков правильного, логического мышления. "Ритуальный" доклад, ритуальная публичная политическая речь порождает феномен "речь- никому-ничья-ни о чем-никакая", т.е. "неречь", "антитекст", в котором нет динамики чувства-мысли и который вследствие этого не может быть воспринят как человеческая речь. И, наоборот, мастерское владение языком, коммуникативная компетенция предполагают воз­можность прогнозирования и планирования воздействия речи доклад­чика; например, использование сигнала скрытой полемики или утверж­дения (Да, действительно, необходимо решить этот вопрос), приве­дение в качестве подтверждения своей мысли бесспорного суждения или очевидной истины [66].

Речевоздействующий эффект дает умелое использование вариан­тов структуры предложения (изменение функциональной перспективы предложения, порядка слов, тематизации, номинализации, конверсии, пассивизации, эллипса), употребление односоставных предложений, под­черкивающих результат действия (неопределенно-личных, безличных).

Наиболее разработанным является вопрос о видах аргументации, воздействии на аудиторию с целью принятия ею приведенных оратором аргументов как истинных. Корректным считается введение тезиса с использованием так называемых глаголов мнения. Пропуск или сознательное элиминирование этих глаголов делает предложение, истинность которого нуждается в доказательстве, бесспорным и, следовательно, соответствующим истине, поскольку факт умолчания воспринимается как отсутствие сомнений. Высказывание из утверж­дения превращается в категорическое заявление, декларацию, требо­вание, приказ, рекомендацию. Ср.: "Стремление народов к незави­симости и самостоятельности теперь не остановить, и самое лучшее - не стараться воспрепятствовать этому, а быстрее понять неизбежность этого объективного процесса".

ПО

Аргументация, или показ того, что высказывание истинно, имеет много приемов. Одни из них базируются на правилах выводного знания, т.е. на правилах логического вывода из истинных посылок (индукция и дедукция), другие - на формировании мнения аудитории путем обра­щения к оценкам, иерархии ценностей, выработанной веками; такой имплицитный '’аргумент” может выражаться любым словом, прошед­шим этап вторичного означивания, например указанием на истори­ческое событие {Оборона Севастополя), дату {август 1991-го), геогра­фическое название {Нагорный Карабах), имя собственное {Нерон), актуальный элемент сознания социума {ваучер, предпринимательство), сюжеты Библии; ср.: "Рушится искусственная модель устроения общества, основанная на разрыве с тысячелетним духовным и естест­венным опытом человечества. На память приходят слова библейской мудрости: если Господь не созиждет дома, на­прасно трудятся строящие его. Дом строился на зыбком песке богоборства, на отвержении абсолютной нравственности, на практическом отрицании смысла, достоинства и ценности чело­веческой жизни" (А.М. Ридигер. Известия. 1991. 3 сент.).

Этот тип аргументации, безусловно, более сложен, чем аргумен­тация на основе умозаключений; кроме того, он недостаточно изучен, поскольку человеческие ценности не имеют четких ориентиров и апеллирование к ним говорящего не всегда корректно, хотя оратору удается таким образом манипулировать общественным мнением.

Естественно, аргументативную природу имеют все сложноподчи­ненные предложения, выражающие причинно-следственные отношения. Однако форма предложения может "эксплуатироваться" в тенден­циозных по содержанию заявлениях: уязвимо с этой точки зрения известное изречение: "Учение Маркса всесильно, потому что оно верно". Синтаксический тип предложения затушевывает отсутствие аргумента у тезиса Учение Маркса всесильно', налицо подмена аргу­мента еще одним определением, которое является авторской оценкой, т.е. средством укрепления заблуждения. Ср. также предложения с "готовой оценкой": Бесспорно, что...; Известно, что...

Импликатурой текста может быть метафора, которая, модифи­цируясь, проходит через весь текст и "навязывает" адресату мнение или "модель мира" говорящего (см., например, [7]).

Средством убеждения может быть манипуляция лексической многозначностью. Так, Т.М. Николаева приводит в качестве примера употребление прилагательного настоящий как "неверифицируемого коммуникативного приема": "Это слово - настоящий - часто в ком­муникации закрепляется за абстрактными родовыми понятиями вроде человек, мужчина, женщина, ребенок и постепенно становится, упот­ребляясь в коммуникации, неким средством семантики убеждения, ана­логичным универсальным высказываниям... Например (из словарной картотеки ЛО ИЯ): Как все настоящие ученые, он был романтиком" [89, 164].

В качестве структурных средств убеждения выступают сегменти­рованные предложения и парцеллированные конструкции: психо- 111

лингвистические исследования показали, что такие фрагменты выска­зывания несут основную коммуникативную нагрузку, т.е. являются средством категории выделения. И наоборот, "редуцируют" важность информативного содержания придаточные предложения, причастные и деепричастные обороты, вводные предложения, пояснения в скобках.

Таким образом, речевоздействующим потенциалом обладают язы­ковые единицы всех уровней и модели высказываний. Приемы форми­рования мнений и убеждений являются сферой интересов нескольких лингвистических дисциплин, в их число входит функциональ­ная стилистика.

Термин "стиль" относят ко всей сумме наук о человеке и культуре (ср.: "Стиль - это человек". Бюффон). Функциональная стилистика сложилась как направление лингвистических исследований текстов, отражающих различные специфические сферы социальной жизни - различаются тексты (дискурсы) разговорной речи, публицистики, научные, официально-деловые. Функциональная предназначенность текстов обусловливает комплекс стилистических норм внутри каждого типа текста. Эти нормы касаются как способов содержательной орга­низации дискурса, так и сознательного отбора автором всех системных средств концептуализации и выражения авторской оценки. Поскольку функциональная стилистика изучает все возможные способы приме­нения различных вариантов (в письменной и устной форме) литератур­ного языка, то есть основание считать ее "макродисциплиной", "снаб­жающей" другие дисциплины общими теориями, понятиями, методами [152, 10]. Основные понятия стилистики были заложены в пражском структурализме, затем понятие функциональной дифференциации языка было развито в отечественной и западноевропейской лингвис­тике, прежде всего трудами М.М. Бахтина (его термин - "речевые жанры"), Г.О. Винокура, В.В. Виноградова, В. Матезиуса, К. Гаузенб- ласа, Б. Гавранека.

«Стиль является результатом порождения речи с двумя основными фазами: селективной и интегративной, текстообразующей. Селектив­ный процесс предполагает существование множества конкурентных средств выражения. (...) Также интегративный процесс имеет свой аспект отбора, так как текст образуется выбором из множества текстовых схем (по терминологии Е. Верлиха, "текстовых идиом"). В соответствии с двумя фазами процесса порождения речи можно было бы различать стилистическую селектологию и стилистическую текс­тологию» [160, 17]. С учетом достижений психолингвистики и теории речевой деятельности, с признанием в качестве главенствующего фактора текстообразующего фактора в процессе порождения речи следовало бы усомниться в правильности подобного разделения фаз. Однако в качестве методологического конструкта можно иметь в виду подобное разделение, тем более что история развития дисциплины "Функциональная стилистика" свидетельствует о том, что закрепление за определенными стилями языковых средств, специфическая мар­кированность средств выражения, является наиболее очевидным аргу­ментом существования функциональных разновидностей языка.

Несмотря на то что в качестве материала исследования лингвисты брали в каждом конкретном случае тексты, на протяжении первой половины XX в. выводы ученых касались стилистической принад­лежности единиц разных уровней языковой системы. И только с разви­тием лингвистики текста в функциональной лингвистике и инфор­матике, в современной герменевтике и прагмастилистике функциональ­ная стилистика обратилась к категориям и элементам текста, его стилевой специфике. Ср.: ”...каждое сообщение имеет комплекс идиосинкратических черт — стиль. Тексты вне стиля или стилистические нейтральные тексты не существуют. Другими словами, стилистически значимыми (маркированными. - Е.Л.) являются речи различных представителей социальных ролей и ситуаций, т.е. почтальона, ученого, учителя, школьника, домохозяйки, стиль ораторского искусст­ва, науки, коммерции, журналистики, беседы, менеджмента и т.д.” [164, 83-84). И. Краус считает, что стилеобразующий фактор содержится уже в интенции говорящего, которая, естественно, связана с интерпре­тацией адресата.

Все элементы характеристики личностей коммуникантов, выявлен­ные как прагматически значимые в работах по социолингвистике, зна­чимы для составления комплексной типологии и классификации текстов. Такой непротиворечивой классификации еще не создано: к одному стилю относятся довольно разнородные жанры, особенно это касается публицистического стиля. Возможно, и методологический конструкт ’’структура поля” не может быть применен для объяснения структурных взаимосвязей внутри одного стиля.

Как связаны дисциплины "Культура речи” и "Функциональная стилистика?” Понятие "культура речи” шире понятия "функциональный стиль”. И в иерархии наук эти дисциплины занимают разные позиции: культура речи соотносима с культурой человека, культурой социума, современной культурой, культурой нации как изучение всего, что составляет богатство языка и успешного его использования, кодифи­кации прогрессивных черт и прогнозирования его развития; функцио­нальная стилистика изучает специфику текстов в той или иной сфере общественной жизни. В связи с этим некоторые ученые выделяют в языке особый уровень, который является «феноменом речи, имеет соотносительность (коррелят) с уровнем языковой системы - функцио­нальный язык ("функциональный страт"), состоящий из специальных языковых средств, например из терминологии и эксплицитного синтак­сиса как сущностных свойств научного (теоретического) стиля, фамиль­ярных и разговорных слов в стиле беседы и т.д.» [164; 83]; субсистемой [26]; совокупностью "референтных языковых вариантов” [174]; слоем языка [160, 17].

Культура речи включает в предмет своих исследований функцио­нальную предназначенность языковых единиц разного уровня и спосо­бов их применения, а также определение функционально-стилевой спе­цифики текстов (что в настоящее время составляет самую неразрабо­танную часть исследований), высшего уровня языковой коммуникации.

Из всех направлений анализа текста в культуре речи преобладает 113

коммуникативно-прагматический анализ текста, который строится на понятии коммуникативной компетенции, определении средств внешней (формальной) и внутренней (содержательной) связности. К таким средствам относятся семантико-грамматические характеристики гла­гольных форм (в том числе видовременная характеристика), союзы, союзные слова, местоимения, номинативные цепочки-перифразы (например, Иван, брат Петра, завещатель), повторы, синтаксические параллелизмы, лексические элементы, принадлежащие к одной тема­тической группе, изменение функциональной перспективы предложе­ния, рематическое продвижение. К текстовой характеристике может быть отнесена и степень эксплицитности текста, соотношение содержа­ния и смысла (’’фактуальной и концептуальной информации” [30]).

Выявление полного списка текстовых категорий - предмет буду­щих исследований; впрочем, уже в работе Т.В. Матвеевой [78] сопос­тавляются способы реализации текстовых категорий (тематической целостности, локальности, темпоральное™, оценочности и т.д.) в раз­ных функциональных стилях. Типовая реализация категории назы­вается автором функционально-стилевой нормой текста.

Довольно подробно описан репертуар разноуровневых единиц, присущих той или иной функциональной разновидности языка (см., например, [59]); однако спорным представляется вопрос о принадлеж­ности к публицистическому стилю специального круга лексики. На наш взгляд, правильна та точка зрения на этот вопрос, согласно которой в публицистике используются слова всех функциональных стратов нацио­нального языка [135]. Термины и слова, означающие понятия полити­ческой или идеологической сферы, не могут считаться принадлеж­ностью публицистики, так как эти слова (например, агитация, идеоло­гия, интеграция, интенсификация) употребляются и в других функцио­нальных стилях - научном, официально-деловом, разговорном: денота­тивная отнесенность слова не тождественна сфере его использования.

Наиболее детально анализ языковых единиц разных языковых уровней проводится в монографии [33]: показаны варианты их исполь­зования при выражении различных содержательных блоков в той или иной сфере языка.

В разделе Е.Н. Ширяева "Основные синтаксические характерис­тики функциональных разновидностей современного русского языка” коллективной монографии [133] проводится исследование синтаксиса в разных аспектах: от коммуникативных запросов сферы к ее языковым особенностям, от текстов разных стилей к языковым средствам, их дифференцирующим, от анализа синтаксической структуры к опреде­лению специфики ее употребления в текстах разной стилевой принад­лежности. Интересный материал и многоаспектное™ исследования показали, что стилевые особенности создаются взаимодействием разно­уровневых средств и представляют собой картину сложных законо­мерностей соответствий, распределений и выбора содержательных и формальных структур (в том числе закономерности выбора семантико­синтаксических структур предложения для представления "положения дел", закономерности использования синтаксических структур с неявно выраженным смыслом, особенности появления лексических элементов в нетипичных для нее синтаксических позициях, закономерности изме­нения порядка слов в определенных моделях предложений, закономер­ности компрессии предложений в разных типах текстов, соответствия простых и сложных предложений в разных функциональных стилях, закономерности распределения по сферам языка бессоюзных структур как структур с неясно выраженным смыслом и союзных как структур с выраженным смыслом). Автор ставит вопрос о необходимости учиты­вать "коммуникативные запросы" разных языковых сфер и о релевант­ности этих запросов для функционального синтаксиса. Что касается особенностей функционального страта языка "разговорная речь", то Е.Н. Ширяев приходит к важному выводу: "...основная особенность в области выбора и функционирования семантико-синтаксических схем предложений в РР состоит в том, что многие схемы предложений в РР способны выражать более широкий круг значений, чем в других сфе­рах" (ср.: Он инженер; Шкаф карельская береза; Она уже второй курс).

Исследование современного публицистического стиля [7] проде­монстрировало связь таких текстовых категорий, как адресат, адре­сант, оценочность; репертуар средств, выражающих их, обеспечивает перлокутивный эффект.

Знание новейших достижений современной лингвистики обеспечи­вает высокий уровень прагмастилистических исследований: помогают выработать алгоритм анализа текстов различной стилистической направленности и позволяют планировать составление нормативно­стилистических словарей. Последние работы выполнены на высоком теоретическом уровне [46, 30-63; 49; 107; 108]. Так, Н.К. Рябцева, анализируя перформативные высказывания в научном дискурсе, выявила их метатекстовые функции смысловой когезии, определила риторическую нагрузку, составила классы глаголов, способных форми­ровать ментальные перформативные высказывания, определила наибо­лее характерные перформативные формулы, составила перформатив­ную схему научного текста. Е.А. Земская и О.Н. Ермакова предста­вили типологию коммуникативных неудач, проанализировав структуру диалогов разговорной речи. Л.Ю. Иванов описал совокупность прагма­тически релевантных грамматических структур в текстах научных дискуссий, раскрыл особенности тема-рематического строения предло­жений, дал образец социопрагматического анализа текстов этого типа. Используя такой методологически важный синтетический концепт культуры речи, как эффективность дискуссии, Л.Ю. Иванов показал связь текстовых категорий "культура дискуссии" и "рациональность".

Культура речи в современной научной парадигме занимает аван­гардные позиции, решая актуальные проблемы лингвистического ана­лиза текстов различной функциональной направленности, вырабатывая приемы и способы повышения культуры речевого общения. Использо­вание достижений других дисциплин и создание современной методоло­гической основы позволяют решать задачи кодификации норм, выяв­лять границы допустимых вариантов речевого поведения, определяя оптимальные пути к коммуникативному успеху.