КУЛЬТУРА РЕЧИ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК

Понятие "культура речи" теснейшим образом связано с понятием "литературный язык", одно предполагает другое. Литературный язык по своей сути таков, что требует осознанного культивирования, которое осуществляется по разным направлениям.

Можно, по-видимому, сказать, что лингвистическая дисциплина, называемая культурой речи, возникает вместе со становлением и развитием литературного языка. Ее конечная задача, или, если угодно, сверхзадача, - сохранение и совершенствование литературного языка, с одной стороны, как важнейшей составляющей общей культуры каж­дой личности, а с другой - как важнейшей части общего национального достояния.

Конечно, и в таких нелитературных образованиях, как диалекты и даже жаргоны и арго, есть свои установки и предпочтения, а следо­вательно, есть элемент того, что с некоторой долей условности можно назвать культивированием. Известно, например, что носители диалекта какой-то определенной местности часто смеются над произношением своих соседей, полагая, что сами они говорят хорошо. Ясно, однако, что никакого научного обоснования за этими оценками не стоит. Что же касается жаргонов, арго и прочих во многом искусственных языковых образований, то их культивирование преследует цели, часто прямо противоположные тем, которые ставятся перед литературным языком.

Взаимоотношения литературного языка и нелитературных образо­ваний формируют то, что обычно называют языковой ситуацией^[4]. Остановимся несколько подробнее на тех аспектах русской языковой ситуации, которые имеют непосредственное отношение к культуре речи.

Литературный язык, как уже было сказано, обязан стоять над диа­лектами как территориальными образованиями. Однако отношения диалектов и литературного языка не являются антагонистичными. Дос­таточно в этом плане указать на два общеизвестных факта: а) многие литературные языки, и русский в том числе, имеют диалектную основу; б) словарный состав литературного языка, прежде всего языка худо­жественной литературы, пополняется за счет диалектов. К сожалению, как убедительно показывает Л.Л. Касаткин [22], начиная с 30-х годов нашего столетия активно пропагандировалась антинаучная мысль о том, что диалекты - это испорченный литературный язык, и не более того. И это логичным для того времени образом вело к борьбе с диалектами. Поэтому теперь перед лингвистами встала общекуль­турная задача: вернуть общество к оценке диалектов как богатейшего национального достояния. Из этого, разумеется, никак не следует, что диалекты могут заменить литературный язык. И дело не только в их территориальной ограниченности. Не менее существенны еще два фактора: а) диалекты существуют только в устной форме, а литера­турный язык должен быть одинаково приспособлен и для устной, и для письменной реализации; б) диалекты обеспечивают в основном быто­вую сферу и сферу местного производства (сельское хозяйство, ремесла и пр.), в то время как литературный язык призван обеспечить все сферы общения (наука, общественно-политическая жизнь и пр.).

Активное насаждение пренебрежительного отношения к диалектам сыграло не последнюю роль в том, что между диалектами и литератур­ным языком возникла труднопроходимая граница: употребление диалек­тизмов носителями литературного языка признается крайне нежела­тельным, непрестижным.

Л.Л. Касаткин считает, что для восстановления престижности диа­лекта было бы весьма полезным, чтобы носители литературного языка, живущие в диалектной среде, овладели бы диалектом, а носители диа­лекта наряду с обязательным овладением литературным языком не забывали бы и диалект. Такое положение дел явилось бы идеальным, но едва ли оно пока достижимо, если так можно сказать, в массовом порядке.

Непрестижным, как и диалект, в современной русской языковой ситуации считается и просторечие. Существует два разных понимания просторечия. Первое из них бытует в лексикологии и лексикографии [31J. Просторечные слова располагаются на оценочной шкале с такими основными координатами: книжное - просторечное - бранное. Если бранные слова стоят на границе и часто за границей литературного языка, то просторечные слова не теряют статуса литературных, но в книжный пласт лексики им доступ закрыт. При другом понимании просторечие - это уже не лексико-стилистическая категория, а иссле­дуемая на всех уровнях языковой системы речь людей с невысоким общим уровнем образования и невысокой речевой культурой (см. о этом [20, 5-21]). Просторечие формируется за счет двух основных факторов: а) это речь людей, сохранивших или принявших "по нас­ледству" некоторые диалектные черты; б) это речь людей, не вполне овладевших нормами литературного языка. Второй фактор особенно ярко проявляется в том, что в просторечии нет такой основопола­гающей черты литературного языка, как функциональная диффе­ренциация вариантов общения.

В тексте нет заметных просторечных элементов, но полное несоот­ветствие текста требованиям строгого официально-делового общения очевидно без комментария.

Носитель диалекта в такой ситуации, вероятно, не будет приспо­сабливаться к литературному языку, но если он все же предпримет такую попытку, то его ждет тот же результат.

Если в основе диалекта, как и литературного языка, лежит особая языковая система, то просторечие, как правило, имеет черты "испор­ченной" системы литературного языка. И поэтому, как кажется, не­престижность просторечия оправданна: просторечный носитель языка отошел от диалекта, но не пришел к литературному языку. Предстоит еще выяснить, каков процент среди русскоязычного населения сос­тавляют носители просторечия. Но и без особых подсчетов ясно, что этот процент достаточно высок. И никак нельзя не считаться с той опасностью, которую представляет просторечие для культивирования литературного языка. Именно просторечию "обязано", например, рус­скоязычное общество таким совершенно неприемлемым для высоко­культурных носителей языка обращениям, как мужчина и женщина {Мужчина, вы за кем стоите?; Женщина, у вас нет мелочи?).

Кажется заведомо ясным, что граница между носителями просто­речия и средними носителями литературного языка весьма зыбка и неопределенна.

Если одновременное владение диалектом и литературным языком - явление пока, как уже сказано, исключительное, то владение и жар­гоном, и литературным языком вполне обычно. Например, носитель студенческого жаргона просто обязан в официальной обстановке (ответы на экзаменах, доклады на семинарах) пользоваться соответст­вующей функциональной разновидностью литературного языка. И в этом плане вопрос о жаргоне не был бы особенно актуален для куль­туры речи, если бы не одно обстоятельство. Обычно жаргоны рассмат­риваются их носителями, а иногда и писателями как языковой изыск, интересное языковое творчество, а литературный язык - как нечто необходимое, но чрезвычайно скучное и неинтересное. Но еще в 1935 г. Д.С. Лихачев в работе с характерным названием "Черты первобытного примитивизма воровской речи” писал: "Воровская речь в том виде, в каком она существует в настоящее время, есть равно­действующая консервативной... силы, стремящейся сохранить обычные формы разговорной речи, и силы, влекущей ее назад к темному, диффузному и магическому сознанию. Воровского языка нет, так как воровская среда не знает единой языковой системы: есть только воров­ская речь, отличающаяся от обычной тенденцией к языковому прими­тиву” [32, 386].

Такие жесткие суждения справедливы, хотя, может быть, и в раз­ной степени в отношении к разным жаргонам и арго.

Это было справедливо в 1935 г., это вдвойне справедливо сейчас, когда можно наблюдать уже нескрываемое восхищение жаргонами. Такое восхищение явно не на пользу культуре владения родным язы­ком. Появляющиеся в последние годы специальные словари бесстраст­но фиксируют жаргоны и арго. Между тем полезны были бы работы, сравнивающие на строго научной основе жаргоны и литературный язык в русле такого общего актуального направления, как "язык и мыш­ление". Высказывания Д.С. Лихачева о жаргоне требуют своего раз­вития на современном материале и современной научной методологи­ческой основе.

В специальном рассмотрении нуждается в современной русской языковой ситуации еще одно образование - разговорная речь. Если мы говорим о сознательном культивировании литературного языка и куль­туре владения им, то особо должен в этом плане обсуждаться вопрос о статусе разговорной речи. Лингвистические характеристики этой функ­циональной разновидности, как мы уже говорили, неодинаковы для разных языковых ситуаций. Так, чешский языковед Ф. Мико, выделяя наряду с художественным, публицистическим и пр. разговорный стиль, полагает, что этот стиль может реализовываться как на основе литературного чешского языка, так и на отличном от литературного обиходно-разговорном чешском языке, испытывающем определенное влияние диалекта [37]. В значительной мере сходная картина сложи­лась в немецкой языковой ситуации. К. Баумгартнер определяет немец­кий разговорный язык как промежуточное поле между литературным языком и диалектом [62].

Появившиеся в последние десятилетия многочисленные исследова­ния русской разговорной речи (ср. [17] с библиографией основных работ по русской разговорной речи) показали ее иное положение в языковой ситуации. Напомним кратко основные посылки и выводы этих иссле­дований. Разговорной считается речь высокообразованных носителей литературного языка, реализующаяся по преимуществу в устной фор­ме, спонтанно, в неофициальной обстановке, при непосредственном об­щении. Такая речь отличается столь существенными особенностями на всех языковых уровнях, что появляется необходимость противопоста­вить разговорную речь кодифицированному (в нормативных словарях и грамматиках) литературному языку как особую языковую систему. Русская разговорная речь в отличие от соответствующих эквивалент­ных образований многих других языков не знает диалектного влияния. Тот факт, что русской разговорной речью пользуются носители языка, безупречно владеющие всеми функциональными разновидностями лите­ратурного языка, позволяет рассматривать русскую разговорную речь как одну из функциональных разновидностей.

Таким образом, будем исходить из убеждения, что русский лите­ратурный язык включает два разносистемных образования: кодифици­рованный литературный язык и разговорную речь, которую только сила традиции мешает назвать разговорным языком. Разговорная речь, как уже было сказано, спонтанна; она в отличие от текстов кодифи­цированного литературного языка, в первую очередь письменных, предварительно не готовится, не обдумывается. И поэтому с точки зрения культуры владения языком разговорная речь является особым объектом. Сложность изучения разговорной речи в плане культуры речи состоит в том, что ее спонтанное осуществление, отсутствие контроля за исполнением, который обычен при общении на кодифи­цированном литературном языке, приводит к неизбежному определен­ному проценту ошибок и недочетов, которые должны быть отграни­чены от норм разговорной речи, в свою очередь в кодифицированном литературном языке справедливо квалифицирующихся как ненорматив­ные явления.

Еще одной неисследованной областью языка вообще и культуры речи в частности является область устных реализаций тех или иных разновидностей кодифицированного литературного языка. Немногие существующие на этот счет исследования [29; 28; 12; 52] показывают, что устная речь, если это только не чтение вслух письменных текстов, имеет свои особенности. О.А. Лаптева считает даже, что противопос­тавляться по своим особенностям должны не разговорная речь и коди­фицированный литературный язык, а устная речь и кодифицированный язык. Эта идея оспаривается в работе [28], где доказывается, что если в основе разговорной речи лежит своя система, то письменные и устные тексты кодифицированного литературного языка строятся по одной системе. Но как бы ни решался этот вопрос, культура пользования устной кодифицированной речью заслуживает самого пристального внимания. И в этой разновидности литературного языка важно разгра­ничить закономерности и ошибки, которые в устной речи, по мнению О.Б. Сиротининой, почти неизбежны [51, 18].

Таким образом, можно сделать следующие выводы:

1) литературный язык является осознанно культивируемым языком; задачи культивирования литературного языка предопределяют сущест­вование особой лингвистической дисциплины - культуры речи;

2) в русской языковой ситуации литературный язык резко проти­вопоставлен диалектам и просторечию, а также таким социальным нелитературным образованиям, как жаргоны, арго и пр.; противопос­тавление литературного языка диалектам не может и не должно ущемлять престиж диалекта как части национальной культуры; что же касается жаргонов и арго, то есть все основания думать, что они отражают некоторый примитивный (не в лучшем смысле этого слова) тип мышления в отличие от того высокого интеллектуального потен­циала, который несет в себе литературный язык;

3) особого подхода в аспекте культуры речи требуют такие формы литературного языка, как разговорная речь и устная реализация коди­фицированного литературного языка.

ОБЩЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОНЯТИЯ "КУЛЬТУРА РЕЧИ"

В основу теории культуры речи как особой лингвистической дис­циплины предлагается положить следующее рабочее определение этой дисциплины. Культура речи - это такой набор и такая орга­низация языковых средств, которые в определенной ситуации общения при соблюдении современных языковых норм и этики общения позво­ляют обеспечить наибольший эффект в достижении поставленных ком­муникативных задач.

Попытаемся доказать необходимость каждого из составляющих этого определения. Всего их пять, в том числе три компонента куль­туры речи: 1) нормативный; 2) коммуникативный; 3) этический; а так­же: 4) выбор и организация языковых средств как необходимое условие достижения нормативности, этичности и хороших коммуникативных свойств речи; 5) эффективность общения как конечная цель культуры речи. Начнем с последних (4-й и 5-й) составляющих.

Культура речи начинается там, где язык предоставляет возмож­ность выбора и разной организации своих средств для наилучшего достижения поставленных целей общения. Выбор и организация языковых средств осуществляются на разных уровнях языковой сис­темы для всех компонентов культуры речи. Вопрос о норме возникает тогда, когда есть два и более претендента на нее: нормативное кило­метр или ненормативное километр, нормативное договор или менее нормативное договор и т.п.

Этический компонент, с одной стороны, регулирует в разных си­туациях общения выбор между, например, такими ритуальными спосо­бами выражения прощания, как До свидания, Всего хорошего, Ну, привет и т.п., и, с другой стороны, запрещает (а запрет выбора - это, конечно, тоже выбор) бранные слова для выражения, например, эмо­ций. Для достижения коммуникативного совершенства текста одина­ково важны и выбор, и организация языковых средств как в рамках предложения, так и в рамках текста. Выражающие одну мысль предложения-высказывания типа Начнутся дожди - пойдут грибки и При условии повышенной влажности можно ожидать активного роста грибов реализуются в текстах разной функциональной разновид­ности.

Вполне понятно, что системные фонетические, лексические и грамматические описания литературного языка вообще и современного русского литературного языка в частности также фиксируют литера­турную норму, но в отличие от исследований по культуре речи в них фиксируются и те нормы, - а их большое множество, - которые не связаны с выбором. Из этого не следует, что описания языковой сис­темы не дают сведений о вариантах, стоящих на границе или за границей литературного языка. Необходимо ясно представлять, что культура речи как научная дисциплина невозможна без опоры на нормативные словари и грамматики. Но, с другой стороны, из этого не следует и то, что культура речи - это не самостоятельная дисциплина, а '’выжимка" из системных нормативных описаний языка. Во-первых, именно культура речи ведает кодификацией нормы, и поэтому связь нормативных системных описаний языка и культуры речи в ее нормативном компоненте двусторонняя. А во-вторых, и это главное, ни одно системное описание языка не ставит своей целью определить способы достижения максимальной эффективности об­щения.

Эффективность общения - это тот "конечный продукт", создание которого должна облегчить теория культуры речи при ее практическом применении. Под эффективностью общения мы понимаем оптимальный способ достижения поставленных коммуникативных целей. Коммуника­тивные цели общения теснейшим образом связаны с основными функ­циями языка. Хорошо известна система функций языка, разработанная Р.О. Якобсоном. Выделяются референтная (номинативная), эмотивная (субъективная модальность), магическая (заклинания), фатическая (кон­тактоустанавливающая), металингвистическая (оценка языковых средств), поэтическая (эстетическая) функции [61]. Уже этот простой перечень функций показывает, что цель общения - явление сложное и многоаспектное.

Особо должна быть выделена эстетическая функция языка, реали­зуемая в языке художественной литературы. Язык художественной литературы нецелесообразно делать объектом культуры речи, посколь­ку это область искусства со своими специфическими законами, которые резко отличаются от законов реализации других функций языка и ко­торые поэтому изучает особая лингвистическая дисциплина. Разные цели общения можно рассматривать как некоторую конкретизацию функций языка. Такая конкретизация для понимания культуры владе­ния языком является необходимой, поскольку для достижения разных целей языковые средства и их реализация могут быть весьма различны. Так, цель установления контакта между говорящими (фатическая функция, по Р.О. Якобсону) предполагает прежде всего сам факт обще­ния, и для ее достижения не очень важно, например, такое необхо­димое для научного текста качество, как непротиворечивость формули­ровок.

За эффективность общения отвечает в первую очередь комму­никативный компонент культуры речи, но это не означает, что норма­тивный и этический компоненты незначимы для эффективности обще­ния. Нарушение нормативности может привести просто к непониманию, если, например, вместо нормативного общеизвестного употребляется какое-нибудь малоизвестное диалектное или жаргонное слово, но чаще в этом случае эффективность снижается по иной, скорее прагматико­психологической, чем собственно лингвистической, причине: ненорма­тивное употребление выдает недостаточную образованность говоря­щего (или пищу ще го) и побуждает слушающего (читающего) соот­ветственным образом относиться к сказанному. Яркий пример тому: авторитет многих депутатов союзного, а теперь и российского парла­мента серьезно пострадал именно от того, что эти депутаты обнару­жили слабое владение нормами современного русского литературного языка (см. об этом [27]). Аналогичным образом сказывается на эффек­тивности коммуникации и нарушение этических норм общения: неэтич­ное обращение к собеседнику, употребление так называемой нецен­зурной лексики и пр. может вообще прервать общение по причине, которая в быту формулируется так: "С этим хамом я вообще не хочу говорить".

Было бы неверным думать, что развиваемые здесь основы теории культуры речи создаются на пустом месте. Все три названных компо­нента культуры речи так или иначе исследовались, но эти исследо­вания, как уже отмечалось, осуществлялись порознь и для разных целей. В русской лингвистике послереволюционного периода предметом культуры речи считался только нормативный компонент. Именно он занимал центральное место в деятельности существующего с 1964 г. специального сектора (теперь отдела) культуры русской речи Институ­та русского языка АН СССР (теперь РАН); нормативный характер исследований этого отдела ясно отражен в названиях его продукции (см., например, [7; 31; 53; 59]).

Этический компонент культуры речи исследовался в другой области лингвистики - в описании языка для целей его преподавания как неродного. И это понятно, поскольку этика общения, этические запре­ты в разных языках различны и не могут автоматически переноситься с одного языка на другой. В русском языке, например, намного шире, чем в западноевропейских языках, распространено обращение на "вы".

Что же касается коммуникативного аспекта культуры речи, то вообще русские традиционные представления на этот счет находились вне лингвистики. Этот аспект общения, как говорилось, рассматривался в риторике. Хорошо известно, что риторика - одно из завоеваний ан­тичной цивилизации. Античные риторики определялись обычно как вид искусства со строго определенной целью - искусства убеждать. Глав­ными частями античных риторик были: нахождение предмета, располо­жение материала, его словесное выражение.

В своей последней части риторики напрямую выходили на язык. Затем объект риторической теории и практики был расширен: риторика (в России ее часто называли красноречием) стала учением о законах построения хорошего текста практически любой направленности в устной и письменной формах. В советское время риторические иссле­дования быстро сошли на нет, и только в последнее время в основном стараниями лингвистов они начинают вновь развиваться [1; 11; 25; 26; ЗЗ]^[5]. Возрождается интерес к риторике и в западной филологии: не прошла незамеченной книга [13], развивающая оригинальную кон­цепцию, согласно которой следует изучать оправданные специальными целями разного рода отступления от стандартного языка. Такое пони­мание риторики ориентировано прежде всего на изучение языка худо­жественной литературы, но его результаты могут представлять инте­рес и для культуры речи.

Если оставаться на восходящем к античной культуре понимании риторики как ораторского искусства убеждать или более позднего понимания риторики как искусства не только устной, но и письменной речи с разной целевой направленностью, то для теории культуры речи, ориентированной на среднего носителя языка, такие риторики не могут автоматически войти в качестве необходимого компонента в культуру речи как научную дисциплину. Было бы нереальным ставить целью научить всех искусству слова, такое искусство - удел немногих. Но, с другой стороны, нет сомнения в том, что достижения риторических исследований для культуры речи полезны. В частности, хорошая теория культуры речи должна не только давать основу для стан­дартных рекомендаций по культуре речи, но и показывать, пусть и не для всех реализуемые, пути к овладению языком как искусством. Сле­дует, впрочем, отметить и другое: нередко в последнее время риторику понимают как нечто такое, чем в принципе могут владеть все, и тогда в терминологическом плане понятия "риторический" или "коммуни­кативный компонент культуры речи" мало чем отличаются друг от друга. Мы предпочитаем термин "коммуникативный компонент культу­ры речи" только потому, что не хотим "компрометировать" античное понимание риторики как искусства.

Задача создания культуры речи как особой лингвистической дис­циплины требует объединить все три компонента культуры речи в еди­ной, цельной теоретической концепции. Один из мотивов такого объединения уже назван: все три компонента работают на достижение одной цели - эффективности общения. Есть и другой мотив. О каком бы компоненте культуры речи ни говорилось, всегда имеется в виду норма, т.е. выбор и узаконение (кодификация) одного (или более) ва­риантов в качестве нормативного. Поэтому, несомненно, правильным было бы называть компоненты культуры речи не просто этическим и коммуникативным, а компонентами этической и коммуникативной нормы. И если мы этого не делаем, то только потому, что тогда нелепо бы звучало название "нормативная норма". Исходя из сказанного, культуру речи можно определить как дисциплину, изучающую лите­ратурную норму (во всех аспектах) и кодифицирующую эту норму, что по отношению к нормативному компоненту практически всегда и дела­лось. Именно нормативность заставляет относиться к культуре речи как к единой дисциплине, а не простому конгломерату разных дис­циплин.

Как представляется, одним из наиболее слабых мест исследований по культуре речи является отсутствие специальной методики таких исследований, что, кстати сказать, мешает многим культуру речи считать научной дисциплиной. Пожалуй, можно назвать единственное исследование по культуре речи, в котором на основе строгих статис­тических методов определена частотность вариантов разных уровней языковой системы [10]. В других случаях один из вариантов коди­фицируется как единственный или предпочтительный либо на основе языкового чутья исследователя, либо на основе мнения авторитетных носителей языка (ученые, деятели культуры). Справедливости ради надо сказать, что лингвисты-кодификаторы обычно учитывают истори­ческую перспективу в развитии нормы, несомненно имеющую важное значение для кодификации. Тем не менее учет названных факторов (историческая перспектива развития нормы, мнение авторитетов о ней) не оформлен как достаточно строгая методика, что приводит часто к сомнительным рекомендациям. Так, новый орфоэпический словарь [40] рекомендует произношение слова контекст только такое: [кан’т’экст]. Действительно, это отражает вкусы многих авторитетных лингвистов, но, по нашему опросу, существуют, и в большом количестве, не менее авторитетные мнения, согласно которым произношение [контэкст] не только допустимо, но и имеет не меньше прав, чем произношение, уза­коненное в словаре.

Как кажется, при разработке методики исследований по культуре речи нельзя опираться только на свидетельства лингвистов, авторите­тов, как бы важны они ни были. Если ставить цель - внедрить кодифи­кацию в массу средних носителей языка, то проигнорировать мнение так непохожих по своим языковым привычкам носителей языка никак нельзя. Итак, необходима методика сбора и, разумеется, критической оценки мнений о норме самых разных по своему социальному и куль­турному статусу носителей литературного языка. Осуществить эту за­дачу можно и нужно с использованием современных компьютеров.

Есть еще одна важная связанная с методикой исследования по культуре речи сторона дела. Чтобы "дойти" до среднего носителя языка, надо знать все его касающиеся культуры речи плюсы и минусы. В этом плане культуре речи не обойтись без соответствующих социо­лингвистических исследований.

Кажется очевидным, что методика исследования разных компонен­тов культуры речи имеет как общие черты (например, критическая оценка мнений разных носителей языка), так и важные различия. Если для нормативного компонента культуры речи в большой степени и для этического в меньшей возможна кодификация (достаточно строгое предписание), то для коммуникативного компонента кодификация в та­ком понимании в принципе исключена, возможны только достаточно гибкие рекомендации: нельзя создать хороший текст по какому-то раз и навсегда заданному образцу, исключением из этого могут быть только некоторые официально-деловые тексты (паспорт, свидетельство об об­разовании и пр.).

Таким образом, если культура речи хочет существовать как особая лингвистическая дисциплина, необходима единая полная непротиворе­чивая теория этой дисциплины со своей достаточно строгой методикой.

Рассмотрим несколько подробнее в плане создания такой теории выделенные компоненты культуры речи.

НОРМАТИВНЫЙ КОМПОНЕНТ КУЛЬТУРЫ РЕЧИ

С.И. Ожегов дал следующее определение языковой нормы: «Нор­ма - это совокупность наиболее пригодных ("правильных”, "предпочи­таемых") для обслуживания общества средств языка, складывающихся как результат отбора языковых элементов (лексических, произноси­тельных, морфологических, синтаксических) из числа сосуществующих, наличествующих, образуемых вновь или извлекаемых из пассивного запаса прошлого в процессе социальной, в широком смысле, оценки этих элементов» [39, 259]. Это определение представляется безуп­речным, если знать, как выявить тот вариант, который соответст­вует данному определению и будет принят носителями литературного языка.

Попытаемся представить концепцию нормы на основе трех сле­дующих оппозиций: 1) консерватизм/динамичность; 2) безвариантность/ вариантность; 3) всеобщность/локальность.

Идеальной можно считать норму с левыми членами оппозиции: кон­сервативную, безвариантную и всеобщую. Консерватизм нормы обес­печивает "связь времен"; безвариантность и всеобщность полностью отвечают статусу литературного языка как многофункционального языка всей нации. Однако норма с названными параметрами является идеальной не только в значении ‘очень хорошая’, но и в значении ‘труднодостижимая’ или ‘совсем недостижимая’ в реальной языковой действительности^[6]. Рассмотрим подробнее названные оппозиции.

Оппозиции 1 и 2 находятся в тесном взаимодействии друг с другом. Язык постоянно развивается, и поэтому сохранить нормы неизменными просто невозможно. Хорошо известно по работе В.И. Чернышева [55] и фундаментальным исследованиям [41; 42; 43; 44; 45], сколь сущест­венно изменились нормы современного русского языка от А.С. Пуш­кина до наших дней. Богатый опыт исследования динамики нормы пока­зывает, что для большинства норм существует три основных этапа: а) старая норма активно сопротивляется проникновению новой нормы в литературный язык; новая норма в этом случае вообще не норма, она не кодифицируется и, следовательно, не допускается в литературный язык; например, старый орфоэпический словарь [48] не признавал нор­мативным ударение договор, кодифицировался только договор', б) новая норма получает такое распространение, что не признать за ней статуса нормативной невозможно; если бы оставить ее за пределами литературного языка, то круг носителей литературного языка оказался бы слишком узким; за пределами этого круга оказались бы носители языка с весьма высоким общим образовательным уровнем, и литера­турный язык просто перестал бы быть языком нации; поэтому в этот период возникает вариантность нормы: обычно на первом этапе этого периода старая норма признается основной, а новая - допустимой. На последующих этапах возможно равноправие вариантов норм; так, в новом орфоэпическом словаре [40] уже допускается договор; в) старая норма окончательно уходит из речевой практики.

Необходимость ввести в концепцию нормы оппозицию 3 диктуется следующими фактами. Во-первых, существует профессиональная лока­лизация какого-либо употребления языкового средства: в речи многих специалистов, в том числе и людей с высокой общей и языковой куль­турой, обычны отличные от общепринятых особенности - компас у моряков, белок ‘оригинал чертежа на ватмане’ у проектировщиков, причесать фонд ‘расставить аккуратно книги в библиотеке’ у библио­текарей и мн. др. Следует подчеркнуть, что подобного рода явления - это не специальные термины, которые всегда локализованы в опре­деленной области знания, а слова и выражения, обозначающие обыден­ные реалии.

Во-вторых, существует территориальная локализация (см. об этом [15; 16; 60]). В обиходной разговорной речи носителей вполне лите­ратурного языка нередко употребляются местные, часто имеющие диа­лектное происхождение, номинации. Так, Т.И. Ерофеева установила, что наряду с общепринятым наименованием хлеба прямоугольной фор­мы буханка в речи жителей Москвы и Санкт-Петербурга активно используется номинация кирпичик, а в речи пермских и челябинских информантов все формы хлеба, в том числе и прямоугольной, именуются словом булка, тогда как у москвичей и др. это слово обозначает только особый тип белого хлеба [15].

И профессиональная, и территориальная специфика, вероятно, име­ет право на существование в речи носителей литературного языка. Но при одном непременном условии: носитель языка должен знать общелитературный эквивалент. Если же носитель языка за пределами своей профессии или территории использует специфические средства, то он ставит себя как бы на периферию носителей литературного языка.

На этапе формирования современного русского литературного язы­ка первостепенное значение имел вопрос о том, какой из вариантов кодифицировать в качестве литературного. На последующих этапах его развития основным становится вопрос о том, когда следует коди­фицировать новую или локальную, "выросшую” до всеобщей, норму и когда следует отказаться от старой. Для решения этого вопроса, по нашему убеждению, необходима специальная методическая модель экс­пертной комиссии, способной, с одной стороны, учесть мнение среднего носителя языка, а с другой - нисколько не умалить мнение специалис­тов и наиболее чутких к языку высокообразованных его носителей, среди которых обычно велик процент консерваторов, приверженцев старых норм. Не претендуя пока на то, чтобы разработать такую мо­дель в деталях (для этого нужно специальное исследование), попы­таемся сформулировать некоторые основополагающие ее черты.

Экспертная комиссия должна состоять из носителей литературного языка, характеризующихся разным отношением к норме. В ее состав следует включить следующие группы, не менее пяти человек в каждой: "консерваторов", "нейтралов" и "демократов" (названия эти ус­ловны и не несут в себе никакой оценки). "Консерваторы" - это ревни­тели старых традиционных норм, не склонные к новациям. "Нейтралы" - это носители литературного языка, в значительной степени склонные к традиционным нормам, но не сопротивляющиеся новшествам; они мо­гут не употреблять в своей речи новшеств, но и не раздражаются, когда слышат их в речи других. "Демократы" - это носители литера­турного языка, легко допускающие в свою речь все то новое, что, по их мнению, не противоречит литературному языку. Особо должна быть выделена группа специалистов по нормам литературного языка.

Каждому члену экспертной комиссии будет предложено выбрать один из четырех возможных ответов на вопрос о нормативности но­вации: безусловно допустимо, скорее допустимо, скорее недопустимо, безусловно недопустимо. Ответы на два первых вопроса оцениваются положительными оценками, на два последующих - отрицательными.

Эти оценки для разных групп должны быть разными: если "кон­серватор" безусловно допускает новшество, оно должно получать мак­симальную положительную оценку, а если отказывает новшеству, то оно получает только минимальную отрицательную оценку. И наоборот: если "демократ" безусловно допускает новшество, то оно получает минимальную положительную оценку, а если отказывается от него, то отрицательная оценка максимальна. Следует предусмотреть доста­точно высокие оценки для специалистов: специалист способен пред­видеть историческую динамику нормы и может предугадать отношение разных групп неспециалистов к норме в будущем. Мнение специалиста всегда по праву было весомым в деле кодификации нормы. Предла­гается таблица оценок.

Интерпретация результатов экспертизы может быть такой: поло­жительная оценка дает право новации "на гражданство", нулевая оцен­ка относит решение вопроса о "правах гражданства" на будущее, отри­цательная оценка не пускает новацию в речь. Ни в какой мере не пре­тендуя на окончательный вердикт, мы сделали попытку провести нор­мативную экспертизу для широко распространенного в некоторых административных, правительственных и парламентских кругах нового значения глагола определиться - ‘прийти к определенному решению’. Каждая группа экспертов была представлена пока только одним чело­веком. Результаты оказались такими: специалист: -3; консерватор: -2; нейтрал: +2; демократ: +1. Общий итог оказался, таким образом, от­рицательным: -2.

Экспертные оценки позволят не "на глазок" определять, какие но­вации стали нормой, а какие еще только допустимы и когда пред­почитается старая норма. В этом отношении можно предложить сле­дующее: если новация набирает более половины положительных бал­лов, она просто норма, менее - допустимая норма.

Необходимость такой экспертной комиссии подсказывается между­народным опытом; в частности, многие лексические новации англий­ского языка должны получить оценку авторитетных носителей этого языка в Великобритании^[7]. Русские лингвисты также ощущают по­требность в объективизации нормативных оценок. Известно, что о нормативности языка часто пишут и говорят многие средства массовой информации. Институт русского языка РАН получает большое коли­чество писем часто с категорическими и лишенными всякого научного обоснования требованиями что-то запретить, реже - разрешить. М.В. Панов давно поставил вопрос о том, следует ли считаться с такими мнениями [46]. И сам на него ответил: да, следует, но при обяза­тельном учете всего разнообразия мнений. Методологически обос­нованная обработка этих мнений и их оценка - насущная задача культуры речи. Оценку экспертной комиссии должны получать новации на всех уровнях языковой системы: лексическом, словообразователь­ном, фонетическом (орфоэпия) и грамматическом.

Особенно остро стоит (и стоял практически всегда) вопрос об оценке (правомерности/неправомерности) иностранных заимствований в рус­ском языке. Этот вопрос обычно имеет политико-идеологическую окраску. С одной стороны, вполне разумное требование сохранить рус­скую национальную самобытность ведет к крайне ненаучному призыву искоренить уже имеющуюся "иностранщину" в русском языке и, естест­венно, не допускать новой. С другой стороны, также вполне разумное требование не отгораживаться от мировой цивилизации ведет к крайне пестрому и неоднородному потоку иностранных лексических заимство­ваний, который резко возрос и потерял управляемость в 80-90-е годы. Ясно, что оценка иностранных заимствований должна быть дифферен­цированной. И экспертная комиссия может сыграть в этом деле нема­лую роль. Приведем данные нашей комиссии по двум сравнительно недавним заимствованиям: маркетинг и широко распространенному в современной политической публицистике саммит (встреча в верхах). Маркетинг', специалист: +3; консерватор: +4; нейтрал: +2; демократ: +2; итого: +11. Саммит (соответственно): -4, -2, -2, 0, итого: -8.

Не составляет труда интерпретировать полученные результаты: один из ключевых терминов рыночной экономики, маркетинг, не имеет удачного русского эквивалента; у слова же саммит нет никаких пре­имуществ перед выражением встреча в верхах', будучи весьма ярким

образным словом в английском, где первое основное значение этого слова ‘пик, вершина’, в русском это слово абсолютно "безлико", и по­этому русскому языку оно не нужно.

Экспертная комиссия только тогда сможет выполнить свои функции, если войдет в систему еще двух организаций. Во-первых, необходима рабочая группа слежения за языком, которая должна регулярно по­ставлять экспертной комиссии материалы. Во-вторых, необходима наделенная определенными законодательными правами Служба языка, которая будет утверждать и издавать нужным тиражом рекомендации экспертной комиссии как обязательные к исполнению для книжных издательств, средств массовой информации и других подотчетных Службе языка организаций. Заметим, что в широкой практике имеются аналоги того, что здесь названо Службой языка. Это - Комитет франкофонии во Франции, который возглавляет Президент страны.

Методическая модель экспертной комиссии не годится для уста­новления некоторых норм, о которых следует сказать особо.

Специальной методики требует определение норм разговорной речи и устных форм функциональных разновидностей языка. Среди носи­телей языка, исключая, может быть, некоторых филологов, сущест­вует убеждение в том, что человек говорит во всех случаях так, как пишет или примерно так. Однако уже отмечалось, что исследования разговорной речи и устного кодифицированного языка показали ложность этого убеждения. Если предложить для оценки факты устной речи в письменном виде, то для многих информантов, вполне владеющих литературным языком, сработает "магия письменной речи" (см. об этом нашу полемику с О.Б. Сиротининой [17]). Для того чтобы отличить ошибку от вполне нормативных закономерностей устной речи, целесообразно предъявлять информантам устные фрагменты текстов, в которые включаются явления, требующие проверки на нормативность, не указывая на само явление. Вопрос должен быть поставлен так: необходима ли какая-либо нормативная правка текста? Разработанная для нормативных оценок письменной речи модель экспертной комиссии в этом случае не подходит. Для оценки явлений собственно устной речи, особенно разговорной, необходимо умение "слышать" самого себя, осознать и учесть спонтанность разговорной речи, а это требует специального лингвистического образования. И поэтому для данных целей есть основания ограничиться чисто лингвистической экспертной комиссией с обязательным участием специалистов по устной речи вообще и разговорной в частности.

Проиллюстрируем сказанное двумя следующими устными текстами (первый - разговорный, второй - вузовская лекция): 1) У меня холо­дильник потек/ лето/ жара/ звоню по всем мастерским/ чуть не неделю надо ждать/ ну что делать/ соседка говорит/ вот у меня частник есть/ позвонила/ вечером уже работал// (холодильник); 2) Предложение насчитывает сотни определений// Почему? Да потому/ что оно и язык/ и логика/ и математика/ и философия/ и психология/ и многое другое// Ясно, что в таком письменном оформлении эти тексты недопустимы: первый чрезвычайно редуцирован в смысловом плане, последняя часть 22

второго в письменной речи могла бы быть такой: оно (предложение) исследовалось и с языковой, и с логической... точек зрения.

Эти тексты принадлежат людям с высокой языковой культурой: филологам, докторам наук, профессорам, авторам многих печатных работ, опытнейшим вузовским лекторам. Четверо лингвистов - спе­циалистов по устной и разговорной речи единодушно оценили эти тек­сты как нормативные и хорошие, в то время как из пяти не­специалистов, людей также с высокой общей и языковой культурой, трем эти тексты, как выразился один из оценивающих, показались "яркими и интересными, но все же не очень правильными".

Существует еще одна норма, соблюдение которой абсолютно необ­ходимо для всякого носителя литературного языка. Речь идет о нормах правописания. Можно ли говорить о правописании как объекте куль­туры речи? Ответ на этот вопрос неоднозначен. Орфографические правила обычно однозначны, они исключают выбор и требуют только одного: их знания и неукоснительного соблюдения. Пунктуационные правила в большом количестве случаев допускают варианты. Один и тот же текст (или предложение) можно оформить по-разному. В част­ности, существует выбор, регулируемый желанием пишущего подчерк­нуть или, наоборот, оставить без внимания смысловые отношения меж­ду предикативными единицами, среди таких одиночных знаков препи­нания, как точка, точка с запятой, тире или двоеточие: Было жарко. Работать не хотелось; Было жарко; работать не хотелось; Было жарко, работать не хотелось; Было жарко - работать не хотелось (см. об этом подробнее [56]). Существует также выбор, зависящий от силы выделения, между такими двойными знаками препинания, как запятая, тире, скобки, ср.: Они поехали - это было два года тому назад — по Волге до Астрахани; Они поехали (это было два года тому назад) по Волге до Астрахани и т.д.

Интересен следующий, если можно так сказать, естественный экспе­римент: из 22 студентов-старшекурсников Московского государствен­ного открытого педагогического университета, писавших диктант (фраг­мент из романа В. Набокова "Дар"), ни один не воспроизвел (ошибки студентов, разумеется, в расчет не принимаются) авторскую пунктуа­цию; отступления от нее в среднем исчислялись пятью случаями.

Таким образом, если один и тот же текст можно пунктуационно оформить разными способами, то налицо выбор, а значит, и особое поле деятельности для культуры речи в той ее области, которая может быть названа культурой пунктуационного оформления письменных текстов. Эту особую область культуры речи мы отнесли к нормативному ас­пекту по традиции, поскольку обычны выражения "орфографические" и "пунктуационные нормы" или "правила". На деле же эта область куль­туры речи ближе к коммуникативному компоненту, потому что служит целям наиболее эффективного оформления текста.

Итак: 1) существуют общеязыковые нормы разных уровней языко­вой системы, суть которых определяется на основе трех оппозиций: консерватизм/динамичность, безвариантность/вариативность, всеобщ- ность/локальность нормы;

2) основным методом выявления общеязыковых норм может служить намеченная модель экспертной комиссии с сопутствующими ей служ­бами;

3) особой методики требует выявление норм устной разговорной и кодифицированной речи.

КОММУНИКАТИВНЫЙ КОМПОНЕНТ КУЛЬТУРЫ РЕЧИ

Коммуникативный компонент культуры речи несет основную на­грузку в наиболее эффективном достижении поставленных целей об­щения. Г.О. Винокур еще в 1929 г. писал: "Для каждой цели свои средства, таков должен быть лозунг лингвистически культурного обще­ства" [4, 113-114]. Однако в русской лингвистике XX в. этому важ­нейшему компоненту культуры речи, как уже говорилось, не уделялось должного внимания.

Одна из первых попыток лингвистического теоретического осмыс­ления коммуникативного компонента принадлежит чешским лингвис­там. В тезисах Пражского лингвистического кружка утверждается сле­дующее: "Под культурой языка понимается четко выраженная тенден­ция к развитию в литературном языке (как разговорном, так и книж­ном) качеств, требуемых его специальными функциями" [47]. А. Едлич- ка обосновывает необходимость выделения трех типов норм: форма­ционных, коммуникативных и стилистических [14, 147]. Формационная норма - это то, что у нас названо нормативным компонентом, стилис­тическая норма понимается А. Едличкой в целом традиционно. Комму­никативная норма определяется так: "Для коммуникативной нормы... определяющим является отношение к процессу коммуникации. Она манифестируется не только языковыми (вербальными) элементами, но и компонентами неязыковыми (невербальными). Она обусловлена преж­де всего ситуативными факторами и обстоятельствами. Ее отношение к формационной норме определяется тем, что одним из проявлений коммуникативной нормы служит способ дистрибуции языковых формаций в ситуативно-коммуникативных сферах. В отличие от лите­ратурных формационных норм коммуникативные нормы не являются кодифицированными" [там же, 146-147]. Большую роль коммуни­кативного компонента в процессе общения подчеркнул К. Гаузенблас. "Нет ничего парадоксального в том, - писал он, - что один способен говорить на ту же самую тему нелитературным языком и выглядеть более культурным, чем иной говорящий на литературном языке" [4а, 301]. Однако, как справедливо подчеркивает А. Едличка, в чешской, да и в мировой лингвистике "изучение коммуникативных норм пока еще остается на уровне прежде всего общетеоретическом; его результатом как раз и является формирование понятия коммуникативной нормы как самостоятельного типа норм" [14, 143]. На очереди, следовательно, стоит детальное всестороннее теоретическое исследование этого, будем считать, окончательно утвердившегося понятия и создание на его основе практических рекомендаций.

В русской лингвистике последних лет ясно ощущается потребность в таких исследованиях. Поиск ведется в разных направлениях. Одно из них связано с возрождением риторики и желанием сделать ее частью лингвистики, другое - с развитием идей функциональной стилистики. М.Н. Кожина дает следующую характеристику этого направления: "Многочисленные исследования по функциональной стилистике послед­них десятилетий с убедительностью показывают, что одним из цент­ральных ее понятий является понятие стилистико-речевой системности как выражения специфики той или иной речевой разновидности, типа текстов или же отдельного целого произведения (по отношению к стилистико-текстовому типу - инварианту). Под речевой системностью функционального стиля (или другой, более частной речевой разновид­ности) понимается взаимосвязь на текстовой плоскости разноуровневых языковых единиц (включая текстовые) и их значений, обусловленная экстралингвистической основой соответствующей речевой разновид­ности и выполнением общего коммуникативного задания (цели), взаи­мосвязь, создающая и выражающая стилевую специфику данной груп­пы текстов, по сравнению с другой, и обладающая общей стилевой чертой (или их комплексом)" [23, 40]. Близкую к этому направлению концепцию текста предлагает Т.В. Матвеева, разработавшая систему текстовых категорий (тематические цепочки текста, цепочки хода мысли, тональность и оценочность, текстовое время и пространство, композиция) и исследовавшая реализацию этих категорий в разных функциональных стилях [34].

Заслуживает внимания разработанная саратовскими лингвистами (под руководством О.Б. Сиротининой) следующая методика описания функциональных стилей: определяются основные сферы использования функционального стиля, основная функция и та "доминанта, вокруг которой происходит системная организация всех основных параметров стиля, его специфических и наиболее вероятных свойств" [54, 5]. Так, в отношении делового стиля утверждается: "Основная сфера использо­вания - регулирование правовых отношений, т.е. сфера официально­деловой документации... Основная функция - сообщение. Доминанта - точность, не допускающая инотолкований" [там же]. Научный стиль охарактеризован так: "Сфера использования - наука, техника, обу­чение. Основная функция - сообщение, фиксация результатов познания мира. Доминанта - понятийная точность" [там же]. Публицистический стиль определен так: "Сфера использования - средства массовой ин­формации, митинги, собрания, то есть вся общественно-политическая сфера деятельности человека. Основная функция - информативно- воздействующая" [там же, 6]. От таких исследований до коммуни- кативого компонента культуры речи один шаг: необходимо определить, какая структура текста является оптимальной для решения постав­ленных задач общения.

Попытку ответить на этот вопрос предпринял Б.Н. Головин. В своем учебном пособии для вузов он вообще предложил понимать культуру речи как культуру коммуникации, включая в это широкое понятие и нормативность. Культура речи определяется им по набору ее коммуникативных качеств. Эти качества выявляются на основе соот­ношения речи с некоторыми, как выражается Б.Н. Головин, нере­чевыми структурами. К неречевым структурам отнесен сам язык как устройство, порождающее речь, а также мышление, сознание, действи­тельность, человек - адресат речи, условия общения. Учет этих нере­чевых структур определяет следующие качества хорошей речи: пра­вильность, чистота (эти два качества составляют основу нормативного, в нашем понимании, компонента), точность, логичность, выразитель­ность, образность, доступность, действенность и уместность [5, 23-40].

Нет сомнения в том, что все эти качества действительно важны для оценки конкретных текстов в коммуникативном аспекте. И задачу определения текста на шкале "плохой-хороший" в коммуникативном плане можно было бы считать решенной, если бы к любому тексту для этого достаточно было приложить девять названных признаков. Про­вести такую оценку, однако, совсем не просто. Не очень ясно содер­жание самих качеств. Чем, например, действенность отличается от уместности? Может ли быть речь действенной, но неуместной и нао­борот? В каком отношении друг к другу находятся такие качества, как образность и выразительность? Серию этих вопросов можно было бы продолжить. Но основная причина, как кажется, слабой работоспособ­ности названных качеств хорошей речи в другом. Представляется вполне очевидным, что коммуникативный аспект культуры речи требу­ет дифференцированного подхода к текстам. Ясно, что хороший публи­цистический текст - это совсем не то же самое, что хороший научный текст. Если с этих позиций подойти к некоторым из девяти качеств хорошей речи, то окажется, что для ряда текстов хорошими или как минимум неплохими следует признать качества, противоположные тем, которые названы Б.Н. Головиным. Так, например, если для научной речи действительно необходима точность, в том числе и точность в обозначении реалий, то в разговорной речи вполне обычны такие, например, не вполне точные номинации, как чем писать (карандаш, ручка) и подобные. Не вполне ясным остается в работе Б.Н. Головина и то, какими языковыми средствами обеспечивается достижение ка­честв хорошей речи: дальше демонстрации отдельных образцовых или плохих текстов автор не пошел.

Таким образом, как кажется, пока еще не существует цельной и полной концепции коммуникативного аспекта культуры речи.

Попытаемся обосновать, что коммуникативный компонент культуры речи должен включать три основные составляющие: 1) определение цели коммуникации; 2) определение прагматических условий коммуни­кативного акта; 3) диктуемые целью и прагматикой основы выбора и организации языковых средств, формирующих соответствующие тек­сты в их письменной или устной реализации.

Чтобы ввести понятие цели в исследование коммуникативного компонента, необходимо прежде всего четко разграничить те цели, которые определяют выбор и организацию языковых средств, от тех целей, которые в этом процессе не участвуют или участвуют лишь косвенным образом. Примеры такого разграничения очевидны. Так, если ставится цель создания научного текста, то это обусловливает вы­бор научного функционального стиля. Если же ставится цель не просто создания научного текста, а диссертации на соискание ученой степени, то эта добавочная цель уже не имеет прямого отношения к коммуника­тивному компоненту. Самое большое, что может потребовать такая цель, - это чисто формальное соблюдение требований к тексту, пред­ставленному на соискание ученой степени. Вероятно, только цели, опирающиеся на основные функции языка, могут быть отнесены к числу коммуникативных. В свою очередь, коммуникативные цели так­же, с одной стороны, неоднородны, а с другой - допускают разную степень конкретизации.

Система коммуникативных целей представляется следующей. Разли­чаются пропозициональные (или диктуемые) (1) и модальные (2) цели. Пропозициональные цели определяют фактическое содержание текста (о чем данный текст), модальные цели - это коммуникативная уста­новка текста типа: информация, убеждение, побуждение и т.п. (с какой целью создан данный текст). Противопоставление пропозиционального и модального смыслов, восходящее к концепции Ш. Балли [2, 51-54], было разработано по отношению к смыслу предложения-высказывания. Ничто, однако, на наш взгляд, не мешает распространить это противо­поставление на текст. Разумеется, высказывания, составляющие опре­деленный текст, могут иметь различную модальность, но всегда можно при этом установить общую модальную направленность текста^[8].

К числу пропозициональных относятся следующие цели:

Іа. На самом высоком уровне общения выделяются функциональные цели, определяющие выбор соответствующей функциональной разно­видности языка. Функциональные разновидности языка - это сово­купность текстов, служащих целям научной, публицистической и другой коммуникации. Существуют разные типологии функциональных средств языка. Для теории культуры речи считаем возможным принять за основу типологию функциональных разновидностей языка, предло­женную Д.Н. Шмелевым. Помимо убедительной аргументации эта ти­пология представляет для нас особый интерес еще и потому, что суще­ствуют выполненные на ее основе конкретные и, на наш взгляд, наибо­лее глубокие исследования языковых особенностей выделенных разно­видностей на всех уровнях языковой системы. Типология функциональ­ных разновидностей Д.Н. Шмелева такова. На первом, высшем, уров­не классификации выделяются три функциональные разновидности: разговорная речь, язык художественной литературы и функциональные стили. На втором уровне классификации функциональные стили подраз­деляются на официально-деловой, научный и публицистический [58]. Каждая из функциональных разновидностей имеет свои задачи обще­ния, которые определяют ее "языковой облик". Уже говорилось о раз­говорной речи как спонтанном неофициальном общении с непосредст­венным участием говорящих и о языке художественной литературы, отличительной чертой которого является эстетическая функция.

Для хорошего владения функциональными стилями необходима культура мышления, а во многих случаях и культура убеждения. Дос­тичь такой культуры, особой для каждой функциональной разновид­ности, только на языковой основе нельзя, хотя язык и играет здесь далеко не последнюю роль. Именно отсутствие культуры мышления приводит к тому, что в общественно-политических текстах появляется много речевых ярлыков, главная цель которых - "заклеймить" оппо­нента. Яркий пример тому - возникшее в последнее время противо­поставление слов патриот и демократ. Для тех, кто называет себя патриотом, слово демократ почти бранное. Между тем ни один словарь не толкует эти слова как антонимы. И совершенно непонятно, почему демократы не могут быть патриотами. Вероятно, факты по­добного рода должны быть отнесены к такой широкой области, противостоящей истинной культуре общения, как демагогия, все больше привлекающая внимание лингвистов. Не менее яркий пример отсутствия культуры мышления - это тексты без ясно осознанных целей, задача таких текстов одна - покрасоваться перед аудиторией, особенно если эта аудитория телевизионная.

16. Каждая функциональная разновидность в зависимости от конкретных целей общения дифференцируется на совокупность таких текстов, которые в значительной мере условно можно отнести к таким функциональным жанрам, языковая реализация которых сопровож­дается своими особенностями. В разговорной речи выделяются, напри­мер, монологи (рассказы о событиях), диалоги (обмен информацией, уточнение информации и т.п.), стереотипы (клишированное общение в типичных, часто повторяющихся ситуациях). Если говорить о научном стиле, то, например, научный доклад и учебная лекция имеют свои языковые особенности. Можно привести и другие примеры, но и без того вывод очевиден: создание типологии жанров - важная задача при разработке коммуникативного компонента культуры речи.

Существуют такие коммуникационные пространства, которые состо­ят из текстов разных функциональных разновидностей. В плане иссле­дования культуры речи давно уже выделяется такой объект, как язык средств массовой информации, где могут соседствовать официально­деловой стиль и публицистика; западная лингвистика выделяет как особый объект язык для специальных целей. Выделение таких объек­тов кажется вполне целесообразным, поскольку закладывает основу для разработки рекомендаций по культуре речи специалистам, рабо­тающим в данных областях.

2. Пропозициональное содержание текста всегда представлено в одном из модальных планов. Широкое признание получила типология модальных смыслов, разработанная в теории речевых актов, основы которой были сформулированы в широко известных лекциях Дж. Остина "Слово как действие". Согласно этой теории модальность выс­казывания (или иллокутивные силы) может быть выражена особыми перформативными глаголами в первом лице настоящего времени, непосредственно осуществляющими модальный замысел (действие) говорящего: я информирую, я требую, я спрашиваю и т.д. Вероятно, по отношению к каждому тексту можно подобным же образом сформу­лировать его модальную цель. Например, модальная цель научного доклада и публицистической речи может быть одна - убедить в чем- либо. Основная модальная цель таких официально-деловых жанров, как кодекс законов и инструкция по использованию бытовой техники, - предписание. Каждая модальная цель требует своих языковых средств выражения. Эти средства, выступая в разных функциональных разно­видностях и в их разных функциональных жанрах, могут иметь как общие, так и специфические характеристики.

Выбор и организация языковых средств зависят не только от про­позициональных и модальных целей, но и от тех прагматических условий, в которых проходит коммуникация. Суть прагматики заклю­чена в емкой формуле: адресант - ситуация - адресат. Главным в праг­матике общения является явная ориентация адресанта на те многие характеристики адресата, которые определяют языковые особенности текста. Было бы неэффективно, например, просто использовать науч­ный стиль в жанре лекции; необходимо по возможности точно пред­ставлять степень научной подготовленности аудитории, степень зна­комства ее с проблематикой лекции и др. Как кажется, одними из пер­вых, кто осознал роль характеристик адресата, были создатели япон­ской теории "языкового существования", знакомству с которой русская лингвистика обязана Н.И. Конраду [24]. Один из исследователей этой теории, С.В. Неверов, справедливо пишет: «Отправной пункт исследо­ваний направления языкового существования - получатель массовой информации, исчисление его общей речевой нагрузки, анализ всех его речевых действий, оценка их правильности, учет всех типов речевых произведений общества и поиск путей защиты, как формулируют японские лингвисты, от "загрязнения среды информацией" как резуль­тата неправильных речевых действий. Это, как нам кажется, приводит к новому расширенному понятию культуры речи. Если в европейской и, в частности, в советской традиции теория культуры речи восприни­мается как проблема соблюдения нормы литературного языка, как проблема владения стилем речевого произведения, т.е. изучается внут­ренняя сторона высказывания, то японские исследования в области язы­кового существования имеют в виду главным образом внешнюю сто­рону общения, с которым выступают индивиды - создатели и получа­тели высказываний» [38, 42]. Приведем только некоторые рекоменда­ции но технике говорения, которые не оставляют сомнения в важности прагматики общения: "в процессе говорения следует постоянно анализи­ровать слушателя и его реакцию, стремясь повысить эффект коммуни­кации", "избегать ставить себя в центр высказывания", "красноречие - не обязательное условие успеха высказывания. Практика коммиво­яжеров показывает, что большего успеха добиваются менее красноре­чивые. Красноречие часто вызывает подозрительность слушающего" [там же, 58].

К числу важнейших прагматических характеристик коммуникатив­ного компонента культуры речи, если попытаться обобщить опыт исследований в этой области, следует отнести: 1) соответствие цели коммуникации адресанта и ожиданий от коммуникации адресата; 2) точное понимание речевых характеристик адресанта и адресата в данной ситуации; 3) учет частных прагматических характеристик адре­санта и адресата.

1. Широкое развитие лингвопрагматических исследований, в том чис­ле и в плане уже упомянутой теории речевых актов, позволило выявить ряд факторов, имеющих непосредственное отношение к ком­муникативному компоненту культуры речи. Это касается прежде всего того, что в теории речевых актов названо перлокутивными силами, под которыми разумеется то воздействие, которое оказывает на адресата коммуникация. Общение может быть эффективным только в том слу­чае, если иллокуция соответствует перлокуции: адресант спрашивает - адресат может и хочет ответить; адресант информирует - адресат нуждается в информации и усваивает ее и т.п. Если же гармония илло­куции и перлокуции разрушена, эффективность коммуникации может понизиться и дойти до нуля: "меня информируют, но мне эта инфор­мация не нужна, и я просто не буду слушать это".

2. Ситуация общения как важный прагматический фактор опре­деляет выбор одной из тех присущих участнику коммуникации ролей, которую он должен исполнить в данной ситуации, например отец в общении со своим ребенком, руководитель производственного подраз­деления в общении с подчиненными, покупатель в общении с продавцом и т.д. Один из создателей теории речевых актов, Дж.Р. Серль, при классификации последних выделяет такой параметр: "различия в статусе или положении говорящего и слушающего в той мере, в какой это связано с иллокутивной силой высказывания". Этот параметр пояс­няется следующим примером: "Если генерал просит рядового убраться в комнате, - это, конечно, команда или приказ. Если же рядовой просит генерала убраться в комнате, то это может быть советом, предло­жением или просьбой, но не приказом или командой" [49, 175]. Не менее важно учитывать роли адресанта и адресата и при создании тек­ста. Яркий негативный пример в этом плане дает современная рос­сийская парламентская деятельность: в парламенте от депутата ждут деловых аргументированных выступлений, взамен же их часто звучат публицистические речи в наиболее одиозном митинговом исполнении [27]. Всякое отклонение от ожидаемой в данной коммуникативной си­туации роли снижает эффективность общения.

3. Частные прагматические характеристики участников коммуни­кации чрезвычайно разнообразны и многоаспектны. В этом убеждают работы психологов, посвященные проблемам эффективности общения. Большую популярность - и не только в научной среде - получили рекомендации по эффективности общения Д. Карнеги, основанные на учете тонких психологических особенностей адресата и адресанта.

Напомним только некоторые. Вот правила, "соблюдение которых позволяет склонить людей к вашей точке зрения": 1) "единственный способ одержать верх в споре - это уклониться от него"; 2) "проявляй­те уважение к мнению вашего собеседника. Никогда не говорите чело­веку, что он не прав"; 3) "если вы не правы, признайте это быстро и решительно”; 4) "с самого начала придерживайтесь дружелюбного то­на”; 5) «заставьте собеседника сразу же ответить вам "да”»; 6) "пусть большую часть времени говорит ваш собеседник”; 7) "пусть ваш собе­седник считает, что данная мысль принадлежит ему”; 8) "искренне старайтесь смотреть на вещи с точки зрения вашего собеседника”; 9) "относитесь сочувственно к мыслям и желаниям других”; 10) "взывайте к более благородным мотивам”; 11) "драматизируйте свои идеи, по­давайте их эффектно”; 12) "бросайте вызов, задевайте за живое” [21, 210]. А вот некоторые правила, "соблюдение которых позволяет воз­действовать на людей, не оскорбляя их и не вызывая у них чувства обиды”: 1) "начинайте с похвалы и искреннего признания достоинств собеседника”; 2) "указывайте на ошибки других не прямо, а косвенно"; 3) "сначала поговорите о собственных ошибках, а затем уже крити­куйте своего собеседника”; 4) "задавайте собеседнику вопросы вместо того, чтобы ему что-то приказывать"; 5) "давайте людям возможность спасти свой престиж"; 6) "выражайте людям одобрение по поводу малейшей их удачи и отмечайте каждый их успех" [там же, 279].

Работы Д. Карнеги не принадлежат к числу строго научных исследо­ваний, что, впрочем, нисколько не умаляет их достоинств. Автор как бы предлагает читателю самому на примере известных исторических личностей и не очень известных людей искать пути реального осуще­ствления правил. Возможны, однако, и научно обоснованные языковые рекомендации по применению правил Д. Карнеги.

Предпринимаются в этом плане и достаточно строгие собственно научные психологические разработки. Назовем только одну из них. В книге, рассчитанной для внутриведомственного пользования на телеви­дении, разрабатывается в целях эффективности телевизионного обще­ния со зрителем метод экспериментальной аудитории, который опреде­ляется как "метод анализа целостной среды в системе массовой комму­никации, причем становление этой среды осуществляется в четырех ее аспектах: когнитивном, аффективном, поведенческом и экологическом" [35, 23]. В качестве примера приведем одну из методик осуществления этого метода. Информантам-телезрителям предлагается:

"Оцените ведущих телепередач по предложенным качествам. Каж­дая шкала задается двумя полярными свойствами и включает пять градаций ответов:

-2 - сильно выражено свойство, которое находится на левом полюсе шкалы;

-1 - слабо выражено свойство, которое находится на левом полюсе шкалы;

0 - не выражен ни правый, ни левый полюс шкалы;

+ 1 - слабо выражено свойство, которое находится на правом полюсе шкалы;

+2 - сильно выражено свойство, которое находится на правом по л юсе шкалы.

1.КРАСИВЫЙ - НЕКРАСИВЫЙ

2. ДОБРЫЙ - ЗЛОЙ

3. СИЛЬНЫЙ - СЛАБЫЙ

4. НАСТОЙЧИВЫЙ - МЯМЛЯ

5. САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ - БЕСПОМОЩНЫЙ

6. ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ - НЕИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ

7. ЗАВИСТЛИВЫЙ - ДОБРОСЕРДЕЧНЫЙ

8. ДЕСПОТИЧНЫЙ - КРОТКИЙ...” (всего 80 качеств) [36].

Затем определяются наиболее популярные ведущие телепередач и дается их характеристика на основе обобщения ответов информантов на приведенную анкету. И снова следует сказать, что имидж ведущих телепередач во многом зависит от их ’языкового облика”, поскольку многие качества зрители могут определить, только исходя из речевого поведения ведущего. Следовательно, важно понять, как за счет куль­туры владения языком появляются положительные качества.

Итак, цели общения с их прагматической коррекцией должны быть обеспечены языковыми средствами и их организацией. Решение этой задачи также многоаспектно, как многоаспектны цели общения. К числу основных аспектов мы относим следующие:

1. Выделяются некоторые общие для всех функциональных разно­видностей языка правила общения. Они предложены Г.П. Грайсом и названы им Правилами кооперации. Выделяются четыре категории постулатов: "I. Количество. 1. Твое высказывание должно содержать не меньше информации, чем требуется (для выполнения текущих целей диалога). 2. Твое высказывание не должно содержать больше инфор­мации, чем требуется” [6].

’’Второй постулат, - замечает Г.П. Грайс, - вызывает сомнения: можно сказать, что передача лишней информации - это не нарушение Принципа кооперации, а просто пустая трата времени. На это можно возразить, однако, что такая лишняя информация иногда вводит в заб­луждение, вызывая не относящиеся к делу вопросы и соображения; кроме того, может возникнуть косвенный эффект, когда слушающий оказывается сбит с толку из-за того, что он предположил наличие ка­кой-то особой цели, особого смысла в передаче этой лишней инфор­мации. Как бы там ни было, существует еще и другой источник сом­нений относительно необходимости второго постулата: тот же резуль­тат будет достигнут с помощью одного из дальнейших постулатов, свя­занного с релевантностью” [там же, 222].

”11. Качество. 1. "Не говори того, что бы считалось ложным. 2. Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований. III. Отно­шения. Не отклоняйся от темы. IV. Способ. 1. Избегай непонятных выражений. 2. Избегай неоднозначности. 3. Будь краток (избегай не­нужного многословия). 4. Будь организован” [там же, 222-223].

Ценность постулатов Г.П. Грайса для культуры речи, на наш взгляд, в том, что они прямо ориентированы на обеспечение культуры мышления, без которой, как уже неоднократно подчеркивалось, куль­тура речи просто немыслима.

2.Особого анализа требуют языковые средства, обеспечивающие маркированность данного текста в функциональном плане. Как одна из

возможных для такого анализа может быть предложена следующая методика. Все те параметры, на основе которых различаются функцио­нальные разновидности языка и их жанры, можно рассматривать в духе Московской лингвистической школы, особенно ярко проявившей себя в фонологии, как набор позиционных признаков, предопределяющих упо­требление специфичных для данной разновидности языковых средств.

По-видимому, в каждом достаточно развитом тексте есть языковые средства трех видов: а) такие, которые являются нейтральными для данной функциональной разновидности и не могут быть замещены специфическими для нее средствами; в этом случае задаваемая пара­метрами позиция является для таких средств слабой; б) такие, которые задают специфику данной языковой сферы, или в) такие нейтральные средства, которые могут быть замещены специфическими. В случаях (б) и (в) задаваемая параметрами позиция является сильной. Простей­ший пример из области лексики: специальный термин, соответствую­щий тематике текста, в научном стиле занимает сильную позицию; сильной будет и позиция нейтральной дескрипции, если она выступает вместо термина; нейтральное же логическое средство, не имеющее специфического соответствия в научном стиле, например глагол бытъ^

‘этом стиле находится в слабой позиции.

Должна быть поставлена задача: определить и систематизировать набор всех специфических для данной функциональной разновидности средств и всех средств, способных замещаться специфическими, т.е. всех средств, способных занимать сильную позицию. Определение сис­тематизированного набора специфических для данной функциональной разновидности средств - это та задача, которая решается, как уже было сказано, в русле функциональной лингвистики. Это, следователь­но, еще не собственная задача культуры речи. Собственной же задачей определения культуры владения функциональными разновидностями языка кажется следующая: определить ту пропорцию между взаимоза­меняемыми нейтральными и специфическими средствами в сильной позиции, а также ту пропорцию между разными специфическими средст­вами, которые соответствуют понятию хорошего стиля. Ставя в центр исследования коммуникативного компонента культуры речи эти пропорции, мы исходим из чисто эмпирических наблюдений: большинст­во текстов разной функциональной направленности оставляют впечат­ление несовершенства, если они перенасыщены специфическими для них средствами, и оставляют впечатление функционально-стилистиче­ской неопределенности, если этих средств недостаточно.

Естественно, для выявления функционально маркированных средств необходимо их исчисление на всех уровнях языковой системы. В этой связи актуально широкое развитие функциональных исследований в направлении от смысла к способам его выражения с распределением всех способов ио функциональным разновидностям (опыт такого иссле­дования см. в работах [8; 9]).

3.Наиболее трудоемкой представляется задача выявления тех язы­ковых средств и их организации, которые обеспечивают прагматиче­ские потребности общения. В решении этой задачи пока делаются 33

2 Культура русской речи

только первые шаги. Отметим, в частности, попытку Е.М. Верещагина ввести такое важное для понимания организации текста понятие, как тактика его развития с явным учетом восприятия текста адресатом [3, 32-43]. Заслуживает внимания опыт сопоставления в плане восприятия участниками коммуникации полемических текстов Л.А. Шкатовой [57]. Сравниваются, например, такие зачины, как: 1) Вы не правы (совер­шенно не правы, абсолютно не правы, несомненно не правы; оши­баетесь, глубоко ошибаетесь; заблуждаетесь, вводите в заблуждение; лжете, сознательно лжете...), и я вам сейчас это докажу! и 2) Наши позиции не совпадают (мы расходимся во мнениях, я не могу согласиться с вами, мне трудно признать вашу правоту, я придержи­ваюсь другого мнения...), но, возможно, я ошибаюсь. Такие способы убеждения, как: 1) - Я абсолютно убежден в том, что.../ - Нет ни­какого сомнения.../ - Не будете же вы спорить.../ - Никто не станет отрицать.../ - Все согласятся.../- Только глупый человек не поверит.../ - Одни дураки станут доказывать... и 2) - Надеюсь, мы с вами вместе заинтересованы в том, чтобы найти правильное решение.../ - Я убеж­ден в своей правоте, но допускаю, что другая точка зрения имеет право на существование./ - Каждый может ошибаться, и я хотел бы лучше понять ваши доводы, потому что моя позиция представляет^ мне справедливой.

Л.А. Шкатова, естественно, отдает предпочтение второму вари анту.

В большой работе Л.Г. Кайды анализируются важные для публи­цистического текста языковые средства, позволяющие читателю не только понять текст, но и обнаружить соответствующий подтекст [19]. Список интересных наблюдений в этой области можно было бы без труда продолжить, но и упомянутых работ достаточно, чтобы понять: какой-либо единой методики в этом поиске нет. Не ставя себе целью предложить в деталях такую методику, сформулируем только ее осно­ву. Полезно, на наш взгляд, идти от ясно заданной прагматической ус­тановки, используя на первых порах формулировки в духе Д. Карнеги, к разным языковым способам ее существования, сразу же отсеивая те, которые могут вызвать протест адресата, а все другие распределяя по функциональным разновидностям языка и их жанрам.

Следует подчеркнуть, что создание совершенных в коммуникатив­ном аспекте текстов - процесс творческий: не может быть рекомен­довано готовых формул, шаблонных заготовок текстов, за исключе­нием, как уже говорилось, только некоторых реализаций официально­делового стиля. Более того, если бы мы задались все же целью пред­ложить такие формулы, то это была бы антикультурно-речевая задача. К одной и той же цели можно с равным успехом идти разными путями, оставаясь в пределах одной функциональной разновидности. Способ­ность к разнообразию в построении текстов, умение создать и утвер­дить свой "речевой почерк" - важный показатель общей речевой куль­туры носителя языка. Поэтому практические рекомендации по овла­дению коммуникативным компонентом культуры речи должны остав­лять свободу для творчества.

При разработке коммуникативного компонента встает чисто методи­ческий вопрос: как определить, какие тексты являются образцовыми и могут поэтому служить материалом для ’’извлечения" из них коммуни­кативного компонента культуры речи? При решении этого вопроса модель экспертной комиссии по определению нормы неприемлема. Оценка качества текста требует определенных лингвистических знаний и безупречного языкового вкуса. Поэтому в экспертную комиссию по оценке текста кажется целесообразным привлечь двух лингвистов и двух признанных мастеров в построении текстов определенной функ­циональной направленности. Что же касается интересов среднего носи­теля языка, то их можно учесть в формулировке вопроса, который будет предложен экспертом. Вопрос предлагается следующий: "Счи­таете ли Вы, что данный текст отвечает стандартным требованиям, предъявляемым к текстам данной функциональной направленности и жанра?". В этом вопросе ключевым является слово стандартный, что исключает завышенные требования к тексту. Вероятно, для анализа стоит брать лишь те тексты, которые получат только положительные оценки.

ЭТИЧЕСКИЙ КОМПОНЕНТ КУЛЬТУРЫ РЕЧИ

Этический компонент культуры речи предполагает решение двух разных по своей сути задач: 1) кодификация в качестве нормативных способов выражения, в том числе и формул, модальных (иллокутивных) целей общения (приказ, просьба, вопрос и т.п.), включая и способы обращения друг к другу участников коммуникации; 2) определение нор­мативности заимствований литературного языка из разного рода жар­гонов и арго, которые уже были определены вслед за акад. Д.С. Лиха­чевым как средства "примитивного общения и в которых содержится множество таких компонентов, которые оцениваются как неэтиче­ские". Рассмотрим подробнее каждую из задач.

1. Этика общения не случайно в качестве основной задачи включает кодификацию способов выражения модальных смыслов, поскольку мо­дальный смысл - это проявления "я" участников коммуникации, и в зависимости от того, как выражается это "я", зависит то, какие взаимо­отношения устанавливаются между адресатом и адресантом: друже­ские или официальные, уважительные или нет и т.д. Только в том случае, если этика отношений соответствует представлениям о них участников общения, - а эти представления формируются общими эти­ческими установками общества, - общение может быть эффективным. Когда Г.П. Грайс разрабатывал свои коммуникативные постулаты, то отдавал себе полный отчет в том, что «существуют постулаты и иной природы (эстетические, социальные или моральные - такие, как, на­пример, "Будь вежлив..")» [6, 223].

В исследовании модального этического компонента, как и при раз­работке коммуникативного компонента, можно надежно опереться на теорию речевых актов и на прагмалингвистические идеи. Если теория речевых актов при разработке коммуникативного компонента требо­вала интерпретации по отношению к тексту, поскольку эта теория оперирует высказываниями, то при исследовании этического компо­нента эта теория работает непосредственно. Задача представляется достаточно простой. На входе в исследование вводится список мо­дальных (иллокутивных) заданий, по отношению к ним исчисляются все языковые способы их выражения с учетом способов обращения. В число способов выражения должно быть включено и то, что в теории речевых актов получило название косвенного речевого акта [50], ср.: Передайте мне, пожалуйста, вилку (прямой речевой акт) и Не могли бы вы (вас не затруднит) передать мне вилку (косвенный речевой акт). Модальные значения и языковые способы их выражения, а также спо­собы выражения обращений легко исчислимы и представляют закры­тый легко обозримый список. Дальнейшая работа с этим списком сос­тоит в том, чтобы распределить все способы по языковым разновид­ностям с учетом прагматических показателей. Ведущая роль принад­лежит следующим прагматическим факторам: официальная/неофи- циальная ситуация, обычно диктующая выбор функциональной разно­видности (разговорная речь или, в зависимости от тематики, один из функциональных стилей); роль в коммуникации; возраст; социальное положение; степень знакомства адресата и адресанта. Эти показатели могут оказывать разное, иногда перекрывающее друг друга, влияние на выбор этических формул.

Поясним это на таком примере. Между руководителем и подчи­ненным в официальной ситуации обычно обращение на "вы" и по имени и отчеству, но давнее их знакомство, приятельские отношения в неофи­циальной обстановке могут позволить обращение на "ты" и по "сокра­щенному" имени {Миша, а не Михаил) в официальной обстановке, прав­да в узком кругу; на больших собраниях, чтобы избежать обвинений в панибратстве, предпочтительны стандартные обращения на "вы" и по имени и отчеству. Следует заметить, что часто в определенных микро­коллективах (производственных, партийных, общественных и т.п.) су­ществует своя этика общения, которую не выносят за пределы этого микроколлектива. В одном коллективе, например, возможно обращение старших по возрасту сотрудников к младшим на "вы" и только по име­ни, в другом - по имени и на "ты". Естественно, что диктовать какую- то единую норму в этом случае нецелесообразно и просто бесполезно. Важно только одно: взаимное согласие относительно принятого этикета общения. Другое дело - общение в больших аудиториях. В этом случае нарушение стандартных этических правил общения недопустимо. Приведем негативный пример. Одно тогда чрезвычайно высоко­поставленное лицо в телевизионной передаче обращалось к корреспон­денту и к своему, также именитому, но рангом ниже, собеседнику на "ты" по имени {Игорь, Руслан), в то время как и корреспондент, и второй собеседник обращались к этому лицу исключительно на "вы" и по имени и отчеству {Геннадий Иванович). Грубое нарушение этики общения здесь несомненно, что не преминула отметить одна из газет.

Во всех спорных случаях этика общения может регулироваться той же экспертной комиссией, которая занимается кодификацией нормы.

2. Несмотря на то что литературный язык стремится изолировать себя от жаргонов и арго, полная изоляция невозможна. Границы жарго­нов и литературного языка особенно часто нарушаются теми, кто одновременно является носителем литературного языка и жаргона. Пополнение литературного языка, прежде всего его лексики, за счет названных нелитературных образований - процесс реальный. Его регу­лирование - важная задача, решением которой "ведает" этический ком­понент культуры речи.

Следует отметить, что в определении понятий "жаргон" и "арго" нет единства: один и тот же объект, например язык воров, обозначают и как воровской жаргон, и как воровское арго. Существуют, однако, как кажется, вполне оправданные попытки "развести" эти понятия. Т.И. Ерофеева пишет: «Изучение арготических элементов в аспекте социально-психологической характеристики говорящих позволяет по- новому взглянуть на природу арго... Природа "языка" этого социаль­ного диалекта, появление лексических единиц в нем связаны не столько с социальными запросами, сколько с "ущербной психологией" декласси­рованных. Именно в этом мы видим отличие арго от жаргона, считая первое социально ограниченным типом речи, тайным и условным по отношению к остальному обществу, а второе - социально-речевым сти­лем, вызванным к жизни экспрессивными целями и задачами» [15, 76].

В этом различии есть рациональное зерно: цель жаргона - выделить себя и себе подобных за счет особой экспрессии выражения, часто весь­ма неумело и безвкусно достигаемой (достаточно в этом плане вспом­нить жаргонные англицизмы типа спикатъ ‘говорить’, лукать ‘смот­реть’ и т.п.); задачи же остаться непонятыми "рядовыми" носителями литературного языка носители жаргона обычно не ставят, одна же из основных целей арго - тайный язык. Поэтому нельзя отрицать, что в жаргонном мусоре могут попадаться и удачные находки, способные войти в литературный язык. Интересно отметить, что Т.И. Ерофеева слова типа общага ‘общежитие’, спита, стипуха ‘стипендия’, универ ‘университет’, мед ‘медицинский институт’, культура ‘институт культу­ры’, война, войнуіика ‘военная подготовка’ относит к студенческОхМу жаргону [там же, 46], а Е.А. Земская подобные усеченные существи­тельные {пред ‘председатель’, фак ‘факультет’, диссер ‘диссертация’, та же спита) рассматривает как разговорные, т.е. литературные. У ар­готизмов шансов попасть в литературный язык намного меньше именно по этическим мотивам: ср., например, арготические эквиваленты гла­гола украсть: вербануть, взять, выкрутить, наблындить и т.п. [там же, 65]. В любом случае решать вопрос о вовлечении жаргонизмов и арготизмов в литературный язык представляется нам прямым делом той экспертной комиссии, которая предложена для определения нормы и ее кодификации.

Не следует обходить молчанием и проблему русского мата. Кажется очевидным, что любая экспертная комиссия воспротивится допуску это­го языкового феномена в литературный язык, несмотря на его широ­чайшее распространение среди людей, находящихся за гранью носи­телей литературного языка. Однако ситуация не столь проста, как кажется. Вот один из симптоматичных примеров. «18 августа... 16.50- Форос (дача Президента в Крыму): сюда прибыла группа заговорщи­ков, с ними начальник управления Комитета госбезопасности Плеханов, потребовав от Президента сложить свои полномочия. Как сообщает газета ’’Коммерсант" со ссылкой на народного депутата РСФСР В. Лысенко, Михаил Горбачев назвал их мудаками. Позже Президент не опроверг это, но уточнил, сказав, что послал их туда, куда обычно посылают русские люди» ("Союз", специальный выпуск, август 1991 г.).

Вероятно, можно констатировать, что в некоторых замкнутых, по преимуществу мужских, микроколлективах, члены которых, выходя за свой круг, показывают себя достаточно компетентными носителями литературного языка, сквернословие считается особым шиком. И, разу­меется, никакие запреты Службы языка не способны повлиять на это общение "в узком кругу". Задача науки - обратить внимание на су­ществование такого явления, все остальное - дело общественности.

В заключение хотелось бы обратить внимание на следующее. Мы попытались представить достаточно полную и цельную теорию куль­туры речи как особой лингвистической дисциплины. Эта теория строи­лась не как "нечто в себе", а на общем фоне развития современной лингвистики с привлечением многих понятий и разработок из смежных дисциплин и теорий: теории литературного языка, функциональных лингвистических исследований, теории речевых актов, исследований лингвистической прагматики, социолингвистики и пр. Мы отдавали себе полный отчет в том, что такая широкая опора на достижения совре­менной лингвистики таит в себе опасность создания не единой непро­тиворечивой теории культуры речи, а некоторого эклектичного набора разных концепций и методов. Как уже говорилось, мы видели единство предложенной теории культуры речи в ее ориентации на одну цель - эффективность общения, достижение которой возможно для средне­го носителя языка. Однако удалось ли нам избежать указанной опасности - судить читателю.

Несколько слов о логике дальнейшего развития монографии. В по­следующих главах части I "Теоретические основы культуры речи" сделана попытка детализировать тот общий научный фон, на котором строится теория, и дать всестороннее исследование некоторых ключе­вых для теории культуры речи понятий. Далее в соответствии с приня­тым определением культуры речи на конкретном материале разрабаты­ваются пути анализа нормативного и коммуникативного компонентов культуры речи, а также определяются перспективные методы ее ис­следования.